Вещи, как люди, имеют свою историю, и монеты в этом отношении не составляют исключения. Судьба некоторых из них достойна того, чтобы проследить ее внимательнее. К сожалению, далеко не всегда удается с достоверностью восстановить факты, относящиеся к истории того или другого экземпляра. Внешний облик монет редко носит такие характерные следы, которые говорят о перипетиях их долгого, иногда многовекового существования. Большей частью приходится ограничиваться лишь данными, сохранившимися от времени рождения монеты. Если только изображение на монете не стерто совершенно, обычно таких данных больше, чем кажется при первом взгляде. Непосредственные знаки времени и страны, в которой монета была в обращении, нередко так разнообразны и красноречивы, что возможны выводы, интересные и полезные не только для нумизматики.
Но с какой бы точки зрения ни рассматривать монету, мысль в конце концов неизбежно приведет к людям, имевшим отношение к этому экземпляру в прошлом. Хорошо известно это не только собирателям и ученым, но, вероятно, и всем, кто когда-нибудь держал в руках старинную монету.
Просматривая предлагаемые Эрмитажу для приобретения монеты и возвращая ненужные, нередко можно слышать слова вроде следующих: «Ведь это монета 1812 года, современница Кутузова и Бородинского боя. Неужели она вам не нужна?» Приходилось рассказывать, что в Эрмитаже таких монет несколько и подобраны все их варианты, что вообще эта монета, несмотря на замечательную историческую дату, ни особого научного интереса, ни исключительной редкости не представляет.
Обычно после такого ответа на лице или в голосе посетителя появлялось выражение разочарования, за которым угадывалась точно какая-то обида за историческую реликвию, какой является этот маленький кусочек металла с древними письменами и изображениями.
При таких встречах не хотелось разрушать в людях то правильное отношение к монете как документу эпохи, утеряв которое, им, может быть, никогда не придется обрести его вновь. В подобных случаях неизбежные слова невольно произносились мной как-то неохотно, а вследствие этого, вероятно, и мало убедительно. И вполне вероятно, что не один раз посетитель, приносивший копейку 1812 года или драхму «самого» Александра Македонского, уходил не до конца убежденный отзывом специалиста. Что делать, — у случайного гостя нумизматики иная мерка, чем у сотрудника музея.
Все эти люди, несомненно, обладали «чувством истории». Школьники, студенты, техники, военные, представители специальностей, часто очень далеких от гуманитарных наук, понимали огромное научное значение вещественных памятников истории. Возможно, что им было присуще и другое, совершенно особое отношение, своего рода уважение к древним монетам, подлинным свидетелям «седой старины». Оно знакомо, наверное, всякому, кто однажды задумывался над ними. И многие припомнят его, если им приходилось разглядывать когда-нибудь хотя бы крошечные копеечки Ивана Грозного или Годунова, монеты или медали времени Петра I. У кого при этом не возникали в памяти образы и события, знакомые из истории со школьной скамьи, по стихам Пушкина и Лермонтова, по картинам Репина и Сурикова, операм Мусоргского и Римского-Корсакова?
Большей частью во всех таких случаях год или имя, замеченные на монетах, служат концом нити, разматывающим клубок истории. К а к имя или название, прочитанное на обложке книги или афише театра, они невольно вызывают в уме круг образов и впечатлений, полученных раньше. Разница только в том, что на этот раз перед нами подлинный памятник, современник людей и событий, о которых мы знаем из других источников.
Реже находятся монеты, которые заставляют вспомнить имена и даты, на них не помеченные и прямым образом с ними не связанные, и события даже более ранние, чем проставленный на монетах год. Иногда те же монеты только им свойственным языком рассказывают и о своей собственной, порой необычной биографии.
Такой случай встретился мне в годы Великой Отечественной войны на Урале.
Передо мной потертая медная монета. На одной стороне ее от бывших на ней первоначально изображений — двуглавого орла со скипетром и державой — сохранилось немного. Видны только внешние очертания правого крыла и правая лапа орла с державой в когтях. Внизу, у самого края, вполне ясная дата: «1813 г.», а под нею две буквы: «А. М.» Данных, конечно, совершенно достаточно, чтобы заключить, что монета — одна из чеканенных в России при Александре I. Хотя на другой стороне ее от венка из двух перевязанных лентой ветвей, лавровой и дубовой, остались лишь слабые следы и полностью отсутствует надпись; по размеру кружка ясно, что монета копеечного достоинства.
