«…Милые зеленые горы!.. Когда мне делается грустно, я уношусь мыслью в родные зеленые горы; мне начинает казаться, что и небо там выше и яснее, и люди такие добрые, и сам я делаюсь лучше. Да, я опять хожу по этим горам, поднимаюсь на каменистые кручи, спускаюсь в глубокие лога, подолгу сижу около горных ключиков, дышу чудным горным воздухом, напоенным ароматами горных трав и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний лес…»
Ветер ли нашептывает эти слова или память извлекает из глубин то, что казалось позабытым; но только эти полные поэзии строки все звучат в ушах, пока серенькая «Волга», ныряя с увала на увал, уносит нас по лесистой дороге все дальше от Тагила — в Висим. Туда, на родину Мамина-Сибиряка, где, думается, должен побывать всякий, кому дорога отечественная культура и кто хочет полной мерой вкусить красу родимого края.
«Милые зеленые горы…»
Правда, горы не зеленые: на дворе не лето, октябрь, он обрядил их и в золото, и в пурпур,— но, право, от этого они стали только еще красивее, еще живописнее.
Вокруг истинно маминские места. Бойкие речки, зеркальца-озера, в которые смотрится лес, как и тогда, когда по этим местам мальчиком бродил будущий певец Урала. Старая насыпь — плотина, пробитая вешними водами; в развале — все еще не рухнувший, чудом противостоящий разрушительному напору времени сруб — подпорная стенка, сооружение старателей… Шульпиха. Сколько поколений золотоискателей трудилось здесь? Потом прошла драга. Она оставила аккуратно уложенные одна к одной грядки, галечные отвалы, напоминающие пироги на противне. Поселок Красный Урал, бывший Авроринский прииск; светлые корпуса на взгорье — завод «Урал», оборудующий для культурно-просветительных нужд маломестные автобусы «Уралец».
— Ну, где еще такая красота? Где еще такие истинно маминские, истинно уральские места?— оживленно оборачивается к нам наша спутница, Татьяна Константиновна Гуськова, заместитель директора Нижне-Тагильского краеведческого музея и зам. председателя городского отделения Общества охраны памятников истории и культуры. — Приезжают москвичи, просят показать «типичный Урал», А вот он, Урал, здесь! Только бы побережнее к нему относились…
Гуськова любит и знает Урал, она увлеченная поклонница творчества Дмитрия Наркисовича, писателя-земляка. Пешком исходила все эти места, знакомые ей чуть ли не до каждой горушки, каждого деревца, по-родному близкие и дорогие. И поэтому вполне понятно, что именно она — один из инициаторов и горячая сторонница идеи создания здесь заповедника маминской старины. Ей видятся восстановленные в первозданном виде домик, где родился писатель, трехоконная избушка-школча, где он учился, «показательные » хатенки «трех концов» села — хохлацкого, туляцкого и кержацкого… Сохраненные в неприкосновенности Окрестности, где он бродил мальчонкой и юношей, где черпал полными пригоршнями впечатления, осевшие в душе на всю жизнь и отложившиеся в десятках его произведений…
Ей видятся с толком проложенные заново охотничьи и старательские тропки за Сулемом, по которым он пробирался некогда то с «Емелей-охотником» на глухариный ток, то с бородатым старателем к его «хитному», запрятанному в тайге местечку, чтоб увидеть своими глазами, как «золото роют в горах»… Ей видится, что вот идешь, идешь по такой тропке, раздвигая плечом нависшие еловые лапы, и вдруг, глядь,— вашгердт, словно только «то оставленный спрятавшимся за лесину «хитником» промывальный ковш у запрудки… Неглубокая, пахнущая сыростью шахтенка, на дне которой будто и сейчас кто-то копошится… Балаганчик углежога с немудрящим хозяйством лесовика — лопотиной, котелком с деревянной ложкой, сенным ложем… А около — неназойливо, тактично «включенная в комплекс» — выписка из Мамина, относящаяся к этому месту или к этому предмету (как, кстати, сделано в Пушкинском заповеднике)… Видится ей, что приведены в порядок и охраняются и другие ближние к Висиму места, связанные с жизнью и творчеством Мамина-Сибиряка: и Черноисточинский пруд, и «Ушковская канава», и поселок Усть-Утка, где, говорят, сохранился еще дом сплавщика Савоськи, запечатленного в очерке «Бойцы»…
