Их каждый шаг достоин монумента

МОЙ ШАР ЗЕМНОЙ,
ЛЕТЯ ВЕКАМИ В ДАЛИ,
УЖЕ ДАВНО РАССЫПАТЬСЯ БЫ МОГ,
КОГДА БЫ МЫ ЕГО НЕ УТОПТАЛИ,
КОГДА БЫ МЫ ЕГО НЕ ОБВЯЗАЛИ
УЗЛАМИ И ВЕРЕВКАМИ ДОРОГ!
ОНИ. О ВЕЧНОСТЬ ЗАДЕВАЯ,
ТРУТСЯ,
ИХ РАЗРУБИТЬ
ПЫТАЕТСЯ
ВОЙНА,
НО НА ПУТИ
СОЛДАТЫ РЕВОЛЮЦИИ:
ВЕДЬ ЕСЛИ ТЕ
ДОРОГИ РАЗОРВУТСЯ,
ТО И ЗЕМЛЯ
РАССЫПАТЬСЯ
ДОЛЖНА.

Вот уже двадцать шесть весен эту землю никто не пашет. А земля — чернозем, та самая, о какой Чехов когда-то говорил:  воткни оглоблю — тарантас вырастет. Вдали по увалам стоят хлеба, зеленеют сады, в конце лета цветет мак. Над головой ласковое небо, синее и бездонное. Иногда оно грохочет громами, проливается теплыми потоками дождя, а земля эта ничего не родит, потому что ее не пашут и не засевают…
Если вы будете проезжать по большой дороге из Москвы на Киев, вы никак не минуете это странное поле: оно лежит на верху увала перед самым Мценском. Вправо от дороги, сколько может видеть глаз, извиваясь, уходит вдаль траншея. Это не  учебная оборона. Это самые настоящие окопы, которые сохранились со времен Великой Отечественной войны. Здесь около двух лет стояла оборона, и все поле усеяно осколками мин и снарядов. Тут и там видны воронки, угадываются огневые позиции минометов, орудий и пулеметов. Узкая полоска земли вдоль по увалу впитала в себя столько крови, на ней угасло так много жизней, что она, эта земля, стала своеобразным кладбищем.
Не будет ошибкой, если скажем, что именно здесь решалась судьба Тулы да и самой Москвы. В сорок первом по увалу за Мценском стали на смерть русские полки и под их ударами в прах рассыпался бронированный кулак танкового короля гитлеровской Германии Гудериана, который хвастался на весь мир, что первым пройдет по улицам русской столицы.
Два года немцы не теряли надежды совершить из-под Мценска новый танковый бросок на Москву — с юга до столицы это был самый кратчайший путь. Но наши войска перемалывали гитлеровские полки и дивизии, а те траншеи, что и сейчас лежат на Орловской земле, как рубец войны, сотни раз переходили из рук в руки, пока не разыгралось великое сражение на Курской дуге летом 1943 года.
Здесь, на Курско-Орловской дуге, начал свой боевой путь Уральский добровольческий танковый корпус. В боях за Орел и Брянск уральцы покрыли себя неувядаемой славой. Орловщина свято чтит память своих героев-освободителей. И сохранившиеся боевые траншеи под Мценском — это уникальный памятник, который надо беречь как свидетельство русской славы и доблести.
Надо бы всю линию обороны по Курско-Орловской дуге, особенно в местах пересечения дорог, где, как правило, проходили самые ожесточенные бои, отметить пусть скромными обелисками и мемориальными досками. Скажем еще раз, что на исторической дуге решалась судьба отечества.

Во время Великой Отечественной войны Уральский танковый добровольческий корпус прошел с боями от Орла до Праги около 5 500 километров.
В боях уральские танкисты захватили и уничтожили:
1110 ТАНКОВ И САМОХОДОК,
1100 ОРУДИЙ,
589 МИНОМЕТОВ,
2100 БРОНЕМАШИН И ТРАНСПОРТЕРОВ,
649 САМОЛЕТОВ.
В жестоких битвах на полях Орловщины, Украины, Польши, Германии, в Рудных горах и на площадях Праги частями корпуса уничтожено и захвачено В ПЛЕН ОКОЛО СТА СОРОКА ТЫСЯЧ СОЛДАТ И ОФИЦЕРОВ ПРОТИВНИКА.
ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ ГВАРДЕЙЦЕВ УРАЛЬСКОГО ТАНКОВОГО КОРПУСА УДОСТОЕНЫ ЗВАНИЯ ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.
В дни, когда под Сталинградом решалась судьба Родины, рабочие крупнейших уральских заводов предложили создать особый, Уральский добровольческий танковый корпус.
Сразу же на его создание уральцы внесли 17 миллионов 351 тысячу рублей.
Буквально в течение нескольких дней в партийные комитеты и военкоматы поступило свыше 100 тысяч заявлений о зачислении в корпус.
Весной 1943 года корпус был сформирован, а летом в Орловско-Курской битве уральские танкисты приняли первое боевое крещение. За отвагу, массовый героизм и мужество 23 октября 1943 года корпусу было присвоено гвардейское звание.

