ПОВЕСТЬ ОБ УДИВИТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ И ТАЙНЕ ЗНАМЕНИТОГО РУССКОГО БОГАТЫРЯ, КОТОРЫЙ БЫЛ РОСТОМ НИЖЕ МНОГИХ ИЗ НАС, А МОГ ПОЙМАТЬ НА ЛЕТУ И УДЕРЖАТЬ ПУШЕЧНОЕ ЯДРО.
Лондон. Пестрая толпа завсегдатаев цирка, собравшихся посмотреть выступление советских артистов. Гомон в фойе. И вдруг — на чистом русском языке:
— Владимир Григорьевич, можно вас на минуточку?— Как будто и не в Лондоне вовсе, а в Москве, на Цветном бульваре, мимоходом окликнул старый знакомый.
Дуров обернулся. Перед ним стоял небольшого роста пожилой человек. Респектабельная лысина. Аккуратный пиджак. Клерк, вышедший на покой,— таких в Лондоне тысячи. Вот только… плечи, пожалуй, широковаты для клерка.
Тем временем незнакомец заговорил. Голос его звучал глухо.
— Я русский, не удивляйтесь. Старый русский цирковой актер. Работал с вашим дедом. Потом перешел в силовой жанр. Когда вы приехали в Лондон, я долго колебался; подойти к вам или нет? Уж больно много между нами теперь границ.. Но ведь душа моя — в России, на родине… А тут еще попалась на глаза газетная заметка: «Старый «русский лев» Георг Гакеншмидт в Нью-Йорке напутствует молодых русских силачей». Это было, когда советские штангисты приезжали а Америку. А ведь Гакеншмидта называли «Львом» тогда же, когда меня называли «Самсоном». Нам обоим не повезло: последние годы жизни и — далеко от родины. Но ведь если Георг смог поговорить с нашими ребятами, почему же мне нельзя?
«Самсон» заметно волновался.
— Я не отниму у вас много времени. Я знаю, вас очень напряженная программа. Но уж не откажите старику — я так хочу услышать от вас о сегодняшнем нашем цирке. Пожалуйста, очень прошу…
Вернувшись в Москву, народный артист СССР Владимир Дуров написал об этой встрече- «…В Лондоне сред- наших новых знакомых оказался артист Самсонов — русский человек, которого превратности первой мировой войны оторвали от родины. Этот очень известный артист восхищенно, с гордостью говорил об успехах советского цирка в Англии, жадно расспрашивал нас о положении артистов в СССР, о системе подготовки кадров в нашем цирке. Узнав о существовании в Ленинграде музея циркового искусства, Самсонов попросил передать туда его красочные афиши и книгу о цирке.
С большим вниманием слушал он рассказы о своей родине».
Это было опубликовано в журнале «Советский цирк» в 1961 году.
С тех пор имя Александра Ивановича Засса (Самсонова) — удивительного русского артиста- силача стало все чаще и чаще мелькать на страницах наших газет и журналов. Его поразительные выступления — эти подлинные подвиги силы, за которые он и получил в цирковых кругах прозвище «Железный Самсон»,— не перестают восхищать не только историков цирка, но и всех любителей силовых упражнений. А таких в нашей стране немало.
Однако все статьи об Александре Ивановиче, появившиеся до сих пор, носили несколько односторонний характер. В них подчеркивалась сенсационность номеров «Самсона»: человек поднимает за колесо тяжелогруженный автомобиль; зацепившись ногами за трапецию, висящую под куполом цирка, удерживает в зубах платформу с пианино и играющим музыкантом. И так далее. Значительно меньше внимания уделялось спортивной стороне дела. А ведь в начале нашего века силовой цирк и тяжелоатлетический спорт практически были неразделимы. Блестящие выступления русских борцов и атлетов-гиревиков на цирковых аренах вошли в золотой фонд истории спорта. Поэтому мы и решили собрать по крупицам сведения о «Железном Самсоне», приподнять завесу тайны, которой были окутаны его тренировки.
Интересным оказалось проследить, как крепла не только сила, но и воля этого удивительного человека, как в тяжелейшей жизненной школе вырабатывался его характер: ведь многие номера «Самсона» требовали незаурядного мужества.
Повесть эта не претендует на биографическую строгость. Однако в основе ее лежат документы и воспоминания людей, знавших Александра Ивановича Засса.
Детство
Серым осенним утром на хуторе, недалеко от Вильно, в доме Ивана Петровича Засса родился сын. Новорожденного назвали Александром. Гордое имя—это почти все, что могла дать большая и вечно голодная семья новому человеку.
Шура был пятым ребенком. Мать со смешанным чувством гордости и горечи смотрела на малыша: еще рот, а чем кормить? Большая семья — единственное богатство бедняка. И хоть разбейся— достатка не прибавится. Земля никудышная, дом на болоте, а за окном дожди и дожди. Пропадет урожай, жди года голодного.
Может, и не пережила бы семья ту зиму, да посоветовал свояк, знаюший человек, поехать за Волгу, в имение княгини Юсуповой. Много не обещал, но сытный стол посулил. Зато уж и работа, конечно, до седьмого пота…
Недолго собирались — скарб не богат. За гроши продали соседям то, что можно было продать. А как сели в поезд, поняли, что земля-то большая, можно сказать, бескрайняя: поля, поля, леса да перелески, города, великие и малые. Не торопясь катил паровоз через всю Россию — в соседнем купе бабка твердо была уверена, что уж скоро к Америке подъедут.
К Америке не к Америке, а вот к Саранску действительно приехали. Дальше—на лошадях, по степи, под знойным, несмотря на осеннюю пору, солнцем. Жутковато показалось после привычного лесного, болотного края — степь без конца и края, солнце да ветер.
Наконец и господский дом. Имение громадное, два десятка деревень. Из конца в конец — больше тридцати верст. И везде нужен глаз, чтобы не оскудевала хозяйская казна.
Случилось так, что скоро, очень скоро начал Шура самостоятельную жизнь. Отца почти не видел — он со старшими ребятами в поле от зари до зари, а мать с младшей сестрой то на кухне, то обед несут косарям, то в господском доме уборка, то еще что…
Одиноко крошечному человеку — в пустом доме ни души Вот разве что щенок — маленький, пузатый, на толстых лапах. Очень велик соблазн дернуть его за пушистый хвост! А когда оба подросли, оказалось, что понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда. Пес, повинуясь мальчику, охотно проделывал всяческие уморительные трюки: ходил на задних и передних лапах, кувыркался и даже «подпевал» своему хозяину заунывным собачьим баритоном. Смотрели на эти бесплатные представления батраки, возвращающиеся с поля, и улыбались. С ними вместе смеялся и мальчик. И даже пес, носивший теперь роскошную кличку «Хан», казалось, улыбался.
Но вот пришла пора и маленькому Шуре выходить на работу. Своего любимца Хана он не бросил. Сама работа этому помогла. Взял управляющий мальчика к себе посыльным. То туда сбегай, то туда сходи, то в кузню, то на скотный двор, то в соседнюю деревеньку. Выучился Шура ездить верхом. Так они и служили втроем — Шура, Хан и пожилой мерин Форсун, которого управляющий приказал давать Шуре для дальних оказий.
Тогда-то и встретился Шура с новым в имении человеком, конюхом дядей Гришей. Служил дядя Гриша когда-то в кавалерии, говорят, воевал даже «с туркой». Оттуда принес Георгиевский крест да пустой рукав. И еще принес с собой новый конюх безудержную, преданнейшую любовь к лошадям. На всю жизнь запомнил маленький Александр, как «беседовал» дядя Гриша со своими подопечными и как понимали его эти большие, добродушные животные.
Кроме лошадей, была у конюха еще одна страсть — любил он рассказывать про свое былое житье, про походы и страны, про родную северную деревню, откуда ушел давным-давно.
— А хлеб у нас пекут из ячменя — во вышиной!— рассказывал он, держа ладонь довольно высоко над землей.— Ей-богу, не вру. И ведь ячменный хлеб — он вкусный, пашеничного вкусней. Да и не растет у нас, на севере, пашеница. А хлеб вкусный… Только когда свежий. Зачерствеет— никуда…— Дядя Гриша негодующе мотал головой и топорщил седые, прокуренные усы.
