Лицам старше шестнадцати читать воспрещается
Зазвонили в прихожей. Голосисто, долго, требовательно.
— Ксанка! Не слышишь?! — крикнул Алик.
— А ты? — крикнула Ксана из кухни.
Алик промолчал, настороженно прислушиваясь. Пойдет или не пойдет? Наконец, по коридору звонко прохлопали сестрины шлепанцы. Он удовлетворенно усмехнулся и, откинувшись в кресле, снова взялся за чтение.
Из-за этих звонков у брата с сестрой шла постоянная война. То позвонит соседка: ключ оставить. То контролер из горэлектросети. То девчонки из седьмого — Ксанка у них в классе по математике за предводителя. А с тех пор, как поставили телефон, и вовсе покоя не стало: всему подъезду нужно срочно разговаривать — как только раньше обходились?..
Алик не успел и двух фраз прочесть, как сестра позвала:
— Алик! Тебя!
Он вышел в прихожую. Там стояла с сумкой, полной газет и писем, коренастая приземистая женщина.
— Скороходов? Александр? — она хмуро взглянула на Алика,— Тебе доплатное. Брать будем?
Почтальонша держала письмецо, сложенное треугольником. Рядом вертелась Ксанка, стараясь разглядеть фамилию отправителя.
— Будем,— сказал Алик.
Интересно, от кого? От Леньки Митюхина, наверное, из лесного санатория.
— Десять копеек! — почтальонша требовательно протянула руку, сложенную лодочкой.
— Ого!
— Так будем или не будем?.. Давай, давай, думай скорее! Мне вон еще сколько добра разносить.
Алик уже хотел было сказать «нет» — очень надо по десять копеек за Ленькины письма расплачиваться. Но тут Ксане удалось, наконец, прочитать:
— От Н. Шевцова какого-то.
Алик вспыхнул.
— Сейчас!
Он кинулся на кухню, пошарил в ящике, где мама держала мелочь на хлеб.
— Вот!..
Почтальонша ушла, не попрощавшись, недовольная, видимо, тем, что пришлось подниматься с такой тяжелой сумкой на четвертый этаж. Мокрые следы от ее валенок темнели перед дверью.
— Кто такой «Н. Шевцов»? — Ксана тянулась к письму, а он не давал, сунул в карман,— Ну покажи, покажи же!
Пришлось цыкнуть на сестренку и загнать ее на кухню: там, согласно последнему территориальному переделу квартиры, находилась ее резервация.
В комнате Алик вытащил из кармана письмо. Да, «Н. Шевцова» — Ксанка прочитала неточно. Алик почувствовал, как у него снова загорелись щеки. Наташа Шевцова сама написала ему!
Он с лихорадочной быстротой развернул треугольник и прочитал:
«Отдал десять копеек? Спасибо.
Привет от братьев Карамазовых.
Остап Бендер».
— Гады! — крикнул Алик со злостью и, смяв письмо, швырнул его в угол. Долго шагал по комнате от двери до окна, от окна до двери и все никак не мог успокоиться.
Остапа работа, его дружка Остапа Ревенко! Больше никто, ни единая душа не знает, что он тайно влюблен в Наташу Шевцову из параллельного «А». Только с ним, с Остапом, поделился, вот здесь, на этом самом месте, три дня назад. Дернул черт! Остап слушал, молчал, вздыхал сочувственно, а теперь…
Алик поднял смятое письмо, расправил. Почерк чей — Остапа? Его или не его?
Иди, угадай!.. А это — Остап Бендер? Явный намек!
Хорошо же!
Он выскочил в прихожую, быстро оделся.
— Куда? — поинтересовалась Ксана, высунувшись из своей резервации.
— Туда!
И прогрохотал по лестнице, перепрыгивая сразу через пять ступенек.
Остап, к счастью, оказался дома.
— Привет от братьев Карамазовых! — Алик уставился ему в лицо жестким насмешливым взглядом.
— Заходи,— Остап широко распахнул дверь, озадаченно моргая.—Хорошо, что пришел. Физику смотрел? У меня что-то с задачей не ладится.
Ну, артист! Ну, артист!
— Отдал десять копеек? — продолжал Алик.— Спасибо!
— Какие десять копеек?
