На уроки географии дежурный приносил карту. Помню вытертый до белого основания кружочек— здесь живем мы. Живем на склоне Уральских гор, правда, не в областном центре, но близко от него.
Карта мне казалась большой, как сама земля, измеренная в то время шагами лишь до ближних сел, а из учебников мы уже знали, что есть на свете пустыни, Север, тундра, Сибирь…
В моей памяти звучит голос учителя:
— Назовите и покажите на карте главные реки Сибири?
Обь, Енисей, Лена… Чтобы показать их на карте, каждую реку надо было распутать, как клубок, зацепившись указкой за хвостик истока. Я хорошо усвоил, что река Лена впадает в море Лаптевых, так как у нас в соседях жили Лаптевы, и был уверен, что они имеют какое-то отношение к этому морю. Соседи, конечно, ничего не знали про это, и я, следя за изгибами реки, водил указкой по Лене, к морю наших соседей.
После школы мне не приходилось чего-либо слышать о Лене, о реке, затерявшейся где-то на просторах сибирской земли, в стороне от попутных дорог. Но встреча с механиком Гудковым, бывшим речником Лены, зажгла во мне любопытство.
«Красавица, всем рекам — река», — отзывался о Лене механик. Он не художник, а описал ее так, что я невольно захотел побывать на ней. И вот спустя годы, уже не для оценки учителя, отыскал Лену на карте и стал вглядываться в нее. Железная дорога приводит к пристани Усть-Кут, дальше по реке идут: Киренск, Чуя, Пеледуй, Олекминск — неслыханные никогда мною поселки и города. А памятное для меня море Лаптевых так далеко, что на карте дотянуться еще можно, а проплыть?.. Но кого не манят дальние края, кому не знакома страсть к путешествиям! И я двинулся в путь.
Земля велика! На востоке — утро, на западе — вечер, и смещение во времени так же интересно, как и в пространстве. Приехал в Красноярск с Урала, часы отстали на два, в Братске на три, дальше еще на час, с московским временем разница уже на шесть часов. Уезжая все дальше от дому, я переставлял свои часы на местное, сибирское время.
Город Усть-Кут, станция Лена, порт Осетрово — все в одной точке — я приехал на Лену. Речной вокзал напротив железнодорожного, как у нас в Перми. Пароходство подальше, диспетчерская еще дальше. Начались бега: к начальнику порта, к диспетчерам, от старшего — к рядовому, который, наконец, переправил меня на самоходку СП-832Т.
Капитана я нашел в рубке. Одетый по-мальчишески в берет, пеструю рубашку, в босоножках и руки в брюки, он стоял посредине рубки. Я уже знал, что фамилия его Байков, а зовут Владимир. Отчество не сказали: Байков один из молодых капитанов Лены.
Потекли речные будни. Утренняя дымка, смешанная с гарью, туманит берега. Лесные пожары — спутники сибирского лета. Но чем севернее и дальше уходишь по Лене от больших городов, тем прозрачнее небо. Не едучая гарь, а черемуховый настой льется с берегов, сдабривая речной воздух.
Вдруг ровный и напряженный гул машины осекся. Капитан сдвинул берет на затылок:
— Отдать кормовой!
Загремела якорная цепь. Мне интересно — в чем дело?
Семафор закрыт.
— Вот так Лена, даже судам разойтись негде!
Но меня уверяют, что еще будет где разгуляться на просторе.
Пейзаж порой кажется до того знакомым, что забываешь, по Лене плывешь или по Каме. Такие же глинистые и красные берега, такие же деревни. Только дома по-сибирски: с кружевными — наличниками и ставнями, будто напоказ выкрашенными белой краской и распахнутыми навстречу солнышку.
Прибежал Колька, сын поварихи Зои, и доложил:
— Город Киренск.
Это уже не точка на карте, которую я видел недавно, а старинный город на острове, во многом обновленный.
А Колька любопытный парень. Когда мы встретились и я хотел его нарисовать, он принялся энергично сдирать лупившуюся кожу с носа: вдруг на портрете будет заметно. Нос стал красным как свекла, но Колька успокоился, посидел, а потом залез на штурвал. Таким я его и зарисовал.
У нас каюта с третьим штурманом Леней. Он даже сонный чувствует нормальный ритм идущего судна. Сбавили обороты, Леня с койки и к окну: что там?
— Прошли скалу! — сообщил он, выглядывая в иллюминатор.
Здесь все, от Кольки до капитана, стараются показать мне большие и малые скалы, чтобы ничто впечатляющее не прошло мимо меня, худож-
У штурвала механик Юрий Георгиевич. Он в шутку журит меня, почему я поздно вышел на вахту и предупреждает:
— Готовься, скоро Щеки! Их будет три.
