Бунт

На другой день после этих событий Мирон Попов доносил его высокородию статскому советнику Никите Акинфиевичу Демидову:
«И к тому приведению их по-прежнему к послушанию и исправлению работ, сколько нашей возможности есть, стараемся, точно успеху мало, и что с ними делать, уже недоумеваем, и как с ними обращаться, просим наставления…»
К середине апреля снег померк, заматовел. На полянах вокруг пней и комлей обтаяли круглые лунки и эарыжели прошлогодней травой.
Ночами еще подмораживало, и под ногами певуче хрустели ледышки. Но поднималось солнце, и со звоном разбивались сосульки, мелодично вызванивала капель, выбивая на завалинках шероховатые линии канавок. Со вздохом оседал на полях и по обочинам дорог снег. Поля уже кое-где забурели широкими обводами проталин.
Однажды Нижнетагильский поселок был разбужен гамом грачиной стаи, устроившейся на салаутинских соснах.
И — пошло.
Засвистел в черных ветках тополей скворец — новенький, чуть с сумасшедшинкой от пьянящего весеннего воздуха. Над почерневшими дорогами взвился жаворонок и рассыпал звон колокольчиков. Затикала коноплянка. И вдруг, надсадно и протяжно гухкнув, взломался лед. В бешеном танце завертелись льдины на Тагилке и, толкая друг’ друга, ломались и крошились. Клокочущая грязно-серая вода грызла берег у завода, тащила за собой мусор, бревна, сорванные с моста.
Работные глядели на паводок, на ослепительно-синее небо, говорили:
— Пришла матушка-раскрасавица…
Ни угрозы, ни посулы не помогли вернуть работных в завод. Только неделю и отробили, а как увидели измордованных в неволе людей— бросили все. Лишь редко и за сходную плату исполняли особо нужные работы: были отряжены команды для ремонта, плотины, а также на рубку леса, часть которого было выговорено получить на общественные нужды.
Сажали мастеровые и работные огороды, занимались хлебопашеством. Сход приговорил: лучше скудно жить на земле, чем идти возвратно в кабалу к Демидовым. Работные требовали  ответа на свою челобитную. Однако Демидов Никита был далеко, в Москве, а князь Вяземский не ехал — у него хватало трудов в Невьянске, где на заводах тоже было неспокойно.
Днями работные ухаживали поля.
А по вечерам под окнами земской избы слышались команды Алексея Делакова:
— Во фронт — становись!
— Плутонгами — пли!
И совсем уж небывалое:
— Кладись!
Падали работные на еще влажную землю.
Ползли, извиваясь. Было и хохоту, и брани невпроворот. Надо ж удумать — ползти на брюхе, подобно червяку! Матвей Зотов брал за грудки Алексея, орал:
— Что ж ты творишь, енерал! Я был в солдатах — нету в уставе того, чтоб ползать! И согласия моего на то нету!
Алексей тоже выходил из себя, тряс под носом Матвея пистолью. В тысячный раз толковал, для чего это нужно. По настоянию Алексея земская изба приговорила учредить для береженья поселка оборуженную команду из тридцати человек. Сила малая. Алексей требовал полета, не дали. Думал, как извернуться. Долго думал. И придумал.
Рассудил: храбростью против солдата в случае нужды работному не устоять. Надо было брать хитростью, а хитрость и была в том, чтоб обучить работных ползать. Солдата учили идти на приступ в куче и в рост, стрелять учили тоже в стоячего человека. А ежели работного положить на землю, да ежели он будет ползти, прячась то за бугорок, то за камень или за бревнышко, то тут уж против него не устоять солдату.
Тому учил Алексей работных. Учил также строю, огненному и рукопашному бою.
Не многие думали, что наука эта пригодится, и сначала совсем мало было таких, которые считали это серьезным делом. И все ж Алексей не отступался и добром ли, лихом, а заставил- таки людей в точности исполнять то, что тре-
Сам он — после отсидки у Мирона — создание крепкой команды считал делом не только серьезным, но и единственно сейчас важным.
Не радовала весна Родиона Пермякова.
До бунта работал он в заводе подмастерьем на молотовой фабрике. Труд тяжелый, грязный, каждый шпынял Родиона, как мог. Худо жилось, ничего не скажешь. Зароблял мало, а ребятишек куча, каждый есть-пить просит, одежку- обувку давай, да еще и налоги плати, приказчику в праздник поднести надо.
Потому и пошел бунтовать Родион, хотел лучшей доли добыть.
Однако, как ни худо было в демидовской кабале, а — жил. На тюре, на воде, все-таки как-то перебивался.
Но вот уже который месяц бунтует поселок, добиваясь хорошей жизни, а она с каждым днем все хуже и хуже.
Сначала надеялся Родион, что скоро приедет князь Вяземский, даст волю, увеличит плату. Но князь не ехал, завод не работал, денег не было, последние крошки хлебца были съедены. Чтоб совсем не пропасть, перебивался охотой да рыбачеством, продал последнее из одежки.
В избу хоть не показывайся, потому как уже на пороге встречают пять пар ждущих глаз: не принес ли чего съестного. Правда, на какое-то время подмогла земская изба, выделив часть из разбитого лабаза Антипа Козла. Но не надолго этого хватило.
А что дальше? Где та вольная и сытная жизнь, которая должна была прийти после
Нет ее.
Выделили Родиону клочок земли за Хорошевской горкой —паши, сей хлебец. Земля — горе, а не земля, одно слово — Каменный Пояс. Да и то не беда, вспахал бы. Да нечем.
Он горько поглядел на лопату, на усталые руки, на жену, на старшего сынишку, уже из сил выбившихся. Оглянулся на сделанное — смех. Поглядел на то, что надо еще сделать — край непочатый.
А делать надо.
Встал с пенька, на котором отдыхал, поплевал на руки и с остервенением начал ворочать лопатой. Пот заливал глаза, спина трещала, руки болели.
