Бунт

2
На Хорошевской горке было катанье Девки, парни, даже пожилые мужики громоздились на санки и неслись к пруду с хохотом и криками. Санки налетали друг на дружку, люди барахтались в снегу и веселились еще пуще. Без удержу.
Качали старики седыми головами: не к добру. Мыслимое ли дело, чтоб мастеровые и работные устраивали игрища, словно какие-нибудь господа. Никогда такого не было.
Пробовал дед Киндей Глушко урезонить хоть бы внука Андрона — куда там!
— Посторонись, дед,— кричал Андрон, пролетая на санках мимо. — Ау-у!..
Совсем без стыда ведет себя женатый мужик, как дите малое.
Потоптался Киндей у горы, плюнул, пошел в земскую избу. Тоже новшество: раньше была мирская, теперь — земская.
— Слышь-ко, Анисим, — увидев Крюкова, сказал он сердито.— Чтой-то все посбесились, а? Отвечай мне, раз ты голова теперь.
Анисим покосился:
— Нас двое голов. Вон Семен Салаутин
Семен усмехнулся.
— Присаживайся, Киндей Фомич, гостем будешь.
— Я-то сяду, — сказал тот, кряхтя и опускаясь на лавку: девятый десяток по земле дохаживал, намаялся.— Слышь-ко, не к добру такое. Все куролесите… А вот команду пришлют — думали об этом?
— То-то, что думаем,— нахмурился Крюков. Вздохнул тяжело. Непривычно было думать,
— Авось не пришлют, — сказал Салаутин. — А не то — и с командой сладим…
С тех пор, как взбунтовались работные, изменился Семен неузнаваемо. Был он всегда незаметным, не перечил начальству, ходил ссутулясь. В разговорах отмалчивался. А тут вдруг откуда что взялось. Распрямился мужик, ум оказал недюжинный. С Анисимом Крюковым пришлись — два сапога пара. Один — умудренный старостью и потому осторожный: и так и этак повернет, прежде чем сделает, и уж сделает — не ошибется. Второй — молодой и напористый, но и тоже сдуру шагу не ступит, если сам не домыслит — посоветуется. Слушать — горазд, не заносится. За то и выбран вместе с Крюковым старостой.
Попервой, когда нарек сход обоих головами,— жутко стало. Не от царей власть, не от Демидовых — от работных. Прежнего старосту, Никона Брызгалова, из мирской избы за лихоимство и подлости выбили, закрыли под запор в холодную.
К добру ли все, к лиху?
После многих криков и споров на сходах решено было слать в Екатеринбург великому князю Вяземскому прошение с изложением своей нуждишки. Сочинительством прошения и занимались Анисим с Семеном, когда пришел Киндей Глушко.
— Может, Киндей Фомич, подскажешь нам что-либо? Не додумали чего? — спросил Салаутин.
Дед стукнул палкой о пол.
— Скажу! — проговорил тонким голосом. — Уж я скажу-у… От роду такого не было, чтоб бунтовали против царицы-матушки. Мыслимое дело! Покоритесь, супостаты! Просите прощения за разбой! Ждать надо милостивого указа терпеливо, не бунтовать!
— Мы и ждем, — сказал Крюков.
— А ружья, пушку вон приволокли — пош-то? Слышь-ко, это как?
— Конторские-то стреляли.— сказал Семен,— трех человек побили.
— А вы покоритесь, побросайте ружья.
— Приедет князь Вяземский — побросаем,— твердо сказал Семен.— А Мирону Попову нет нашей веры, не будет и покорности.
— Али в каторгу захотели?
— А мы не в каторге? Эх, дед! Хуже той каторги каторга демидовская…
— Покоритесь! — еще раз сказал Киндей Фомич. — Смирите гордыню, не одних себя загубите. Али сирот, вдов плодить вам охота? На моей памяти взбунтовались дворовые князя Бо- гучарова — и сколько ж их побили! — мать пресвятая богородица! Слава господу, у меня хватило ума сидеть тихо-мирно, покеда Демидов не купил. И живу!..
— Ну, вот что, дед,— сказал Семен, приподнимаясь. Ноздри его подрагивали, по щекам пошли пятна.— Вот что… Не по чину мне так говорить, но уж сильно осердил ты меня. Иди отсюда подобру-поздорову, иди, пожалуй… Сами разберемся.
Киндей Фомич поднялся, надел шапку.
— Я пойду… пойду! Однако вы помните мое слово!
Он сердито повернулся и уже в дверях сказал:
― Игрища играют… веселые ходят… Быть беде!
После его ухода в земской избе долго молчали. Даже писчик Сенька Булавин не скрипел больше пером и только с испугом поглядывал на старост.
Наконец Анисим провел рукой по бороде, поднялся.
— Пиши, Сенька, — сурово проговорил он. — Пиши: перво, не желаем быть в крепи у Демидова, понеже отцы наши отданы были одному туленину Никите, а внука его Никиту мы не признаем… Так, Семен?
Сенька заскрипел пером.
— И дале: подушную подать мы отрабатывать согласные, а что сверх того, то из воли…
— Так! — сказал Семен —И еще: без должной оплаты заводские работы отправлять не будем. Пиши, Сенька: желаем получить надбавку, и на то ждем вашей милости, а сколько вы положите, на то мы и согласные… Али не соглашаться? — повернулся он к Анисиму.— Пущай сразу добавляет по две копейки, и все дело. А?
Анисим подумал.
— Пущай сколько положит. Тут дело тонкое… не озлился бы сразу.
— Ну, добро…
Сенька писал: «Понеже плата у нас скудная и мизерная, для пропитания отнюдь негодная, то мы, нижайшие, в те заводские демидовские высокотягчайшие несноснонетерпимые и тираномучительные работы идтить не имеем, о чем покорнейше и требуем…»
Семен восхищенно вертел головой:
— И откуда у тебя, Сенька, берется? Знать, не даром Мирон тебе житья не давал, чуял…
Всем миром снаряжали гонца к великому князю Вяземскому.
Беглый солдат Алексей Делаков занедужил. То ли простыл, пока нес к проруби грузное тело Грязного, то ли последние силы иссякли. Била солдата жестокая лихорадка, кровоточили раны на спине.
Лежал Делаков в избе Анисима Крюкова, потому как возле самой этой избы упал в беспамятстве, когда возвращался от проруби.
Увидев чужого человека, Анисим попервоначалу рассердился. Но Мавра рассказала, как он избавил Гликерью от напасти, и Анисим задумался.
— Пущай живет,— сказал наконец.
Глядя на солдата, поскреб в бороде.
— Что ж он… сам заступился за тебя? — спросил Гликерью.
— Сам, батюшка. Жалко ему, наверно, стало.
Быть — Ишь ты… жалкт,— проговорил Анисимь
Он еще раз поглядел на солдата и пошел к двери. Уже с порога проворчал: — Так вы его… это… лечите…
— Лечим, батюшка, — сказала Гликерья, обрадовавшись, что отец не стал перечить.
Алексею отгородили закуток в углу возле окна. Мавра настаивала сушеные травы и отпаивала ими солдата. Гликерья помогала ей.
Первые три дня все боялись, что солдат отдаст богу душу. Особенно плохо ему стало на вторую ночь: в груди все так и клокотало, он задыхался и постоянно просил пить. Все домашние сбились с ног, Мавра бранилась и на солдата, и на Гликерью, и на сноху Ефимью.
Вся эта беготня и сутолока вывела из терпенья Анисима. Он слез с полатей.
— Что у вас тут за содом? — спросил женщин грозно.— Так вы его и вовсе в могилу сведете!
Подошел к Алексею, пощупал лоб.
— Браги ему дайте! — распорядился Анисим.— Да с медом, пущай прогреется.
— И-и, батюшки! — замахала руками Мавра.— Окстись! Кто же лихорадку брагой выгоняет? Я вот ему односторонки да малинки настояла… А брагу — нельзя! Сгорит!
— Дайте! — сердито прикрикнул Анисим, зыркнув глазами. — Неча травками его потчевать, брага солдату — первое дело.