ФЛАГ НАД РАТУШЕЙ
Тут каждая пядь земли стала могилой десятков, а порой и  сотен советских воинов. Хотелось, чтобы свободный потомок, проходя по этой святой земле, прочитал такие слова:
СТОЙ, ПРОХОЖИЙ! СНИМИ ШЛЯПУ И ПОКЛОНИСЬ ЗЕМЛЮ. ЗДЕСЬ УМЕРЛИ ЛУЧШИЕ ИЗ ЛУЧШИХ ВО ИМЯ ТВОЕГО СЧАСТЬЯ.
В наших братских странах существует хороший порядок, ставший моральным законом нынешнего поколения: не оставить ни одной жертвы фашизма без знака памяти и признания. Так, в городах Польши и Чехословакии места гибели — хотя бы одного патриота — отмечены мемориальными досками, которые всегда убраны живыми цветами, и люди, проходя мимо них, замедляют свой шаг.
Россия больше всех принесла жертв на алтарь победы, и мы, привыкшие к масштабам, ставим памятники там, где полегли полки, дивизии, армии. Но и одинокие могилы достойны памятного венка. Однако с горечью приходится узнавать то, что у нас есть много сел, деревень и даже городов, жители которых не знают, кто бился и умер на их родных улицах. Надо щедрее быть, отдавая дань подвигу отцов.
Небо стало синим-синим.
Стой, водитель, слышишь, стой.
Там, где горбится Россия
Безымянной высотой,
Наглядеться нам бы вволю
на простор земли родной!
Но невспаханное поле
Всё засеяно войной.
И глубокая траншея
Делит поле пополам,
Мой товарищ перед нею
Наклонился не к цветам,—
Так, наверно, археолог
Ворошит останки дней…
Мой товарищ взял осколок
Давней юности своей!
Здесь и танки и пехота
Гнули Курскую дугу.
Здесь товарищ поднял роту
Чтоб ударить по врагу!
Вот на этом самом месте
С пулей встретился тогда,
Только в книгах,
Только в песнях
И остались те года…
Эх, какое здесь раздолье!
Он глядит по сторонам.
…А траншея делит поле,
Жизнь и сердце пополам!
Пять дней на улицах Львова гремели бои. Немцы сопротивлялись ожесточенно, особенно в центре города. Чтобы ускорить развязку, командование Челябинской танковой бригады решило любой ценой захватить здание городской ратуши и поднять над Львовом красный флаг. Было ясно, что провести танк к ратуше, если это вообще можно сделать, надо поручить человеку, который хорошо знает Львов. Им оказался Александр Марченко — стрелок-радист танка «Гвардия».
Обойдя хорошо укрепленные огневые точки противника, танк «Гвардия» с группой автоматчиков прорвался к ратуше со стороны, откуда немцы их совершенно не ожидали. Танк еще не успел остановиться, как Александр Марченко с автоматчиками ворвался в ратушу. Пока бойцы забрасывали гранатами растерявшихся от неожиданности немцев, Александр пробился на чердак, вылез через слуховое окно на крышу — и над Львовом заполоскался по ветру красный флаг.
А вокруг танка «Гвардия», прикрывавшего вход в ратушу, смыкалось кольцо немцев. Нужно было немедленно уходить. Последним из ратуши выскочил Александр Марченко. Но он не добежал до танка двух шагов. Раненого, его автоматчики подняли на броню, и танк пошел на прорыв к своим.
Героя похоронили на Холме славы.

НА ПОЛЬСКИХ ДОРОГАХ
Львов — город садов и парков. Город героического прошлого, в котором каждая улица, каждая площадь — живая многовековая история. Но самой волнующей страницей в этой истории является Холм славы, где покоится прах воинов Советской Армии.
Уже давно отгремели бои на Львовщине, на освобожденной и мирной земле выросло новое поколение, но воины, павшие в борьбе с фашизмом, незримо живут. Львовские ребятишки любят бывать на Холме, и каждый из них может быть экскурсоводом по этому музею. Вам расскажут, где и как погиб разведчик Николай Кузнецов, и покажут его скромную могилу, всегда утопающую в живых цветах. Здесь же похоронен Марченко, водрузивший над городом красное знамя. И вечный огонь горит над ними — символ бессмертия их имен, их дел, их славы.
Мадонны с тонкими чертами,
Христос, распятый на крестах.
Глядят печальными глазами
На асфальтированный шлях.
Колосья клонятся густые.
Как богомольцы, к их ногам:
«Не пропустите, о, святые.
Беды к окрепнувшим домам!»
Но было: самоходки били.
Ломали спины у дорог,
И против танков был бессилен
Растиражированный бог.
Недаром чаще, чем святые.
За всеми селами подряд,
Простые парни из России,
В гранит одетые, стоят:
Они пришли — замолкли пушки.
Они прошли — пожар приник.
И вижу: польские старушки
Сегодня молятся на них!
Хлеба колышутся густые,
И вдоль дорог шумят сады.
Не боги —парни из России
Их прикрывают от беды!