Нет, не радовала Родиона ни весна, ни солнышко, ни жаворонок, звеневший высоко прямо над головой. Ничто в мире его не радовало, а и дальше не видно, чтоб где-то просвет был.
— О, господи,— вздохнул он.
— А будь же она проклята, такая доля! — не выдержала жена.
Швырнула Наталья лопату, затрясла над головой кулаками:
— Где ж конец бунтам вашим проклятым, когда вы за разум возьметесь?! В кабале у Демидова хоть за хлебец горб гнули, а за какие ж грехи должна я камень долбить? Хватит с меня! Ежели тебе бунты надобны, сам и надрывайся, а я ногой сюда больше не ступлю!
— Наталья, опомнись!—крикнул Родион, но та даже не оглянулась, пошла в поселок.
— Василий,— крикнула сыну,— иди за мной!
Родион поглядел вслед женке, вытер пот.
Огляделся по сторонам — не один он такой, и многие другие поселковые так же маются.
Вздохнул и снова принялся копать. Яростно долбил неподатливую землю.
Когда уж совсем измаялся, присел передохнуть,— увидел идущего по полю Мирона Попова. Сжался, рассчитывая, что Мирон пройдет мимо, но тот свернул к нему.
— Здравствуй, Родион,— поздоровался приказчик приветливо.
— Здоровы будьте, батюшко, — несмело сказал Родион.
Мирон, кряхтя, опустился рядом.
— Что ж, робишь?
— Роблю, Мирон Петрович…
Мирон оглядел полоску Родиона.
— Да… худо у тебя дело подвигается,— посочувствовал.— Этак ты и за неделю не упра-
Родион осмелел. Пожаловался:
— Тяжело… земля — камень, да и непривычны мы к тому… Два дня бьюсь, а сделал — курам на смех.
— Это ты верно,— подтвердил Мирон.— Эх, Родион, Родион! Связался ты с бунтовщиками себе на горе. Знаю я — работящий ты мужик, смирный. Рассчитывал в мастера тебя произвести, а ты вон что выкинул…
Мирон покачал головой.
— Да ить, батюшко Мирон Петрович! — и .в заводе-то худо жилось! На тюре одной сидели,— слабо запротестовал Родион.
Мирон кивнул:
— Однако ж, хоть тюря была, а сейчас что? Поди-ка, совсем ничего?
— Совсем ничего,— вздохнул Родион.
— Вот то-то. Я, Родион, не беспонятливый человек, знаю, что работному тяжеленько приходится. Да и кому легко? Но всему свое время. Не бунтовал бы, уже мастером был бы, глядишь, оно и легче. Сам я, думаешь, с большего пошел? Таким же, как ты, работным был,— приврал Мирон, и хотя Родион знал, что никогда тот работным не был, но как-то легче стало от слов приказчика.
— Дал ты промашку, Родион.
— Да, промахнулся, выходит,— покорно согласился Родион. Поглядел на солнце, поднялся.— Ужо простите, батюшко Мирон Петрович, робить буду.
Мирон тоже встал.
— Ну, робь, робь. А все ж слов моих не забывай, подумай, как дальше быть. Я зла нс помню и таких, как ты, смирных мужиков, отличаю. Ну, будь здоров,— сказал он, уходя.
— До свидания, батюшко,— сказал Родион, дивясь ласковости приказчика… А может, и правда, промашку дал?..
Копал и все думал об этом.
Анисим Крюков уехал в Покровку, надо было договориться с тамошним старостой, чтоб в случае нужды в бунте стоять заодно.
В земской избе остался Семен Салаутин. Дел было невпроворот — и суд чинить, и отписки посылать, и караулы глядеть… Семен только успевал поворачиваться.
Вдруг в дверях — шум, гам, крики. Повернулся, поглядел: валом валит народ. Лопатами размахивают, ругаются, прут на Семена, того и гляди за грудки возьмут.
Семен тихо сказал Сеньке Булавину:
— Беги за Алексеем.
Сенька шмыгнул в двери. Семен поднялся из-за стола, крикнул:
Уперся взглядом в ближних. Те присмирели.
— Что за дело? Пошто крик?
Вперед вышел Родион Пермяков. Рот перекошен, лицо красное от злости. Шагнул, протянул руки.
— Видишь? — показал волдыри.
Родион подхватил подол рубахи, задрал, оголил впалый живот.
— А это видишь?
— Тоже вижу,— сказал Семен, пристально глядя на Родиона.
— Так где ж твоя обещанная воля и сытная жизнь?!..— заорал Родион, задыхаясь.
Другие надвинулись, начали давить на стол, грозя перевернуть. Орали так, что в ушах трещало. Совали в лицо содранные в кровь руки, лезли как оглашенные.
— Пошто мы должны подыхать с голоду?
— Где воля?
— Где князь Вяземский?
— Робятишки пропадают!
Лицо Семена медленно наливалось кровью, глаза стекленели. Закинул голову, рявкнул:
— Назад! Осади!
Ближние шарахнулись в испуге. Семен выскочил из-за стола, двинулся вперед, дергая головой. Протянул руки.
— Глядите!
На руках — кровавые ошметки.
Рванул за ворот рубаху, она разлетелась надвое, обнажив гармошку ребер и притянутый к хребту живот.
— Ну? — спросил, поворачиваясь.— Много ли я жиру нагулял? Легче ли вашего лопатой ворочаю?
— Ну… что ты… что ты…— забормотал Василий Кронидов, отступая.— Да ить, мы так…
Семен в упор глядел на работных.
— А я получил волю? У меня робятишек
— Оно так-то…— нерешительно проговорил
— Так пошто вы с меня волю требуете? Пошто меня в обидчики занесли?
Медленно приходя в себя, остывая и жалея, что не сдержался, Семен прошел за стол, сел. Потер рукой переносье.
— Не серчайте, робя,— попросил глухо.— Самому не радостно… Садитесь, рядить будем.
Работные зашевелились, начали рассаживаться.