Принесли браги с медом. Неизвестно, что помогло, брага ли, просто ли солдат живучий оказался, только к утру ему полегчало.
— А я об чем говорил? — сказал Анисим. Хмыкнул: — Ишь! А они — травками…
Подошел к Алексею. Лицо его заострилось, почернело.
— Жив, солдат? — спросил Анисим.
— Живу, кажись,— прошептал тот.
— Ну, ладно. Живи.— Посмотрел на стоявшую рядом склянку с брагой, поднял, разлил в кружки.— Ну-ко, чтоб совсем на ноги стал… Приму грех на душу.
Чокнулись, выпили.
— Так-то, паря,— сказал Анисим, вытирая бороду.— Поправляйся!
Когда он вышел, Алексей взглянул на Гликерью.
— Батя у тебя… серьезный мужик.— Он слабо улыбнулся.— А матушка — ребенок, хоть и кажется сердитой…
Гликерья зарделась от удовольствия.
Алексей сморщил лоб.
— Это ты меня в избу-то втащила? — спросил он. Протянул худую руку, коснулся пальцев Гликерьи.— Спасибо тебе и твоим всем…
Гликерья потупилась.
— Не за что. Я… я… это я должна…
— Что ж, ищут меня? — спросил Алексей внезапно с беспокойством. Он попробовал приподняться. — А? Ищут?
Гликерья сорвалась с табуретки.
— Ты лежи, лежи! — проговорила она.— Тебе нельзя вставать. Никто тебя не ищет.
— Как же — никто?
— Тут… приказчиков побили, в завод идти не хотят… Воли добиваются,— проговорила Гликерья. — Некому тебя искать, лежи.
Алексей прислонился к стенке.
— Кто побил? Кто добивается воли?
— Да заводские наши, господи боже!..— рассердилась Гликерья. — Ложись сейчас же!
Глядя на девушку, Алексей усмехнулся и опустился на подушку.
— Ну, так…
Он замолчал. Обоим вдруг почему-то сделалось неловко. Гликерья отвернулась и затеребила подол юбки, Алексей старался незаметно спрятать под одеяло свои худущие руки.
— Я… я пойду? — сказала Гликерья, поднимаясь.
Она испуганно взглянула на Алексея и неслышно скрылась за занавеской. Алексей отвернулся к стене.
Чем дальше, тем Алексей становился задумчивее, на вопросы Гликерьи отвечал невпопад. Гликерья заметила, что досадует на его невнимание, и удивилась.
«Что со мною? — подумала она.— Мне какое дело? Не хочет разговаривать — не надо!»
Но нет-нет, да исподтишка и поглядывала на солдата, чувствовала себя беспокойно и неуютно. Даже Мавра заметила, что с дочкой творится что-то неладное, но та на расспросы отмалчивалась, и Мавра сердилась. Ни от Анисима, ни от Семена толку не добьешься, а теперь с дочкой творится невесть что.
— Все от меня что-то скрывают! — гневливо сказала она, подходя к Алексею.— Анисим от ума отстал из-за бунтов своих, Семку днями не вижу, Гликерья нос воротит, слова путного не услышишь… Ну? Что? Посбесились все, а отчего?
Она поправила подушку, подоткнула одеяло под ноги Алексею, переставила кружку с окна на табуретку.
— Мне кажется, ничего такого…— начал было Алексей, но Мавра сразу же набросилась
— Какого еще надо «такого»? Молчи! И сам хорош! И нечего было под шрутены лезть, поделом!
— Шпицрутены, — поправил Алексей, усмехнувшись.
— Он еще смеется! — снова всплеснула Мавра руками.— Господи боже мой, я браню его, а он хоть бы что!
Алексей совсем развеселился.
— Да вы и не бранитесь вовсе,— сказал он,— это вы просто так… Не от сердца. Я же вижу — вы добрая.
— Вот еще! — фыркнула Мавра. Она перестала наводить порядок в закутке, распрямилась. — Нашел добрую…
Она вдруг рассмеялась дробненько и добродушно, махнула руками. Поглядела на Алек-
— А и правда, я добрая… ворчу только, а Мавра пошла к печи, загремела ухватом. Алексей поглядел ей вслед и задумался.
Невеселые думки были у беглого солдата. Куда ни кинь — везде клин. После побега об одном только мечталось — быстрее добраться до дому, пасть в ноги князю Путятину, молить о прощении…
Он горько усмехнулся. Это князь-то, Путятин, помилует! Да никогда того не будет. Нет ему нигде прощения, ни у Путятина, ни в солдатчине.
Худо жили Делаковы у князя, хуже всех других крепостных. Невзлюбил князь отца Алексея, Степана, с того еще времени, когда тот в молодости не лег добровольно под кнут за какую-то пустячную провинность.
Правда, высечь его все равно высекли, такие же, как и он, дворовые, но князь заприметил гордеца. С того все и пошло. Что ни день—то новые штрафы да новые беды. А каторга началась, когда не пустил перед самой свадьбой в княжеские покои Степан свою нареченную, красавицу Наталью. Знал, за какой нуждой потребовалась она князю. За топор взялся, чтоб не допустить бесчестья.
Князь сделал вид, что смирился, а недели через две, когда Степан перестал беречься, его и схватили. Изломали так, что даже для солдатчины мужик оказался негодным. Приставили его к конюшне, но и тут одна напасть за другой. Засеклась лошадь — Степан виноватый. Сдохла собака — опять же он отвечает.
И детям Степана не счастливилось: как только подошел срок старшему, Емельяну,— в тот же день забрили в солдаты. Вслед за Емельяном настала очередь Петра, а потом и Алексей загремел по тому же пути. Восемь лет отбухал, шутка ли! И оставалось многонько — еще семнадцать годков каторги.
А тут — новая беда: отписали соседи, что помер отец, доконал-таки его Путятин. Света не взвидел Алексей, бросился из казармы — домой, к матушке. Да и получил тысячу шомполов.
Но и озлился до крайности, крест целовал, что не быть ему больше солдатом царицы.
И вот теперь лежал он у чужих людей, рядил и так и этак — куда голову приклонить? Где заступу найти?
Не было ее нигде. Неоткуда было ждать помощи.
Из обрывков разговоров он понимал, что происходит в поселке, и тревожился. Как ни мало он пробыл здесь, но уже многие отнеслись к нему с добром, многих успел он полюбить всей душой. Люди заботились о нем, лечили. А что будет с ними самими?
Алексей знал, чем кончаются бунты. Года два тому назад вот так же поднялись работные медных демидовских рудников в Сибири. На усмирение послали роту, в которой служил Алексей Делаков, и солдаты стреляли в людей. Стрелял и он, потому как верил еще: перед ним — злодеи, взбунтовавшиеся против царицы- матушки. Многих тогда побили, других сослали в каторгу, третьи разбежались по звериным тропам…
На что же Надеются заводские работные? Неужели думают, что сюда солдат не нашлют? А нашлют, что будет? Перебьют, измордуют людишек, в еще большую кабалу загонят. Что могут сделать с воинской командой безоружные работные? Ничего. Да и то непонятно, как до сих пор Мирон Попов не пошел на них боем. У него приказчики и тюремная стража вооружены, мигом выбьют из поселка бунтов-
Он ворочался на постели, не находя себе места, Хотелось поговорить с Анисимом — не подходило случая. А теперь и вовсе неловко: Гликерья связала. Сам не заметил, как полюбилась ему девка, заполонила сердце. Видел: и он ей люб. Вспыхивает как маков цвет, когда он на нее смотрит. Да только что ж? Никогда не быть им вместе. Его доля известная теперь: или на каторгу, или в разбой пойти.
Он злобно ударил кулаком в стенку:
— Эх!..
Прибежала Гликерья, с испугом взглянула на Алексея.
— Плохо тебе?
Алексей опомнился.
― Н-нет…
Гликерья неловко переступила с ноги на ногу, заморгала и вдруг, прижав ладони к лицу, выбежала. Послышались всхлипывания, потом сердитый голос Мавры:
— Ну, что? Опять, господи боже мой! Гликерья! Ты пошто плачешь? Служивый! Ты обидел чем? Ну, говорите! Да не молчите же вы, как столбы!