Он нацеливает носовую мачту, как мушку, на створы, и ведет судно по фарватеру. Лена теперь далеко не родня нашей Каме. Большой вздох земли уже не легкий, а глубокий: гора, лощина, гора, скала… И вот он первый утес, второй, третий. Носовая мачта идет влево, идет вправо, будто мечется, зажатая в каменных стенах. Течение быстрое. У штурвала Байков, тут же механик, оба штурмана, рулевые-мотористы и Колька.
— Третья Щека самая опасная,— говорит капитан.
Самоходку так и несет на каменную стену, мушка-мачта упорно отклоняется. А что если выйдет из строя управление? Самоходка так и влепится в утес…
Когда миновали внушительные и опасные красоты ленских Щек, капитан спросил:
— Ну как?
Лена будто взмахнула крылом, удивила утесами, и снова пошли бархатные гряды, сглаженные холмы — плавное дыхание земли.
Владимир беспокоится, хватит ли у меня бумаги.
— Заправиться будет негде,—шутит он.
Час за часом идем все дальше на север. Сложно разветвляется Лена на острова и островки. Вот поселок пристроился на фоне гористого берега. В лоцманской карте значится: Пеледуй.
— Началась страна Якутия,—говорит штурман.
На той площади, какую занимает Якутская АССР, разместится не одна европейская страна. Лена пробивается к морю через якутскую тайгу, лесотундру и тундру с вечной мерзлотой.
— Я СП-832, вызываю Ленек, вызываю Ленек, как поняли? Прием!—это механик выходит на связь с Ленском, а мне поручил штурвал.
Небольшим движением рулевого колеса вправо или влево я веду самоходку, правда, с оглядкой на механика. Юрий Георгиевич ободряет:
— Если лошадью правил, так же и правь!
Старательно держу курс на береговые створные знаки, не выпуская «вожжи»-штурвал из рук. Самоходка кажется очень послушной. Я нацеливаю носовую мачту на белые пирамиды, самоходка отклоняется, я опять нацеливаю мачту на створы,— слушается.
Вечер холодный. На светлом небе подкова молодого месяца. Он кажется золотым, а не серебряным, как обычно. Леса на холмах черные, вода оловянная, дали густо-синие.
— Завтра будет ленский экватор, кто проходит его впервые, будем купать,— улыбаясь, говорит капитан, натягивая свитер.
Я представляю солнце на южном экваторе и купанье в присутствии Посейдона — владыки морей. Но глядя на холодные северные краски, надеюсь, что купанье будет заменено обливанием, и не больше.
Ночь белая, светло, а спать хочется. Уснул и чувствую тормошит кто-то. Со сна едва разбираю, о чем говорит капитан.
— Купать не будем, а экватор зарисовать надо бы.
— Есть зарисовать,— очухался я и соскочил с конки.
Необычные гряды каменной волной двигались на самоходку. Они, казалось, загородили Лену, привидениями выплывая из белой ночи,— это экватор, середина Лены. Слева, раздвигая скалы, впадает речка Урх. Справа гряды и холмы обрываются над Леной каменными треугольниками, как пирамиды. Для прохождения экватора капитан и рулевой-моторист, молодой практикант Владимир Васев, надели мичманки.
Как всегда после необычного ленского пейзажа, капитан спросил меня:
— Ну как?
Лена перерождалась в раздольную Лентцу, реку с широченной долиной. Холмы и горы отступили на десятки километров, но иногда они подходят к Лене, чтобы удивить каменными ребрами или показать скалы-зубы и клыки, а то и просто шубу-тайгу, как свалявшуюся густую шерсть на медвежьей шкуре.
Навстречу идут караваны, по семь-восемь барж за одним буксиром, теперь уж есть где разгуляться. А в устье, рассказывал капитан, Лена дробится на сотни протоков, образуя такую сетку, что между островами с непривычки можно заблудиться.
Идем с попутной водой вниз, на север, но поскольку Север на карте вверху, мне кажется, мы плывем вверх. А Братск, Усть-Кут, и тем более Байкал, остались далеко внизу.
Иногда берега настолько интересны, что даже за обедом я то и дело выбегаю из-за стола посмотреть на Лену.
Над землей и над рекой кучевые облака. Впереди, прямо по курсу, облака потемнели и опустили длинные дождевые нити. А лучи солнца, путаясь в нитях, строят двойную радугу-дугу. Одна перекинулась низко над Леной, другая повыше.
В рубку прибежали и повариха Зоя, и свободные от вахты ребята. Прибежали посмотреть на явление природы.