После ухода Мирона с поля как-то так получилось, что начали понемногу работные собираться в кучу. Дальше — больше, жаловаться друг другу начали. Разбушевались, двинулись валом в земскую избу — требовать облегчения.
— Я понимаю, трудно нам,— сказал Семен, когда люди расселись.— Давно ждем ответа, измаялись, заработков нет, семьи голодные… Князь не едет, и когда приедет — неведомо. А все ж большое дело мы начали, бросать его — в гроб лучше ложиться. Надо стоять!
Он поднял глаза от стола, оглядел людей. Остановил взгляд на Родионе.
— Ты вот с меня требоваешь облегчения, Родион. Но скажи мне, есть ли у меня хлебные горы али молочные реки? Есть ли они у Анисима или другого кого? Нет их. Все мы одинаковые и все пошли на тяжкое дело.
— Ну, все ж — у Анисима лошадь,— возразил Родион.
— А где она сейчас, знаешь? — спросил Семен.
— Где ж?
— У Марьи Горяевой. Может, пойдем — отымем? Тебе дадим?
Родион опустил голову.
— Горя — край непочатый,— сказал Семен.— Неужто опустить руки, пойти за милостью к Мирону? А? Пойдем?
— Эх, Семен,— сказал Захар Матвеев.— Сами понимаем. Мирон-то нас и сумутил. Походил по полю — вот и пошли мы на тебя…
— Что ж,— сказал Семен,— изничтожайте меня, ежели виновен перед вами… Ладно. Не будем корить друг друга. Давайте думать, как из беды выйти.
— Что тут думать,— сказал Родион и поднялся.—’Обмишулились, Мирону чуть не помогли… Не имей зла, Семен Васильевич…
— Сиди,— остановил Родиона Семен.— Раз уж пришли, значит, край есть… Я вот подумал… Маемся мы бесперечь, а в заводе у Мирона стоят кони, гуляют… Что ежели мы их возьмем для общего дела? Как присоветуете?
Работные вскочили.
— Взять!
— Дело, Семен! Он над нами надсмехается, а мы — что ж, глядеть ему в рот? Взять, и все
В это время в избу вошел Алексей.
— Кого тут усмирять? — сказал весело.— Кто бунтует?
Семен взглянул на него, мотнул головой в сторону скамейки.
— Садись. Дело есть.
Алексей присел.
— Так что — приговариваем? — спросил Семен работных.
— Быть по сему!
Семен повернулся к Алексею.
— Сколько под рукой человек?
— Бери всех, идем лошадей у Мирона забирать. Ежели супротивничать будет — обороните… Анисим озлится, да уж как-нибудь слажу…
Гурьбой повалили к выходу. Мимо складов, к заводской конюшне.
Обороняться не пришлось, так как возле лошадей ходили только конюхи Евтифей и Федор Саламатины. Заругались было,’ но видя, что бестолку, отступились:
— Выводите.
Работные разобрали лошадей.
— Ай, да красавцы!
— Теперь веселей дело пойдет! Спасибо, Семен, надоумил,— радовались работные.
Алексей не заводил разговора с Анисимом о Гликерье, боялся отказа. Но отказа не случилось.
Произошло это так.
Алексей с Гликерьай трудились на крюковской полоске. Алексей пахал, Гликерья водила коня в поводу. Выехали из дому еще до света и к обеду уже немалый клин подняли.
— Но! — покрикивал Алексей, шагая за сохой.— Но-о!..
Идти по мягкой земле было приятно. Гликерья оглядывалась, смеялась:
— Замаялся?
— Ништо! К вечеру закончим.
— Давай, я похожу,— предлагала Гликерья.
Алексей мотал головой:
— Веди, веди…
Полоска одним концом упиралась в Старый Камень, другим — в лес. Стоял солнечный теплый день, от земли шел парной дух.
Алексей поглядывал на Гликерью, улыбался про себя. Здесь он отдыхал от смутных заводских дел. Можно было ни о чем не думать, не тревожиться.
К обеду они вспахали больше половины полосы, распрягли лошадь, пустили пастись. Гликерья устроилась под черемухой и развязала узелок с едой.
— Ешь, работник.
Пока лошадь отдыхала, затеяли игру. Гликерья хохотала, пряталась от Алексея средь кустарника.
— Ау!..
Алексей, подхватился, кинулся за ней. Гликерья отбежала за березу, выглянула, показала язычок:
— Куда тебе!..
Солдат перепрыгнул через сук, поймал девушку, поднял на руках.
— А вот на березу заброшу!
— Ну и бросай!
Алексей закружился на месте, Гликерья закричала:
— Уронишь!
Тут и вышел Анисим на поляну. Увидел, крякнул, насупился. Гликерья испуганно ойкнула.
Надо было Алексею опустить девушку на землю — забыл. Шагнул к Анисиму, держа все так же Гликерью на руках.
— Анисим Федорович… сами видите… Отдайте Гликерью!
Анисим хмуро поглядел на него. Раньше, не задумываясь, отходил бы вожжами и одного, и другого, благо они в руках. Не потому, что был против солдата, а не смей, не получив благословения, не трожь девку. Теперь что-то мешало.
Сказал Анисим:
— Кнутом бы вас обоих…
Он уже давно видел, что любят они друг друга, но молчал. Думал, как быть. Гнать солдата взашей? Махнуть на все рукой? Али как?
— Благослови, тятенька,— попросила и Гликерья. Дернула Алексея за рукав, тот, наконец, опамятовался, опустил девушку на землю.
— Что ж…— сказал Анисим в растерянности.— Мир вам да совет… Живите счастливо.
На том и кончился разговор.
В мае, на удивление всем, Крюковы сыграли свадьбу — выдали Гликерью за беглого солдата.
Всем миром ставили избу молодым, и скатали ее в неделю, подняли крышу, обмазали глиной стены. Не жалели трудов: видели пользу в солдате.