Притворяется? Или, в самом деле, не он?
— Вот! — сунул ему под нос письмо.— Будто не знаешь!
Остап прошел в комнату, надел очки, прочитал письмо на свету у окна. Алик следил за каждым его движением.
— Ерунда какая-то! — Остап скривил толстые губы и брезгливо, кончиками пальцев, положил листок на подоконник.
— Ах, ерунда! — Алик схватил письмо.— Ты сюда смотри, сюда!
И показал ему подпись отправителя — «Н. Шевцова». Остап скользнул по ней глазами
— И ты подумал, что я?
— А кто еще? Я только одному тебе сказал.
Произнес это Алик, и сразу неловко ему стало. Нет, не мог ничего такого сделать медлительный добродушный Остап.
А тот повернулся, пошел в развалочку к столу, на котором в двух аккуратных стопках лежали тетради и учебники — справа уже «отработанные», слева, которыми еще предстояло заняться. Отыскал тетрадь по литературе и подал Алику:
— На, сличай. Я или не я?
И сразу исчезли все сомнения. Тетрадь была исписана прямым мелким почерком, прописные буквы возвышались над строчками, как семафоры на железнодорожном пути. В письме же буквы круглые, каждая выписана отдельно, прописные рочти на одном уровне с остальными.
А кто тогда? Может, проговорился Остап?
Но Остап заявил торжественно: никому ничего он не рассказывал. Ему можно было верить. Немало тайн поверил Алик другу с тех пор, как их пять лет тому назад посадили на одну парту. И не было такого случая, чтобы он подвел.
Кто же тогда? Все-таки — кто?
— Да плюнь ты,— посоветовал Остап,— Купился, и ладно!
— Нет, я этого не оставлю!
— А как ты найдешь?
— Есть способы! Найду, вот увидишь, найду!— кипятился Алик.— Как дважды два!
Он засел за исследование письма. Остап стоял рядом и своими дельными замечаниями направлял ход исследований из теоретического в практическое русло.
— Во-первых, отпечатки пальцев.— Алик рассматривал бумагу под ярким светом настольной лампы.— Вот здесь.,. И вот.
— А если это твои? Или мои? И потом, как ты по ним отыщешь, кто написал? Заставишь весь класс макать пальцы в чернила?
Пришлось с ним согласиться.
— Ну, хорошо, отпечатки пока оставим… А бумага? Видишь, с одной стороны зубцы. Что это значит?
— Вырвана из блокнота,— сказал Остап.— В киосках продают.
— Правильно! Вот уже продвинулись…
Таким путем удалось установить следующие неоспоримые факты. Письмо написано круглым и ровным почерком на плотном, белом, без линеек и клеток, листе из блокнота форматом двадцать пять сантиметров на двадцать, шариковой авторучкой с синей начинкой стержня.
Остап под диктовку Алика записал результаты экспертизы в особую, специально заведенную для этого случая тетрадь.
Алик ликовал.
— Витька Сазонов — точно. У него синяя шариковая. Ну, дам я ему завтра, ну, дам!
— Погоди давать,— урезонивал Остап.— Мало ли еще у кого синяя.
— Нет, в классе только у Витьки.
Все же уговорил Остап Алика сначала выяснить все основательно, а потом уже действовать.
Утром, придя в школу вопреки своему обыкновению задолго до начала уроков, Алик дождался в раздевалке Витьку Сазонова и, не здороваясь, потребовал:
— Давай сюда свою шариковую.
— Фиг! У тебя у самого есть! — отрезал Витька.
Ага, боится!
— Давай, говорят тебе, на минуту. Надо ответ по алгебре записать, а я свою дома оставил.
Витька нехотя вытащил из портфеля объеденную, без колпачка, с торчащим металлическим стержнем ручку. Алик провел черту по подготовленной заранее бумажке. Паста была фиолетовой.
— У тебя же синяя.
— Вспомнил! — Витька отобрал у него ручку.— Полгода назад синяя была, когда купил.
Подозрение отпадало.