Она прошла за занавеску, остановилась, разгневанная, возле Алексея. Тот натянуто улыбнулся.
— Гликерья Анисимовна на меня наверно, рассердилась,— сказал он. — Я сейчас…
Он хотел сказать, что сейчас поднимется и уйдет, но тут прибежала Гликерья и закричал:
— Никто меня не обижал, что вы все выдумываете! Ну и плачу, раз мне так хочется! И что вы все замечаете, ну, что вам до того, плачу я или смеюсь!
— Ну, вот. Ну, вот,— забормотала Мавра, отступая.— Ну, не сумасшедшая ли девка? — она беспомощно поглядела на Алексея.— Видишь? Что я тебе говорила?. А ты лежи, чего подхватился?.. Ополоумеешь с вами!
Однажды вечером проведать Алексея заглянул Семен Салаутин. К этому времени солдат уже мог вставать и передвигаться по избе. Когда пришел Семен, Алексей мастерил держак для ухвата.
— Не серчай, паря, что не навестил ране,— сказал Семен, поздоровавшись. Сел рядом.— Вишь, какая у нас кутерьма. Ну, как ты тут?
Алексей обрадовался Семену. Он отложил оструганную березину.
— Сам хотел к вам зайти, да болею все…
— Как, собираешься к своему князю? — спросил Семен.
— О том и разговор…— сказал Алексей.
Он отряхнул с порток стружку, оглянулся на прижавшуюся к печи Гликерью.
— После доделаю, ладно, Гликерья Анисимовна?
— Мне что!
Алексей вздохнул. Семен внимательно посмотрел сначала на него, потом на Гликерью, что-то понял, усмехнулся. Гликерья покраснела, сердито дернула плечом и отвернулась.
— Хочу я, Семен Васильевич, дойти, как вы дальше собираетесь,— сказал Алексей, поднимая глаза на Салаутина.— Воля — это я понимаю. Только что ж, ежели князь Вяземский откажется, ежели вместо воли — солдат с ружьями?.. Ты прости, может, не так говорю — сам видел, как это делалось на Сибирских рудниках.
— Видел?! — удивился Семен.
— Не только видел. Сам стрелял… В таких же горюнов, как вы. Не хмурься — сам я тогда не понимал много. Не воротишь… А теперь-то и тревожит меня: как бы другие в вас не зачали стрелять.
Семен пристально смотрел на солдата, соображая, куда тот клонит. В то, что против работных могут прислать солдат, он сейчас не очень верил. Ведь они не разбойники, дело их праведное. Бояться можно было разве только приказчиков — того и гляди набегут с ружьями, перепугают народ. Но до сих пор бог миловал, авось и далее пронесет.
— Так что ж ты скажешь? — спросил Алексей тихо.
Семен встряхнул головой.
— Что ж… То на твоей совести, о том судить не мне. Но чтоб к нам солдат прислали — не мыслю такого.
— Ну… ладно, — сказал Алексей. — А тогда чем же больше вашего провинились Покровские, ежели на них команду насылали?
Семен поглядел на солдата с растерянностью.
— Покровские? Да… — он вдруг рассердился.— Ну, то покровские. Что ты меня все пугаешь? Говори прямо, чего тебе?
— Что вы будете делать, ежели на усмирение пришлют солдат? — спросил Алексей. — Подставите лбы под пули?
— Не пришлют нам никаких солдат! Приедет князь Вяземский и рассудит дело.
— А ежели?..
— Ежели, ежели… Не знаю! — Семен забарабанил пальцами по столу. — Там видно будет.
— Нет, так не годится, — сказал Алексей. — Тогда смотреть будет поздно. — Он помолчал.— Да и об других супротивниках забывать негоже— о приказчиках. Ежели они вдарят, худо вам придется.
Семен вздохнул.
— А вот это другой разговор. То и меня беспокоит. Погнать-то мы Мирона погнали, только тогда в группе мы все были… А ноне — все по домам, не враз соберешь, и пойдут ли — неведомо.
— Вот и выходит,— сказал Алексей, вздохнув,— и мне деться некуда. За одного Грязного кандалы наденут. Вот и думаю прибиться до вас, вместе волю добывать. Набрать команду из работных, обучить воинскому искусству и поставить для береженья поселка, пока не приедет сам Вяземский. Что скажешь на то?
Семен подумал.
— Что ж… дело гожее. Надо обговорить с Анисимом. Я супротивничать не буду. Команда нужна. Не знаю, как от солдатов, а от Мирона беречься надобно.
Семен потер лоб, оглянулся на прислушивавшуюся к разговору Гликерью.
— Батя-то где?
— Корове корм задает.
— Зови!
Ярился Мирон Попов, места не находил себе. Из-за непослушания работных завод совсем остановился. Послан был в Екатеринбург рапорт с просьбой отрядить команду солдат, но когда они прибудут? За остановку же завода Демидов спросит, ничего в резон не возьмет. Видел Мирон: Григорий Белой — рад. Коршуном метит на его место. А крепко не желал Мирон уступать…
Поначалу надеялся, передерутся работные меж собой без хозяйственного окрика, в раз- бой друг на друга пойдут. И надежда окрепла, когда фискалы донесли, что несколько мужичков ограбили вдову Ивана Горяева, разнесли ее погреб. Однако ж Крюков с Салаутиным правили заводскими твердой рукой. По следам отрядили команду Алексея Делакова. Троих воришек схватили, казнили всенародно кнутом и выбили из поселка едва одетыми. Особо корили, что на сиротское позарились, горемычное.
— Ежели еще кто своего, заводского обидит— мала ли, велика, все одно,— повешу собственноручно посреди площади, — пригрозил  Салаутин.
— Так! — подтвердил Крюков.
Народ поддержал.
На Другой день Крюков дал команду разбить продуктовый лабаз Антипа Козла. Чинно разбили, аккуратно. Сломали только замок, больше ничего. Все съестное снесли в земскую избу и раздали самым неимущим. Питейное заведение не тронули, сказали: ежели найдется кто себе враг — пущай покупает зелье. Но таких нашлось ничтожно мало.
Скрепя сердце признал Мирон голь перекатную, ослушников — земскую избу — за власть, написал ордер, прося начать в заводе работы. Не требовал по праву — просил! — от ума отстать можно. Скрипел зубами, ждал часу, когда отквитает унижение. А пока — просил.
Анисим Крюков с Семеном Салаутиным думали над ордером. Покровским приписным — тем хоть вовсе завода не будь, они хлебопашеством живы. Разошлись по домам и рады. А как быть заводскому мастеровому или работ-
Пошумели, правда, поломали многий инструмент, однако ж понимали, что без завода им не жить. Дело свое, мастерство любили, крепь же демидовскую ненавидели, и то было обидно, что чудное их мастерство не кормит их. А горше горького это мастеровому, когда он своими руками даже пропитать себя не может. За последнее же время и вовсе поприжи- лись люди, у многих крошки хлеба не было. Когда-то еще приедет князь Вяземский, освободит от крепи… Голодному — сейчас как?
Все это понимали Крюков с Салаутиным.
Приговорили: дозволить части особо поприжившихся идти на завод, ежели контора увеличит
Сидя за столом, Мирон читал предписание земской избы и багровел все больше.
— Признать кабальных конторе неподсудными! — стукнул Мирон кулаком по столу. — Увеличить содержание! Дозволить отработку сверх подушных из воли!.. Воры! Воры!..
Глядя на разъяренного приказчика, Клементий Голышев, посланный от земской избы с предписанием, поежился.
— А ты, каторжный… Ты тоже воли захотел?— повернулся к нему Мирон. — Говори!..
— Да я… что же… я — ничего,— пробормотал Клементий, теребя треух. — Я, как все…
Клементий был молотовым мастером и по сравнению с многими другими зарабатывал больше. Правда, и ему было не сладко, хотелось бы жить получше. Того ради и пристал он к бунту. Однако ж держаться старался в тени, боясь, как бы и последнее не потерять. И воли хотелось шибко, и в случае неудачи попасть в немилость к Мирону до смерти было боязно… До последнего времени удавалось Клементию не выделяться из других, а тут мир приговорил — быть посланным от земской избы в контору. Хочешь не хочешь, пришлось идти.