За этим, собственно, мы и едем сюда — чтоб поглядеть и убедиться в том, что возможно или невозможно, что и кто здесь «за» и «против»,
* * *
Выезду в Висим предшествовал разговор в Нижнем Тагиле, в Пригородном райсовете. Нам хотелось знать точку зрения местной власти. Алексей Павлович Ульянов, председатель Пригородного райсовета, с готовностью отложил в сторону очередные дела; его заместитель Виктор Федорович Бородин тоже принял участие в беседе. Они извлекли из ящика стола карты — одну, другую и, разложив, стали показывать по ним: где находился прежде заповедник, каковы были его границы и насколько — если его восстановить — он затрагивает интересы лесозаготовительного ведомства (пожалуй, главное препятствие в этом вопросе).
Да, заповедник уже был. К сожалению, он просуществовал недолго. Сперва его урезали, а вскоре прикрыли совсем. (Земли, что ли, нам не хватает, просто диву даешься иной раз!) А между тем, как правильно отмечала не раз в своих докладных и научных записках бывшая сотрудница Висимского заповедника и еще один его энтузиаст, ботаник Н. М. Грюнер, заповедник здесь был очень необходим.
В прошлом изучение Среднего Урала шло в основном по линии поисков полезных ископаемых, а все прочие слагаемые природы края — животный и растительный мир, гидрогеология и многое другое — оставались без серьезного внимания; тогда как Урал, подчеркивали Грюнер и другие, представляет здесь особый интерес. Здесь понижение горной цепи, как бы грандиозные «ворота», соединяющие Европу и Азию, что служит «путем проникновения с запада на восток и с востока на запад видов животных и растений, для которых высокие горные хребты в других местах представляют непреодолимую преграду»— как пишет Грюнер. И ландшафт сохранил много «специфических черт древней горной страны», леса раскиданы на мелких каменистых («скелетных») почвах, проявляя подчас поразительную способность к живучести, под их пологом можно найти немало растений, оставшихся от ледникового периода. Из них можно назвать орхидею Калипсо, «изящное растение с тонким ароматом». Здесь, в районе горы Старик-Камень, водились в прошлом северные олени, до самого недавнего времени было много косуль (их погубила снежная зима 1946 года, восстановить поголовье — задача охотоведов и звероводов). По главному хребту проходит тропа очень выносливой, приспособленной к местным суровым условиям и так же охраняемой ныне уральской горно-таежной пчелы. Тайга темнохвойная, еловопихтовая (с островками ильма, что так же представляет немалый научный интерес), в ней не редкость встретить медведя, лося, рысь, появляются и волки.
К несчастью, заповеднику не повезло с самого начала. Многие интересные в научном отношении участки в него не были включены, и, наоборот, попали такие, природа которых уже была нарушена. Это дало повод недругам заповедника говорить о его малой ценности и попезности. Так получилось, что заповедник — единственный на Среднем Урале!— был вскоре ликвидирован, леса его стали вырубаться. Он просуществовал всего шесть лет: организовали его по инициативе Уральского университета в 1946 году, закрыли в 1951-м.
Впрочем, были и такие, роковые для многих заповедников годы, когда ликвидировали добрую половину их по стране — пятьдесят или шестьдесят заповедников. Теперь восстанавливают.
— Как же будет обстоять с Висимским?
— Надо делать,— решительно произносит Ульянов.— Мы не против. Больше будет порядка в лесах. Зверье оживет…
— А что мешает?