В начале июня прошел слух: в завод из губернии отряжена сильная воинская команда. Откуда взялся слух, никто не знал, но он все креп. А в один из дней к земской избе прискакал на взмыленном коне дозорный:
— Едут! Возле Шайтанки уже… Двадцать солдатов с ружьями!..
Поселок притих. В земской избе думали.
Говорил Семен Салаутин:
— Лихо на них, варнаков! От одной напасти не успели избавиться — другая. Анисим Федорович, что ж то? Али мы воры, тати ночные? Пошто команды шлют?
Он шагал по избе. Остановился.
— Пошто на челобитье нет отписки от князя? — спросил Анисима.
Тот промолчал.
— Что ж, готовить команду к бою? — спросил Алексей, переминавшийся у окна.— Время дорого.
— Надо готовить,— сказал Семен. Вздохнул:— Ох, силы наши — малые… Как чаешь, Анисим: кричать надо крик, чтобы правили кузнецы пики, сабли, алебарды. Оборужим всех, кого можно.
Анисим, сидя за столом, теребил бороду.
— Не малая сила — двадцать солдатов,— сказал задумчиво, поглядел на Семена с Алексеем.— Нет, не можно нам бой принимать. Мыслю так: надо подождать, поглядеть. Пускай солдаты идут в контору. Ежели будут миром держаться — добро. А уж ежели заводских обидят, воля божья, будем сраженье иметь.
Алексей загорячился.
— Батя, сгубим себя! Себя ладно — общее дело загубим. Подумай! Пустить добром ворога в завод — не мочно! Семен, пошто молчишь? Скажи слово!
— Изничтожить! — твердо сказал тот.
Анисим заговорил тихо:
— Изничтожить — легко сказать…— отодвинул бумаги, прошел к окну, в которое било утреннее солнце.— То не подумали — не будет нам милости после боя. Мы Но воры, законом должны требовать. Один раз побили солдатов, себе же хуже — новую команду накликали. Ежели побьем эту, добра не жди: царские люди. Мирон Попов сразу донос пошлет, да и без доноса — каторга… Хотел скрыть до времени, скажу: Мишка Кондаков из Невьянска прискакал.
— Ну?! — Семен подалсяк Анисиму, жадно впился глазами.— Что ж?
— Едет князь Вяземский к нам. Скоро будет, решит по чести. Но говорить о том кому — боже избави, чтоб не перехватили по пути приказчики, не наябедничали допрежь…
Мишка Кондаков был посланным от работных с челобитьем к князю. Ждали его терпеливо, но и надежду всякую на возврат потеряли: думали — сгинул человек. А он возьми и объявись, и не из Екатеринбурга, а из Невьянска: дошел-таки до князя великого Вяземского.
Семен перекрестился:
— Весть добрая… Что ж говорит?
— Невьянские тоже бунтуют, потому и не мог князь раньше объявиться,— сказал Анисим.— Однако ж, посланного принял, к нам поспешает, хоть дело там и не закончил. Сказывает Мишка: добрый князь, ласковый…— Вернулся за стол, посмотрел на нахмурившегося Алексея, усмехнулся.— А вы — изничтожить команду… Берег- чись надо, а шумства особого не допускать, ждать тихо. Вот и весь мой сказ. А теперь вы говорите.
— Супротив не пойдем, ежели такое дело,— обрадованно сказал Семен,— боя никто не хочет. Раньше-то что ж не сказал, Анисим? Да и Мишки не видать.
— Мишку я в Покровку до времени спровадил. А что не сказал — так сказал вот… Твое слово, Алексей?
Солдат тряхнул головой, выпрямился.
— Вести о князе — радуюсь…— голос его стал тонок и напряжен.— Но того не возьму в толк, зачем команду он вперед шлет? Ежели б добрые у него мысли, команда не нужна. И еще: что ж, в пользу ли он невьянских решил дело?
— То мне неведомо,— сказал Анисим.
— А Мишка, он был там, что сказывает?
Анисим покачал головой, нахмурился. Видно было, что и его тревожит.
— Мишку в заводы не допустили,— сказал Анисим. Пожевал губами. — То понятно: зачем чужого в заводы?
— Неуж Мишка ни с кем в поселке не встречался?
Анисим нахмурился.
— То-то — не встречался. ‘Сие и мне непонятно… Сказывает: приняли ласково, накормили, однако ж отлучаться из конторы никуда не велели. В провожатые дали солдата, и тот настрого запретил из пути возвертаться в поселок,— сказал Анисим, раздумчиво потирая лоб.
— Ну, мало ли,— успокаивающе сказал Семен.— Может, лихих людей боялись…
Он радовался доброй вести и не придавал особого значения тому, как приняли посланца.
— А может, чтоб не узнал посланный, как чинят расправу над заводскими,— тихо промолвил Алексей.
Все замолчали. Некоторое время слышно было, как на улице жалобно тянет юродивый Попрыгунко:
— Подайте, Христа ра-ади…
Семен шевельнулся, встряхнул головой.
— Того быть не может,— сказал он твердо.— Рази только не по закону невьянские бунтовали. А наше дело праведное, оно себя скажет. Команду встретим миром.
Анисии кивнул:
— Выть по сему. Кличь сход.
Алексей хотел было возразить что-то, дернулся, но промолчал, только упрямо сжал губы.
Когда сход был собран, все трое вышли на крыльцо земской избы. Анисим Крюков сказал о решении и добавил:
— Что приговорено — сполнять в точности, ослушников чтоб не водилось. Команду не задирать, супротивных речей не говорить, быть чинными и благонадежными. Сраженье нам не нужно, крови лить не хотим—то помнить твердо. Всем ли понятно?
— Все-ем! — всколыхнулась толпа.
— Приговаривает ли мир по тому?
Старосты поклонились сходу.
В это время чуть в стороне Алексей Делаков, отозвав старших команды, распоряжался:
— Ульян Паншин, собери команду, держи наготове у пруда за земской избой. Выставь округ дозоры, карауль солдат. Появятся — упреди меня немедля. Отправь нарочного в Покровку, кличь мужиков на подмогу. Делай спешно.