1813 год… Победоносные российские войска после блестящих успехов, одержанных вместе с союзниками под Кульмом и Лейпцигом, приближаются к пределам Франции. Недавние мрачные настроения сменились в Петербурге радостным ожиданием новых военных успехов. Осенью с Персией заключен выгодный Гюлистанский мир. Назло Англии и Франции он принес России обладание почти всем Закавказьем, и открыл русским кораблям путь по Каспию. Вся страна с напряженным вниманием следит за дальнейшими событиями. В сожженную и опустевшую Москву возвращаются бежавшие от французов жители, быстро восстанавливают кремлевские взорванные стены, вместо разрушенных зданий строят другие. Создается новое московское общество, то самое, которое через несколько лет наблюдал и бессмертными бичующими стихами изобразил А. С. Грибоедов. В «Сыне Отечества», в числе писем из Москвы неизвестного автора о франкомании русского высшего «света», печатается замечательное сатирическое письмо «О французском произношении». А в среде молодого петербургского офицерства тем временем крепнут и множатся тайные политические объединения, из которых вышли потом многие декабристы…
Мысли возникают и проходят одна за другой, пока, рассматривая в лупу монету, среди почти исчезнувших изображений оборотной стороны стараюсь различить знакомые детали.
Вот, наконец, искомая буква. Слева внизу, чуть повыше листьев лавровой ветви. На этой монете здесь буква «К», плохо видная, но несомненная. Справа в том же месте должно было быть «М», но оно совершенно стерто. «К. М.» — «Колыванская монета», другими словами — выпущенная Колыванским монетным двором в Сузуне.
Действительно, на лицевой стороне другое подтверждение — буквы «А. М.», инициалы Алексея Малеева, начальника монетного «передела» на Сузунском заводе. Те же инициалы имеет и Андрей Мевес, бывший там начальником монетного передела в двадцатых годах XIX века, но А. И. Малеев работал на Колыванском монетном дворе с 1812 по 1817 год. Показания букв и дат сходятся.
Копейка 1813 года, чеканенная на Колыванском монетном дворе, довольно обычная монета, хотя встречается
она несколько реже, чем выпущенные в том же году в Петербурге.
Пожалуй, это и все, что можно сказать по поводу колыванской копейки 1813 года и о ней самой. То же пришлось бы повторить о многих других монетах Колыванского монетного двора. К давно известным фактам ни они, ни данный экземпляр не прибавляют ничего нового.
Однако четкие когда-то изображения на нем скрыло не время, или, вернее, не только оно. Заслоняют их непривычные для русских монет и странные на первый взгляд очертания. Всматриваюсь пристальнее, поворачиваю влево кружок — и сразу все становится ясным. Как наплыв нового кадра в кинофильме, выступают другие изображения и другие — не русские — письмена. Вместо двуглавого орла на лицевой стороне в орнаментальном обрамлении — идущий влево зверек. Не безупречно сохранившееся изображение — в нем трудно признать какого-либо определенного зверя. Внизу едва заметные ровные кружочки точечного ободка. На другой стороне тоже в круге из точек, в тесном пространстве, заключенном в два круга,— персидская надпись в четыре строки. В ней два слова, из которых отчетливо видно только первое — «чекан». От наименования монетного двора, выпускавшего монеты с таким изображением, сохранилась лишь последняя буква — «и» (или «й»). Подобрать к ней недостающие, впрочем, нетрудно, тем более, что догадку подтверждают чуть заметные следы букв в нижней, четвертой, строке. Это — Хой, древний город в иранской части Азербайджана. А между первой и второй строкой надписи — мелкие, но четкие цифры персидской даты: «1246», в переводе на нашу эру — 1831 год.
* * *
Город Хой, важный промежуточный пункт в товарообороте Ирана, издавна находился на скрещении торговых путей из Азии в восточную и западную Европу. Подобно ряду других крупных торговых центров Ирана, с XVI по XIX век Хой чеканил Собственную медную разменную монету.
Давно выяснено, что право чеканки разменной монеты предоставлялось иранским городам уже в XVI веке, что
некоторые города продолжали чеканить собственные монеты до конца семидесятых годов прошлого столетия. Известный путешественник и востоковед Олеарий еще в XVII веке отметил, что монеты, выпущенные в одном городе, не имели хождения в других городах. Все они носили общее название — «фулус», хотя размер и вес их, а следовательно и стоимость, были различные.
На фулусах иранских городов изображались не только такие зверьки, как на рассмотренной монете. Встречаются на них и рыбы, и павлины, и зайцы, и обезьяны, и верблюды, и слоны и разные другие животные, реже — сабли, сосуды и человеческие фигуры. Обилие и разнообразие сюжетов объясняется тем, что часто менялся тип монет. Известно также, что с появлением фулусов каждого нового типа все прежде выпущенные считались недействительными и принимались на сплав за половину своей стоимости. Легко представить себе, каким крупным источником дохода был для городских властей выпуск фулусов собственной чеканки.
Некоторые вопросы, связанные с этими своеобразнейшими монетами, остаются, однако, пока не решенными. Так, еще не установлено точно, когда отдельные города получили право чеканить свою монету и как долго они этим правом пользовались. Большое значение имеют поэтому даты на монетах.