— Да ничего не мешает,— тем же недопускающим двойственных толкований тоном отвечает Ульянов.— Ну, правда, там сырьевая база Висимо-Уткинского леспромхоза. Он рубит на территории заповедника, уже перебазируется на север. Частично уже ушли. Ну,— председательский палец опять двинулся по карте,— захватывает еще кварталов десяток-полтора на территории заповедника… если в прежних границах… У Коуровского леспромхоза тоже придется изъять некоторые кварталы. Ну, и все. Пашен, больших массивов, нет; покосы, правда, есть, жители по берегам речек траву косят. Да это ерунда…
— А дунитовый рудник?— вставляю я, припомнив возражение, услышанное в одном из учреждений Свердловска.— Он же ведет там добычу камня, нужного для производства огнеупоров…
— Он не помешает.
— Нам говорили, что если прекратятся лесозаготовки в этом районе, население останется без работы. Называли цифру: пять тысяч человек…
— Пять тысяч! — с ехидцей восклицает Ульянов. На лице Бородина тоже появляется насмешливая улыбка.— Да там всех жителей-то не будет пяти тысяч. Из них девятьсот человек пенсионеры…
Совсем хорошо! Значит, отпадает и это препятствие. А оно, правду сказать, смущало больше всего.
Наши собеседники разговорились. Они оживились и делятся своими планами, желаниями, которые, очевидно, вынашивали уже давно. У каждого районного руководителя есть свои «местнопатриотические» мечты, а тут подвертывается прекрасная возможность.
— Да, если заповедник открыть, знаете, сколько народу поедет? Туристы едут уже сейчас. Тысячи людей в год. Будете в Висиме — справьтесь, там вам покажут книгу записей. Построить мотель, протянуть дорогу хорошую… Возить туристов, показывать… Уголок старого Урала!.. Пансионат построить. Ходи и смотри, наслаждайся. У заводе «Урал» есть Белая гора, где проходят массовые горнолыжные соревнования. Там — пансионат для спортсменов. Туда же туристы… Дорога вчерне дотянута до Черноисточинска, в проекте — дотянуть до Висима. К семидесятому году будет асфальтированная. Пустить автобусное движение. Сейчас узкоколейка: от Тагила — сорок километров — три часа. Неудобно. Хоть сама узкоколейка тоже память прошлого. Ее, кстати, можно приспособить в основном для экскурсионных нужд… Поселок Висим не из числа перспективных, открытия никаких крупных производств не предвидится. Был Висимский район, он вошел в Нижне-Тагильский пригородный, укрупняли да сливали, а Висим захирел. Хорошего клуба нет. Имеющийся не в счет: каменный шестигранник бывшей церкви. Деревушка Первомайская уже умирает. А это вдохнет жизнь, появятся новые занятия, население без дела не останется. Наоборот! Конечно, надо сделать много. Нужна пекарня. Реконструкция плотины (едва дышит, каждую весну боимся, что снесет). Восстановить, как была прежде. Если не будет плотины, утратится весь вид.
Разговор продолжался в том же духе еще некоторое время.
Да, видать, все это не безразлично им; так и должно быть.
Подводим итоги — к чему же мы пришли? Заповедник составит очень малую долю площади района, и нелепо заявлять, что он в чем-то может стать помехой и обузой.
С чего же начинать? «С какого краю»?
— Надо,— завершая беседу, подытожил Ульянов,— чтоб ученые дали нам свои рекомендации, сказали точно, каким должен быть заповедник, составили смету, указали границы, площадь, а мы примем решение на исполкоме…
А что скажут насчет этого на месте, в самом Висиме?
До Красного Урала с нами ехал третий секретарь Пригородного райкома партии Валерий Васильевич Трухин. Поинтересовались, как смотрит он. Решительно тряхнул головой: «Надо, надо. Пока все не вырубили!» — «А что, уже сильно очистили?» — «Голо, зверям уже негде жить… Лесовозобновление, правда, на вырубленной площади сильно сделано. Да ведь это уже не то!»