Паншин бросился бегом в проулок.
— Андрон Глушко, возьми трех работных покрепче, оёеги кузнецов, собери все, какое ни есть оружие, снеси в земскую избу. Здесь оставляю шесть человек с ружьями, примешь над ними команду. Ежели солдаты зачнут лезть в избу — не пущать.
— Будет сполнено,— сказал тот, уходя.
— Никон Сыромятников,— повернулся Алексей к пожилому, сонно поглядывавшему округ прищуренными глазами человеку, — выставь со своими людьми пушку на Хорошевской горке в кустах, чтоб держать под боем контору и земскую избу. Сделай тайно и находись с людьми в готовности неотлучно.
Сонность в глазах Никона разом пропала.
— Заряжать ядром? — спросил он.
— Нет. Засыпь фунта два железок. Ежели солдаты пойдут на земскую избу, вдаришь в спину.
— А наши? — спросил тот.
— Упредил: за стенами будут. Ежели солдаты на нас пойдут, после упреждения и за ослушанием,— бейте. Моей команды не ждать.
Никон широко перекрестился и зашагал к земской избе, где стояла отбитая у конторских
Распорядившись, Алексей поднялся на крыльцо земской избы, откуда уже уходили Крюков с Салаутиным, и повернулся к сходу.
— Работные и мастеровые! — крикнул он резким пронзительным голосом, от которого многие шатнулись.— Слушайте! Ежели вдарит набат, всем бегчи к земской избе с топорами, кольями и кто с чем может!
— Слышим, генерал!..— вразнобой откликнулись люди.
Алексей махнул рукой, подошел к нахмурившемуся Анисиму.
— Пошто своевольничаешь? — спросил тот.— Не будет никакого набата, уговор был.
— Не серчай, батя,— сказал Алексей.— Поозоровал маленько… Ништо!

5.
На усмирение бунтовщиков был отряжен из Екатеринбурга капитан Семен Метлин с командой. Это был еще не старый дворянин из обедневших, но гонористый и неглупый служака. Ко всем невоенным относился он с презрением, чернь же и за людей не считал. Чернь должна была работать на хозяев и беспрекословно повиноваться — так установлено искони, и другого он не знал. Не в пример многим другим, он понимал, что бунты поднимаются не из-за злонравных речей зачинщиков, а из-за того, что людишки живут худо и бедно, считал бунты злом неизбежным и поэтому не удивлялся им. Однако то, что людишкам живется худо, бунтовщиков в его глазах никак не оправдывало, и он требовал им самого жесткого наказания, чтоб другим неповадно было.
Среди солдат он слыл барином строгим, но справедливым, потому как в зубы бил только за дело и не воровал солдатское жалованье. Ежели прапорщики или унтера в его команде своевольничали, он не делал им снисхождения и наказывал так же строго, как и солдат. Делал потому, чтоб слишком любил солдата, а потому, что не терпел непорядка и нарушений устава. Начальство над ним посмеивалось, но считало человеком надежным и потому поручало самые неприятные дела, от которых другие увиливали. Потому и в Нижнетагильский завод его направили, что не нашлось другого охотника.
Поездкой капитан Метлин был раздражен и не скрывал своего недовольства. Дело было, однако, не в том, что путь был долгим и утомительным. Капитан Метлин не мог понять, почему бунтовщики не усмирены до сих пор, если уже посылались солдаты.
Прапорщика Дуреева, который вернулся из села Покровского с проломленной головой, он считал дураком, каких свет еще не видывал. Надо ж допустить, чтоб взбунтовавшаяся чернь не только прогнала команду, но и разоружила ее! На все оправдания прапорщика он отвечал только одним словом:
— Позор!
Он подписал рапорт о разжаловании прапорщика в рядовые и с обычной своей добросовестностью посоветовал хорошенько поучиться службе у рядовых. Нежил тем самым в Дурееве смертельного врага, даже не подозревая о том. Рапорту Метлина начальство ходу не дало. Однако Дуреев пожаловался своему дядюшке, бывшему в Сенате важным сановником, и если бы капитан Метлин вернулся из своего похода в Нижнетагильский завод, то с удивлением узнал бы, что его ждет отставка от службы за ненадобностью.
В полдень 18 июля четыре тройки, поднимая пыль, прогрохотали по Нижнетагильскому поселку и свернули к заводской конторе. Мирон Попов, увидя, выбежал на крыльцо и бросился к капитану с криком:
— Спаситель ты наш! Приехал…
Он хотел даже облобызать Метлина, но тот отстранился и, гулко топая башмаками, прошел в контору.
— Рассказывай,— коротко бросил он Мирону, садясь на табурет и брезгливо осматривая захламленный стол.—Дохозяйничались… Как допустили такое?
— Батюшко-воин, истинно ополоумели людишки, никакого сладу нет. — Мирон всхлипнул. — Всякий стыд потеряли, разбойничают воровски…
— Перестань! — оборвал Метлин. —Говори толком. Как допустили, чтоб разбили тюрьму?
— Да как, батюшко, не допустишь, ежели, их вон сколько! Да и ружья у них…
Метлин презрительно скривил тонкие губы.
— Что могут сделать с ружьями не обученные воинскому искусству мужланы? Дурак! От страху совсем разум потеряли.
— Батюшко-воин, — сказал Мирон, — то-то, что они обучены. К ним солдат беглый прибился, он и обучил. Истинно воровская шайка…
Метлин поглядел на него уничтожающим взглядом.
— Беглого солдата испугались! Все вы, я гляжу, дрожите, как бабы.
Мирон взглянул на него исподлобья. Обозлился. Напускного смирения как не бывало,
— Ты вот что, батюшко-воин, допрежь, чем меня корить, сам не обожгись… Все вы сюда ироями приезжаете, а ваши-то солдатики надысь ой как добро бегали… Прям чуть штаны
— Уж я лучше отряжу Харитона Кадникова, подьячего, он доведет,— сказал Мирон.