— Сейчас пройдем под радугой,— сказал механик.
— В самом деле пройдем?—удивился Колька.
— Пройдем,—уверенно сказал капитан.
— Наверно, нет,—засомневался Колька и, округлив глаза, стал ждать.
Берега посуровели. Реденькие леса на холмах просвечивают насквозь. На крутых склонах ручьи из щебня — следы бурных весенних потоков. Они неслись вниз, намывая на берега Лены каменные груды, как накипь. Когда-то был цельный обрывистый берег — стена. Но время, ветер и дождь разрушили каменную стену, осыпали ее. Чахлые елочки, словно вытертые ершики, уцепились за гребни.
Вот и пошли скалы-столбы, похожие на древние замки, на башни, минареты, арки, пирамиды и снова на башни и столбы — началась каменная сказка.
Описать эту сказку невозможно, я едва успеваю делать, наброски. Рисую как в лихорадке. О, если бы можно было остановить самоходку, но она равнодушно идет мимо нерукотворных изваяний, мимо фантастических столбов.
Не лучше ли бросить альбом и только смотреть? Смотреть, как природа на удивление человеку создала все это, чтобы еще раз напомнить, что она неповторимый художник.
Нам всем приходилось слышать о знаменитых Красноярских столбах, в защиту которых от паломничества не всегда природолюбивых туристов пишут газеты. Но мало кому не только видеть, а хотя бы слышать довелось о Ленских столбах, о каменной сказке, растянувшейся на двадцать пять километров.
Так вот она, Лена — не змейка на карте, а живая река! Холмы и горы то плавно шагают в ногу с ней, то теснят реку, и она пугает утесами, стращает дикой скалой «Пьяный бык», то изумляет гребнями. А уж потом, чтобы запомнить и сохранить впечатление каменной сказки, берега сглаживаются, раздвигаясь в спокойную ширь. Можно спокойно обедать, не выбегая из-за стола, можно валяться в каюте и читать.
Небо по-северному бледное, в хрупких, как ледышки, перистых облаках. Лена в блестках и искорках солнышка. Острова зелеными ковригами плывут навстречу. Фарватер кажется запутанным, самоходка петляет. Но капитан в хорошем настроении.
— Ну как? — спрашивает он меня.
Я отделываюсь приятным в таких случаях одним словом:
— Здорово!
Солнце коснулось ровной линии горизонта. Полоска земли настолько тоненькая, что солнце вот-вот разрежет ее, как автогеном, и вода потечет через край. Тем более, что мне видится здесь край земли. Так кажется из-за тоненькой и прямой полоски тундры, из-за большого разлива Лены, из-за бледного неба, слившегося в один цвет с водой.
Там, показывают мне, Якутск. Но над ровным горизонтом я не вижу силуэта города, только стрелы портовых кранов. На рейде и у пирса — баржи, самоходки, морские и речные суда. И чего только на них нет: ящики, бочки, мешки, контейнеры, станки, машины, железо, трубы, баки, мотки проволоки, снова ящики, бочки… Город получает товары, запасается на долгую зиму.
В городе на вечной мерзлоте я впервые. Старые деревянные дома вросли в землю, новые, наоборот, подскочили. Новые кирпичные здания возводят на сваях, и дома стоят, будто на подставках, без фундамента. Под домом сквозной просвет и вода. Хороводы тоненьких березок в мелких листочках разбежались вдоль улиц.
Солнце горячущее. Якутское лето наступает враз и солнышку, можно сказать, не дают прохода, его ловят на ходу, к нему поворачиваются лицом, подставляют спины, и юбочки-мини, по последней моде, как нельзя кстати.
Капитан самоходки и механик предлагают мне еще погостить на Лене, но я тороплюсь,— обратный путь с ними займет недели две.
— Ну что ж, дома и солома едома,— сказал Байков, подавая на прощание руку.
Самолеты с красным килем, по прозвищу «Полярник», то разбегаются на взлет, то садятся. В динамике звучат города и поселки Крайнего Севера: Тикси, Верхоянск, Депутатский. И наш самолет разбежался и, завинчивая лопасти в прозрачный воздух белой ночи, стал набирать высоту над Якутском. А вот оно и солнце, спрятавшееся тут же, вблизи Якутска за Леной. Солнце казалось красным оттого, видимо, что мы неожиданно обнаружили его.
Внизу холодная, усыпанная серебром озер Якутия. Облака стоят, недвижно-белая ночь сковала их. А край земли опять загораживает солнце: мы улетаем от него.
— До встречи! — помахал я солнышку, восход которого мне посчастливилось увидеть дважды в эти сутки.