— Добра не помнишь! — зло сказал Мирон.— Чем прельстили Салаутин с Крюковым? Али пышками кормят? Гликерью-то Крюков солдату беглому метит, с чего ж ты ему в товарищи пошел?
Сам того не чая, попал Мирон в самое больное место. Клементий совсем извелся за последнее время по девке. С тех пор, как появился в поселке беглый солдат, Гликерья перестала замечать Клементия.
— Это их дело, — сказал Клементий глухо.
Мирон внимательно поглядел на опустившего голову мастера. Смекнул. «Вишь, гнида! Значит, правду говорили…»
— А девка — ой, как хороша,— сказал Мирон вкрадчиво. — Мед, а не девка… Да и ты парень собой видный, чем не жених? Не будь солдата, Гликерья тебе досталась бы. Уж я помог бы в таком деле…
Клементий поднял голову, поглядел на Мирон.
— Послушай, — сказал приказчик, — парень ты не глупый, должон свою выгоду понимать. Солдату что — он вас побаламутит, а потом сбежит, и дело с концом. Вас же в Колыван упекут, Демидов бунтовщиков не помилует. Неужто тебе хочется с железами породниться?
Клементий заерзал на скамейке, отвел
— Да я бы… — сказал он нерешительно. — Да господи, да я — всей душой…
— Помни, Клементий, — сказал Мирон, — сослужишь службу Демидовым — они в долгу не останутся. Первым буду просить…
Про себя Мирон усмехнулся презрительно: «Глупец! Мирону Попову поперек дороги захотел стать! Гликерью облюбовал! Дай срок — не забуду, первым в Колыван-Воскресенские рудники загремишь…»
Он настороженно следил за Клементием. Тот сглотнул слюну и, весь дрожа, спросил:
— Что же мне… сделать?
Мирон склонился и, глядя прямо в глаза, жестко сказал:
— Поможешь поймать вожаков.
Клементия передернуло. На лбу выступила испарина. Замотал головой.
— Убьют… — прошептал он. — Узнают — убьют… Слаб я для такого дела…
— Ну, как хочешь, — сказал Мирон, отворачиваясь.— Пущай Гликерья с солдатом милуется, коли ты дурак. Никто и не узнал бы…
Сам подумал: «Переловить вожаков по одному, отправить в Екатеринбург, — другие быстро в покорность придут. Этот поможет…»
Поднялся.
— Можешь возвращаться к ворам.— Припугнул: — Помочь не желаешь, после прибытия команды будешь судим, как самый главный. Хотел выручить тебя, но сам ты в петлю полез.
— Мирон Петрович, — взмолился Клементий, падая приказчику в ноги, — убьют ить…
— Пошел вон! — крикнул Мирон. — Передай вору Крюкову, что вольными признать согласия нет. А другое протчее — контора признает. Пущай идут в работы.
Клементий поднялся и медленно повернул к двери. Шел словно побитый.
Анисим Крюков, Семен Салаутин и Алексей Делаков с нетерпением ждали возвращения Клементия Голышева, но каждый по-разному. Анисим был уверен, что Мирон пойдет на уступки. Семен не верил Мирону и предлагал захватить его.
— Коли попадет к нам в руки, то скорей в согласие придет, — говорил он.
Делаков вообще переговоры с конторскими считал бессмысленными.
— Сжечь контору, сжечь ревизские сказки, вот что надо делать, — говорил он. — Разбить тюрьму надо! Анисим Федорович, дозволь взять с командой приступом тюрьму В один момент сделаем!
За последнее время Алексей сколотил из работных крепкую команду и многому научил в воинском деле. Часть ружей разыскали средь заводских, часть к великой радости выкрал сбежавший из конторы рассыльный Сенька Булавин. Алексея Делакова на миру учредили работным «енералом»…
— Нельзя, — качал Анисим головой. — Не можем мы идтить против царицы-матушки. Ми- ром-то лучше…
Семен соглашался с Алексеем, что тюрьму надо разбить, но чтобы брать контору — и слышать не хотел. Особо пугали его речи Алексея о том, что надо готовиться и к бою с солдатами.
Анисим крестился, махал руками в испуге на эти дерзкие речи.
— Окстись! Подумай, на кого замахиваешься! Солдаты — люди царские. Али забыл уговор: беречься только от конторских. Да и не пришлют к нам солдатов, незачем.
— А ну, как пришлют? — спрашивал Алексей.
Дерзки были солдатские речи. Даже Семена подирал мороз по коже.
В самый разгар спора вернулся Клементий Голышев.
— Ну, как? — бросился к нему Семен.— С чем пришел?
Клементий испуганно взглянул на него, помялся,
— Контора согласная платить на копейку больше.— сказал он наконец.
— Ну? —шумно выдохнул Анисим.—Еще?
— Согласная контора и на то. чтоб земская изба была ей неподсудная,— сказал Клементий, запинаясь.— Того ж, чтоб считать всех заводских вольными,— согласия нету…
Анисим крякнул, почесал бороду.
— Так… Еще?
— Все.
— Добро. Молодец, что все сполнил в точности.
После ухода Клементия заспорили снова. На этот раз и Салаутин был согласен с солдатом — контору брать приступом, иначе воли не видать.
Крюков поморщился:
— Уж больно вы торопыги. Все вам враз, одним махом. Да я и на то надежду не имел… Надоть соглашаться, начинать работы. А после и еще будем требовать, прижмем контору, дай срок. Дело хитро надо вести, не только боем, но и уговором. Тут все надо испробовать. Называется — политик.
Сход поддержал Крюкова.
А беглый солдат Алексей Делаков упорно учил воинскому делу работных…

3
Никогда ранее Анисим Крюков не сделал бы такого. Не то, что не захотел бы — просто не пришло бы в голову. Но последние события в поселке сильно изменили Анисима.
Раньше — только о себе, о своем хозяйстве думки были. Да и то: человек человеку — волк. Умей постоять за себя, потому как никто другой не постоит. А тут все смешалось.
Поселок стал для него вроде бы своим же хозяйством, в котором и порядок надо наводить, и глядеть, чтоб никто обижен не остался, чтоб всем по заслугам пришлось.
Прежде всего вспомнил Анисим о Марье Горяевой. А вспомнив, сходил к ней. Избенка Горяевская — курам на смех: землянка — не землянка, баня — не баня, а так, развалюха. Стоит на самом краю поселка, за взгорком. Окошко затянуто бычьим пузырем, маленькое, ребятенок голову не просунет. Ставенка покосилась, держится на честном слове; крыша — соломенная, погнила. Вокруг избенки — ни плетня, ни сараюшки — ничего…
Бедствовала Марья. Ни еды, ни дров. Ребятишки глядели на Анисима испуганными зверьками, кутались в лохмотья…
Тогда-то по настоянию Анисима и решили в земской избе — помочь Марье кто чем может. Снарядили также партию мужиков — кого валить лес, кого — возить, кого — сруб рубить: всем миром безо всякой платы ставить в поселке для Марьи новую избу.
Расходились гурьбой, по дороге споря, обсуждая это невиданное дело. Но дело было хоть и невиданным, неслыханным, а всем понравилось.
Придя домой со схода, Анисим еще долго покряхтывал в смущенье и почесывал бороду. Все случившееся было и для него неожиданностью, и он сам еще долго не мог понять — хорошо ли, плохо ли сделал, взявшись за такое. Одно он знал твердо: ежели бы такое случилось неделями тремя раньше, над ним хохотал бы весь поселок и каждый показывал бы на него пальцем. Видано ли — ни за что ни про что строить кому-то избу? Да хоть бы и совсем пропал человек — кому до того дело? А тут — на-ко.
Но с каждым днем все больше чужая беда становилась его бедой, чужие слезы — его слезами.
Анисим нарубил дров, натаскал воды, задал корм корове. Вместе с сыном Семеном подправил ворота. И все время думал о сегодняшнем сходе.
Вечером, только поужинали и собрались спать, прибежал, воя, мальчонка Аникея Бердникова:
— Деда Анисим, тятьку убивают!