— Нет! — отрезал капитан.
Мирон вздохнул и покорно поднялся.
— Тебе видней, батюшко-воин…
Ожидал Семен Салаутин всякого худа от прибытия команды, но не думал, что сразу бросятся солдаты за ним и Анисимом. Бодрил себя: для береженья конторы присланы, суд же судить князь Вяземский будет. Однако на душе неспокойно было. А что если прислали солдат в отместку за выбитую зимой команду?
Семен задал корму корове, бросил вилы, решил идти к Анисиму, тревогой поделиться. Только к воротам — прибежала Федосья: платок сбился, лицо белое.
— Солдаты !— крикнула Федосья не своим голосом.
Заметался Семен. Кинулся в сени, вернулся — к калитке побежал. Навстречу — солдаты:
— Стой!
Не долго думая, схватил кол березовый.
— Не подходи! Порешу!..
Завертел колом над головой, кацавейка распахнулась, глаза горят — страшен мужик. Попятились солдаты, однако ж и обозлились, а тут и Метлин:
— Взять!
Одного-таки прижег Семен по загривку, но тем и кончилось. Навалились служивые, руки завернули, наподдавали взашей и потащили Семена со двора. Горько пожалел Семен, что послушался Анисима, а не беглого солдата. «Эх, сгубили дело!..» И горше всего то, что по глупости, по доверчивости вечной мужицкой.
— Другой где живет? — спросил Метлин Мирона.
— За углом, чуток подальше, батюшко-воин.
— Веди.
Солдаты брякнули ружьями, повернулись.
Понял Семен: и Крюков пропал. Дернулся отчаянно, крикнул на весь поселок:
— Аниси-им! Беги!..
Ближний солдат развернулся, ударил в лицо так, что в глазах поплыли красные круги. Однако Семен еще поднатужился:
— Беги-и, Аниси-им!..
Не хотел Семен, чтобы и Крюкову та же доля! Не знал, что Федосья пробежала уже  огородами, всполошила Анисима, и тот между изб, проулками бросился к каланче, рванул в гневе.
— Бумм!..— поплыл звон над поселком.— Бумм!.. Бумм!..
Откуда ни возьмись — Алексей. Анисим спросил, бросая веревку:
— Команда готова?
— Здесь.
— Солдаты Семена взяли. Ну, так-то… Добром, миром встретили,— сказал Анисим горько.— Кончился мир.— Выкатил зеленые глаза: — Бить! Чтоб духу в поселке не осталось! Контору взять приступом. Ревизские сказки — сжечь! Ежели с головы Семена хоть волос упадет, всех изничтожить под корень!
— Добре, батя, добре…
Отдышался немного Анисим, искоса взглянул на Алексея, сказал спокойно:
— Людей береги… енерал…
— Добре, батя…
— Сам пойду тож…
— Добре.
К земской избе со всех концов поселка валом валил народ
Не найдя Анисиме Крюкова, Метлин решил было идти с командой к земской избе, но ударил набат. По всему поселку услышались крики, забегали людишки торопливо. Метлин, повернувшись к Мирону, спросил:
— Что сие значит?
— Народ сзывают,— сказал приказчик с беспокойством.— Уходить надо.
— Дурак! — крикнул Метлин. — То на руку: всех сразу главарей на караул возьмем.
Мирон озлился, не стерпел.
— Ужо хватит меня дураком крестить, сам ума малого, служивый!.. Думай, что делаешь! Я всякого нагляделся, учен. За стенами еще, в конторе, бог даст,— отсидимся, а здесь мы без- оборонные… Поворачивай-ка команду, служивый.
Метлин затишил шаг. Не хотелось признавать правоту мужлана, пуще того — показать, что страшится черни. Но совет был разумен. Еще раз поглядел Метлин округ. Крикнул:
— Федосьин! В контору идти!
Не успели втолкнуть в дверь Семена Сала- утина, как на Гаряевой улице в виду конторы замельтешили работные. Метлин, увидя, распорядился выкатить пушки со двора, приготовить ружья, занять оборону. Однако чем больше он приглядывался, тем более приходил в смущение.
Работные шли вовсе не беспорядочной толпой. Они брали контору обхватом, растекаясь округ площади в отдалении. Метлин все более понимал, что пушки ему в таком деле не помогут. Ежели работные и после ружейного боя не побегут,— а Метлин, глядя на то, как они скоро и умело занимали пригодные места, уже сомневался, чтоб побежали,—то худо придется команде.
— Много у них ружей? — спросил он Мирона.
— С тридцать будет,—угрюмо сказал тот.— Не надо было до поры вора брать…
— Молчать! —оборвал Метлин.
А работные уже окружали площадь.
— К бою!..— распорядился Метлин.
Солдаты встали в ряд перед конторой, подняв ружья. Часть кинулась к пушкам. Приказчики изготовились в конторе, положа ружья на окна.
Средь работных послышались команды, и они остановились, не доходя шагов двести до конторы. От них отделился приземистый бородатый мужик в армяке и без шапки. Зычно крикнул:
— Мирон Попов, слуш-шай! Ежели схваченный от нас староста Семен Салаутин тотчас не будет вольно отпущен, контора станет разбита!..
— Кто таков? — резко спросил Мирона Метрофан.
— Вор Крюков, наиглавнейший зачинщик,— сказал тот.
А Крюков продолжал:
— Каков же ответ твой, Мирон Попов? Мы слуш-шаем!..
Мирон скрежетнул зубами..
— Разбойное семя…
— Вот будет ответ,— сказал Метлин, выходя. Вскинул руку с пистолетом. Грянул выстрел. Крюков отступил, крикнул:
— Так-то, Мирон? Ну, бойся!..
Повернулся к работным.
— В на-аступ!