Однажды услышал мальчик от конюха удивительную историю про большой дом с круглой крышей, про разукрашенных дорогой сбруей лошадей, про смешных клоунов и могучих силачей. Когда он повторил дома рассказ старого солдата, отец усмехнулся: «Ну что же, осенью поедем в город, увидишь цирк».
Осени ждать пришлось долго.
Но вот настал день — отец собрался в город, на ярмарку.
…Базар шумел неумолчно. Полевые работы были закончены, и настали озорные дни торгов и гулянок. После тяжкой страды особенно много охотников было повеселиться, так что цирк, разместившийся в большом балагане на краю рыночной площади, оказался тут как нельзя кстати.
Пока отец торговал у барышников лошадь, Шура с восторгом наблюдал волшебную жизнь балагана.
Готовилось представление. Со стороны, противоположной главному входу, прямо на куче сухого лошадиного помета тренировались акробаты: прыжки, взлеты, невиданные изгибы. А богатырского сложения человек, ухватив зубами табурет, перебрасывал его через голову.
Но вот на небольшой помост перед входом выбежал рыжий детина в красной рубахе и громко заорал, обращаясь к невидимому в глубине балагана слушателю:
— Эй, сынок!..
Давай первый звонок.
Представление начинается!
Сюда! Сюда! Все приглашаются!
Стой, прохожий! Остановись!
На наше чудо подивись.
Барышни-вертушки,
Бабы-болтушки,
Старушки-стряпушки,
Солдаты служивые
И деды ворчливые,
Горбатые, плешивые,
Косопузые и вшивые,
С задних рядов протолкайтесь,
К кассе направляйтесь.
За гривенник билет купите
И в балаган входите.
Толпа густела. У кассы выстраивалась очередь. А закликала продолжал:
— А ну-ка, сынок!
Давай второй звонок.
Купчики-голубчики,
Готовьте рубчики.
Билетом запаситесь!
Вдоволь наглядитесь.
Представление на-ять —
Интересней, чем голубей гонять.
Пять и десять — небольшой расход.
Подходи, народ!
Кто билет возьмет,
В рай попадет…
Увидев в толпе отца, Шура протиснулся к нему, и они вместе стали прокладывать себе дорогу к кассе. А закликала не унимался:
— Сынок!
Давай третий звонок!
Давай, давай! Налетай!
Билеты хватай!
Чудеса узрите —
В Америку не захотите.
Человек без костей,
Гармонист Фадей,
Жонглер с факелами,
На лбу — самовар с углями,
Огонь будем глотать,
Шпаги жрать.
Эй, люди — не дурачки!
Тащите к нам пятачки!..
Пошли начинать — музыку прошу играть…
И началось волшебство. Лошади танцевали. Люди парили в воздухе. Жонглер балансировал зажженной лампой, пристроив ее на носу. Все это под музыку, крики, смех. И вдруг — тишина.
— На арене — сильнейший человек в мире, Ваня Пуд!—бойко выкрикнул закликала. Все дружно захлопали в ладоши.
Очень толстый и, видимо, очень сильный человек вышел на арену, раскланялся по-медвежьи. Для начала несколько раз подбросил в воздух огромную бочку, наполненную водой. Потом согнул толстенный железный прут. Предложил любому из публики повторить номер — обещал десять рублей тому, кто сумеет. Желающих нашлось множество. Удачников — ни одного.
Потом Ваня Пуд сломал подкову. Потом зубами подбросил табурет. А в конце выступления под аплодисменты взвалил на плечи огромный корабельный якорь и пошел с ним к выходу.
Конец. Народ не спеша покидал балаган. А в это время на площадке перед входом закликала вновь заманивал почтеннейшую публику посмотреть на чудеса: через несколько минут должно было начаться новое представление.
— Да, нелегкий у них хлеб,— сказал отец Шуре, кивнув в сторону цирка.— Каждый рублик потом выходит.
Мальчик слушал и не понимал. Как это — нелегкий хлеб? У кого? У этих вот раззолоченных акробатов, легко порхающих под куполом? У красавицы-наездницы, которая только что со счастливой улыбкой гарцевала на разукрашенной лошадке? Или у Ивана Пуда тяжелая жизнь? Да не может того быть — вон он как легко подкову сломал. Очевидно, отец ошибается. Нет ничего красивее, беззаботнее этой веселой цирковой жизни. Вот у батраков в имении — у тех действительно хлеб не легкий.
Так думал Шура, трясясь вместе с отцом в телеге по пути домой. Тогда-то он и решил непременно стать одним из этих счастливцев-циркачей.
Сказано — сделано. Для начала был использован тяжелый табурет, стоявший у матери на кухне: вцепившись в его край зубами, Шура по пытался повторить номер циркового атлета Однако табурет странным образом не хотел не только взлетать в воздух, но даже хотя бы чуть-чуть оторваться от пола. Во рту надолго остался неприятный привкус старой, просаленной кухонной доски.
Неудача с табуретом потребовала, естественно, поисков нового объекта для демонстрации силы. И Шура принялся за бочки.
Облюбовав в подвале большую деревянную бадью, он мужественно обхватил ее тонкими ручонками и попробовал сдвинуть с места. Бадья стояла, как вкопанная. Опять неудача. Но мальчик был упрям. Снова и снова, меняя приемы и способы захвата, пытался он сдвинуть ненавистную деревянную махину. День за днем, каждый вечер в подвале шел упорный бой. И неудача за неудачей. Было от чего прийти в отчаяние.
Но хотя бадья стояла по-прежнему недвижимо, Шура вдруг стал замечать странные вещи. Тяжелое седло, которое приходилось тащить через всю конюшню,— стало легче. Как будто полегчали и мешки с зерном: раньше, помогая отцу грузить их на телегу, мальчик чуть не плакал от непосильной тяжести. А теперь вроде и тяжесть — не тяжесть…
Много лет спустя известный цирковой атлет Александр Засс оценит по достоинству свои детские опыты и создаст целую систему тренировок. Основные принципы этой системы получат признание во всем мире, воплотившись в так называемые «изометрические упражнения», характерная черта которых — напряжение мышц без сокращения, без движения в суставах.
Вдумайтесь в эти слова: «без движения в суставах». Издавна люди привыкли связывать спорт с движением: стремительные «рывки» и тяжкие «жимы» гиревиков казались наиболее полным воплощением физической силы человека. Естественным представлялось, что тренировка должна быть приближена к реальным условиям соревнований. И вот на тренировках стальной снаряд десятки раз идет вверх-вниз, вверх-вниз. Поклонники силы, в надежде на скорейшее развитие мускулатуры, снова и снова поднимают колоссальные тяжести. Сила и движение кажутся неразделимыми.
И вдруг — сила без движения.
…Попробуйте взять обыкновенную гирю «подхватом», так, чтобы ладонь поддерживала ее снизу. Поднимите эту гирю к плечу. И вы увидите, как укорачиваются, утолщаются мышцы, сгибающие руку в локте. Такой режим работы известен в спортивной литературе под названием динамического.
Если ту же гирю лишь удерживать, согнув руку в локте, нс не поднимая снаряд к плечу, напряженные мышцы сокращаться не будут. Это и есть статический или изометрический режим.
Александр Засс одним из первых обнаружил, что изометрические упражнения дают значительный эффект при силовых тренировках. Если человек, напрягая сухожилия и мышцы, будет стараться согнуть стальной прут,— такие попытки, даже и безуспешные, окажутся очень полезными для развития силы. И вовсе не обязательно— ворочать во время тренировок с места на место пуды железа! Если же учесть, что оборудование в этом случае чрезвычайно упрощается, а зачастую снаряды и вовсе не нужны, го достоинства изометрии станут особенно явными.
Забегая вперед, отметим: время полностью подтвердило точку зрения Александра Засса. Статическая нагрузка стала в наши дни одним из непременных элементов тренировки не только у штангистов, но и у легкоатлетов, гребцов, пловцов. Но это — в наши дни…
Пока же Шура безуспешно пытался сдвинуть с места деревянную бадью. За этим занятием и застал его однажды местный бухгалтер, личность весьма интересная и своеобразная.
Пока же Шура безуспешно пытался сдвинуть с места деревянную бадью. За этим занятием и застал его однажды местный бухгалтер, личность весьма интересная и своеобразная.