ОДИН ПРОТИВ ДЕВЯТИ
4 марта 1944 года Уральский Добровольческий танковый корпус получил приказ овладеть Фридриховкой. Танкисты должны были пересечь обе дороги на Тернополь — железную и шоссейную,— отрезав тем самым пути отхода на зап ад окруженной в районе Проскурова группировки немецких войск.
Экипаж, которым командовал лейтенант Григорий Чесак, первым форсировал реку и ворвался на станцию Волочиск. В ночь на 8 марта, когда вражеские контратаки были особенно ожесточенными, Григорий Чесак вместе со своими боевыми друзьями Виталием Овчинниковым, Александром Бухаловым и Дмитрием Курбатовым вступили в неравную схватку с девятью «тиграми». Из девяти уцелели и повернули на зад только шесть. А в ночь на 11 марта танк Григория Чесака разгромил автоколонну машин, пытавшуюся прорваться на шоссе Проскуров — Тернополь.
За эти подвиги Указом Президиума Верховного Совета СССР Григорию Сергеевичу Чесаку присвоено звание Героя Советского Союза, а все члены его экипажа награждены боевыми орденами.

ПРИКОСНОВЕНИЕ К ЛЕГЕНДЕ
На пологих холмах, среди редких сосновых и березовых рощ раскинулся Островиц. Старинные дома за густой зеленью, площадь Рынок — традиционная главная площадь всех старинных польских городов, замощенная булыжником еще в средние века, тяжелый серый костел с тонким шпилем и памятник с красным знаменем, над каменными складками которого четыре буквы: «СССР». Памятник старый, видно, сооружен саперами сразу после освобождения Островца в сорок четвертом, когда после тяжелых боев на Сандомирском плацдарме танки, наконец, прорвали немецкую оборону на Висле и по старым польским шляхам погнали захватчиков к Кельцу и дальше — к Ченстохову.
— К Сашке, к Сашке поедем, — торопит один из наших проводников, и мы едем к Сашке.
Их двое — наших проводников. Утром мы увидели их возле машины. Старшим ему на вид лет тринадцать, немного разговаривал по-русски, его имя — Стасик. Младший больше молчал. Но каждый раз, когда мы о чем-нибудь спрашивали их, они оживленно обсуждали наш вопрос между собой, и, как мы заметили, последнее слово оставалось за младшим.
Было воскресенье, над Островцом разносился размеренный колокольный звон, как-то не вязавшийся с нарядными, по-праздничному одетыми горожанами. В одной из узких улочек возле костела наша машина шла в сплошном людском потоке, и островчане с любопытством разглядывали и нас, и наших проводников.
Мы едем к Сашке. Иногда мы останавливаемся, Стасик высовывается из машины, кричит на всю улицу что-то по-польски — видимо, объясняя, куда мы едем, и тотчас откликаются сразу несколько человек: улыбаются, машут руками. Сашку в Островце знают все.
Кто такой Сашка! Наши проводники горячо обсуждают этот вопрос между собой, потом не менее горячо Стасик  пытается объяснить. Мы понимаем: Сашка — любимый герой у ребят. О его подвигах им рассказывали в школе, рассказывали дома.
Машина въезжает в тихий пустынный переулок. Ребята выскакивают, зовут. «Вот он, Сашка», — говорит Стасик и показывает рукой на красную кирпичную стену, на огромную бетонную плиту какой-то необычной параболической формы, с высокими бронзовыми светильниками. Стасик вполголоса читает по-польски и переводит: «Здесь похоронен Василий Петрович Войченко — Сашка». Надпись высечена в стене. А в бетонной плите два квадратных отверстия, залитых цементом. На досках надписи: «Здесь насыпана земля с мест сражений партизан нашего района», — на одной, а на второй: «Здесь земля с родины Сашки, село Калиновка». Цветы и черные смоляные пятна — следы от недавних факелов.
Мы много видели могил — и королей, и маршалов, и великих поэтов, но ни одна из них не поразила так, как могила командира партизанского отряда Войченко, молодого лейтенанта, парня из оренбургских степей.
— Едем к Сашке! — опять зовут нас наши проводники, и мы опять едем через весь Островиц — зеленый, чистый и по-воскресному праздничный.
Ребята привезли нас в музей — старинный дом генерал-губернатора. Скользя впереди нас по паркету в разъезженных шлепанцах, провели нас по залам, подвели к большой фотографии, на которой Щенята группа партизан. «Вот он, Сашка», — безошибочно указал Стасик на человека с собакой в руках и добавил: «За него гестапо обещало миллион злотых».
Стасик говорит об этом с такой гордостью, словно рассказывает о своем отце или старшем брате. И только здесь, в музее, слушая взволнованный рассказ островицкого мальчишки, мы по-настоящему поняли, что означают слова: «Национальный герой Польши». Эти слова о нем, о Петре Войченко.