В течение всего дня Алик только тем и занимался, что под разными предлогами выпрашивал у ребят шариковые авторучки и проверял цвет пасты. Ни одной синей, как на зло! Нет, одна все-таки нашлась, у Мишки Боброва, но не такая синяя, как в письме, а скорее голубая. Мишка начинил стержень пастой собственного изготовления, и получилась, как он сам выразился, «полуручка»: одну букву шарик выписывал, на другой прокатывался всухую.
— Все равно найду! — упрямо твердил Алик.— Как дважды два!
После уроков он съездил к больному ангиной Косте Пришвину. Может быть, тот от нечего делать вздумал подшутить. Костя жил на самой окраине, в недавно заселенных кварталах. Тут мало кто знал названия улиц и номера домов, и пока Алик добрался, наконец, до Кости, уже стало темнеть.
И самое обидное — опять неудача! У Кости вообще не было никаких шариковых авторучек.
Вернувшись домой и наскоро пообедав, Алик хотел было сесть за уроки, но тут же передумал. Вытащил письмо, прислонил к толстому учебнику литературы, опять стал изучать.
Ничего нового он не обнаружил. Бумага из блокнота. Синяя паста, круглый почерк. Все уже известно.
И вдруг — долгий звонок. Как вчера.
На этот раз он не стал кричать сестренке, чтобы открыла. Понесся к двери сам.
Опять почтальонша! Та же! Только еще более злая.
И опять доплатное письмо!
— Будем брать? — спрашивает, помахивая письмом.
Алик прочитал: «Н. Шевцова».
— Нет.
Ничего не сказала. Вышла. Захлопнула с треском за собой дверь. А Алик стоял и размышлял напряженно. А если на этот раз совсем другое? Если на этот раз — всякое же случается! — и в самом деле Наташа? Кажется, почерк не такой, как вчера.
Побежал на кухню. Открыл ящик. Три копейки, пять копеек. Все!
— Что?
— Дай две копейки!
— Быстро, ну!
Завредничает она сейчас, а почтальонша тем временем уйдет. Ищи потом — свищи!
Нет, сестренка вредничать не стала. Принесла откуда-то, из своего тайника, две копейки.
— Вот видишь,— не удержалась от морали.— Ты меня гоняешь, радио включаешь, когда мне на аккордеоне играть, а я…
Не дослушал Алик, помчался, схватив по дороге шапку, за почтальоншей.
Догнал ее уже на выходе со двора.
— Вот…— сунул деньги.—Я передумал… Дайте письмо!
Больше всего Алик боялся, что почтальонша сейчас заупрямится и не отдаст конверт. Теперь Алик уже нисколько не сомневался, что это письмо, наверняка, от Наташи. Вчера на переменке она на него так посмотрела…
Почтальонша пересчитала копейки, порылась в своей отощавшей сумке и достала письмо. Позабыв даже сказать «спасибо», Алик заячьими скачками рванул через двор к своему подъезду. При тусклом свете маловаттной лампочки на лестнице прочитал письмо.
«Еще десять копеек отдал? Спасибо!
Так будет, пока не отдашь весь миллион.
Привет от братьев Карамазовых и Наташи Шевцовой.
Остап Бендер».
Он не злился — бесился. Швырнул шапку на вешалку — она упала. Пнул ногой, как футбольный мяч. Дураки! Дураки! Насмотрелись всяких там «Золотых телят».
Вошла Ксанка.
— Что там было? — глаза горят любопытством.
— Не твое дело! — Алик заорал так, что под конец даже взвизгнул.
— Деньги давать так мое… — обиделась Ксанка.
Алик замахнулся.
― Ой-ей-ей!—она, округлив глаза, поспешила скрыться за кухонной дверью.
Захватив с собой оба письма, старое и новое, Алик двинул к Остапу.
Тот сразу же понял.
— Опять?
— Опять… Но я их поймаю! Я их выведу на чистую воду. Как дважды два!
В его представлении злоумышленников теперь уже было много. Они, собравшись в каком- то темном подвале, сочиняли ему доплатные письма при мигающем неверном свете свечи и злобно хихикали.
Остап уговаривал:
— Брось! Не выкупай больше — и все.
— А я специально выкупаю,— горячо доказывал Алик.— Как думаешь, почему сегодня выкупил? Чтобы было больше улик.
Бумага во втором письме была точно такой же, из блокнота, почерк тот же, ручка тоже, Следствие не продвинулось ни на шаг.