Мир силы
Звали его Клим Иванович. Старший сын в богатой крестьянской семье, человек обеспеченный и независимый, он тем не менее жестоко страдал. Младшие братья его — богатыри как не подбор, спорые в любой работе: и в поле, и в плотницком деле, и в кузнечном мастерстве. А вот Клим «фигурой не вышел». Бледный, худой, с нездоровым цветом лица, он не только поднять большой молот в кузне — мешка с зерном сдвинуть не мог. Старик Иван Фаддеич, глядя на своего старшого, только вздыхал: не работник, нет, не работник.
И пошел Клим Иванович учиться на бухгалтера. Выучился. Жил вроде неплохо, но обиду на судьбу затаил. И надумал этот человек перехитрить свою фортуну. Выписал всяких спортивных книжек и журналов, накупил гирь и станков для развития силы и потихоньку, чтобы никто не видел, тренировался в своей комнатушке. Частенько падал он в изнеможении на пол, случалось — кровь носом шла. Но Клим занятий не бросал, хотя и пользы от них особой не видел.
Вот этот-то человек, богатый по тамошним местам и по тогдашним временам, но несчастный, горько переживающий свою немощь, и обнаружил Шуру в подвале.
На смену первому удивлению вскоре пришло радушнейшее взаиморасположение. Странная была эта пара — худой, изможденный тридцатилетний мужчина и маленький двенадцатилетний крепыш. По вечерам они теперь почти не расставались. Среди хаоса спортивной литературы, кучей сваленной в комнате бухгалтера, Шура нашел множество журналов и всяческих наставлений «по развитию силы и совершенствованию фигуры». Клим Иванович со смешанным чувством разочарования, зависти и доброго участия помогал своему новому приятелю разобраться в премудростях цирковой и спортивной терминологии, разучивал вместе с мальчиком атлетические упражнения, рассказывал разные истории о силачах, гимнастах, борцах, которые ему приходилось читать и слышать.
Нужно сказать, что увлечение Клима Ивановича отнюдь не было чем-то исключительным в тогдашней России. Борьба, поднятие тяжестей, акробатика в то время пользовались популярностью необычайной Боролись всюду: в роскошном петербургском цирке «Модерн» и пуританском саду общества «Попечительства о народной трезвости», в городских театрах Одессы и Ставрополя, в парках Пензы и Оренбурга. Причем боролись не только мужчины… Сильная половина рода человеческого относилась к соревнованиям по борьбе среди женщин весьма скептически. Журналы периодически печатали такого рода информационные заметки: «Архангельск. На смену мужскому чемпионату прибыли борчихи: Эттингер, Сокольская, Морозова. Поддубная и др. Дела — не тае…»; «Кишинев. Скоро приезжает дамский чемпионат в составе 12 борчих. Не так это нам интересно, потому что мы ждали борцов, а не… борчих». Однако, несмотря на столь скептическое отношение к дамской борьбе, она, тем не менее, продолжала существовать. Трудно сказать, велика ли была польза от такого рода «спортивных» мероприятий. Однако сам факт существования женских «борцовых чемпионатов» убедительно свидетельствует, сколь распространен был силовой спорт в России в начале XX века.
В те годы странно переплетались цирк и спорт, популярные зрелища и серьезная, тренировочная работа. Именно цирк был первым пропагандистом спорта сильных. Конечно же, сотни не слишком разборчивых антрепренеров наживались на организации чемпионатов борцов и гиревиков. Конечно же, зрелища эти были далеки от подлинной физической культуры. Но одно они делали с успехом — пропагандировали силу и красоту человеческого тела.
Пропаганда эта была столь успешной, что некоторые просвещенные умы России даже начинали сомневаться в ее целесообразности. А один из сотрудников знаменитого «Сатирикона» Валентин Горянский вопрошал:
Куда идем? Куда? — скажите!
Направо — спорт, налево — спорт.
Мне кажется, какой-то черт
Вмешался в логику событий…
Иван Иваныч до сих пор
На службе первым был по рвенью.
Имел жену, детей, запор,
Лечился исподволь ревенью…
Ну, словом, был как человек.
И вдруг — о, знамение века!—
Недели две назад изрек:
«Хочу похожим быть на грека,
На сына Спарты и Афин —
(Статуи их я видел часто).
Пускай мой дедушка был финн,
Я буду Эллином и… баста!!!..
Зашел к Скворцову ввечеру,
И как же он меня встречает?
Затылком ездит пс ковру,—
Мосты, бедняга, изучает…
Иду к Григорьеву… Вот он
Далек от спорта — франт бонтонный,
Но — ужас мой!— двойной нельсон
В трико Григорьев облаченный
На шее брата изучал.
Семья кругом давила «грифы»
… Обезумевши, я удрал
И проклял «Трои» все и мифы…
И, умирая от тоски,
Следя, как месяц плыл двурогий,
Я путь направил на Пески,
Где жил наш экзекутор строгий.
— Ну, вот,— он радостно вскричал,
Со мной готовый целоваться,—
А я почти весь день скучал,
Что не с кем мне тренироваться…
«В партер!» — он дико завопил,
Хвала и слава тур де тету,
И тем же мигом прилепил
Меня к холодному паркету…
Потом, задавши «макарон»
И прохрипев: «Все для идеи»,
Меня встряхнул солидно он
И занялся массажем шеи…
Он был своим искусством горд,
Но я до дому — дай бог ноги!
Я проклял греков, проклял спорт,
Гантели, штанги и бульдоги…
Однако смех фельетонистов не мог остановить победоносного шествия культа силы. И на то были свои причины. Россия, страна крестьянская, выходила на путь капиталистического развития с его огромным бюрократическим аппаратом, с чудовищно расплодившимися конторами, банками и другими учреждениями. Множество людей было оторвано от привычного сельского быта, от повседневной работы, требующей физических усилий. Между тем по складу своему, по настроениям и склонностям они по-прежнему тяготели к ТРУДУ, в котором сила имела первостепенное, если не решающее значение. Вчерашним пахарям и лесорубам не сиделось в душных конторских комнатушках. И как реакция, вспыхнуло повальное увлечение силовыми упражнениями.
Увлечение это подогревалось и иными причинами. Если интеллигенция видела в нем возврат к «золотому веку» античности, то беднейшие слои населения рассматривали спорт с точки зрения практической По деревням ходили легенды о крестьянских парнях, ставших мировыми чемпионами, вернувшихся в родные села «с большими деньгами», на которые можно и корову купить, и хозяйство поправить. Наивные эти истории гнали деревенских юношей на цирковые подмостки, где они становились добычей прожженных дельцов. Мало, очень мало кто из богатырей возвращался в родной дом — опутанные контрактами, они до последних дней, до «выхода в тираж», добывали деньги для своих хозяев. И все-таки новые и новые русские Геркулесы шли на цирковые арены: надежда выгодно продать единственное свое достояние, единственное, что выделило их среди других — физическую силу,— была слишком привлекательна.
Всего этого, конечно, не знал Шура, листавший книжки и журналы а комнате Клима Ивановича. Перед его глазами мелькали медали и жетоны, победные призы и кубки силачей.
Любимым его героем стал Евгений Сандов. Этот атлет в те годы, как, впрочем, и много лет спустя, волновал воображение тысяч людей. Изустные и опубликованные рассказы о его удивительно красивой силе составили целую литературу — основу атлетизма- И до сих пор о Сандове спорят, на него нападают, им восхищаются так, будто речь идет о нашем современнике, будто и не было в октябре 1925 года роковой автомобильной катастрофы, погубившей замечательного спортсмена.
Мальчик в далекой заволжской деревеньке боготворил Сандова. Затаив дыхание, следил он за спортивной биографией своего любимца.
Болезненный студент-медик страстно увлечен анатомией. Он решает стать профессиональным борцом, хочет применить свои знания не столько для лечения, сколько для совершенствования человеческого тела «Вы можете быть лучше, сильнее и красивее»,— сказал Сандов людям. И доказал это всей своей жизнью.
Одна за другой — сенсационные победы на ковре. Сенсационные, потому что публика в то время привыкла к атлетам гигантского веса — по полтораста и более килограммов.
Сандов был иным. Средний рост, вес, немного превышающий восемьдесят килограммов, казалось, не оставляли ему никаких шансов на успех в поединках с циклопами, чьи тела напоминали неуклюжие несгораемые шкафы. За Саидовым признавали изящество поз, красоту телосложения. И только.