11 БЛОК
У переезда за городом Ополе вдоль колонны легковых автомашин металась женщина. Пожилая, экспансивная, в черном капроновом плаще, с большой сумкой в руках. На машинах — французские, английские, голландские знаки… «Нет, нет…» Роскошный западногерманский «опель» женщина обошла стороной. А в этой машине было три свободных места.
К «Волге» женщина подошла смело: «Только до Зеленой Гури, пан, а! Подвезите, опоздала на автобус», — просила женщина по-польски, вдруг услышала русскую речь и, не дожидаясь ответа, открыла дверцу… «Русские! Дзенкую, русские борзо добрие, я знаю!».
Минут десять пани Гелена восторгалась, радовалась, смешила. А потом вдруг резко изменилась, печально покачала головой, в одно мгновение осунулась. «От дочки еду. В больнице она, в больнице лежит», — как эхо повторила пани Гелена и с ненавистью сжала кулаки: «Будь он проклят, Освенцим!» «Освенцим» она произносит по-польски —«Ошвечим».
Ее дочь, студентка, побывала с экскурсией в музее Освенцима, это было с месяц назад, и с тех пор не спит — преследуют ее по ночам призраки Аушвица… «Ошвечим, Ошвечим», — повторяет с ненавистью пани Гелена, и ее лицо искажает гримаса боли.
Бесконечная серая лента асфальта, голубые указатели дорог, километровые столбики и вдруг — черная стрела, факел и меч. И надпись на стреле: «Освенцим».
Там все, как было: бараки — безупречно выстроенные по линейке мрачные трехэтажные корпуса из красного кирпича, крематории, виселица, высокая ограда из колючей проволоки на изоляторах, через каждые пять-шесть шагов таблички «Хальт! — Стой!».
В Освенциме почти все сохранилось в том виде, как было четверть века назад. Только вместо живых его обитателей — вдоль коридоров на стенах бесконечные ряды фотографий тех, кто провел там свои последние дни. Анфас, профиль, полупрофиль. Номер и национальность. Вместить всех фотографий стены Освенцима — Аушвица не смогли. От четырех миллионов человек остался на этой земле только пепел. Урна с горстью этого пепла стоит в Бжезинке — бывшем лагере Аушвиц-11. В этой урне горстка тех, которых было четыре миллиона!
…«Зачем в Ошвечим пускают людей!» — с тоской спрашивает пани Гелена, качает головой и думает.
…В конце третьего ряда — блок № 11. Между ним и десятым — глухой двор, у задней стены которого бревенчатый «экран» с бетонным желобом. У этого экрана эсэсовцы расстреляли двадцать тысяч узников. Двадцать тысяч… Их невозможно представить на этом узком, зажатом меж двух высоких блоков,  дворе. Колонна по четыре длиной в два с половиной километра!
Приговоренные должны были раздеться, у них выдергивали, если были, золотые зубы, смертников остригали наголо — и одежда, и волосы еще могли пригодиться рейху, — все это представляло ценность, все, за исключением человеческой жизни. Даже труп, сожженный в крематории, тоже стоил несколько пфеннигов, так как из пепла делали удобрения…
Обреченных выводили парами, ставили лицом к деревянному «экрану» и, не создавая в лагере «лишнего шума», стреляли в затылок из пневматического оружия. Деловито, четко, как на промышленном конвейере.
По такой же строго продуманной системе проводилась и «селекция» детей: эсэсовцы подымали деревянный прут на высоту ста двадцати сантиметров от пола. Все дети, проходившие под прутом, отправлялись на сожжение. Все дети, проходя под прутом, вставали на цыпочки, стараясь задеть головой прут. Они знали, куда эсэсовцы поведут тех, кто до прута не дотянулся… Будь ты проклят, Освенцим!
За витринами — горы детской одежды. За витринами — горы детской обуви. Никто не знает, сколько детей прошло под страшным прутом, сколько отправлено в газовые камеры без счета и измерений…
Днем 27 января 1945 года в Освенцим вошли войска 1-го Украинского фронта, в состав которого входил и Уральский танковый корпус. Чудовищный комбинат смерти был пуст: почти всех узников эсэсовцы истребили.
…Пани Гелена опять говорит. Говорит быстро, по-польски, и мы с трудом улавливаем смысл.
«Наверное, шизофрения», — это про дочь.
«Пусть увидят все!» — это про Освенцим.
«Особенно немцы. С запада. Они не верят, что так было, они говорят — пропаганда… Всех их надо привезти в Освенцим!» — с ненавистью говорит она, показывая рукой на роскошный западно-германский «оппель», уходящий от нас на большой скорости.