Такой же разговор произошел у нас и со вторым секретарем райкома, Василием Алексеевичем Кочусовым. В прошлом Кочусов лет шесть, или даже больше, был председателем райисполкома в Висиме, и он очень заинтересованно отнесся к нашему приезду.
— Мы занимались заповедником много лет,— сказал он.— Надо устраивать его. Какой разговор!
Что ж, значит полное единодушие. Остается добавить, что УФАН, в лице своей комиссии по охране природы, возглавляемой ректором университета профессором Б. П. Колесниковым, также давно высказался за организацию заповедника. Поддерживают создание его и Общество охраны природы, Уральский университет. Ходатайствует большая группа ученых Москвы. За организацию заповедника высказался маршал Советского Союза Филипп Иванович Голиков, уроженец Урала, а также многие другие видные люди, ученые, историки, краеведы и вообще все природолюбы.
* * *
Дорога вверх-вниз, вверх-вниз и все лесом, лесом. Пашня появилась только перед Висимом. Драга прошла, даже дважды, и в самом Висиме — искалечено русло реки Утки. Мелькнул памятник Мамину на перекрестке — большая голова в шапке, знакомая по традиционным портретам, на сером гранитном постаменте, на скрещении улиц (мне он показался стоящим как-то сиротливо и неуютно, на вытоптанном месте, без единого цветочка), и мы у дома, где родился писатель.
Дом на пять окон, обшитый тесом, большой, просторный, под железной крышей, с крылечком. На стене мемориальная доска:
В ЭТОМ ДОМЕ,
С 1852 ПО 1872 г.
В ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ
ЖИЛ ПИСАТЕЛЬ
Д. Н. МАМИН-СИБИРЯК
Сейчас здесь библиотека, о чем тоже сообщает табличка у входа. Рядом другой дом, на три подслеповатых оконца, совсем маленький, какой-то игрушечный, кубиком, кажется, вросший в землю, с деревянной кровлей, которая уже давно ждет ремонта. И так же мраморная доска:
ЗДЕСЬ УЧИЛСЯ
В 1860-63 ГГ.
ПИСАТЕЛЬ
Д. Н. МАМИН-СИГИРЯК
Тут помещалась заводская школа, где преподавал отец будущего писателя. Туда первое время ходил и юный Дмитрий Мамин, позднее прибавивший к своей фамилии «Сибиряк». Оба здания — памятники истории, на государственном учете.
Нас встретила заведующая библиотекой Валерия Гавриловна Широкова, крупная, приветливая женщина в синей вязаной кофте. Хозяин дома — библиотека, книгами занята как раз половина; во второй половине — музей. Библиотека — это хорошо, это до некоторой степени даже символично, но…
Говорить много не пришлось: прибыла экскурсия, группа молодежи из Тагила, и Валерия Гавриловна, извинившись, метнулась к ней, однако вскоре вернулась — показывать музей экскурсантов повела дочка Широковой, ученица седьмого класса Лариса.
Музей не слишком богат, но в нем можно познакомиться с историей Висима. Голосок Ларисы, доносящийся из другой комнаты, бойко повествует о том что на территории бывшего Висимского района были найдены осколки посуды новгородского происхождения, свидетельствующие о древних связях местного населения с новгородцами. Из личных вещей Дмитрия Наркисовича имеется лишь фарфоровая чашка — дар племянника писателя Б Д. Удинцева. Она лежит под стеклом на видном месте, в центре экспозиции.
Так вот каков ты, старый маминский дом, окна которого с одной стороны выходят в Европу, с другой — в Азию… Эта «граница света», как отмечают все биографы Мамина, постоянно занимала его воображение.
Листаю книгу отзывов. Записей много. Читаю наудачу.
«Спасибо, висимцы, что вы так бережно храните память о писателе-земляке. Судьба забросила меня далеко от родных мест, но, вспоминая об Урале, я всегда вспоминаю и о Мамине-Сибиряке. Без него нельзя представить «милые, зеленые горы», всего очарования уральской природы… И. Кортев. Сочи».