— Кто убивает?!
— Чужие! Деда Анисим, помогите!.. Они с ножами!
Анисим приказал Алексею:
— Бегите с Семкой к Салаутину, сзывайте команду! Живо!
Те выскочили на улицу, Анисим тоже оделся.
— Идем! — сказал парнишке.
Вскоре прибежали к избе Аникея. В доме стоял крик женки, малолеток. Анисим кинулся в избу.
Аникей лежал на полу, весь в крови. В избе было все перебито и поломано.
— Где они? — крикнул Анисим.
— Убегли-и!.. — завыла Алана.— Батюшки-и, Аникеюшку порешили-и…
Прибежала команда.
— Ищите! — крикнул Анисим Алексею.— Далеко сбежать не могли. Давайте за плотину, на Тальянку!
Алексей крикнул работным, сам кинулся из избы.
Анисим подошел к Аникею, приподнял голову. Открыл пальцами веко. Потом снял шапку.
— Мертвый…
— Аникеюшка, кровиночка моя-а, — заходилась Алена,— и на кого ж ты меня спокину-ул… пошто сирот наплоди-ил…
Анисим поднялся, с тяжелым сердцем отошел к столу, сел. Глядел угрюмо на мертвого работного, на воющих ребятишек — четверо! — на бьющуюся головой об пол Алену.
Так прошло с полчаса. Потом за избой послышались голоса, торопливые шаги. Вернулись работные, втолкнули в избу хлипенького дрожащего мужичка.
— Он! — зашлась Алена.— Убиве-ец!..
Анисим молча поглядел на убийцу.
— Двое ушли, в лесу шибко темно,— проговорил Алексей, задыхаясь.- Утром снаряжу погоню.
— Вор, разбойник! — бесился наедине Мирон.— Где ж видано, чтоб контора платила работным за поломанное ими же! Ну, погоди у меня! Дай срок…
Из головы не выходило — как переловить говорил Алексей, задыхаясь.— Утром снаряжу погоню…
Анисим кивнул. Поглядел на стоявших в молчании работных, под-
— Сход! — сказал
Кто-то побежал, ударил в набат.
— Ведите в земскую избу! — указал Анисим на убийцу.
В избе набилось полно народу. Анисим рассказал об убийстве Аникея Бердникова.
— За что он его? — спросил кто-то.
Анисим повернулся к хлюпавшему носом мужику.
— Говори!
Тот обмяк.
— Оголодали мы шибко, хлебушко взять хотели… Я не убивал! Крест целую,— не убивал!
— Кровь на одежде чья? — спросил Анисим.— На руках?
Мужик дернулся, огляделся затравленно.
— Не знаю! Не знаю! Я не убивал! Это Комар с Ноздрей убивали, а я не убивал! На них грех!
— Кто ты такой? — спросил Алексей. — Откуда?
— Беглые мы, с Невьянского завода! Такие ж работные, как вы. Помилосердствуйте!..
— Ты с нами не равняйся! — резко сказал Анисим, взглянул на людей из-под насупленных бровей. — К чему приговариваете убивцу?
— Повесить! — сказал Семен Салаутин.
— Повесить! — выдохнули работные.
— Смилуйтесь… Робятишек пожалейте! — взвыл мужик.
— А ты пожалел Аникеевых? — спросил Семен и повторил: — Повесить!
Мужика поволокли из избы. Кто-то притащил вожжи. Гуртом, чтоб некого было обвинить в случае чего, надевали убийце веревку на шею, перебросили через перекладину земских ворот, гуртом тянули…
В тот же день, в той же избе, где только что приговорил мир спасать от беды Марью Горяеву, этот же мир приговорил лишить человека жизни.
После уговора с Мироном Поповым многие работные пошли в завод. Приказчики держались в поселке тихо, никого не задирали. Особо повелел Мирон задабривать недовольных новыми порядками, переманивать людишек на свою сторону, тех, которым жилось получше.
Заводу много вреда было причинено, работало только несколько фабрик. Это тоже было неладно, и Мирон подошел было к Крюкову с разговором — как, мол, привести завод в должный порядок. Но Анисим заломил такую несусветную цену, что пришлось отступиться вожаков да в Екатеринбург спровадить. Открыто взять нельзя было — Мирон побаивался вооруженной работной команды. А время шло, и случая подходящего все не представлялось.
Но вот в один день в контору к Мирону прибежал Клементий Голышев. Без шапки, расхристанный, запарившийся.
— Чего тебе? — спросил Мирон.
— Чтоб зла не имели, послужить хочу…— сказал тот хрипло.— Согласный я помогать…
— А! — Мирон быстро поднялся.— Ну, так- то. Понял, где лучше?
— Да уж… понял,— покривился Клементий.— Помогу солдата… взять-то…
Долго решался и все не мог решиться на это Клементий. Назерно, так и не пошел бы к Мирону, побоялся бы, да случай подтолкнул.
Захотелось как-то Клементию поразмяться, в лес на зайцев сходить. Но не в добрый час, видно, он вышел. Не успел и за Тагилку свернуть, как глядь, в лесу крюковский меринок в санках стоит, а в сторонке — тюк-тюк! — топором кто-то постукивает.
Клементий знал, что за дровишками часто Гликерья ездит, подумал — может, она? Сердце заколотилось. Туг бы и поговорить с девкой напрямик, узнать, пойдет, нет ли замуж за него.
Пошел по снежку наудачу. Попетлял среди сосенок и берез, и замер вдруг за кустом — увидел Гликерыо. Не одна она была в лесу. Стояла Гликерья вместе с беглым солдатом, и тот целовал ее…
Света не взвидел Клементий. Кинулся назад, шапку потерял дорогей. Так и прибежал к Мирону, не помнил, как из лесу выбрался. Знал только — не будет ему жизни, пока солдат в поселке.
— Сильно допекло?—спросил Мирон, посмеиваясь.
Клементий вызверился, схватился за ружье.
— А это дело мое!..
— Бешеный, — отшатнулся Мирон. — Ну-ну, охолонь маленько.
Клементий притих, сжался в комок возле камина, раскачиваясь из стороны в сторону. Даже Мирону жалко стало парня, но сразу же нахмурился, мотнул головой. Начал говорить о том, куда и как можно заманить солдата, но скоро заметил, что Клементий его не слушает.
А у Клементия перед глазами стояло счастливое лицо Гликерьи и рядом — лицо солдата.
— Ну, долго ты еще будешь выкобениваться? — грубо спросил Мирон.
— А? — отозвался Клементий.— Да… Я слушаю.
Мирон подсел ближе, склонился, и на этот раз Клементий слушал его внимательно.
Счастье пришло к Гликерье и Алексею Делакову.
Утром еще они, запрягая мохнатую лошаденку в сани, не знали об этом. Мавра пожаловалась, что дрова кончаются, и Алексей охотно вызвался съездить в лес. Ему всегда нравилось в зимнем лесу — запах хвои, смолистый дух щепы, чистый снег под ногами.
Давно он уже не был в лесу и, беспричинно радуясь, собирался в дорогу, как на праздник.
Увидела Гликерья, что он затягивает подпругу.
— За дровами! — крикнул Алексей.— Хочешь вместе?
Гликерья тоже загорелась. Пристала к Мавре — отпусти да отпусти. Та махнула рукой:
— Да отвяжись, делай, что хочешь.
Лихо вынеслись на улицу, раскатились, сбили полсугроба под окна поповского дома, и — только снежное облачко завертелось сзади.
Алексей пустил мерина в полный мах, подпрыгивал, гикал, хохотал. Гликерья вцепилась в сани, чтоб не выпасть, ноздри расширились, вся раскраснелась от возбуждения.
— Гони! Быстрее! — кричала Алексею.
Вынеслись за Тагилку, мимо Старого Камня — к лесу. На повороте опрокинулись, вывалялись в снегу, но от того только веселее стало. Алексей подхватил Гликерью и, бросив в санки, сам вскочил сзади.
На неровной лесной дороге сильно подбрасывало.