ОСВЕНЦИМ
Ветвь заломлена, как рука.
Старый тополь в ужасе замер:
Над Освенцимом облака.
Словно дым из газовых камер.
Словно снова чадит война.
Вечер солнце на плаху катит.
Ох, какая здесь тишина
Неспокойная на закате!
Ты прислушайся: говорят
Груды туфель и чемоданов
Голосами старух, ребят.
Голосами Иванов, Жанов.
Плачут, молят, зовут детей.
Громче, громче.
Освенцим ожил.
Кто шепнул за спиной моей:
— Наши волосы так похожи!
Душно! Больше я не могу.
Вещи стонут по-польски:
— Паныч!.. Я спешу,
Я почти бегу.
Не могу здесь остаться на ночь!
А на улицах городка
За мячом гоняются дети.
От Освенцима облака
Отогнал набежавший ветер.
В огоньках нарядных дома…
— Что ж там плачет одна из женщин!
— Дочь сошла у нее с ума.
Посетив под вечер Освенцим!

ПОРОГ БЕРЛИНА
Дорогой ценой заплатили русские за освобождение Европы. Могилы, могилы, могилы… Они всюду: по берегам русских рек, на перекрестках польских дорог, на площадях немецких городов, у околиц чешских и словацких деревень. Глядишь на могильные плиты — и на сердце закипают слова: «Великой и праведной кровью дан мир Европе, и быть ему во веки веков».
Хрустит под ногою белая галька. Пахнет резедой и жасмином. В ветвях молодых лип щебечут птицы. И тишина, и покой царят вокруг. А по воскресным дням богомольные старушки зажигают над могилами свечи и молятся за тех, кто спит в могилах Сандомирского кладбища.
Двадцать три года назад под маленьким польским городком на Висле разыгралось огромное сражение, которое вошло в историю как битва на Сандомирском плацдарме. Уральские танкисты действовали на самых трудных и ответственных участках наступления.
В январе 1945 года войска первого Украинского фронта вышли на Одер. Гитлер называл Одер «порогом Берлина, неприступной крепостью». И действительно, на этой реке немецко-фашистское командование создало мощный оборонительный рубеж.
Одер с ходу не удалось форсировать. Захватить один из плацдармов было поручено разведчикам майора А. Косарева из 29-й мотострелковой бригады. Захват был намечен в ночь на 26 января.
Как только луна скрылась за лесом, разведчики вышли на лед. Почти сразу провалился под лед первый, но не издал ни одного звука. Его успели спасти, но тут провалился второй, потом третий… На лед вытаскивали промокших насквозь, но никто не повернул назад. Все двадцать восемь выбрались на левый берег и двумя цепочками с автоматами и гранатами наготове подошли к первому доту. Было четыре часа утра, фашисты беспечно спали у пулеметов и минометов. Они настолько были уверены в непроходимости Одера, что не выставили даже часовых. Почти сто сорок трупов осталось в траншеях и дотах после удар а разведчиков.
Майор Косарев подал сигнал: «Путь свободен!» И через Одер с досками наперевес бросился первый мотострелковый батальон. А разведчики тем временем пробивались к странному доту. В нем оказался командный пункт Одерского укрепрайона. На командном пункте был захвачен в плен майор, который на допросе раскрыл систему оборонительных сооружений на Одере.
…Так двадцать восемь разведчиков майора А. Косарева проложили через «порог Берлина» дорогу Уральскому танковому корпусу.