— Придется добывать образцы почерка всех ребят,— поставил Алик очередную задачу перед собой и другом и все-таки еще раз спросил: — Так ты никому не разболтал?
Остап нахмурился:
— Что, поклясться?
— Ну, ладно, ладно, верю…
На следующий день, к концу уроков, следствие располагало образцами почерков всей мужской половины класса, даже отсутствующих по разным причинам. Остап, редактор школьной стенной газеты «За отличную учебу», разыскал часть образцов в архиве редколлегии. Остальное раздобыл Алик, усердно переписываясь на уроках с ребятами о разных пустяках и требуя немедленного письменного ответа. Недостающие образцы в количестве трех штук он самым дерзким образом вырывал из тетрадок во время большой перемены.
Всего было собрано семнадцать образцов.
Экспертизу проводили дома у Алика. Включили, как всегда, радио на полную мощь, чтобы Ксана не слышала, что у них тут происходит, и приступили к сверке.
Прошлись по одному разу, по второму.
— Ничего похожего,— вздохнул Остап.
— Давай еще раз! — не унимался Алик.— Мишкины буквы вроде соответствуют.
Нет, не соответствовали.
Следствие зашло в тупик. И почтальонша, которая могла бы доставить новый уличающий материал, сегодня тоже не явилась…
— Все? — Остап поправил очки, избегая смотреть в глаза Алику. Ему это дело с доплатными письмами уже надоело, и он бы давно с ним покончил, только друга боялся обидеть.
— Как все! Как все! — Алик забегал по комнате.— Мы еще только начинаем.
— Но ведь почерк явно не из нашего класса!
— А девчонки? Забыл? Завтра соберем их почерки… Нет, я это дело так не оставлю!..
Утром, на первом же уроке, Алик с Остапом заработали по двойке. Они так долго шептались, что даже мягкосердечная Зинаида Петровна не выдержала:
— А ну-ка, оба к доске!
Двойки эти сами по себе ничего не значили, но предвещали неприятности и на следующих уроках, так как за последние дни Алик, да и Остап тоже, домашние задания выполняли с пятое на десятое — времени не оставалось. Остап тот хоть пытался на переменах наверстывать упущенное, но Алик, махнув на все рукой, продолжал усердно добывать образцы.
И кто знает, чем бы все это кончилось, если бы на большой перемене, сунув в парту завтрак, принесенный Ксанкой, Алик вдруг не наткнулся на записку:
«А. С., почему ты не ходишь на каток? Приходи сегодня в шесть. Н.»
Бумага такая же, без линеек и клеток. Почерк такой же — круглый. Алик побелел от злости. Вот ведь до чего дошло — стали донимать и в школе! Еще немного — и его тайна станет известна всем. «Алик влюблен в Наташу Шевцову из параллельного», «Алик влюблен»… Какой позор!
— Записка?— Ксанка ловким движением выхватила у него бумажку из рук.— Дай прочитаю!
— Отдай сейчас же!
Он сгреб сестренку в охапку, безжалостно заламывая руку, отобрал записку и порвал на мелкие клочки…
На уроке, ловя позади себя чьи-то насмешливые взгляды, Алик внезапно оборачивался. Мишка!
Через минуту оборачивался снова.
Володька!
Танька Чернова! Даже Алик покрылся потом. Неужели они все знают!
Оказалось совсем другое. Чертика бумажного кто-то нацепил ему на спину, оттого все и
Это выяснилось, когда его вызвали отвечать на уроке химии. Третья двойка за день!
Учительница по химии не только двойку влепила. Еще велела остаться после уроков и решить задачу, не’ сделанную дома. Алик долго пыхтел в пустом классе, пока не справился с этими проклятыми молекулами. К тому же, чернила в авторучке кончились, пришлось простые в нее засасывать. Испачкался, забрызгался.
Стал бумагу искать, чтобы стереть чернильные потеки.
И нашел!
В парте Остапа нашел смятый лист белой бумаги. Даже целых два листа. С зубцами. Из блокнота. Та самая бумага! У Остапа в парте!
Надо ли говорить, что задачу он больше решать не стал, плюнув на все завтрашние неприятности.