Но этот атлет умел не только позировать — он побил мировой рекорд в жиме одной рукой; стоя на носовом платке с полуторапудовыми гантелями в руках, он делал сальто назад и точно «приземлялся» на носовой платок; Сандов рисковал бороться даже со львом.
Книга Сандова «Строительство тела» стала для Шуры тем же, что для верующего — библия. Казалось бы, непреодолимая пропасть легла между мировым чемпионом и мальчонкой из глухой деревушки, затерянной в бескрайних просторах России. Но Шура думал иначе. Он решил не только учиться у Сандова, но и стать рядом с ним.
И разгорелся невидимый поединок.
Шура теперь начинал свой день с гимнастики и пробежки. Каждую свободную минуту он проводил на заднем дворе господского дома, где соорудил своеобразный манеж с трапецией, самодельными каменными гирями, подкидной доской и другими снарядами. Мальчик чувствовал, как крепнет, наливается силой его тело.
А Сандов… Сандов поехал в Америку. Там его добровольно обследовал один из врачей. Атлет попросил служителя Эскулапа встать одной ногой ему на ладонь. Затем Сандов поднял доктора на вытянутой руке и поставил его на стол.
Шура, прочитав эту историю, духом не пал. Кроме книги Сандова он успел уже познакомиться с работами русских атлетов Анохина, Дмитриева-Моро и других. Упрямый подросток совершенствует свой манеж — сооружает два турника для «перелетов» с одной перекладины на другую, мастерит из камней и палок все более тяжелые штанги. И, как награда за упорный труд, приходят первые успехи: Шуре удалось «прокрутить солнце» на перекладине, подтянуться на одной руке, поймать камень, брошенный с подкидной доски.
Последним трюком он особенно гордился. Выглядело это так. Поперек большого бревна укладывали доску. На одном ее конце — полупудовый булыжник. На другой, свободный конец прыгал Клим Иванович — верный друг и помощник Шуры во всех спортивных делах. Камень взлетал, и маленький Засс ловил его на лету.
Смотрел на эти упражнения старый конюх Григорий — единственный человек, разделявший привязанность двух друзей к цирковым номерам,— и неодобрительно качал головой: «Разобьете вы себе лбы, честно говорю — покалечитесь». Не раз и вправду камень срывался, не раз пролетал в миллиметре от Шуриной головы. А однажды и вовсе накликал беду старый солдат — не удержал Шура каменный снаряд, упал, как подкошенный, с поломанной ключицей. Месяц ходил с рукой на перевязи. А потом начал все сначала. И не зря — через много лет на цирковых аренах многих городов мира Александр Засс будет удивлять публику двумя «смертельными» номерами. Сначала он поймает 90-килограммовое ядро, выпущенное специальной пушкой, а затем еще более усложнит номер, назвав его «человек- снаряд»: партнерша атлета будет вылетать из жерла огромного орудия и, пролетев через весь манеж, окажется в «железных» руках Самсона.
Но это все еще будет, будет… А пока мальчишка заочно состязается с мировым чемпионом. Силы не равны — у чемпиона специальные снаряды, тренеры, врачи, опыт, знания. У Шуры Засса — неуклюжие самодельные штанги, кривые турники да болезненный Клим Иванович — и тренер, и напарник. Но мальчишка упрям, очень упрям.
Вскоре дошла до будущего Самсона новая весть о его кумире. Сандов организовал в Лондоне первый конкурс атлетического сложения. Парад богатырей принимали известнейшие в Англии люди и среди них — популярный писатель Артур Конан Дойль. Зрелище пользовалось большим успехом.
Ну что ж, парад так парад. И Шура решился на предприятие рискованнейшее — добраться до Саранска, а там вызвать на соревнование уж если не Сандова, то по крайней мере местного силача Ваню Пуда Ведь Ваня сам предлагал любому желающему согнуть железный прут, даже десять рублей обещал удачнику. Никто этого сделать не смог. А он сможет. Он — Александр Засс — не уступит Ивану Пуду. И ему будет аплодировать публика. Как Сандову в далеком туманном Лондоне.
Никого не посвятив в свои планы, Шура стал готовиться к выступлению. Подходящего железного прута не нашлось — пришлось заменить его толстыми ветвями тополя, который рос у дороги при въезде на усадьбу. Теперь, по-прежнему проводя много времени вместе с Климом Ивановичем в тренировках на самодельном манеже, маленький соперник Сандова по вечерам потихоньку убегал к одинокому дереву. По-обезьяньи забравшись к самой его вершине, Шура старался руками покруче изогнуть неподатливые толстые ветви степного великана. Такие упражнения требовали не только силы, но и ловкости, смелости, умения удерживать равновесие. Все это пригодится позже. А пока — упрямая зеленая крона, мозоли на детских ладошках, ссадины на коленях…
Наконец Шура решил, что он готов к выступлению. Почему к нему пришло такое твердое убеждение в своих богатырских возможностях именно в то время, он никогда в будущем объяснить не мог. Видимо, психологический сдвиг стал необратимым — отдав столько сил тренировке, мальчик не мог позволить себе даже подумать о возможной неудаче. Да и в самом деле: разве не подчинился ему тяжелый летающий булыжник, разве не научился он крутить «солнце» на самодельном турнике, разве, наконец, не покорил он неподдающиеся ветви степного дерева? Все это было. Все это говорило о силе, его силе, силе Александра Засса, готового вступить в единоборство с Ваней Пудом. Пока с Пудом. А там и с Сандовым, и со всеми силачами мира…
Вышел Шура пораньше — пятнадцать верст путь не близкий. Никому в имении он, естественно, не сказал ни слова — ни родным, ни Климу Ивановичу, ни дяде Грише: слава должна была опередить его возвращение и поразить всех не только самим фактом героической победы, но и ее неожиданностью. Мальчик готовил сюрприз.
Он успел к дневному представлению. Купив самый дешевый билет на галерку, Шура с замиранием сердца следил за акробатами, за наездницей-девочкой, своей ровесницей, за уморительным клоуном.
А когда вместо клоуна на арену вышел иллюзионист, к восхищению стало примешиваться чувство изумления и даже боязни: а вдруг этот человек с странным, неулыбающимся лицом накроет его, Шуру Засса, своим звездным плащом и превратит в кролика? Ведь он же только что проделывал такие фокусы.
Иллюзиониста сменили дрессированные собачки, а затем под гром оркестра на манеже появился Иван Пуд.
Шура гак и впился в него глазами. Огромный, неуклюжий человек совершенно преображался, выполняя силовые упражнения. Когда он подбрасывал вверх наполненную водой бочку, пробивал кулаком толстенную доску, рвал стальные цепи,— его руки проделывали все это так быстро, что временами глаз не успевал следить за их движением. Гром аплодисментов непрестанно громыхал в цирке.
Но вот наступила тишина Великан достал свой знаменитый железный прут и предложил любому желающему попытаться согнуть его. Шпрех- штальмейстер вынес на серебряном подносе десятирублевую бумажку и поставил поднос на барьер манежа: тот, кому в этой силовой игре будет сопутствовать удача, получит деньги вместе с подносом — и, заметим, деньги по тем временам немалые.
Цирк замер. Мастеровые в партере подталкивали друг друга — поди, мол, попробуй. И вдруг с самого верха, с галерки, раздался детский голос:
— Я попробую!
По рядам прокатился смешок. Однако шпрек поднял руку и широким жестом пригласил мальчика на арену.
Зал загудел. Ваня Пуд что-то шептал своему ассистенту. А Шура тем временем пробирался по рядам вниз.
Когда он вышел на арену, цирк грохнул хохотом. И было от чего. Рядом с исполинской фигурой Ивана Пуда тоненький двенадцатилетний мальчик с твердо сжатым ртом и стиснутыми кулаками казался очень, очень забавным.
Штальмейстер поговорил с ассистентом Пуда, потом с самим Пудом и, успокоив поднятой рукой зал, произнес;
— Дамы и господа! Хотя нашему прославленному богатырю Ивану Пуду и неприлично принимать вызов от столь неравного соперника, однако он вынужден согласиться на это соревнование, поскольку у взрослых посетителей нашего представления, видно, коленки совсем слабы, слабее, чем у этого мальчонки.
Шум поднялся невообразимый. Со всех концов цирка к арене стали проталкиваться возмущенные, подзадориваемые соседями и соседками мужчины. Намерения их были не совсем ясны: вполне можно было допустить, что их влечет на манеж не стремление померяться силой с Пудом, но желание продемонстрировать свои физические возможности на физиономии штальмейстера.