ТЕПЛИЦЕ
Огонек в окошке теплится.
Над сплетением дорог…
Я тебя запомнил, Теплице,
Приграничный городок.
В ресторане под гостиницей
Можно пива заказать.
Можно в карты перекинуться,
С другом в шахматы сыграть
По проходу шумно-узкому
На виду иду у всех.
Как обрадовался русскому
Властемил — веселый чех.
Он края припомнил брянские.
Над шоссейкою — завал,
Как в бригаду партизанскую
С другом он перебежал.
Как разведчиком в Моравии
Обживал осенний /iec.
Был бы трусом — не направили,
Да и сам бы не полез.
У героев жизнь — замечено!
Необычная у всех!
Но работает буфетчиком
Властемил — веселый чех!
У него за ресторанчиком
Есть квартира в два окна.
И в столе там, словно прячутся,—
Боевые ордена!
Но порою долго теплится
Огонек, что он зажег…
Я тебя запомнил, Теплице,
Приграничный городок!

В стороне от Сандомира, на самом высоком месте, или, как говорят военные,  на вершине господствующей высоты, братское кладбище советских воинов, куда поляки снесли останки геройски погибших. Кладбище обнесено каменной стеной и кругом цветы, цветы, цветы. Мы молча обошли могилы воинов, поклонились их праху и поклялись, что будем всегда помнить о их беспримерном подвиге. Расскажем советским людям о известных и безвестных могилах. Здесь похоронен полковник Василий Федорович Скопенко. Ему было всего лишь 32 года. Капитан Иван Дмитриевич Воробьев, старшина Василий Фомич Романов, гвардии капитан Саутин… и сотни безымянных могил.
Почему безымянных? В некоторых городах мы видели памятники с такой надписью: «Слава героям — танкистам армии генерала Лелюшенко». Памятник героям танкистам, и надо бы на всех гранитных скрижалях золотом написать имена погибших с указанием, из какого города они или деревни. Сейчас это трудно сделать. Имена многих уже совсем не восстановить. Но могилы тех, кого мы знаем, надо бы поименовать. Это большая работа, но за нее охотно возьмутся ветераны войны.

ТАНК «23»
B польском городке Кольце, который оказался в центре боев на Сандомирском плацдарме, на высоком постаменте установлена величественная скульптура Советского солдата, прижавшего к земле когтистого и хищного фашистского орла. А вокруг разбит парк и беседки. Мы посетили памятник под вечер, и почти на всех скамейках сидели отдыхающие. Люди и в часы отдыха заняты своими мыслями, своими заботами. Но когда они увидели нашу машину с советским опознавательным знаком, они окружили и нас и машину, наперебой стали объяснять нам, что лучшее место в городе они отвели для братской могилы и памятника радянским солдатам. А пожилой поляк Станислав Пажсковский сказал:
— Тут и польские солдаты лежат. Мертвые наши солдаты лежат вместе. И нам, живым, надо быть вместе.
Когда мы уже собрались уезжать, Пажсковский удержал нас и добавил:
— Русским матерям, пан, передайте поклон. Им нелегко, мы знаем.
В деревне Иваниска, где был нанесен главный удар по немецкой обороне на Сандомирском плацдарме, мы остановились, чтобы спросить, где находится кладбище русских солдат. Нам объяснили. Мы собрались ехать, когда нас догнали два поляка — один пожилой и тучный, другой — юноша. Они вдруг решили, что русских надо проводить до памятника, а потом пригласить их в гости.
— Наши друзья — русские! Русские! — все восклицал толстый, сидя в нашей машине. Это оказался директор сельской школы, участник партизанской войны в Польше против фашистов Иозеф Нагаль. Он рассказал нам, что учащиеся его школы шефствуют над могилами русских солдат, украшают их цветами.
— Мир живет беспокойно, — несколько раз повторил он.— Запад снова готовит войну. Мы, поляки, особенно чувствуем это. Но мы спокойны. Мы уверены в завтрашнем дне, потому что с нами русские. О, на востоке у нас большой и сильный друг. Трудно сказать, как бы мы жили, если бы среди наших друзей не было России.

Скажи, мы привыкать не стали
К могильным холмикам солдат,
И к танкам, что на пьедестал
Сейчас безмолвные стоят
Как этот в Праге — двадцать третий—
С прищуром щели смотровой…
Наверно, в сполохах рассвета
Он видит свой последний бой,
Как танки плавятся зарницах.
Как в реки рушатся мосты.
Как на броню летят в столицах
Вслед за осколками цветы.
А позже танки заползают
На пьедесталы. Навсегда!
И там они напоминают
Отгромыхавшие года.
И у громадины из стали
Качают женщины ребят…
Скажи, мы забывать не стали.
Что эти танки грохотали,
А где-то новые гремят!