— Сумасшедший! — кричала Гликерья, впрочем, нисколько не сердясь. Мимо пролетели ветки кедровника, с шумом срывались вниз шапки
На одной из выбоин их снова чуть не выбросило. Алексей неловко подхватил девушку, дернул к себе. Она упала на него, санки мотнуло еще раз, и они нечаянно поцеловались. Смущенно взглянули друг на друга и — была не была! — уже поцеловались не нечаянно.
Санки нырнули в чащу. Здесь снег был глубже, дорога не так раскатана, да и меринок попристал. Алексей сбил шапку на затылок, весело поглядев на Гликерью.
— Ну, лиха беда… что ж дальше?
— А то же самое! — с бесшабашной отчаянностью сказала Гликерья и, зажмурив глаза, сама поцеловала Алексея.
О меринке забыли, и он неторопливо брел глухой дорогой. Они не видели ни летавших то и дело через дорогу с дерева на дерево белок, ни инея, осыпавшегося с веток, ни подглядывавших за ними сорок…
Опомнились где-то уже под Евстюхиной, и Алексей закрутил головой.
— Любовь зла…
— Полюбишь и козла,— засмеялась Гликерья.— Поворачивай, что ж ты? А то не много мы дров привезем с тобой. Эх ты, солдат! За девкой службу забыл!
— С тобой забудешь,— сказал Алексей, повернул коня и снова гикнул на весь лес. Меринок пошел внамет.
Скоро они приехали на вырубку.
В лесу было торжественно тихо. Ели стояли под белыми сугробами снега, отягчавшими ветки. Стройные и высокие березы, совсем похожие на среднерусские, тянулись до самого неба.
— Эх! Хорошо! — сказал Алексей оглядываясь. Он притянул Гликерью.— Что ж, пойдешь
— Хоть на край света!
— Ну, так далеко не надо,—он усмехнулся невесело, но сразу же прогнал хмурь с лица, провел рукой по заиндевевшим волосам девушки.— А теперь — за топоры! Эгей! Взялись!
Звоном разнесся по лесу перестук, пугая птицу. И не видели ни Алексей, ни Гликерья, что подстерегла их, счастливых, беда.
Семен Салаутин выследил за Тальянкой медведя и уговорился с Анисимом сходить, побеспокоить «хозяина».
Прослышав о медведе, многие из поселковых подбивались в товарищи. Просился и Алексей, но Анисим с Семеном наотрез отказались брать его с собой — дело опасное, да и в поселке с командой кому-то надо было оставаться.
У Семена ружьишко было никуда, идти с таким на медведя — людей смешить. Поэтому Семен настроил рогатину. Федосья отговаривала его от опасного предприятия, но тот и слушать не хотел ничего:
— Медвежатника сейчас будет в самый раз, оголодали… Да и шкура сгодится. Наладились на охоту в полдень. Идти предстояло далеко.
Анисим с ружьем, Семен с рогатиной — миновали плотину, перевалили через Лисью гору и подались по снежной целине к лесу, рассчитывая заночевать на полпути в сторожке, чтоб со светом на другой день быть на месте.
Вернувшись с Гликерьей из лесу, Алексей разгрузил дрова, пообедал и затем, взяв топор, вышел во двор.
Солнце садилось. Было тепло, так, как обычно бывает после обильно выпавшего снега. Алексей с удовольствием рубил дрова, шумно выдыхая всей грудью воздух.
Горка поленьев росла быстро, и хотя Алексей после болезни еще но совсем оправился, не хотел бросать работу, пока все дрова не будут расколоты.
Из избы вышла Гликерья, начала складывать поленницу.
— Отдохни, замаешься, — сказала она, улыбнувшись.
Алексей присел на чурбачок. Но не выдержал, вскочил и начал помогать Гликерье. Вдвоем они быстро сложили дрова к забору, и Алексей снова взялся за топор.
— Хоть дровишками побалуюсь, раз уж на медведя не взяли.
— В другой раз сходишь,— утешила Гликерья.
Вскоре дрова были порублены и сложены, Гликерья убежала готовить ужин. Алексей некоторое время постоял во дворе и вышел на улицу.
Вечером поселок был красив. Домишки — под снежными шапками, на кедрах и тополях пышные уборы. На улице — безлюдно. Избы стояли темные, только слева, на берегу пруда, едва пробивался желтый свет в одиноком окне. Месяц садился за башенку на Лисьей горе.
Алексей собрался было уже идти в избу, как вдруг кто-то вышел из-за угла и направился к нему. Алексей задержался, пригляделся. Узнал Клементия Голышева.
— Что полуночничаешь? — спросил Алексей.
— К тебе я, Алексей Степанович,— сказал Клементий. В голосе его слышалось беспокойство.
— Что за дело?
— Беда, Алексей Степанович… Анисима… медведь задрал…
— Как? Что такое?! Помер?
— Еще жив, Семен Салаутин за ним глядит. К вам за подмогой бежал. Идтить надоть!
Алексей кинулся к нему.
— Где? Где он?
— На плотине, там они ждут…
Алексей бросился по переулку, за ним, едва поспевая,— Клементий. Алексей бежал, не разбирая дороги, петлял между изб, срезая путь.
— Господи, беда-то… — бормотал он, перепрыгивая через сугробы и плетни. Клементий начал отставать от него.
Еще один переулок, показалась каланча. Алексей выбежал в улицу. Клементий совсем отстал.
Вот и каланча, а там плотина.
Но только Алексей поравнялся с каланчой, как вдруг бросились на него со всех сторон люди, сбили с ног, выворачивая руки. Алексей перевернулся через голову, руку за пояс — ахнул выстрел, пуля с визгом пролетела над конторской крышей.
— Отгулялся, беглый… — сказал хриплый го-
Алексей рванулся, крикнул:
— Клементий!..
Но ни Клементия, ни единой живой души, кроме напавших на него приказных, не было видно на улице.
«Так вот что…— горько подумал Алексей.— Заманили…»
А приказчики уже скручивали солдату веревками руки…
Переночевав в сторожке, рано утром Анисим с Семеном тронулись дальше. Идти по глубокому снегу было тяжело, и не скоро они достигли запримеченного места.
— Тут,— сказал Семен шепотом, указывая на небольшую дыру, прорыжевшую по краям от медвежьего духа.
Анисим снял шапку, широко перекрестился.
— Господи, благослови…
Перекрестился и Семен.
Потом Анисим стал наизготовку против берлоги, а Семен просунул долгую жердь в дыру, зашебаршил. Конец жерди уперся в мягкое. Семен надавил крепче.
— Ггррум-ма-а!..— рявкнуло в берлоге.
Семен крепче уперся ногами в ухоженный перед берлогой снег, давнул жердиной еще раз. Рык зверя усилился, вслед затем медведь рванул жердину к себе. Семен поднатужился, не дал. «Хозяин» разбушевался. Жердь вдруг вылетела из берлоги, как будто ее метнули пращой.
Семен ободрал руки, не устоял. Но сразу же поднялся, схватил рогатину.
Снег над дырой поднялся горбом, обсыпался, и из-под него вывернулась рыжая медвежья шуба. Медведь был громаден и зол, ревел без перерыву.
Анисим выстрелил. Медведь заревел еще страшней и, загребая передними лапами воздух, пошел на людей. Семен размахнулся, затем со всей силой всадил двузубец «хозяину» в грудь, дернул, но вытащить не успел — тяжелая туша придавила его к земле.
«Пропал!» — ахнул Семен.
Анисим, стоявший сзади, швырнул в снег ружье и схватился за нож. Кинувшись к медведю, ударил широким и острым лезвием под лопатку, разворотил. Медведь шумно выдохнул, осел, кровяня снег.
Из-под него с трудом вылез Семен, весь белый, со сбившейся на глаза шапкой.
— Страсти… — сказал, косясь на добычу.— Ну и велик, батюшка… Думал, сгину совсем.
— Да, паря… плохо дело,— хмуро сказал Анисим.— Стар становлюсь, видно…
Он перевернул зверя, поглядел. Покачал головой: пуля попала в шею, хотя метил он медведю в лоб, меж глаз.
— Плохо дело,— повторил.