«Сегодня, наконец, я побывал в комнате-музее певца Урала Д. Н. Мамина-Сибиряка. Прочитав все его произведения помногу раз, я понял, что, описывая чудесную уральскую природу, он заставляет всех нас еще больше любить наш Урал и нашу Родину…»
«Отрадно, что висимцы так бережно хранят память о своем земляке, но очень сожалеем, что в музее холодно, не отапливается…»
Это уже укор, и, по-видимому, справедливый.
Но — музей содержится на общественных началах, средствами не располагает.
А между тем откуда только люди не приезжают сюда: из Свердловска, из Перми, из Салды, Лысьвы. Вот запись — из Ярославского пединститута. Учащиеся, военные, геологи, просто туристы… В год 4—5 тысяч посетителей. Всех надо обслужить, всем показать, рассказать. Это, повторяю, на общественных началах. Хорошо, хоть девочки помогают — Лариса Широкова и ее подруги, тоже школьницы. В свободное от уроков время они приходят сюда и исполняют роль добровольных экскурсоводов.
Интерес к музею велик. Цифра четыре-пять тысяч говорит сама за себя. И это, напомним, при полном отсутствии какой-либо рекламы, пропагандистских средств, популяризирующих музей.
— Вывески доброй нет,— сдержанно сообщает Широкова.
И тем не менее, значит, сколь велика известность Мамина-Сибиряка, любовь к нему, если люди идут сюда каждый день!
Разговор переносится в поселковый Совет. Там уже собрались председатель Совета Александр Васильевич Кедун, невысокий улыбающийся мужчина, директор лесхоза Михаил Сергеевич Попович — он в форме работника лесного хозяйства, и ряд других товарищей. Начинает Попович.
— Надо сохранить,— говорит он.— До закрытия были девственные места, спелые леса, нетронутые. В том и состояла ценность заповедника. Когда ликвидировали его — увезли гербарии, чучела животных и птиц. Куда? В заповедник «Денежкин Камень». Теперь он тоже ликвидирован, так что материалы чадо разыскивать. Как будто в Висимо-Уткинском леспромхозе осели материалы. Надо вернуть. А может, теперь уже и не вернешь…— Он широко разводит руками.— Я здесь двадцать пять лет, помню, как было. На моих глазах все изменилось. Говорят, при Демидове рубили куренями, возили в уголь, на домну. Это я для сравнения хочу сказать, как в старину было… Сучки вязали и тоже везли для отопления цехов. Сейчас двадцать процентов бросают, по лесосекам не пройдешь, все замусорено. Был 56 тысяч гектаров заповедник или что-то около того. Процентов двадцать вырубили. И продолжают рубить. Сейчас вклинился Уральский леспромхоз и Кировградский, там, где горные леса, кедрачи… Вы думаете,— лицо Поповича принимает хитрое выражение,— почему наши районные начальники теперь все за заповедник, а были против? Потому, что лес рубят теперь леспромхозы другой системы — «Свердлес», а не «Тагиллес». К тому же наши-то работали не торопно, а эти взялись пластать…
— Пластают, пластают,— согласно кивают головами присутствующие.
Мы продолжаем слушать Поповича с напряженным вниманием. Он — специалист, видит все трезвым глазом, и по мере того, как со знанием дела раскрывает нам сложившуюся обстановку, грозная опасность, нависшая над бесценными маминскими местами, вырисовывается все отчетливее, неотвратимее.
— Деревню Большие Галашки слышали? Была центром заповедника. К ней продвигается Кировградский леспромхоз, наращивает темпы… («Продвигаются»… Как на фронте! В воображении возникают механизированные колонны, со скрежетом железным движущиеся на приступ маминского наследия, чтоб снести, уничтожить последние оазисы нетронутой уральской природы… Скорей, скорей остановить их!)… На десять лет нарезаны клетки… мы и нарезали! Если будут рубить дальше, будет голо… Нужно успевать! Со временем, конечно, лес отрастет… может отрасти, но будет уже другой. Сменится и животный мир, и травы. Широколистные сменяются на узколистные, Условия лесовосстановления сменяются, вместо хвойного леса может появиться осинник. А это уже какой заповедник!