Интересно, что именно с фулусами Хоя связано в прошлом одно недоразумение. Фулусы описанного вида, чеканенные в 1246 (1831) году, долгое время считались самыми поздними среди разменных монет Хоя. Первый такой экземпляр опубликовал в 1863 году пражский нумизмат И. Нейман. В своем сочинении он поместил рисунок монеты с ясно читаемым 1246 годом хиджры. Примерно через пятьдесят лет тот же рисунок воспроизвел английский исследователь восточных монет В. Г. Велентайн. Однако на этот раз на рисунке значился 1231 (1815/16) год. Поскольку английский автор не давал никаких объяснений по поводу измененной даты, можно было предположить, что это ошибка и что произошла она при переиздании рисунка. Но во времена И. Неймана не существовало еще современных точных способов воспроизведения, а сам И. Нейман, по основной профессии судейский работник, в нумизматике известен более как знаток западноевропейских, а не восточных монет. Ошибка в передаче года могла произойти и по его вине. Монета, изданная И. Нейманом, принадлежала тогда некоему Мелькусу. Дальнейшая судьба ее теперь неизвестна. Проверить, прав ли был И. Нейман или он ошибся, оказалось поэтому невозможным, и позднейшая дата чеканки фулусов в Хое надолго осталась неясной.
С тех пор прошло более полувека. За это время нашлись новые фулусы Хоя, с другой, более поздней датой, и среди них несколько экземпляров спорного года. Все они чеканены штемпелями совершенно такого же вида, как те, что на рисунке И. Неймана и монете, о которой идет речь. Вместе с тем был восстановлен и авторитет почтенного чешского нумизмата. Зато теперь спорными стали фулусы, чеканенные в Хое в 1231 году,— таких монет пока не найдено.
* * *
Остается еще выяснить странную судьбу монеты, носящей на себе следы и русских, и иранских монетных
штемпелей. В музеях СССР, и в частности в Государственном Эрмитаже, имеется еще несколько похожих медных монет. Одна из них, принадлежащая Эрмитажу двухкопеечная монета Александра I, чеканена в 1825 году на том же Колыванском монетном дворе. Последнее, конечно,— случайность. Но все необходимые для определения детали на ней сохранились, и это не удивительно. Лишь одна небольшая персидская надпись (название города Кашана) находится на ней — на груди двуглавого орла.
Объяснение такому необычайному соединению на монетах и русских, и иранских надписей и эмблем простое.
Все эти монеты, бывшие в начале прошлого века в обращении в России, во время русско-персидской войны 1826— 1828 гг. попали в Иран, а там — на базары Хоя, Кашана и других городов. Затем, как иноземные монеты, их изъяли из обращения и передали на местные монетные дворы. И здесь русские монеты превратились в иранские. Колыванская копейка 1813 года была перечеканена действовавшими в то время монетными штемпелями Хоя. Монета 1825 года «пострадала» меньше — она подверглась лишь «надчеканке». С помощью особого пунсона на ней поставили только небольшое клеймо, содержащее название иранского города. Но и это уже давало ей право существования на базарах Кашана.
Переделка чужой монеты в местную путем перечеканки или надчеканки практиковалась не только на Востоке в XIX веке, но и во многих странах и во все времена.
Однако не всегда внешний вид перечеканенной монеты позволяет точно установить ее первоначальное происхождение. Нумизматический ребус остается иногда неразгаданным. Случай с копейкой 1813 года — один из удачных. Только небрежности восточного мастера и счастливой случайности мы обязаны тем, что иранские штемпели не полностью скрыли на монете ее прежние изображения.
И снова монета вызывает в памяти героический образ автора «Горя от ума», с саблей в руке защищавшего жизнь своих подчиненных от фанатизма разъяренной толпы. Снова вспоминается русский поэт, павший жертвой долга, захватнической восточной политики Николая I и коварства английской дипломатии. В виде фулуса города Хоя, монета, сохранившая два своих облика, была почти современницей трагического события, разыгравшегося на ступенях дома русского посольства в Тегеране 30 января 1829 года.
Вспоминаются и несколько других монет, сохранивших оттиски и иранских, и русских монетных штемпелей. Сильно пострадавшие от употребления и времени, они обнаруживают еще штемпели фулусов иранских городов и покрывающие их маленькие русские надчеканки в виде двуглавого орла. Редкие памятники нашей отечественной истории, они переносят нас ко времени персидского похода Петра I, рассказывая, что иранские фулусы надчеканивались русским командованием для нужд армии, занимавшей крайний северо-запад Ирана в 1725 году.
Любопытная колыванская монета, из русской превратившаяся в иранскую, каким-то образом вернулась потом в Россию. Встретилась она мне на пороге Сибири, на Урале, в дни осени 1945 года, когда мы, которым было поручено хранение одного из ценнейших нумизматических собраний мира, готовились вернуть его в стены родного Эрмитажа.