Посидели недолго, отдыхая. Потом поднялись и на шесте поволокли зверя к дому…
Первое, что услышали они,— пропал солдат. Гликерья, не таясь, плакала, Мавра вздыхала и охала.
И Анисима, и Семена исчезновение солдата настолько расстроило, что они даже про удачную охоту забыли.
Анисим расспрашивал, не собирался ли уходить куда солдат. Но Гликерья твердила, что никуда он не собирался, был во дворе и сгинул. Расспрашивали и заводских, но тоже толку не добились.
Анисим хмурился, Семен ходил как потерянный.
— Проохотили парня,— качал он головой.— Эх, Анисим, приказчики его порешили.
— Надо снарядить людей, пущай поищут хорошенько.
Он кликнул Сеньку Булавина, наказал обежать работных.
— А ежели не найдут? — спросил Семен.— Анисим, слышь, а вдруг — в тюрьме он?
Тот покачал головой.
— Мирон смирный ходит, не станет он…
— Как знать! Дозволь — пошебаршим тюрьму. Алексей давно говорил об этом. Ежели и самого не найдем, то людишек выручим. Ить до сих пор на цепи и Ираклий Богомаз, и Никон Спиридонов, и другие протчие. А?
— Дозволь, тятенька! — попросила и Гликерья, подходя.
Анисим поглядел на нее, зыкнул:
— Не твоего ума дело, брысь!
Отвернулся.
— Пождем, что выходят искачи. Не след раньше срока контору задирать.
Но сколько Алексея ни искали, так и не нашли.
Разбивать тюрьму Анисим все ж поостерегся, чтоб не нажить новой беды. Вместо Алексея верховодить командой поставили сына Анисима.
— «…Определено, — размеренным голосом читал подьячий Харитон Кадников указ губернской канцелярии,—для предосторожности и охранения Нижнетагильских заводов от противящихся и состоящих в упорстве в неотправлении заводских работ мастеровых и работных людей, дабы они по их легкомыслию и вкоренившемуся в них злодейству не могли учинить каковаго-либо тем заводам разорения и конторским письменным делам похищения, а паче кому смертного убивства, по представлению капитана Метлина послать от здешних рот благонадежного одного капрала и четырех человек солдат с надлежащим ружьем и амуницией, коим быть при тех Нижнетагильских заводах до того времени, пока означенные мастеровые люди придут в послушание или пока в них надобность та будет…»
В камине весело потрескивали дрова. Подмерзшие за ночь стекла оттаивали, и на подоконник падали капли. Вытянув ноги и слегка покачиваясь, Мирон Попов слушал указ и довольно потирал руки. Камень с души свалился.
— Кончилась гульба Крюкову с Салаутиным,— сказал он и перекрестился.— Теперь я не так поговорю… Собрались, что ль, людишки?
Харитон выглянул в окно.
— Вся площадь запружена.
— Подождут. Гонца за добрую весть накормить, напоить, пожаловать пятью рублями, спать уложить…
— Будет сделано,— Харитон поклонился.
— Иди.
Некоторое время Мирон сидел неподвижно. Творил молитву, благословляя всевышнего и царицу-матушку. Еще раз сказал:
— Кончилась гульба!
Вскочил на ноги бодро, весело. Разгладил бороду. Вышел на крыльцо. Нахмурился — шапок не сняли людишки. Зычно крикнул:
— Шапки долой!
По толпе прошел гул. Двое-трое ближних сдернули было шапчонки, оглянулись на товарищей и снова надели.
— Не желаете, стал-быть.— Мирон насупился.— Добро! А теперь слушай мой сказ. Всем начать работы в заводе, слушаться приказчиков, баловства не допускать. Что поломали — править спешно без супротивности и отказу.— С удовольствием медленно выговорил: — За нерадение ленивцы биты будут. Все!
Толпа стояла молча, будто ждали еще чего-то.
— Крепко сказал, благодетель… — протянул
И вдруг загорланили людишки, а пуще всех — заводские женки. Но тут Анисим Крюков прикрикнул, все смолкли. Поглядел на Мирона.
— Не признаешь, Мирон, давешних своих посулов? — спросил.
— Не признаю! — подтвердил Мирон.— Нет больше вашей земской избы, кончилась.
— Это с чего ж вдруг? — насмешливо спросил Анисим.
— А с того…— помедлил Мирон и, глядя прямо в глаза Крюкову, сказал: — Прислана из Екатеринбурга воинская команда, чтоб смирять вас, бунтовщиков.
Ожидал, что задрожит Анисим. Но тот даже бровью не повел, только чуть усмехнулся, взглянув куда-то в сторону.
— Не боишься, Крюков?
— Не боюсь, Мирон,— подтвердил тот спокойно.— А земскую избу тебе все ж придется признать и от  посулов своих не отказываться.
— Не желаю слушать глупых речей! — властно сказал Мирон.— Эй, работные,— все идите в
Крюков еще раз поглядел в конец площади, распрямился.
— Народ, слушай теперь мой сказ. Понеже Мирон Попов слово свое не держит, земская изба дозволить исправление заводских работ не может. Идите все по домам.
Мирон даже подскочил.
— Что?! Как смеешь ты, холоп, дерзить?! — крикнул бешено.
Анисим шагнул к нему, крепко взял рукой за отворот шубы.
— Нет здесь холопей, слышишь? — прошептал, белея.— Отхолопились.— Оттолкнул, сказал спокойно, будто и не было ничего:
— Ты командой нас пугал, Мирон,— пустое. Нет боле команды…— он указал глазами в сторону складов.— Повернись-ка, Мирон…
Мирон взглянул в ту же сторону и обмер. Команда действительно прибыла, но в каком виде! Под конвоем работных, безоружная, понуро брела она к конторе. Мирон прикрыл глаза, не веря. Еще раз поглядел. На душе стало
— Что ж молчишь, Мирон? —- спросил Крюков. Рад был старик сейчас, что не стал особо чинить препятствий, когда Салаутин, узнав о приближении команды от караульных, распорядился солдат схватить в неожиданном месте и ружья забрать.
Не дождавшись ответа от Мирона, Анисим повернулся и вместе с работными пошел прочь от конторы.
Мирон опомнился. Пересиливая себя, крик-
— Эй, Крюков! Погоди!
Анисим остановился. Задержались и другие.
— Согласный я… — угрюмо сказал Мирон.
— Добро,— сказал Крюков.— Народ знать хочет: будет ли контора, как обещано, платить на копейку больше?
— Будет.
Крюков кивнул.
— Сход утвердил: впредь мастеровые и работные конторе подсудны быть не желают, а казнить или миловать — то решает земская изба. Согл1асная ли на это контора?
Мирон задохнулся, в глазах потемнело. Однако сдержался, видел: сила не его. Хоть для виду, а согласиться надо. Иначе не поднять завод.
— Пусть так,— сказал глухо.
— И еще: мастеровые и работные не желают именоваться крепостными, хотят быть вольными, как государственные люди.
— То не от меня зависит,— проговорил Мирон.— Надо ждать установления князя Вяземского.
Анисим подумал. Понял — надо уступить.
— Добро, потерпим… Однако ж изба требовает за приведение в должный порядок всех заводских дел назначить особую плату.
— Побойся бога, Крюков! — Мирон схватился за голову.— Виданное дело — платить за то, что сами поломали?!
Но тут Крюков стоял на своем твердо. Пригрозил, что немедля уведет людей; и Мирон
— Еще чего? — спросил он хрипло.
— Плату на руки каждому, а не в запись. Выдать вперед.
Мирон покачнулся. Рассчитывал, что когда работные восстановят завод можно будет отпереться от своих слов. Крюков оказался хитрее. Мирон смотрел на него с ненавистью.
— Все?
— Пока все.
— Ладно, согласный…
К Крюкову Подошел Салаутин Поглядел на Мирона, громко спросил:
— Этих вояк куда?
Крюков оглянулся на солдат.
— Пускай Мирон выделит возок, отправьте обратно в Екатеринбург.
Снес Мирон и это. И возок выделил, и распорядился о выдаче денег. Не глядя вокруг, ушел в контору. Давило бешенство, где взять сил, чтоб стерпеть такое? Неужто мир перевернулся?..