Прав, прав Попович, нельзя допустить этого. Утратится сама идея сохранения всего в том виде, как было при Мамине.
Надо спешить еще и по другой причине. Как нам сообщили еще в Свердловске, на горе Белой будет трасса горного слалома. Трасса всесоюзного значения. Так что район Красного Урала будет очень людным. Это хорошо. Именно об этом мечтают в Пригородном райсовете. Но это и чревато определенной опасностью. Поток молодежи, если вовремя не принять меры, может по камешку, по веточке разнести все. Известно, что за народ иные «туристы».
А Попович торопится высказать все, что накопилось на сердце:
— Помимо всего прочего леса здесь, на водоразделе, имеют водоохранное значение. Река Сулем пересекает весь заповедник. Висимо-Уткинский леспромхоз утопил в ней много леса — вымостил дно, можно сказать. По Межевой Утке все забито лесом, лес киснет. Шайтанка обмелела совсем: грунтовые воды уходят. Приехал недавно — не узнал, все берега изгажены…
Увы, везде одно. Где появляются лесозаготовители, начинается бесхозяйственность, подчас граничащая с подлинной преступностью, гибнут сокровища природы, выхватываются лучшие куски, а многое бросается. Сведение боров по берегам ведет к высыханию рек, в том числе таких, как воспетая Маминым-Сибиряком Чусовая. (Он еще имел возможность наблюдать барочный сплав по Чусовой; а пройдет ли по ней теперь хоть одна баржонка ог Коуровки до Чусовского завода! И по реке Тагилу тоже спускали барки по вешней воде, от Нижнего Тагила вниз по течению, до Тюмени и дальше.)
— А как около Висима?
— Висимское лесничество переведено в зеленую зону, заготовителей сюда не пускают.
Слово берет председатель поссовета Кедун:
— Надо восстанавливать. Глухаря совсем не стало. Леса повырубили. Правда, глухаря и тогда для меня не будет,— шутит он.— Заповедник!
А помочь на самом деле надо. Возьмите хотя бы такой вопрос. Туристы просят открытки на память. С видами здешней природы. Нету. Хотели дать заказ. «Только через Москву».
Разговор снова переходит на музей. Каковы его перспективы, если дело закрутится?
— Племянник писателя Удинцев сообщал, у него есть кое-что из реликвий,— напоминает Широкова.— Обещал: когда почувствую, что у вас дело твердо поставлено на ноги, передам вещи…
— В Нижнем Тагиле, в музее, много прижизненных изданий Мамина-Сибиряка. Предметы горнозаводского производства и быта. Тагильчане передадут,— заверила Гуськова.
Кажется, можно подвести итог.
Задача, таким образом, распадается на две части: организация историко-литературного и этнографического или, собственно, «маминского» заповедника, с превращением ныне существующего самодеятельного музея-уголка в настоящий, государственный музей — это во-первых. И природного заповедника — во-вторых. Последний, то есть природный, может быть и не сплошным массивом. Выбрать участки, наиболее ценные в научном отношении. Однако и то, и другое органически связано с именем писателя и должно составлять единое целое. Говорят, что у нас даже опыта такого нет — объединения в одном заповеднике истории, энтографии, литературоведения, природы; все заповедники — ведомственные; ну что ж, пусть он появится, такой опыт.