Назревал скандал. Казалось, про маленького Засса все забыли. Однако штальмейстер не растерялся. Он объявил, что Пуд готов допустить всех желающих к соревнованию, но при одном условии, В зале вновь воцарилась тишина.
— Наш прославленный богатырь готов соревноваться со всеми желающими,— продолжал штальмейстер.— Однако, в виду большого наплыва соревнователей, дирекция цирка сочла возможным допустить к состязанию лишь публику солидную. А именно: Ваня Пуд станет соревноваться лишь с теми противниками, которые сумеют ответить на его вызов не только силой, а и деньгами — то есть залогом в десять рублей. Делаем мы это для того, чтобы привлечь к арене людей серьезных и не отвлекать почтеннейших зрителей безобразным видом немощных попыток разных недолгодумающих господ.
Ход был безошибочный. Желающие соревноваться стали вытаскивать кошельки, занимать недостающие суммы у соседей и знакомых. Навряд ли кто-то из них надеялся согнуть прут и тем самым вернуть залог. Наверное, многие понимали, что их червонцы невозвратным ручьем потекут в карман хозяина цирка. Но ведь отказаться-то было совестно. Отказаться — значило спасовать не только перед силачом Пудом, но и перед его добровольным, первоохогным противником, этим загорелым до черноты скуластым чертенком. Позор! Как можно!
На это и рассчитывал штальмейстер. Когда внесенные залоги солидной кучкой разместились на том же самом серебряном подносе, он раскланялся со зрителями и поднял руку, чтобы дать сигнал оркестру.
Но тут взгляд его упал на Шуру. В суматохе штальмейстер совсем забыл об этом маленьком виновнике чуть было не вспыхнувшего скандала. Теперь мальчик явно мешал. Если допустить ребенка к соревнованиям без залога — может рухнуть вся авантюра. Денег же у паренька явно не было.
Штальмейстер попытался незаметно, потихоньку спровадить Шуру с арены. Шепотом пообещал рубль, если он исчезнет быстро и без скандала. Но не тут-то было.
Этот человек в потертом фраке не знал, с кем имеет дело. Не знал, что перед ним — великий будущий победитель самого Сандова,— иначе Шура о себе уже давно не думал. Именно так. Будущий победитель Сандова — не больше и не меньше. Мальчишка гордо выпятил грудь и крикнул:
— Нет! Хочу соревноваться!
Голос его был тонок, но зрители все-таки услышали.
— Пусть соревнуется без залога, допусти его!— заорал какой-то бородач в партере.
— Давай, парень! Давай!. — кричали ложи.
— Желаем мальчишку!..— отозвалась галерка.
Делать было нечего. Штальмейстер взмахнул рукой, заиграл оркестрик. Служитель в униформе поднес Шуре стальной прут.
Он был тоньше тополиных ветвей. Только почему он так жжет ладони, почему так страшно ноет колено, о которое Шура упер середину прута, почему такой тяжелый гул в ушах… Еще чуть- чуть, и поддастся эта проклятая железяка… Ну, сгибайся же!
И тут Шура услышал свистки, топанье ног, хохот. Симпатии зала сменились безудержными злыми насмешками:
— Брось, пацан, пойди за мамкину юбку подержись!— грохотала галерка.
Все было кончено. Провал. Позор.
Но произошло совсем неожиданное. Перешагнув через три кресла и через невысокий барьер манежа, рядом с Шурой очутился тот самый бородач, который первым начал кричать: «Допусти его!» Дорогой костюм, казалось, вот- вот лопнет на его могучих плечах. В руке — трость с золотым набалдашником. Во рту — сигара.
Аккуратно положив трость на барьер, бородач взял у Шуры железный прут и внимательно его осмотрел. Зрители притихли, с нетерпением ожидая, что же новое сообщит им этот представительный господин.
А бородач продолжал рассматривать прут. И лишь когда с галерки раздался крик: «Эй, ты там! В чем дело-то, чо глазеешь!»,— он заговорил медленно, почти не повышая голос.
— Дамы и господа!—зазвучал над ареной его несильный, но звонкий бас.— Мальчик согнул прут. Извольте убедиться.
Он взял стальной стержень за оба конца и поднял над головой. Действительно, изгиб был. Небольшой, но явственно видный изгиб на знаменитом стальном пруте Вани Пуда.
Тут началось нечто невообразимое. Казалось, люди готовы были разнести зал. Аплодисменты, топот, свист, треск скамеек и кресел. Шура снова был героем толпы. Еще бы: ведь ему, подростку, удалось сделать то, что было не по силам этим взрослым людям, разгоряченным ярмарочными торжищами, водкой и подзадориваниями соседей.
Напрасно потерявший всю свою солидность Ваня Пуд пытался перекричать эти сотни глоток и убедить взбудораженных посетителей балагана в том, что не мальчик согнул прут. «Это все он, он сделал! Покрутил, покрутил да и подогнул немного!» — вопил Ваня, тыкая пальцем в невозмутимо улыбающегося бородача. Но его никто не слушал. Человек, еще несколько минут назад бывший воплощением силы, кумиром ярмарки,— больше не существовал: не арене остался просто толстый, суетливый, потный да еще смешно выряженный в полосатое трико мужик.
Среди всей этой суматохи только штальмейстер, бородач и Шура сохраняли относительное спокойствие. Шура просто не знал, что делать. Руки вдруг как-то стали ему мешать, он то прятал их за спину, то глубоко засовывал в карманы, то скрещивал на груди, а потом опять тут же прятал за спину. Бородач безмятежно улыбался, опираясь на свою форсистую трость. А штапьмейстер, внимательно вглядываясь в бушующий зал, оценивал обстановку. И оценил ее правильно. Теперь, когда мальчик согнул прут, пусть согнул чуть-чуть, пусть даже сомнительно — он ли это сделал или ему помог удивительный бородач,— теперь количество желающих помериться силой с Ваней явно возрастет. Пуд побежден, и немало найдется людей, готовых показать свое превосходство над поверженным кумиром.
Придя к этому выводу, штальмейстер поднял руку и хорошо тренированным голосом прокричал:
— Господа, продолжаем! Желающие принять участие в состязании — прошу на арену!
Толпа стала затихать. Еще несколько человек, держа в руках червонцы залога, перелезли через барьер. Их было немного, меньше, чем думал штальмейстер. Но все-таки добыча. И легкая добыча.
Ассистент принес второй прут, в точности такой же, как первый…
Конца выступления наш герой не видел. Сжимая в руке деньги, он вышел из цирка вместе с бородачом, и их тут же проглотила, впитала в себя плотная, пестрая ярмарка. У какого-то павильона бородач остановился, положил Шуре руку на плечо:
— Ну, прощай Как-нибудь встретимся. Кучкин я, борец Не слыхал про такого?
Потом, чуть подумав, добавил:
— Прут-то я, действительно, немного того, подогнул. Ну, чтобы виднее было. Но ты — парень здоровый. Еще не то делать сможешь!— И бородач, добродушно хохотнув, исчез в базарной толкучке.
А Шура стоял растерянный, сгорая от злого стыда и от гордости одновременно. С одной стороны он, вроде бы, проиграл, но в то же время его похвалил, обнадежил этот большой и сильный человек, вдобавок профессиональный борец. Деньги, конечно, он заработал нечестно. Но ведь и штальмейстер тоже жук: знает, что никому из соревнующихся не удастся вернуть свой залог, вот и обирает простаков. А Сандов? О, Сандов — зто спортсмен, настоящий спортсмен, честный и гордый…
Шура бродил по ярмарке из одного ее конца в другой. А когда стемнело, снова оказался у дверей цирка.
Начиналось вечернее представление. В толпе у входа только и разговоров было, что о дневных событиях. О том, что какой-то мальчонка показал силу необыкновенную о том, как понесли простаки червонцы в залог хитрому шпрехштальмейстеру. О том, как никто потом не смог согнуть этот знаменитый Ванин прут, а Пуд восстановил свое имя сильнейшего человека. Суждения высказывались разные. Одни говорили, что мальчишка был удивительно силен, другие, — что это все хитрости циркачей: денежки, мол, у простого народа выманивают.