Плохо было Гликерье. За что бы ни взялась, все из рук валилось. В три дня вся извелась, осунулась.
— Чтой-то с тобой худо, девка,— сказала однажды Мавра, приглядевшись к дочери,— не ешь, не пьешь, с лица спала… Постой-ка, да ты часом не об солдате тужишься? — догадалась вдруг она.— Ну1 Говори!
— Об солдате, мамонька,— сказала Гликерья, всхлипывая. ―Люб он мне…
Мавра так и села.
—  Што-о?!..
Подхватилась, подбежала к Гликеоье.
— Что ты сказала, бесстыжая? Люб?.. А я-то, старая негодина, гляжу! Гликерья! Забудь и думать об солдате — не пара он тебе!
Гликерья упрямо поджала губы.
— Не забуду я! Вот хоть режьте, не забуду! Люб он мне, и все тут!
— Да ты ополоумела! — вспыхнула Мавра.— Опомнись, что ты говоришь?!
— Люб, люб, люб! — топнула Гликерья ногой.
Мавра всплеснула руками.
— Господи, боже мой, этого еще не хватало… Да что ж это за напасть такая?! Да неуж тебе других парней нет?
— Не хочу никаких других! — закричала Гликерья.
Мавра уронила руки.
— Гликерья, да ить Анисим убьет тебя, ежели узнает. Господи, боже мой…
— Ну и пускай! Пускай убьет! А мне никого другого не надо!..— Гликерья разревелась, бросилась на кровать. Мавра подбежала к ней.
— Что ты, ну, перестань…— забормотала она.— Господи, не плачь, найдется он…
— Мамонька,— простонала Гликерья,— житья мне без него нет… Пошто батя не стребует с конторы? Скажи ему — чует мое сердце, что приказчики его схватили, замордуют они его!..
— Тихо, тихо… Бог даст, не замордуют,— сказала Мавра. Потом снова заломила руки, вскричала: — Но почему — солдат?
Вроде бы и Мавре стало жаль солдата. Такой он приветливый, душевный… А все ж — не пара он дочери. Что вот теперь делать? Сказать Анисиму? Смолчать? Беда, ох, беда… Да и где теперь этот супостат? Может, домой сбег к себе, а, может, и правда — в тюрьме у Мирона мается… И мужиков дома нет подевались…
Не знала Мавра, что Анисим с Семкой давно заседали в земской избе.
После полудня в заводе к Семену Салаутину подошел Харитон Кадников. Сторожко оглянувшись, прошептал:
— Слышь, Семен… солдата-то беглого конторские схватили, в тюрьме, слышь, сидит…
— Врешь?! — вскинулся тот.
— Лопни мои глаза! — Харитон перекрестился.— Его Клементий Голышев заманил.
А еще, слышь-ка, Мирон собирается отправить солдата в Екатеринбург.— Глянул Семену в глаза.— Ты не думай, что ежели я 8 конторе, то и демидовский пес. У самого сердце кровью исходит.
Семен сказал:
— Спасибо, Харитон. Услуги не забуду.
Харитон махнул рукой:
— Услугу можешь и забыть. Людишек мне жалко. Солдата били смертным боем на козле… Крепенький солдат-то… Уж как его Мирон ни казнил, только плюется. Не выручите — погибну.
— Спасибо, Харитон.
Семен разыскал Анисима, рассказал. Отрядили трех человек, привели в земскую избу Клементия. После необходимого внушения тот рассказал, как заманил солдата, валялся в ногах, прося прощения. Клементия бросили в холодную под караул.
— Надо выручить солдата,— сказал Анисим.
— Приступ?
— Да!
Сильно не хотелось Анисиму этого. Хотел — миром, думал — добром получится. Но нет, добром не получилось. Пришлось-таки объявлять приступ, нельзя было оставить солдата в руках лихих людей:
В который раз пытали Алексея Делакова в пыточной камере… Распяв на козле, били кнутом без пощады. Рядом, на стульчике, подвернув полы шубы под колени, сидел Мирон Попов. Глядя на окровавленного солдата, спрашивал:
— Пошто пришел в завод — говори!
Алексей кривил разбитый рот, харкал Мирону под ноги. Грозился:
— Погоди, ирод… Не забьешь, еще встренемся. Отквитаюсь.
Зверел Мирон…
— Бей! — кричал палачу.
Кнут со свистом прилипал к спине. Живого места на ней не осталось.
— Скажешь?
Солдат молчал, ворочал белками.
— Что замышляют учинить бунтовщики? — спрашивал Мирон.— Скажешь, помилую. Ну?
— Поди отнеси свою милость кобыле под хвост,— хрипел солдат.
— Бей!
Снова свистел кнут.
— Кто подбивал волю требовать? Кто челобитную князю Вяземскому сочинял? Кто повез? Говори! — кричал Мирон.— Ну? Бей! Бей!..
Он стучал ногами по полу, пьянея от вида крови. А солдат молчал, не клонил голову и в упор глядел на Мирона ненавидящими глазами. От этого взгляда Мирон зверел еще больше. Палач поглядывал искоса — как бы приказчика не хватил кондрашка. Мирон багровел, на лбу выступали синие, в палец толщиной, жилы, с впалых пергаментных висков стекал пот.
— Скажешь? Нет? — тонко кричал Мирон. С бесстыдством пытал о Крюковской дочке Гликерье и от молчания солдата совсем терял власть над собой.
Палач в душе радовался: не всесилен Мирон Попов, не все у него ладно. Знал, что Мирон зарился на девку, а солдат отбил — не побоялся. Сам безответный хозяйский холуй, палач все больше проникался уважением к человеку, который не клонил голову перед хозяином. И потому хоть и делал вид, что бьет солдата безжалостно,— сильно не старался.
В разгар пытки в камеру вбежал караульный Аникей Безбородов. Остановился перед Мироном, выговорил, крестясь:
— Батюшко Мирон Петрович, бунтовщики замки с тюрьмы сбивают… Многих поубивали, сюда бегут…
— Как смеют?1.. — гаркнул Мирон и, уже приходя в себя, понимая, что стряслась беда, вскочил со стульчика, заметался по камере. Палач глядел на приказчика со страхом, забыл опустить кнут — так и стоял, замахнувшись.
— Далеко? — спросил Мирон.
— Близко ужо, батюшко… Бегчи надоть,— тревожно сказал Аникей.
Мирон бросился к двери, ведущей в подземный ход. Обернулся на пороге, ткнул пальцем в сторону солдата:
— Засечь!
Скрылся Мирон.
«Засечь, как же!» — подумал палач и переступил с ноги на ногу. Поглядел на солдата, бросил кнут в угол и, спасая голову, со всех ног ринулся вслед за Мироном. В камеру ворвались работные. Вместе с дюжиной других измордованных людей вынесли на волю Алексея Делакова.
— Отлежусь, — сказал Алексей Салаутину, когда тот подошел.— Я — живущей… Контору разбили?
Тот замотал головой.
— Не осилили… Только тюрьму.— Помолчал, добавил хрипло, кривя рот: — У Анисима горе- Семку убили… Команда под его началом ударила на тюрьму от пруда…
Он не договорил, махнул рукой и отвернулся.
Сгинул Семен Крюков. Первым кинулся на забор, чтоб не успели опомниться караульные. За ним попрыгали другие работные, сыпанули во двор. Да только не успели до тюрьмы добежать— треснул выстрел, и Семен упал как подрубленный. Когда подбежали, уже и глаза закатились, не дышал.
Анисим враз состарился на десять лет. Сгорбился, затрясся весь.
— Ах, сын, сын…— проговорил горько.— Не уберегся…
Сказал нести Семена домой, сам вперед пошел с вестью. Когда Мавра увидела его на пороге, захолонуло сердце.
— Ну! Говори! — закричала.
Анисим подошел к Мавре.
— Помолись, мать,— сказал глухо.— Молись и ты, Ефимья, и ты, Гликерья… Нет боле Семки…
Мавра, как стояла,— грохнулась на пол. Зашлась немым криком Ефимья:
— Семе-ен!..
Забилась, как перепелка.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