С Хорошевской горки бухнула пушка, над головами работных с злым визгом пролетели железки, сыпанули по стенам, окнам конторы. Заголосил солдат. Работные со всех, сторон кинулись к конторе,
— Право отрезай! — взвился тонкий звенящий голос Алексея Делакова.— По пушкарям бей перво!..
Семен Салаутин лежал в помещении приказного повытья в левом крыле конторы. Руки и ноги его были крепко связаны веревкой, затекли. Попробовал ослабить.
— Лежи! — крикнул солдат, стоявший на карауле.
Семен притих. «Пропал»,— подумал он. И такая злость нашла,— чуть не закричал. По глупости сгинул, ни за что!
Снаружи раздались крики, гвалт. Солдат насторожился, подошел к двери, выглянул.
— Эй, Петров! Брось его, сюда! — крикнул
Солдат, не закрыв дверь, выбежал.
Семен заметался, покатился по полу. Глядел: нет ли чего острого, чтоб перерезать путы, выйти из неволи. Но ничего не было.
Вдруг ухнула пушка, и на пол посыпались куски стекла. Семен покатился, лег на спину, зажал осколок рукой, задрожал. Еще не зная, что на улице, подумал: «Вырвусь!..» В кровь обрезая руки, пилил веревку. «Успеть!» — думал. Успеть, пока солдат не вернулся.
Через некоторое время почуял: ослабли путы. Собрал все силы, рванулся, и вдруг стало жарко в кистях, заломило от легкости: порвал! Сев, потянулся к ногам, и те путы снял.
Избавившись, Семен встал, распрямился.
Бухнуло за окном враз несколько пушек, им ответил отдаленный хлопок на Хорошевской горке. Снова сыпанули стекла, осколок ударил а щеку.
— Га-а-а-а!..— завизжали, закричали, заулюлюкали сотни голосов, приближаясь.
Семен выглянул в окно и сразу все понял. Кинулся к двери.
В коридоре никого не было, только у порога лежал и стонал солдат. Возле — ружье. Семен завладел им, проверил — заряжено.
Пробежал по коридору. Возле лестницы остановился, прижался к перилам и заглянул в заводское повытье. Солдаты и приказчики, прячась у окон, часто стреляли на улицу.
— Братцы! — вдруг закричал один из солдат.— Что ж то: лежат! В них не попасть!
— Ara… — злорадно пробормотал Семен.
Солдаты впервые видели, чтобы враг шел на приступ ползком, и засуетились, не зная, что делать.
Семен перебросился через перила, чтоб ловчее вдарить оттуда пулей хоть по одному злодею, как вдруг в смотровое окно различил возле пушек капитана Метлина.
Семен опустился на колено, прочно вдавил приклад в плечо и повел стволом, целя Метлинулы, гулко раскатился залп. Алексей нырнул под лестницу. Сверху скатился Семен, присел рядом. Потом стрельба разгорелась, работные попятились, и Семен с Алексеем отбежали: солдаты и приказчики палили без перерыва.
Алексей Делаков метался меж командами, направляя работных на приступ. Пушка хорошо сослужила, ударив железом и наведя смятение среди солдат. Но многие быстро поднялись, снова кинулись к пушкам, и те враз выстрелили ядрами. Ядра вспахали землю и забросали ею работных. Одного покалечило. Он кричал дурным голосом, пугая людей.
— Унесите его подальше! — крикнул Алексей.
Заметил бегущего на приступ старого Киндея Глушко.
— Куда, дед?! Смерти ищешь?! Вертай сей же час назад!
— Нет ужо, слышь-ко,— сопя и размахивая палкой, сердито откликнулся тот.— Потребно мне достать до Мирона Попова, я ему враз голову костылем изувечу! Ишь, чего удумал — людей бьет, слышь-ко?..
Алексей махнул рукой, бросился прочь: не до того было.
— Ульян! — закричал Паншину, бежавшему в голове ружейной команды. — Стой, нехристь!— Ульян оглянулся, Алексей погрозил кулаком.— Клади людей!
— Ложи-ись! — дико заорал тот.
Работные кинулись на землю. Алексей подбежал, упал рядом с Ульяном.
— Бей в прогалину по солдатам, чтоб сунуться не могли! — показывая, крикнул Алексей.— Слышь, ирод? Роздыху им не давай, роздыху! К конторе без вас есть кому бегчи!..
Солдаты вели частый ружейный огонь, и то один, то другой из работных вдруг спотыкался и больше не вставал.
— Пали один за другим! — гаркнул Ульян.— Бей!
Затрещали выстрелы и со стороны работных. Сразу стало легче: солдаты начали прятаться. Минуту спустя они вдруг и вовсе прекратили стрельбу, заметались меж пушек, кинулись во двор конторы.
— В наступ! — крикнул Алексей.— Бего-ом!..
Кучно, зло кинулись работные к конторе, враз минули площадь, начали громить окна, двери каменьями, ломами, топорами. Заминка средь солдат случилась, когда Семен Салаутин насмерть уложил капитана Метлина, и работные успели этим воспользоваться.
Ворвались в левое крыло конторы. Сразу затрещали переборки, в пылающие камины полетели связки бумаг со столов, толстые фолианты из шкафов.
С треском горели ревизские сказки, книги недоимок, рапорты, ордера.
Гром и гул стояли в конторе. Алексей вбегал в коридор, заметил убегающего конторского, вскинул руку с пистолетом. Конторский с разбегу ткнулся головой в стену, осел.
— Олешка! — загремел откуда-то сверху знакомый голос.
Алексей поднял голову, увидел Семена Салаутина.
— Семен! Жив?
— Живой!
Из правого крыла конторы зачастили выстрелы.
Не удержались заводские в конторе, выбили их солдаты с приказчиками. Однако ж не радовала Мирона Попова виктория: убит был капитан Метлин, солдаты многие, шестеро приказчиков. Утащили работные к мерзкой своей земской избе все пушки, забрали много ружей. Почти все бумаги из приказного повытья были пожжены и изничтожены.