ПОМОГИТЕ, ДРУЗЬЯ, ПРАГЕ!
Второго мая 1945 года капитулировал берлинский гарнизон. Берлин пал, но война еще продолжалась. Гитлеровский фельдмаршал Шернер сконцентрировал в Судетах большую группу войск и пытался уклониться от капитуляции. И вот в эти дни в тылу у группировки Шернера восстала Прага.
На Прагу были брошены эсэсовские дивизии, танки, орудия… Кровью обагрились улицы и площади древнего города.
«Говорит Прага, говорит Прага! Помогите, друзья, восставшей Праге.. Наши силы слишком неравны, и нам трудно вести борьбу против множества танков, артиллерии и крупных сил пехоты оккупантов…»
Уральские танкисты получили приказ спасти Прагу, и на рассвете 6 мая танковые колонны двинулись к Судетам. В тот же день они разгромили вышедшую из Дрездена группу немецких войск и прорвались к подножью Рудных гор.
Восьмого мая уральские танкисты преодолели горные перевалы и, выйдя в район Духцов, Ледвице, рванулись к Праге. В течение нескольких суток танкисты спали и ели на ходу, с боями преодолевали топкие болота, горы, минные поля, засады фаустпатронщиков.
Путь корпусу прокладывали два танковых батальона — капитана М. Коротеева и капитана М. Акиншина. Особенно тяжело пришлось этим батальонам в Рудных горах. Почти на каждом крутом повороте, на каждом перевале — завалы и засады. Танки издали, с ходу обстреливали завалы, а тем временем автоматчики, соскочив с брони, обходили засады с флангов и забрасывали фаустпатронщиков гранатами.
И вот рано утром 9 мая танковый батальон гвардии капитана М. Коротеева первым ворвался в Прагу. Впереди батальона — танк № 23 под командованием лейтенанта И. Г. Гончаренко. Недалеко от Пражского Кремля, в районе Кларова, разгорелся упорный бой. Советских танкистов встретили «тигры» и артиллерия. Лейтенант Иван Гончаренко пошел в атаку. Подбит один немецкий танк, пылает второй, смята гусеницами противотанковая пушка. Но и «двадцать третий» подбит. Погиб Иван Гончаренко, а остальные члены экипажа были тяжело ранены. А  вслед за «двадцать третьим» в столицу Чехословакии ворвались главные силы корпуса, и во второй половине дня Прага была свободна.

И здесь, и при встречах на Одере поляки высказали нам такую интересную мысль. Когда шли бои за освобождение городов и сел Польши, население спасалось в лесах и укрытиях.
Очень немногие знают о подвигах русских солдат, о героизме советских войск, о тех, кто покоится в братских могилах Сандомира и Радома, Остравы и Сташова, Кельца и Сукнавы, Еуджева и Вроцлава. Думается, ветераны Уральского добровольческого корпуса, писатели и журналисты, воевавшие в рядах легендарного корпуса, напишут воспоминания, как они дрались на Висле, Одере, Шпрее, как пробивались через Рудные горы.
«Лейтенант Калинин родился в 1925 году. Умер от ран 9 мая 1945 года». Ему было всего 20 лет. Он умер в день победы, когда над всей землей, над всем миром цвела весна. Похоронен лейтенант на Вроцлавском кладбище. А рядом тысячи могил. Имена похороненных можно читать и час, и два, и три. Кажется, им нет конца. В строгом молчании проходят люди, и мы знаем, о чем они думают. Нет, мы, живые, не можем допустить, чтобы повторилась трагедия минувшей войны. Нам слишком дороги эти могилы.
Зеленой оградой терновника обнесено это колоссальное кладбище. При входе на гранитных столбах застыли танки: они охраняют вечный покой сраженных, они, как бессменные часовые, охраняют и мир Европы.

Вроцлав — стариннейший польский город, который более шести веков был, по существу, немецкой колонией. Во время второй мировой войны гитлеровское командование превратило его в мощный опорный пункт. Он должен был стать, по выражению гитлеровской пропаганды, немецким Сталинградом для русских. Но советские войска наголову разбили фашистов и принудили гарнизон города и крепости Вроцлав, численностью более 40 тысяч солдат и офицеров, сдаться в плен. Вроцлав после многих веков стал снова польским. И в дни праздников жители города зажигают над могилами советских воинов светильник. Это и память, и благодарность, и верность тому делу, за которое погибло так много русских.
На одном из обелисков написано:
«ВЫ СОТВОРИЛИ ВЕЛИКУЮ ПОБЕДУ. ВЫ НЕ ЗНАЛИ СТРАХА В БОРЬБЕ И СЛОЖИЛИ СВОИ ГОЛОВЫ ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО».
Или еще на граните: «ВДАЛИ ОТ ОТЕЧЕСТВА ПОХОРОНЕНЫ ВАШИ ТЕЛА, НО ВЫ ВЕЧНО ЖИВЕТЕ В ПАМЯТИ ПОКОЛЕНИЙ СОВЕТСКОГО НАРОДА».
После прорыва немецкой обороны на Висле уральцы-танкисты в беспрерывных боях продвигались на запад и одними из первых форсировали Одер. Это был последний водный рубеж перед Берлином, и немцы защищали его с огромным упорством. Но что могло противостоять советской броне!