Шура забился в темный край галерки. Он боялся быть узнанным, он стыдился самого себя, он страшился наказания, которое неминуемо ждет его дома за самовольную отлучку. Но он не мог покинуть цирк.
Выступление прошло спокойно. Опять были и дрессированные собачки, и лошади, и клоуны, и фокусник. Только Ваня Пуд казался каким-то насупленным, сердитым. Штальмейстер уже не предлагал никому меряться с богатырем силой: проделав все, что положено, Ваня под редкие хлопки покинул манеж.
Представление окончилось. Люди стали расходиться по домам. И тут только Шура задумался: что же делать?
Он догадывался, что его уже начали искать, видел обеспокоенные лица отца и матери, Клима Ивановича, дяди Гриши. Крутой характер отца был хорошо известен всем соседям, и встреча с ним среди ночи ничего хорошего не сулила. Шура чувствовал себя глубоко несчастным.
И тут ему в голову пришла мысль: а что, если остаться в цирке?
Утро вечера мудренее, да и лучше ночь провести где-нибудь здесь, под скамейками, чем встретиться с городовым, который непременно схватит его на улице чужого города и посадит в участок как бродягу.
Однако скамейки были слишком узки, чтобы под ними спрятаться. А между тем зал быстро пустел, следом за толпой шли служители.
Ничего не придумав, Шура стал двигаться к выходу. И тут он заметил какие-то большие деревянные ящики. Подойдя к ним, мальчик остановился и огляделся. В цирке оставалось совсем немного народа, почти все огни были уже погашены. Убедившись, что за ним никто не следит, Шура скользнул за ящик…
Проснулся он от голода и сильной жажды. Пополз вдоль края тента, ища место, где можно было бы выбраться из балагана. В одном углу веревки были натянуты не очень туго. Шура приподнял брезент, и в глаза ему ударили лучи восходящего солнца. Несколько минут он стоял в растерянности: холодные сумерки утра преобразили такой привычный днем пейзаж.
Но нужно было что-то делать. Первая мысль — гнев отца. За отлучку без разрешения отец мог не только жестоко избить, но мог и со всем выгнать из дому.
Однако никакого иного выхода, кроме как отправиться домой с повинной, в голову не приходило. Мелькнула, правда, робкая надежда попроситься служить в цирк. Но все перипетии прошедших суток отогнали ее напрочь.
И наш герой зашагал к усадьбе. Шел кружным путем, через овраги и перелески — не хотел встретиться с кем-нибудь из знакомых. Саднили сбитые до крови ноги, нестерпимо хотелось есть. И спать. Хорошо еще, что удалось напиться из ручья…
Около полудня он толкнул дверь отчего дома. Его никто не встретил. На столе нашелся кусок хлеба и луковица. Съев это, Шура тут же, за столом, и заснул, уронив голову на руки.
Вскоре разбудил его старший брат. Беседа братьев была предельно краткой.
— Что случилось, где ты был всю ночь?
— В городе, в цирке. Куда ушел отец?
— Поехал в город, заявить в полицию. Ты его не встретил?
— Нет, я не шел дорогой.
— Худо тебе будет.
— Знаю.
Вскоре пришла мать с остальными детьми,— оказывается, вся семья с раннего утра ушла на поиски в окрестные овраги. Думали, случилось несчастье.
Шура отвечал на расспросы неохотно.
— Седлай лошадь и езжай в поле,— сказала мать.— Отец вернется, узнает, что ты работаешь,— авось смилостивится.
Но случилось иначе.
…Шура возвращался домой после тяжелого трудового дня, которому предшествовали сумбурные цирковые приключения и беспокойная ночь. Он падал с ног от усталости. И тут в дверях дома перед ним вырос отец. Старший Засс уже был, видимо, осведомлен о всех похождениях сына: кнут в руке не давал поводов для толкований его намерений. Позже, вспоминая этот эпизод своего детства, Александр Засс употребил английскую поговорку: «Можете радоваться, что вам не пришлось носить мои ботинки». Поговорка эта идентична русской: «Хорошо, что ты не побывал в его шкуре». А «шкура» Шуры в тот вечер, надо сказать, трещала по всем швам.
Потом отец втолкнул сына в чулан. Сырой земляной пол. Хлеб и вода.
Тюремный режим продолжался три дня. На четвертый день Шуре было объявлено, что он уезжает на год в дальнюю деревню подпаском. Отец договорился с управляющим об этой черной и неблагодарной работе для своего младшего сына с целями чисто педагогическими: самоволие должно быть жестоко наказано.
В «изгнании»
И Шура уехал. Обнялся с Климом Ивановичем, с дядей Гришей, бросил на дно брички две самодельные штанги и, как писали тогда в романах, отправился навстречу своей судьбе.
Судьба эта оказалась не слишком милостивой к подростку. В далекой деревне он должен был помогать пастухам пасти огромное стадо — двести верблюдов, почти четыреста коров и больше трехсот лошадей. Такая работа и для мужчины тяжела, не то что для двенадцатилетнего мальчугана. С раннего утра до поздней ночи в седле, с раннего утра до поздней ночи под жгучим солнцем. Следить, чтобы животные не дрались. Следить, чтобы не разбредались. Следить, чтобы не залезали в чужие владения. Утомительный, однообразный труд.
Но самое тяжелое — Шура лишился Клима Ивановича, лишился книг и журналов. Очень не хватало ему и ворчливой мудрости старого Григория. С пастухами в новой своей роли он, как говорится, не ужился. Эти люди без церемоний, не щадя самолюбия мальчика, всячески издевались над его злоключениями, насмешничали, обсуждая Шурину привязанность к цирку.
Выручали Шуру тренировки. Сначала, правда, сил едва хватало, чтобы после работы добраться до постели Но потом все чаще и чаще удавалось выкроить часок-другой для занятий с самодельными гирями. Снова начал Шура тренироваться с толстыми зелеными ветвями деревьев — пытался гнуть их одними руками, без упора. Добавил и новые упражнения — стал перетаскивать большие камни, удерживая их только пальцами рук, совершал дальние пробежки с теленком на плечах.
Здесь, в «изгнании», он научился отлично ездить верхом, отлично стрелять. Не раз в течение долгой зимы приходилось ему отбиваться от волков. Словом, ссылка для будущего Самсона проходила не бесплодно.
Зима сменилась весной, весна — летом. Подошла и осень, а вместе с ней — конец наказания. Однажды за Шурой приехала бричка, и он вернулся домой, где ждало его совершенно неожиданное.
Стальной галстук
В деревне Волчановке, недалеко от Саранска, жил в то время очень сильный человек — крестьянин по фамилии Петров. О нем ходили легенды. Говорили, будто однажды он зашел в соседнюю деревню в кузню и заказал подкову. Когда кузнец обернулся к горну, чтобы достать заготовку, Петров поднял тяжелейшую наковальню и незаметно спрятал ее под полой своего тулупа. Удивленный кузнец бросился искать пропажу: «Вот же только сию минуту тут стояла наковальня, не черт же ее унес, в самом деле!». А Петров с самым невинным выражением лица стоял, как ни в чем не бывало, и удерживал под полой огромную тяжесть.
Что было правдой, а что сказкой в этой истории — сказать трудно. Но Петрова считали самым сильным человеком в округе. А со временем он и сам в это поверил.
Неудержимо хвастался богатырь своей силой. На том и поспорили они однажды с Зассом-отцом: тот объявил Петрову, что готов поставить лошадь, если его сын, Александр, будущей весной не сделает всего, что умеет делать Петров. Надо сказать, что до отца-Засса доходили слухи о занятиях сына, и спор этот имел под собой основу довольно прочную.
Ударили по рукам. Поэтому-то, когда Шура вернулся в родной дом, отец встретил его очень ласково, обещал освободить от всякой крестьянской работы на целую зиму: «Будешь только ходить в приходскую школу и тренироваться». Спросил даже, какие снаряды нужны сыну для упражнений, чтобы побить весной богатыря Петрова.
Шуру такой оборот дела удивил и обрадовал. Еще бы! Отец не только поверил в него, но и готов помочь ему стать самым сильным человеком в округе. Он попросил отца купить настоящие гантели, гири, заказать кузнецу стальные пруты и цепи. Вместе с Климом Ивановичем Шура внимательно проштудировал системы развития силы, которые предлагали своим ученикам признанные авторитеты. Всю зиму шли напряженнейшие занятия.