Бродя по разбитой конторе, Мирон держался за сердце и поминутно останавливался передохнуть.
— Воры, воры…— бормотал он.
Но уже делал это по привычке, не злило больше Мирона и не волновало все, что случилось в поселке и заводе. Резко сдал за это время Мирон: сгорбился, походка стала шаркающей, в груди колотье появилось. Потухли глаза, не наводили больше трепета ни на кого. Все ему стало безразличным, опротивело, хотелось на
— Стар становлюсь,— подумал равнодушно, и не испугался этой мысли.
Стоя среди разгрома, долго думал, что такое собирался сегодня с утра сделать, да так и не сделал.
— А, да…— вспомнил Мирон.
Пошел к себе, сел, за стол, обмакнул перо в чернила. Рука дрожала, буквы получались неровными, но мысли отливались в привычную канцелярскую форму, ложились на бумагу:
«…когда же оной Салаутин взят был в контору, то нижнетагильские жители и прилунившиеся села Покровского крестьяне, собравшись многолюдством, пришли к конторе и требовали объявленного Салаутина об отпуске и приступали с криком и угрозами… И видя тот нижнетагильские прикащики необычной их наглой наступ, принуждены нашлись с ними обращаться обороною, выкатя несколько пушек, и с ружьями стали тех людей не допускать…»
На кончике пера застрял волосок. Мирон с привычной аккуратностью поднес перо к лежащей справа бумажке, поскреб. Снова склонился над рапортом хозяину Никите Акинфиевичу Демидову:
«…Но оные жители, устремясь с каменьями, пушки и ружья отняли и увезли во учрежденную ими самовольно земскую избу, а из служителей многих избили смертно. А прикащики едва укрытця могли, запершись в конторе…»
Мирон вздохнул, отложил перо. Капиталы нажил, а что с них, с капиталов? Оставить некому, в пользу не пойдут: дочери разменяют на сладости да разносолы, зятья растранжирят…
— Мирон Петрович,— позвал приказчика бесшумно открывший дверь Осип Перезолов.— А, Мирон Петрович…
Мирон не слышал, глядел прямо в стену перед собой.
— Мирон Петрович! — позвал тот громче.
Мирон поднял голову.
— А?
— Князь Вяземский приехал…
Мирон поглядел на Осипа с досадой. Сказал невпопад:
— Ну… зови.
Осип вышел. А Мирон забыл и об Осипе, и о князе, думал свою невеселую думу, уставясь взглядом в побитую пулями стену…
В избе Анисима Крюкова голосили женки. Сидя за столом, спорили Анисим, Семен Сала- утин и Алексей Делаков. Спорили уже не малое время, но так и не могли ни до чего договориться. Анисим оглянулся на женщин, цыкнул:
Мавра с Гликерьей смолкли. Анисим насупился, повернулся к Семену.
— Оставаться вам здесь неможно! — сказал Анисим сурово,— Князь не помилует, то знаем. Бегите на Дон1 Найдете волю. Ехать немедля, сей же час.
— Анисим, пошто рассуждаешь, как дите малое?— упрекнул Салаутин.— До се были вместе, так и впредь.
— Эх, батя1 — сказал Алексей.— Вяжешь ты мне руки. Дозволь князя попотчевать, лихо ли! Еще сколько ни то продержимся, а там видно будет…
— Нет! — отрезал Анисим.— Не дозволю. Народишку и без того побили немало, больше крови не будет. Худо за дело взялись, не одним надо было… Ну, найдутся умнее нас, то утешно…
— Батя, пошто своей волей идешь в руки мучителям? — сказал Алексей.
Анисим зыркнул глазами.
— Мне надо! Я начинал, я и ответ держать должон. Ежели князь злобствовать учнет, искать виноватых—кто должон за всех быть? Вас никто не укорит, вам — жить! Я свое отжил.
— Ну, так,— сказал Салаутин.— Что ж, Анисим… остаюсь и я. Да и то в резон взять: с семьями нам уходить несподручно.— Повернулся к Алексею: — Забирай Гликерью, уходи. Приговариваем, Анисим?
Анисим махнул рукой:
— Добро. Быть по сему.
Алексей поглядел на обоих, поднялся.
— Семен, батя, неуж не дозволите сходить на князя? — спросил с тоской.— Мир вас послушает… Дозвольте! Выбьем князя!
— Нам от него добра не будет.— Анисим с укором взглянул на Алексея.— Но работным — может быть. Посему,— нет!
— Нет! — сказал и Салаутин.
Алексей махнул рукой.
— Эх!.. Ладно, еду.
Выбежал из избы.
В полдень, когда с шайтанского тракта в поселок въезжал князь Вяземский, с другого конца бешено вынеслась тройка Мирона Попова. В ней сидели Алексей Делаков с Гликерьей. Алексей свистнул лихо, крикнул на прощанье:
— Возвернусь! Ждите! Эге-ей!..
Тщетно ждали работные от князя Вяземского воли. Приехал тот с сотней драгун, взбешенный, снисхождения никому не делал. Анисим Федоров сын Крюков и Семен Васильев сын Салаутин как главные бунтовщики были биты кнутом и приговорены к каторжным работам в Колывано-Вос- кресенских рудниках навечно. Ульян Паншин, Андреи Глушко, Никон Сыромятников и десять других работных биты нещадно в продолжение трех ден плетьми и батогами, после чего определены в работы рудоразборщиками с содержанием на цепи.
Ни одного работного не миновала милость князя: тот штрафован, этот понижен 8 должности, другой отправлен в шахты, и все — биты. До августа 1763 года чинил расправу князь Вяземский. Думал, и внукам закажут бунтовать кабальные. Но еще при князе пошел слух, что возвращается в завод с сильной ватажкой солдат Алексей Делаков. Провожая угрюмыми взглядами пышную свиту князя, работные говорили:
— Погоди ужо! Придет снова наш час…

КОНЕЦ