Пока не ясно: должен ли сам Висим каким-либо краем входить в заповедную черту. А данные к этому есть. Именно здесь, как нигде, чувствуешь на каждом шагу, что ты на родине писателя, что он — народный писатель. В Висиме сохранилась кой-какая старина. Есть характерные постройки в три конька (дом — двор — сарай). Цел дом управителя завода (в нем поликлиника). Реставрировать все это Сохранить наиболее типичные избы и подворье, наполнив их хозяйственной утварью и орудиями труда того времени. При желании можно попытаться восстановить кое-что и из рабочих устройств старого Висимо-Шайтанского завода, например вододействующее колесо, кричные молоты.
Подают и такую мысль — открыть в Висиме учебную базу пединститута Тут и практика, и научная работа в заповеднике.
* * *
Мы уезжали из Висима полные надежды. Все, с кем мы ни говорили, все — «за», все, все! Хотя впереди, наверняка, еще бой с хозяйственниками, с комбинатом «Свердлес» в первую голову. На словах, конечно, и там будут «за». А на деле… Предлогов для проволочек найдется, конечно, достаточно.
Вспоминаются и замечания московского консультанта, человека, искушенного в таких делах, его опасения: «Нужны доказательства и большой патриотизм местных сил, чтобы добиться утверждения заповедника, связанного прежде всего с финансированием».
Да, доказательства и патриотизм. Последнее, пожалуй, надо выделить особо. Без любви к родной стороне не бывает патриотизма.
…Снова дорога вверх-вниз, вверх-вниз (на то и Урал!). Мелькают километровые столбики. День — тихий, молчаливый, чуть печальный: осенний, как бы слегка пригорюнившийся — клонится к вечеру. В молчании родятся думы…
Как ни парадоксально, но мы, обладая самой обширной территорией, скупимся на заповедные уголки, крайне неохотно изымаем даже ничтожные участки из хозяйственного пользования, как будто страшась, что от этого может ослабеть, оскудеть могущество страны! А не наоборот ли? Не в таких ли вот Висимах черпал всегда русский человек свою убежденность и твердость, набирался запаса духовных сил, которые вели его на свершение больших дел? Определенный вред нанес нашим взглядам и тот печальной памяти период хозяйствования, при котором развернулась настоящая «кампания» против музеев и заповедников, на них начали смотреть как на некую ненужную роскошь.
Еще и на сегодня по отношению к общей площади страны у нас самый низкий процент оберегаемой таким путем земли. Не удивительно ли? По мнению ученых, только на Урале следовало бы иметь 8— 12 заповедников (к моменту нашей поездки их имелось всего три). Явно ненормально, что ни одного заповедника нет на Среднем Урале. «Уральский следопыт» поднимал вопрос о Конжаковском Камне — молчание. Правда, недавно мы узнали, что предрешен вопрос о восстановлении другого заповедника — «Денежкин Камень». Но все равно этого слишком недостаточно для такой большой и все еще не полно изученной страны (страны в географическом понимании), как Урал.
На память приходили и грустные и трогательные одновременно строки из письма Бориса Дмитриевича Удинцева, вместе со своими коллегами — московскими учеными — уже на протяжении нескольких лет добивающегося осуществления своей заветной мечты — учреждения маминского заповедника: «Жаль висимских лесов, если они окончательно уйдут под топор… Если бы не болел, нынче обязательно съездил бы в Тагил, чтобы (может быть в последний раз) полюбоваться всеми этими красотами, равных которым я не знаю». С ума не шли и предупреждающие слова американской писательницы-натуралистки Л. Крайслер, слова, полные трагизма, где сердце и разум выступают заодно: «Последние чудесные уголки дикой природы, ныне стираемые с лица земли, представляют собой несметную ценность, лишь смутно ощущаемую человеком и в наши дни стоящую на грани гибели и полного исчезновения». Нельзя допустить этого, нельзя. Страшно подумать, да, поистине страшно при мысли, что эти горы перестанут быть зелеными, что живое убранство их сбреет безжалостная рука, а вместе с ним исчезнут и звери, и птицы, жившие тут, быть может, миллионы лет, еще тогда, когда и человек-то еще не ходил по этим местам; на веки-вечные уничтожатся их своеобразие и неповторимость… Нет, нет!