И вот настал первый день масленицы, день схватки Александра Засса и Дмитрия Петрова.
Поглядеть на диковинное зрелище собрались жители ближайших деревень. Принаряженный Клим Иванович единогласно был избран судьей состязания. Однорукий Григорий помогал Шуре.
Петров вышел в круг уверенно, окинул своего противника презрительным взглядом — щупл да молод — и начал первое упражнение. Металлический прут длиною полметра и толщиною сантиметра в полтора он согнул чуть не в колесо.
Шура то же самое легко повторил.
Затем настала очередь длинного железного прута, который был вдвое толще первого. Петров согнул его вокруг своего тела и снова разогнул. Этот трюк дался Шуре с трудом. Он наново пережил свое неудачное выступление полтора года назад, когда пытался одолеть Пуда. Опять не поддавался проклятый прут, хоть тресни. Но Шура не отступал. Под ногтями у него появилась кровь, в глазах потемнело. И все-таки… все-таки он до- гнул это железо, снова повторил то, что сделал Петров.
Теперь в круг вынесли специальные подставки. Соревнующиеся встали на них. На равном расстоянии от опор был положен камень, обвязанный толстой проволокой. Его следовало оторвать от земли, уцепившись за проволоку одной рукой.
Первый начал Петров. Мертвой хваткой впились его пальцы в проволоку, и камень взлетел ввысь. Шура повторил.
Единодушный вздох удивления пронесся над толпой. Зрители дружно аплодировали молодому силачу.
И тут он преподнес сюрприз своему противнику.
— Ну, в теперь попробуй сделать то, что сделаю я,— сказал Александр, беря в руки толстую стальную цепь.
Петров следил за ним исподлобья.
А Александр свернул цепь и резко дернул. Одно звено сломалось.
Его противник был явно озабочен, взял цепь, с сомнением повертел ее и бросил наземь.
— Победил Александр Засс!— ликующе прокричал Клим Иванович и обнял Шуру.
— Стой!—внезапно сказал Петров.— Я еще не побежден. Я хочу помериться не только силой, но и храбростью. Пусть он сделает то, что я покажу.
Шура насторожился.
Клим Иванович объявил, что по условиям соревнования Засс победил. Толпа ответила согласным гулом. Но Шура решил иначе. Он шагнул вперед и протянул Петрову руку.
— Давай, показывай, что еще можешь!
И тогда-то появилась эта страшная, усеянная острыми зубьями железная полоса. Петров немного согнул ее вокруг своей шеи. По его плечам и рукам потекла кровь. Затем он согнул полосу больше и наконец завязал узлом, похожим на галстук. Обливаясь кровью, поддерживаемый криками односельчан, он немного отдохнул с этим железным галстуком на шее, а затем без видимых усилий развязал узел.
— Вот теперь я жду Засса,— прохрипел Петров.— Если он развяжет галстук, какой я ему завяжу,— что ж, его победа!
Отказаться было невозможно. Петров велел Шуре стать на колени, а сам стал закручивать полосу вокруг его шеи Стянул так, что противник еле дышал. А напоследок повернул узел- «галстук» — на спину.
Кровь теплыми вязкими струйками побежала по пальцам Шуры, когда он попытался повернуть
узел со спины на грудь. Дыхание перехватывало. Первая попытка — неудача. Дышать совсем нечем. Еще попытка. Осталось чуть-чуть… Шура повернул узел вперед, а потом, почти уже теряя сознание, развязал его.
Победа была полной. Победителя обнимал Клим Иванович, отец прижал его к груди и дружески хлопал по спине. Григорий приговаривал только: «Герой, чисто герой».
Изрезанный острым железом, Шура был счастлив. Победа, первая победа!
Дело или цирк?
Немногое изменилось в жизни Шуры после победы над Петровым. Правда, слух о его необыкновенном мужестве быстро распространился по окрестным деревням и селам. Стали его часто звать на всякие празднества и гулянки, где люди не прочь были померяться силою. Управляющий, показавший себя большим поклонником спорта, подарил на счастье золотую монету. А в остальном все осталось по-старому.
Так же рано утром выходил молодой чемпион в поле с другими батраками на нелегкую крестьянскую работу. До гулянок охоч не был — не нравилось, что они кончались часто пьянками и мордобитием При всей своей незаурядной силе Шура был человеком удивительно тихим, не драчливым. По-прежнему манили его успехи Сандова, по-прежнему старался он подражать своему божеству во всем — от спорта до знаменитого сандовского джентльменства. По-прежнему каждую свободную минуту Шура отдавал своему самодельному манежу.
Но время шло, и наступил период, которому суждено было изменить всю его жизнь.
Дело в том, что отец Шуры никак не хотел смириться с крестьянской долей для своего младшего сына. Мечтал он увидеть сына инженером. Ну, в если уж нельзя инженером — откуда деньги-то взять на ученье!— так хотя бы паровозным машинистом! В форменной фуражке, управляющим могучей машиной.
В те годы профессия паровозного машиниста была не только почетной и «хлебной», но и романтичной «Железный зверь» с длинным хвостом вагонов только-только еще осваивал бескрайние российские просторы сет. почтительное смятение в патриархальных крестьянских душах. Стальные рельсы казались в то время такими же загадочными и манящими, как кажутся нашему поколению трассы космических кораблей.
Словом, Иван Засс, не видевший в жизни ничего, кроме клочка земли да работы до седьмого пота, хотел чтобы сын стал повелителем «чугунки». Хотел — и точка.
Отец умел настоять на своем
В Оренбурге, по словам одного знающего земляка, в паровозном депо принимали подростков учиться на кочегара, а если повезет, то и на помощника машиниста. Шуру отправили в Оренбург
Город встретил тоскливым осенним небом и грязью — уже вторую неделю непрерывно шли дожди. Пасмурно было и на душе у нашего героя.
Не то, чтобы Засс-младший не разделял мнения Засса-старшего И дальние дороги, и мощные машины — это все здорово. Но цирк… Блестящий калейдоскоп номеров, сильные, ловкие люди, добродушные морды дрессированных лошадей — отказаться от этого было выше Шуриных сил. Ну, а если отказаться все-таки приходится, так почему бы не взглянуть на это великолепие еще хотя бы раз? Тем более, вот и афиша на стене вокзала: «Гастроли цирка Андишевского!!!»
Превосходно подумал Шура. В конце концов ведь вовсе не обязательно являться в депо тут же, немедленно по приезде. А цирк Андишевского— знаменитый цирк, совсем не то, что балаган в Саранске. Нечасто повезет его встретить.
Размышляя подобным образом, он не спеша двигался по адресу, указанному в афише. С небольшой дорожной котомкой за плечами он и перешагнул порог цирка: навряд ли кто из добрых прихожан с большим волнением перешагивал порог храма.
И снова представление захватило его, закружило, унесло ввысь, рассыпалось золотым каскадом.
Одно было плохо: слишком быстро кончилось это волшебство. Когда народ встал, чтобы освободить места для пришедших на вечернее представление, Шура, стремясь отдалить момент прощания со сказочным миром, нарочно задержался у дверей конюшни. Тут его и увидел директор манежа, лицо в цирке немаловажное. Решив, что мальчишка хочет бесплатно посмотреть вечернее выступление артистов, он схватил Шуру за рукав и поволок к выходу.
Обида, гнев, злость переполнили Шуру. Он рванул руку с такой силой, что директор манежа, не ожидавший столь яростного сопротивления, оказался на полу. На его крик прибежали служители. Однако Шура был уже во всеоружии: в руках у него был кошелек с деньгами, данными ему на дорогу и обустройство. Вид денег странно успокаивающе подействовал на директора манежа. Получив с Шуры плату за право сидеть в первом ряду партера, он счел инцидент исчерпанным и даже сам провел «почтенного посетителя» в зал.
Второе представление отличалось от первого — добавились выступления дрессированных собачек и силача. И велико же было удивление Шуры, когда в раскланивающемся перед публикой гиганте он узнал того самого бородача, который выручил его два года назад в Саранске. И фамилия была та же — Кучкин. Но в каком виде был старый знакомый! Обвисший живот, дряблые жилистые руки, дрожащие колени. С тяжелой одышкой Кучкин проделывал обычные трюки цирковых силачей. Чувствовалось, что он давно уже, выражаясь современным языком, вышел из формы.