Надо ли рассказывать, как он летел к Остапу, обгоняя трамваи, автобусы и даже легковые автомашины!
Надо ли описывать, с каким видом он ворвался к Остапу:
— Ты! Все-таки ты!
Алик предъявил главную улику: белые мятые листы. Остап долго морщил лоб, разглядывая бумагу, все соображал, как она попала к нему в парту.
— Ксанка ведь тебе бутерброды в ней принесла! — воскликнул, наконец.— Ты один сам съел, другой мне дал в этой бумаге. Я ее туда, в парту, кинул.
Ксанка?!
У Алика словно пелена с глаз спала.
Он вспомнил и блокнот, который Ксанка выиграла в лотерею во время школьного праздника песни. И шариковую авторучку с синим и красным стержнями, которую ей папа привез из Болгарии. И ехидные взгляды вспомнил, которые бросала на него Ксанка, когда он выкупал у почтальонши первое письмо.
И еще вспомнил Алик, как она у него в классе записку из рук выхватила. «Записка? Дай прочитаю!». Это она, змея, для большего правдоподобия!
Но как она узнала про Алькину тайну, как узнала?..
Остап пошел вместе с Алькой, не пустил его одного. То и дело взывал, задыхаясь:
— Обожди, я не могу так быстро.
Уговаривал:
— Ты ее не трогай, ты с ней по-мирному, по-мирному, понял?
Допрос вели вдвоем. Алик кричал, визжал. Остал бубнил:
— Признайся, ничего тебе тогда не будет.
А Ксанка и так не отпиралась, только уточняла.
— Двадцать копеек не твои, а мамины. И даже не двадцать, а всего-навсего восемнадцать. Две-то мои были — помнишь?
Хитрущие ее глаза так и поблескивали.
Как она узнала про Наташу Шевцову? Очень просто! Алик с Остапом как начинают про тайны свои всякие, обязательно поворачивают ручку приемника до отказа. Радио орет благим матом, они друг у друга ничего разобрать не могут, и орут тоже. А в соседней комнате весь их разговор очень даже хорошо слышно. Куда лучше, чем радио.
Так она и узнала — от самого Алика.
Почему придумала все это, с доплатными письмами? Очень просто! Чтобы ему отомстить — вот почему! Пусть не гоняет ее по квартире, как зайца! Она тоже человек, такой же, как Алик, может еще и получше. В квартире две комнаты. Одну ей, другую Алику. А он ее на кухню; это что — по справедливости? Да еще слово какое обидное выдумал: резервация.
— Как будто он американский капиталист, а я индейка какая-нибудь! — заключила Ксанка возмущенно.
— Положим, не индейка, а индианка,— пробормотал Остап и покосился сквозь очки на друга.— Это ты уж, действительно, того…
— Вот и все! Мне пора в музыкальную!
Ксанка решительно встала со стула в углу, куда ее водворила следственная комиссия.
— Нет, погоди! — обозленный Алик заставил ее снова сесть. — Ты сначала про записку, про записку скажи! Записка — это самое подлое, а она про нее молчок!
— Никакой записки я не писала.
— Нет, писала!
— Нет, не писала!
— Не ври, хуже будет!
— Хорошо же! — Алик выбежал в прихожую, сорвал с вешалки Ксанкину шубку.— Пока не признаешься — не отдам.
— Я опоздаю в музыкальную! В полседьмого начало.
— Признавайся!
— Нет!
Ксанка заплакала.
— Вот мама приедет, тебе задаст!
— Еще посмотрим, кому она задаст!
— Может, в самом не Ксанка? — робко вступился Остап.
— Кому поверил — хорош! — теперь Алик обрушился на друга. — Она, как дважды два! Письма кто писал? На перемене в класс к нам заходил? Бумага та! Почерк тот…
Факты стройно выстраивались, смыкались звено со звеном в единую нерушимую, нерасторжимую цепь.
А в это время Наташа Шевцова стояла с коньками в руках у входа на каток. Она совсем застыла, бедная, ожидая на холодном ветру. Не надо было, надо было пи- ему первой! Это Танька Чернова: влюблен да влюблен! Послала с ней записку—и что? Он взял да и не пришел.
Но почему все-таки. Почему?