Маленький городок Шчинава. Уже прошло более двадцати лет, а в этом городке на Одере всюду видны следы жестоких боев. Лежат в развалинах трехэтажные немецкие доты, дома на берегу сплошь иссечены осколками мин и снарядов. Вдоль по реке тут и там разрушенные строения, от которых остались битый кирпич да фундаменты. Там, где переправлялись через Одер танкисты, стоит обелиск. А на центральной площади Шчинавы на высоком пьедестале замер навечно танк. Когда мы осматривали боевую машину, к нам подошли польские парни и как бы между прочим заметили: броня на танке не ржавеет. Символично. Кое-кому на западе надо бы знать, что броня на советских танках действительно не ржавеет.
После боев за Берлин, когда еще не остыли боевые машины, танкисты Уральского корпуса двинулись маршем на помощь восставшей Праге. Путь был нелегок и неблизок. Впереди лежали Рудные горы, с ущельями и кручами, заросшими вековыми деревьями.
— О, это было невероятно,— рассказывал нам житель города Теплице Жак Властемил.— Невероятно. С запада, через горы, пришли русские танки. Такое могло почудиться! Нет, русские танки спустились с гор и, как ураган, умчались на Прагу. Их ждали с востока.
Рудные горы нелегко дались. Опомнившиеся немцы устраивали засады, завалы, разрушали мосты через речушки. Вражеские снайперы и автоматчики снимали солдат-десантников с русской брони. В горных селениях до сих пор хорошо помнят те незабываемые дни, знают, на каком изгибе дороги погибли русские солдаты. Когда отгремели бои, чехи собрали павших воинов в горах и похоронили со всеми почестями в братских могилах. В деревушке Микулово, что мостится в долине лесистых гор, погребено двенадцать русских солдат и девушка-полячка, санинструктор. Чехи много спорили в день похорон — приглашать ли священника. Решили обойтись без него и могилу украсили пятиконечной звездой из бетона. Сейчас надгробье утопает в зелени, а каменные плиты сплошь залиты топленым воском. Иногда над могилой горит фонарь, и тогда при его слабом дрожащем свете можно и ночью прочесть золотом написанные слова:
«НА ВЕЧНУЮ ПАМЯТЬ РУССКИМ ВОИНАМ, КОТОРЫЕ СЛОЖИЛИ ЖИВОТЫ СВОИ ЗА НАРОДНУЮ ВЛАСТЬ».
На одной из площадей Златой Праги установлен боевой танк. Все как обычно. Подобными памятниками отмечены многие места сражений Великой Отечественной войны. Но судьба этого памятника совсем необычна. Здесь на пьедестале вознесен не просто танк, а машина-герой. Именно этот бронированный богатырь первым ворвался в Прагу и был подожжен на одной из улиц. В сумятице боев танк затерялся и, весьма вероятно, попал бы на переплав, но рабочие Праги задались целью найти тот танк, который из своего орудия возвестил о подходе русских. И поиски увенчались успехом. Танк № 23 уже после войны был найден, реставрирован и поднят на гранитный постамент.
Сейчас площадь, где стоит уникальный памятник, названа именем Советских танкистов. Она находится в западной части Праги, на левом берегу Влтавы.

РОССИИ
ТЫ — ВЕЧНОСТЬ. Я — ТВОЯ ЧАСТИЦА.
ТЫ — ВСЕ. Я — ТОЛЬКО ЧЕЛОВЕК.
И МОЖЕТ ВСЯКОЕ СЛУЧИТЬСЯ
В МОЙ ВЕК, УВЫ, КОРОТКИЙ ВЕК!
НО НЕ СУДИ МЕНЯ ТЫ СТРОГО —
ЛЮБОВЬ К ТЕБЕ ВОЗЬМЕТ СВОЁ.
СКАЖИ — И ВСТАНЕТ ПО ТРЕВОГЕ
ВСЕ ПОКОЛЕНИЕ МОЁ.
ЧТОБ ВНОВЬ ШАГАТЬ ЧЕРЕЗ КАРПАТЫ
И, ЕСЛИ НАДО, ВЗЯТЬ РЕЙХСТАГ…
ТЫ — ВЕЧНОСТЬ. МЫ — ТВОИ СОЛДАТЫ.
ТАК БЫЛО, ЕСТЬ И БУДЕТ ТАК!