После представления Шура бросился разыскивать давнего знакомца. Нашел он его в буфете, в компании каких-то странных растрепанных людей. Гигант держал в руке штоф водки и что- то несвязно кричал прямо в ухо совершенно пьяному господину в форменном сюртуке. Шуру Кучкин долго не мог узнать, а когда узнал — заплакал пьяными, бессильными слезами, уткнув голову ему в грудь. Потом вдруг выпрямился, одернул кургузый пиджачок и голосом совершенно трезвым объявил:
— Идем к хозяину, ты будешь служить у нас в цирке.
Хозяин цирка Андишевский оказался хрупким седеющим блондином с тонким, нервным лицом. Осмотрев Шуру с головы до ног, он похрустел длинными пальцами и спросил безразличным тоном:
— Хотите служить в цирке?
Шура от волнения ничего не мог сказать, только кивнул.
— Ну что ж, хорошо,— сказал Андишевский.— Вы можете поступить к нам чернорабочим. Будете выполнять любую, обратите внимание — любую работу, которая от вас потребуется. Жизнь вам покажется трудной, могу уверить, путь ваш не будет усыпан розами. Возможно, вы часто будете голодать, работать по многу часов в день. Подумайте хорошенько, прежде чем связать свою судьбу с цирком, прежде чем стать бродягой и артистом. А может быть, и только бродягой,— добавил хозяин цирка, улыбнувшись.— Вернуться с этого пути вы не сможете никогда. Не захотите.
Шура был поражен. Слова Андишевского поразительно точно совпадали со словами отца, когда гот накануне отъезда убеждал его держаться подальше от цирка, заняться делом серьезным.
Заметив замешательство Шуры, Андишевский внезапно переменил тон.
— Ну, что же ты задумался, парень? — сказал он, хлопая Шуру по плечу.
— Я остаюсь! — выпалил тот.
Цирк Андишевского гастролировал в Оренбурге долго. И хотя путь молодого циркача действительно не был усеян розами, хотя работать приходилось много, тем не менее Шура был счастлив. И особенно по тому, что кроме всякого рода «черного» труда — от уборки манежа до чистки животных — он еще помогал Кучкину во время выступлений.
Они подружились, несмотря на разницу в возрасте. Шура рассказал своему «крестному отцу» все: и про Сандова, и про Клима Ивановича, и про зверскую стальную полосу Петрова. Не утаил и историю с поездкой на учебу в депо. Кучкин очень привязался к Шуре, учил его разным премудростям цирковых силачей. Особенно старательно учил он своего молодого помощника балансировать тяжелыми предметами. Тогда большим успехом пользовался такой номер: на глазах публики заливался горя- чей водой и засыпался горящим углем огромный самовар. Затем, когда из-под крышки начинал валить пар, силач- жонглер водружал это кипящее сооружение себе на лоб и таким образом разгуливал по манежу. Номер требовал сочетания силы, ловкости и смелости. Трюк был смертельно опасен, но зато всегда собирал множество зрителей. Самому Кучкину он был уже непосилен — запои все чаще и чаще выбивали его из колеи. Он стал репетировать этот номер с Шурой.
За собой же Кучкин сохранил другой номер, менее эффектный, но зато безопасный и, главное, близкий сердцам крестьянских зрителей. Он ломал подковы. По десятку за вечер. Ломал на пари по две подковы, сложенных вместе. Словом, это был «король подков».
Однажды, когда дела цирка шли из рук вон плохо Андишевский приказал расклеить по городу новые афиши В них сообщалось, что он лично вручит кошелек с золотом тому, кто принесет в цирк подкову, которую знаменитый силач Кучкин сломать не сможет. Такие же афиши были разосланы по близлежащим деревням.
И началось столпотворение. За сто верст приезжали знаменитые купцы, чтобы попытать счастье, увезти золотой кошелек.
Сборы стали полными, настроение в труппе улучшилось, И тут Михаил Кучкин запил. Да гак, что еле-еле вышел на вечернее выступление.
Перед выходом обозленный хозяин объявил силачу свою волю: или он сегодня сломает положенное количество подков, или завтра получит расчет. Да так получит, что работы нигде не найдет.
Шура никогда не видел своего друга в таком состоянии. Огромного роста человечище стал похож на мяч, из которого выпустили воздух: руки бессильно повисли, Михаил стал как будто ниже ростом, плаксиво молил хозяина разрешить ему пропустить выступление. Но Андишевский был неумолим.
Кучкин вышел на манеж. Публика встретила его аплодисментами, приветственными криками. Особенно неистовствовал худенький, явно пьяный мужичонка в третьем ряду.
— Давай, давай! — кричал он Кучкину.— Выходи, выходи — ура! Вот ужо я тебе кой-чего приготовил! Видал такую подкову?—и мужичонка помахал над головой куском железа.— Мой кошель, мой! — кричал он, поддерживаемый залом.
Обладателей подков пригласили на манеж. Их было много — кроме крикливого мужика набралось еще человек тридцать. К ним вышел сам Андишевский и объявил, что нужно бросить жребий.
— Наш силач сломает только шесть подков, как он делает это каждый вечер,— закончил свою речь хозяин и пригласил претендентов к розыгрышу. Как нередко случается, владелец удивительной подковы в число шестерых удачников не попал. Возмущенный, он поднял крик, Кучкина величал не иначе, как трусом, а хозяина — жуликом. Во избежание скандала Андишевский объявил, что седьмая, именно эта, подкова тоже будет сломана. Цирк разразился аплодисментами.
И вот Кучкин начал свою богатырскую работу. Первой он взял подкову шумного мужичонки. Рывок, еще рывок! Неудача — гюдкова целехонька. Новые попытки — никакого результата, к вящему удивлению зала и к радости крестьянина. Замерли на арене и остальные шестеро претендентов: реальной стала надежда, что и их подковы не будут сломаны. А коли так, значит, и они получат вознаграждение.
Запахло скандалом. Нужно было спасать престиж цирка и хозяйские деньги. Сам Андишевский второй раз в этот вечер появился перед публикой. Безмятежно улыбнувшись, он объявил, что Кучкин сначала сломает все шесть подков, а потом уже эту, седьмую.
Кучкин понимал, чем грозит ему неудача. Пот градом катился с его тела, мышцы напряглись. Шура протянул ему подкову, первую из кучи сваленных на арене. Михаил ее легко разломил. Тут к нему вернулась былая уверенность и он уверенно сломал еще пять других. Шура только успевал подавать их. Настала очередь «за колдованной» подковы. Шура протянул ее Ми хайлу. Тот взял,,секунду повертел в руках, как бы примеряясь, и потом мощным рывком разорвал подкову на две половинки.
Ее хозяин опешил. Он внимательно осмотрел место излома, бросил обе половинки на манеж, махнул рукой и пошел к выходу под густо! шум зала.
Престиж цирка был спасен. Хозяйские денежки — тоже. После выступления Андишевски! обнял Михаила и подарил ему три золотых монеты. Однако тот от подарка отказался. Разыскал Шуру, он привел его к хозяину.
— Победил Засс, а не я,— прерывающимс голосом сказал Кучкин, еще не отдышавшийся после выступления.
Хозяин потребовал объяснений.
Запинаясь, с трудом выдавливая слова, Шур рассказал, что во время номера он незаметно подменил подкову. Знали об этом только он да Кучкин.
— А настоящая вот она, целая,— закончи Шура, протягивая подкову хозяину.
Андишевский рассмеялся. Внимателен осмотрев железо, он сказал, что Михаилу прост повезло: действительно, это было уникально кузнечное изделие.
— И не будь Засс таким расторопным, худ; бы нам всем пришлось,— раздумчиво сказа Андишевский.
Тремя золотыми монетами был награжден Засс. Это был его второй цирковой гонора) И снова он был получен путем нечестным.
Снова в его душе боролись отвращение жульничеству и любовь к цирку. Цирк оказала сильнее.
С тех пор Александр Засс стал цирковы; актером. Хозяин, в благодарность за оказанную услугу, дал ему собственный небольшой номер демонстрируя силу, Шура перебрасывал из рук в руку через голову здоровенный камень. По/ готовка «баланса с самоваром» шла успешно, это сулило шумный успех. Отцу он написал, что старательно учится и вкладывает в свое дел всю душу. Это была ложь. Но это было правдой: Александр Засс действительно вкладывал всю душу в тяжелую работу. Работу цирк.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ
