1. Коллективное письмо Фенимору Куперу
Знаменитый Александровский рынок был построен задолго до революции и как раз напротив нашего дома, но теперь он интересовал только начинающих коллекционеров, мечтавших найти в мрачных развалинах лабазов и складов золотые редкости для своих коллекций; ребята из нашего дома, давно-предавно очистившие каждый уголок рынка от стоящих вещей, завидев задумчивого коллекционера среди развалин, свистели в два пальца. Дом наш стоял на берегу великой реки, название которой было увековечено песней:
— Чижик, чижик, где ты был?
— На Фонтанке водку пил…
Фонтанка вытекала из Невы, впадала в Неву, снова вытекала и опять впадала. Это продолжается до сих пор. Рыба, торопящаяся по своим делам в Финский залив, не желая терять время, в Фонтанку не заходит, но рыбаки, которые толкутся здесь с удочками, этого не знают. Вообще рыбаки многого не знают из того, что рыба уже давно усвоила.
Фонтанка вливается в Неву у самого залива. Так что через Балтийское море наш шестиэтажный дом связан водным путем с Роттердамом, Ливерпулем, Лондоном, СанФранциско и Огненной Землей. В один из дней Генка Комлев из сороковой квартиры остановил идущую по Фонтанке землечерпалку своего отца и отбыл на ней в Кейптаун. Кажется, это в Африке…
Нам, оставшимся на суше, еще предстояло разобраться во всех этих путях, хорошенько разузнать, куда они на самом деле ведут.
Мой товарищ Январь, спустя время, писал в своей газете: «Ужасно завидую бывшим детям, которые уверяют, будто свои убеждения они впитали с молоком матери. Меня и моих друзей в детстве кормили сухим молоком из жестяных банок, и, как потом выяснилось, в нем не было и намека на убеждения».
Январь имеет в виду, кроме меня, Вильку Булочникова и Костю Субботина, известных во дворе под именами «Суббота» и «Булочная». Да, и Январь не январь, а Анатолий Январев.
В тот год,— от которого до половины века рукой подать,— Субботе, Булочной и Январю было в общей сложности лет тридцать шесть, а, может, тридцать четыре или тридцать пять.
И вот как-то раз Булочная позвал меня к себе домой и сказал, что мне надо подписать полным именем «Михаил Андраша» коллективное письмо писателю Фенимору Куперу.
В нашем большом доме, имеющем открытый выход в море, постоянно куда-нибудь писали коллективные письма. Взрослые уверяли, что в одиночку лучше не браться за перо: письмо придет обратно или без ответа останется. Считалось надежнее собирать подписи и просить от имени всей лестницы или от имени квартиры. Вот доказательство силы коллективной подписи: лифт нам починили, потому что писала вся мансарда; сараи сделали, идя навстречу пожеланиям всего двора… Куда только не летели из нашего дома письма! Мчались в суд, шли в райсовет, в Министерство иностранных дел, в ателье «Индпошив»…
И вот наш дом убедительно просит писателя Фенимора Купера написать продолжение романа Вернее, просит не весь дом, а только его восьмая часть — наша парадная лестница.
Сочинила письмо Белоножка. Она жила с Булочной на одном этаже. Через пятнадцать лет, когда Белоножка стала классной руководительницей Софьей Николаевной Белоноговой, выяснилось, что у нее светлые волосы и карие глаза. А тогда Белоножка была просто рыжей, с глазами цвета ржавых гвоздей,
Мы собирали марки, спичечные коробки, трофейные перья, оставшиеся после войны, а Белоножка собирала письма разных писателей: «Автографы»,— называла она. Булочная, знавший о ней все или почти все, говорил, что собственными глазами видел толстую папку с этими автографами.
Знаменитый писатель Алексей Толстой прислал Белоножке обещание сочинить продолжение «Золотого ключика». Мамин-Сибиряк, Горький и, кажется, Марк Твен, тоже писали для нее продолжения. Многие знаменитые писатели получали от Белоножки просьбы и отвечали ей.
Надо честно сказать, что книг Фенимора Купера ни я, ни Булочная не читали и ничего не знали про этого писателя. Однако в письме, которое мне предстояло разборчиво подписать, говорилось, что мы с огромным наслаждением познакомились с замечательными романами «Зверобой» и «Последний из могикан».
«Как жаль, как жаль, чго вы, товарищ Фенимор Купер, своим гениальным пером убили сына Чингачгука Ункаса и его возлюбленную бледнолицую Кору».
Белоножка умела разговаривать с великими на их вежливом обходительном языке и знала, как надо составлять такие письма.
Булочная поплевал на чернильный карандаш:
— Андраша, ты по алфавиту первый, я второй, Белоножка — третья. Январь подпишет последним,— сказал он,— протягивая карандаш мне.
— Ты не знаешь, зачем Фенимор Купер убил сына Чукигека? — спросил я, сомневаясь в полезности насильственных смертей.
Булочная поправил меня:
— Чук и Гек — это из Аркадия Гайдара. А это убийство из Фенимора Купера.
— Разве я не так сказал?
— Да, не Чукигек! — отмахнулся Булочная.
— А почему Белоножка пишет, что он его убил пером? — спросил я.
— Ты думаешь, что человека нельзя пером убить, да? Повернись, я тебе перо воткну.
— Да, мне не очень понятно…
— А ты читай, что дальше она пишет: «Просим вас, дорогой товарищ Фенимор Купер, от имени юных читателей дома № 121 оживить бледнолицую Кору и темнокожего Ункаса, а также написать для нас продолжение гениального и талантливого романа «Последний из могикан».
— Вот я и не понимаю, зачем он убил его гениальным пером? — подумал я вслух, по-прежнему искренне сожалея об этом убийстве.
— Так ты не против, чтобы их оживить? — подловил меня Булочная, снова вкладывая мне в руку обслюнявленный карандаш.
Я вспомнил, как наши жильцы, когда их очень просят, охотно подписывают коллективные письма, и произнес обычную в таких случаях присказку:
— Мы люди маленькие, чаше дело подпиши и посторонись,— дай подписать другому.
Булочная от радости даже промакнул рукавом мою подпись, хотя она в этом вовсе не нуждалась.
Суббота уехал к бабке в Сиверскую, а Января дома не было, и Булочная расписался за них, оставив свободное место для Белоножкиной закорючки. За Субботу пришлось расписываться зубами, чтобы изменить почерк.
От излишнего усердия Булочная перекусил чернильный карандаш, проворчал:
— Теперь язык пемзой не ототрешь,— долго плевался он.
Мы приписали мой адрес, так как я жил на первом этаже, и ко мне письмо, естественно, дойдет скорее, чем к Булочной или Белоножке на шестой этаж.
Меня вовсе не мучила совесть за подделку подписей Января и Субботы. Это же письмо писателю, рассуждал я, а не какой-нибудь важный документ. Но меня точили сомнения насчет того, захочет ли Январь или Суббота оживлять бледнолицую Кору и темнокожего Ункаса. Может, они считали, что их прикончили справедливо. Суббота копался в своем приемнике и читал, в основном, по принуждению учительницы русского языка. Продолжение романа — для него только лишняя забота.
На другой день я рассказал про письмо Январю.
— Держите меня! — завопил он на всю лестницу.— Держите, упаду! Филимон Купер пишет продолжение!
— Во-первых, Фенимор Купер, — поправил я.
— Ловите меня внизу! — крикнул Январь, хохоча и перегибаясь через перила. — Знаешь, когда жил твой Филимон Купер?
Мы поднялись к Булочной, чтобы выяснить отношения. Булочная не хотел слушать Января, говоря, что все правильно, и повел к Белоножке.
Белоножка решала задачки и вышла к нам с задачником под мышкой. Она ни разу не мигнула своими ржавыми глазами, слушая, как Булочная с улыбкой излагал ей издевательским тоном наши сомнения.
— Серые, — сказала Белоножка.
— Что? — не понял я.
— Серые люди, — уточнила Белоножка свою мысль.— Вы ничего не читаете и ничего не знаете.
— Так он же умер! — воскликнул возмущенно Январь.
— Спорим, он пришлет письмо? — Белоножка протянула нам руку, но никто из нас не решился поспорить: мы знали, что из всех девчонок нашего двора Белоножка самая серьезная. Она повернулась ко мне: — Андраша, я тебя отрезала и написала свой адрес. Ты же не собираешь автографы великих писателей.
— Ладно,— сказал я.— Мне все равно. Мы люди маленькие.
Январь ехидно спросил ее:
— Интересно бы знать, куда ты послала? У вашего Филимона Купера почта давно не работает…
Белоножка не скрыла своего презрения к Январю:
— Послала, куда надо. Вот куда. Булочная, я тебе покажу ответ.— И она захлопнула дверь, прищемив кончик своей косы.
— Пошли, — сказал Январь, когда она втащила косу в квартиру.— Сама ничего не читала. Ой, держите меня! — снова завопил он на всю лестницу, свешиваясь через перила.
Мы сразу же отправились в центральную детскую библиотеку на Садовой и там Январь, тыча Булочную носом в толстую книгу, заставил его прочесть даты жизни и смерти Фенимора Купера.
Давно, очень давно не было писателя в живых и наше письмо до него не дойдет.
— Голову даю на отсечение, у нее все письма липовые,— сказал Январь. — Автографы — шмантографы!
Наша земля сделала полных восемь оборотов вокруг оси, — еще в первом классе мы узнали, что Земля вертится,— ветер хорошо продул наш переулок, одним концом упиравшийся в Фонтанку. Солнце подсушило мостовую, и Булочная, взяв с меня слово не выдавать его Январю, сказал:
— Мишка… Мишка, знаешь что? Все же я думаю, Фенимор Купер жив. Знаешь, как она ждет ответа. Каждый день смотрит в ящик!
Многое в жизни бывает необъяснимо. Можно целыми днями торчать на Фонтанке с удочкой в руках и ждать какую-нибудь подгулявшую корюшку, завернувшую на твой крючок из Невы. Если очень ждать, то, конечно, поплавок в конце концов задергается. Можно еще ждать, что на твой знак остановится когда-нибудь милицейский катер, рассекающий на две части реку, затормозит обратным ходом, подойдет к стенке, возьмет тебя на борт и домчит до Балтийского моря. Уехал же Генка Комлев в Кейптаун на землечерпалке. Всякое бывает…
И вот потому, что Белоножка очень ждала письма от Фенимора Купера, ей вскоре пришел ответ.
Кажется, я навсегда запомнил его.
«Дорогие ребята! — начиналось ответное письмо.— Выражаю вам благодарность за отзыв на книгу замечательного писателя Фенимора Купера. Знаменательно, что наше молодое поколение читателей так заинтересованно относится к литературе и принимает такое живое участие в жизни литературных героев и воспитывается на лучших образцах. Желаем вам отлично учиться на благо народа, расти бодрыми и здоровыми. Мы с огромным удовольствием передадим все ваши пожелания автору «Последнего из могикан» и вы получите новые замечательные книги.
Секретарь комиссии по работе с детским и юношеским читателем: Васильчиков В. М.».
История с письмом произошла давно, лет пятнадцать или шестнадцать назад, и Васильчиков В, М. давно забыл про нас.
Мы его не забыли. Мы его вспоминаем иногда. И нам становится очень весело. Бедный друг детей, Васильчиков! Ему, наверное, некогда было придумывать новые варианты ответов на письма ребят. И он писал всем одно, меняя лишь фамилии писателей и названия книг.
А что касается Фенимора Купера, то из всех прочитанных потом писателей, по-моему, он самый живой…
2. Не всякий пес — друг человека
Мы были знакомы с одним доберманпинчером по имени «Жоржик», перезванивались с ним на протяжении многих лет, но он так и не стал нашим другом.
Какая может быть дружба, если ты говоришь: «Здравствуй, Жоржик», а тебе в ответ: «Гав-гав!».
История нашего знакомства начинается с записной книжки, кожаной, коричневого цвета. Мы нашли ее в нашем переулке. Она лежала на мостовой между булыжниками и ждала, когда мы с Субботой сделаем уроки и выйдем на улицу.
Сумерки, жалкие остатки солнечного дня, изменили цвет переулка. Из нашего парадного, придержав хлопавшую дверь, вышла Екатерина Моисеевна Субботина в дворницком переднике с новой метлой в руках. За нею Суббота и я.
Иногда выходили Суббота и Январь или Суббота и Булочная. Мы помогали Субботиной матери прибирать наш переулок после толкучки. Днем тут обменивали комнаты.
Я уж и не помню, когда в нашем доме поселилось обменное бюро «жилых помещений». Обменники заняли часть первого этажа, еще оставшегося от чертежной конторы, и открыли у нас настоящую толкучку. 8 воскресенье в переулок приезжали люди со всего города. Их бывало так много, что стоило прибыть еще одному человеку, как сразу же начиналась давка. Один раз Булочная попробовал проехаться по переулку на своем велосипеде. Его так сдавили, что из камер вышел весь воздух.
— Сорок метров, годные к разделу! — слышны крики.— Сорок метров! Даю большее, беру меньшее!
— Две вместе на две врозь. Вместе на врозь! Кто хочет разъехаться?
— Съезжаюсь с тещей! Съезжа-а-аюсь с т-е-ещей! — плывет над толпой голос без всяких надежд на лучшую жизнь.
Нынешние дети, которым родители преподнесли отдельные квартиры на блюдечках, должны знать, что человечество не всегда обитало в отдельных квартирах, не всегда плескалось в белых ваннах и прохлаждалось ветерком на собственном балконе. Еще и сейчас далеко не все человечество прохлаждается на личных балконах.
Наш дом помогал человечеству жить на свете.
На первой странице записной книжки, которую мы подняли с мостовой, было написано:
«В случае утраты настоящую записную книжку прошу молниеносно возвратить по телефону А-2-44-57 Гргнту Захаровичу. Позвонивший получит исключительно крупное вознаграждение».
— Ты увидел первый,— великодушно сказал Суббота, протягивая мне кожаную книжку, а вместе с ней исключительно крупное вознаграждение.
— Чего ты? Сам левой ногой наступил первый.
Суббота посмотрел вниз на свои ноги, которые он позже, лет в семнадцать, пытался выпрямить рыбьим жиром.
— Врешь.
— Вот книжка валялась здесь,— я положил книжку на булыжную мостовую.— Ты наступил пяткой, почувствовал что-то мягкое, оглянулся, а я в этот момент и увидел.
Суббота листал находку.
— Мишка, думаешь Грант Захарович не свистит?
— Зачем ему свистеть? Мы, конечно, и так вернули бы ему, как порядочные. Но он на всякий случай отложил энную сумму. Ему такая толстая книжка, знаешь, как нужна! Чего же он свистеть станет? Надо только звонить молниеносно.
Обычно мы звонили из квартиры Января. Январь жил на втором этаже, и мы поднялись к нему на лифте.
Январь обрадовался находке. Сидевший у него и рассматривавший себя в зеркале Булочная отложил расческу:
— В прошлом году, — сказал Булочная, — я вытащил из люка телефонную книжку побольше этой раз в пять, снес ее в домоуправление, самому Холопатому, мне «спасибо» сказали, а пальто дверью прищемили.
— Раз пять! — передразнил Булочную Суббота.
Январь вычислял, кому из нас следует крупное вознаграждение.
— Значит, книжку обнаружил Суббота левой ногой. Мишка только заметил и поднял. Так?
Суббота наморщился и погладил себя по голове, не очень-то уверенный в этом.
— Январь, позвони, у тебя по телефону голос лучше всех,— сказал Суббота.— Мы и тебе вознаграждение отвалим. Тебе чего нужно?
— Мне нужно новое пальто,— честно сказал Январь.
Это верно, старое пальтишко сидело на нем, как на пугале. У Субботы были худые ботинки. Такие рваные, что сапожники уже не брались их чинить. У меня не было костюма, свитер начинал самораспускаться, даже Булочная, которому отец навез барахла с войны, поистерся и испытывал кое-какую нужду. Но среди нас не было тряпичников, а рвачи водили другие компании. Поэтому Январь сказал:
— Плевать, дохожу в старом. Фабричный альбом для марок — это да!
Субботе дозарезу нужна была лампа 6К7, еще ему нужны были сопротивления и трансформатор из магазина «Пионер» (семьдесят рублей в старых ценах). Я заявил коробку шестимиллиметровых шурупов по дереву и от остальной доли отказался в пользу трансформатора.
— Очень, очень мне нужна бумага «бромпортрет», прямо необходимо, — вдруг сказал Булочная.
Тебе и проявитель, может, нужен? — спросил я как можно ядовитее.
— Нужен. А откуда ты знаешь, что у меня проявитель кончился?
— А «Лейку» тебе не хочется? — спросил я.
— И «Лейку» можно, — сказал Булочная с той же наглостью. — Да, ладно, пускай ваш Грант Захарович купит мне набор светофильтров.
Январь молча смазал Булочную по шее. Булочная принял как должное шлепок дружеской руки.
Мы пошли звонить.
Грант Захарович расцеловал Января в телефонную трубку. Он думал, что книжку у него вытащили на толкучке. Он летел к нам хоть на край света. Январь предлагал ему встретиться возле магазина «Пионер»: нам это с руки, от нас это рукой подать, в двух шагах. Но Грант Захарович уверял, что нет более удобного места для встреч, чем Невский проспект, на стороне кондитерской «Север».
Булочная выглядывал из комнаты и знаками давал понять, что мы ему срочно нужны.
— Смотрите, — сказал он, постукивая ручкой по столу. — Я выписал из книжки адреса. Смотрите, что вышло. Только читайте в два глаза.
Мы рассматривали листок с фамилиями и адресами.
А
Авдюша Павел Кузьмич, Глав, нач. ПУП. К-Ш-44, домашний: Е-2-2-22-2.
Б
Брахман Валентина Евлампиевна (супруга Павла Кузьмича) домашний телефон Е-2-2-22-2.
В
Вася Авдюша (сын Павла Кузьмича) грудной младенец, телефон Е-2-2-22-2.
Г
Галина Авдюша (дочь Павла Кузьмича) Мединститутка, день рождения 2-го мая. Любит анатомировать на трупах.
Ж
Жоржик (доберман-пинчер). Проживает совместно.
К
Клочьева Анна Ильинична (троюродная сестра Павла Кузьмича) домашний адрес: остров Диксон, Ледовый тупик, 6.
О
Орляков Ф. Ф. (заместитель Павла Кузьмича) добавочный 2. «Боржоми», медвежатина, «Казбек».
Я
Яковлев Исидор Матвеевич (прадед Павла Кузьмича) знал Кутузова, герой Отечественной войны 1812 года. Домашний телефон: К-ТП-4Ь.
В записной книжке были и другие телефоны, но эти относились к Павлу Кузьмичу, носившему детскую фамилию Авдюша… Булочная выписал все до последней точки, как упражнение на простые предложения.
Взрослые пишут в своих дневниках и книжках, что угодно, потому что их никто не проверяет, не выставляет оценки.
Грудные младенцы у Гранта Захаровича ходят в приятелях? Ну и что? Двоюродный брат Булочной, родившийся зимой, тоже приходится нам приятелем. Какой-то заместитель Орляков жить не может без боржома и медвежатины? На здоровье! Мы сейчас же могли пойти в коридор, набрать номер А-777-46 и попросить:
— Если не трудно, позовите, пожалуйста, героя Отечественной войны 1812 года.
Нет, не эти адреса и телефоны поразили наше воображение.
— Кто-то зашифрован под видом Жоржика, — постучал по столу Булочная. — Доберман-пинчер вовсе не доберман-пинчер.
И словно в подтверждение этой мысли Суббота рассказал нам таинственную историю, леденящую кровь, одну из тех, что мать приносит ему домой с курсов повышения квалификации дворников. И я тоже вспомнил, как в прошлом году в нашем домоуправлении собирали всех ребят и человек, не умевший носить гражданский костюм, говорил:
— Вы живете на берегу великой реки Фонтанка. Хоть бы и два метра глубиной. Но куда она ведет? В открытые воды. Так что прошу вас, ребята, никогда и нигде не терять настороженности.
Человек знал, кому говорить, кого наставлять.
Всех шпионов мы ловим в детстве, потому что именно тогда мы бываем самыми хитрыми и смелыми.
Булочная сложил вчетверо листок с адресами, сказал:
— Копию записной мы сняли. Надо незаметно узнать, чем занимается Грант Захарович и так называемый доберман-пинчер. Он поднял палец. — Надо его так прощупать, чтобы он не почувствовал.
В условленное место мы ехали озабоченными. Не позволяли себе лишних движений, разговаривали в трамвае тихо, приставляя губы к самому уху, так что на мочке оставались влажные слова. Честно взяли четыре билета. О трансформаторе и прочих пустяках не заикались.
Доберман-пинчер.
Кем является доберман-пинчер?
Не доходя до кондитерской, мы увидели возле витрины человека, его лицо было укрыто от прохожих газетным листом. Вот он делает вид, что читает газету. На всякий случай я засек по башенным часам точное время.
В девять часов тридцать пять минут мы отделились от вечерней толпы и окружили этого человека.
— Ого-го! — воскликнул он. — Сколько вас? Раз, два, три, четыре!
Суббота наметанным глазом сына дворничихи определил цвет его костюма — черный. Такого же цвета усы, с острыми кисточкообразными кончиками. Позже Булочная уверял, что на шее Гранта Захаровича виднеется шрам — след ожесточенной борьбы. Я шрама не видел, но отметил про себя, что голосом
Грант Захарович похож на двери нашего парадного: бух-пах-бух!
Записную книжку приняли из наших рук, осмотрели, по ней похлопали ладонью и засунули во внутренний карман черного пиджака, где, как я успел заметить, недоставало пуговицы копеечного размера.
Человек, называвший себя Грантом Захаровичем, неожиданно сгреб нас и быстро втолкнул в узкую дверь кондитерской. Мы не сопротивлялись, вошли, сели за свободный столик, ожидая удобного момента, чтобы начать осторожное прощупывание.
Январь представил нас, показывая на каждого пальцем.
— Исключительно! — воскликнул Грант Захарович, закручивая усы. — Исключительно хорошо! Толя, Костя, Виля и Михаил. Дети капитана Гранта. Смотрели такую картину?
— Это про собаку, да? — осторожно задал первый наводящий вопрос Булочная.
Грант Захарович пропустил вопрос мимо ушей.
— Вот! Исключительная картина! Ведь я кто? Кто я? Не догадываетесь? А ну, пошевелите этим местом, — он показал на свой морщинистый лоб.
— Вы — хозяин собаки, верно? — снова Булочная щупал хозяина записной книжки.
Грант Захарович делал вид, что не слышит Булочную.
— Я, братцы, бывший мальчик. Товарищ официантка, перед вами сидят дети капитана Гранта. Кино такое смотрели? Обязательно сходите. Для начала мы просим вас молниеносно доставить нам полторы дюжины ассорти, фирменной воды по бутылке на каждый нос и кофейник под крышечку. А там будет видно. Аппетит приходит во время ходьбы. Так я говорю, Толя, Костя, Виля и Михаил? Нет худа без добра. Каких я ребят нашел! Я в детстве тоже очень честным был. Исключительно честный ребенок. Меня можно было на выставке достижений показывать. Да-а, детство! Уехал, оттуда не вернешься. Девушка, а девушка!.. Ладно, потом добавим. Я, Толя, Костя, Виля и Михаил, перед вами в долгу. Мой телефон помните? Давайте, условимся с вами. Я спрашиваю: «кто это говорит?» А вы мне каким-нибудь паролем.
Суббота выпалил:
— У попа жила собака. Легко запомнить!
— Нет, — сказал твердо Булочная. — У попа жила собака Жоржик.
— Исключительно! — Чуть не закричал Грант Захарович. — Есть у меня один знакомый доберман. Умнейшее существо. Все понимает.
— По-русски? — прощупал я.
— По-русски, по-немецки, по-английски. А что ему? На всем готовом у большого человека, как у бога за пазухой.
— Вот хорошо бы познакомиться с умнейшим Жоржиком, —: сказал Январь как бы невзначай и как можно простодушнее.
— Как-нибудь, как-нибудь… Так что, договорились? Я спрашиваю, «кто говорит», а вы: «У попа жила собака Жоржик». Исключительный пароль. По паролю узнаю своих клиентов Конечно, если вы мне позвоните: поменяй, Грант Захарович, мне кладовку на место под солнцем, я ничем не смогу помочь. А что для трудовой жизни нужно, все сделаю.
— Вы кем-нибудь важным работаете? — продолжал я осторожное прощупывание.
— Важное — не важное, не в этом дело. А дело в том, чтобы у тебя на крючке были большие люди. На текущем этапе, в чем большие люди нуждаются? Они нуждаются в отдельных квартирах. Ничего не пожалеют за отдельную квартиру. — Машину? — Бери машину, швейную, конечно, засмеялся Грант Захарович. — Один мой знакомый хочет получить квартиру из пяти комнат. У него самого две сугубо смежные в коммунальной, плюс комната сестры в другом районе, плюс еще комната сестры на острове Диксон, плюс одну комнату ему сослуживец уступает и изо всего этого сделай, Грант Захарович, отдельную квартиру. Делаю… Сделаю! Ах, вы себе не можете представить, какой я был в детстве честный ребенок!— он обнял меня и Января, прижал.— Как вышло! Потерял на толкучке книжку и там же нашел таких ребят. Девушка, товарищ официантка, принесите нам «Мишек на Севере» пятьсот граммов для начала, а там — посмотрим…
Пирожные, пирожные…
Пирожные делают человека, особенно если он еще ребенок, доверчивым, крем проникает в самые отдаленные, настороженные уголки и человек становится добрым. Так или примерно так думал я, откусывая третий эклер с заварным кремом.
Откусывая пирожное полным ртом и держа наготове в другой руке корзиночку с кремом, Суббота, оставаясь настороженным, допытывался:
— Можно вас спросить, Грант Захарович? Вот, вы не помните, сколько ног у доберманпинчера?
— Тебе честно?
— Честно, — подтвердил Суббота.
— Честно, честно, честно? — снова проверил Грант Захарович.
— Да! Скажите как бывший ребенок, — попросил Январь, чью бдительность не так-то легко было усыпить «Мишками на Севере» и тающим во рту безе.
— Во, видите, — и Грант Захарович показал ладонь с загнутым вниз большим пальцем.
— А по-честному? — никак не унимался Суббота.
Булочная усыплял свою настороженность трубочками с кремом, поджаристые корочки хрустели на его острых зубах, крошки вылетали со страшной силой. Булочная от сливочного крема сделался мягким и податливым.
— Грант Захарович! — клялся он. — Я вас очень уважаю. Если вы еще раз посеете на толкучке записную книжку, позвоните, я моментально найду.
А я, никогда не евший столько пирожных сразу и размягченный видом ломящегося от сладостей стола, уже после второго эклера был уверен: у доберман-пинчера четыре ноги, три бывает изредка, а две — никогда; в записной книжке Гранта Захаровича нет никаких зашифрованных записей: он просто один из тех, кто помогает людям обменивать комнаты.
Между тем Грант Захарович говорил:
— Толя, Костя, Виля и Михаил, я не только уважаю вас, я вас люблю всей душой. Я с вами обратно в свое детство приехал. Привет, мама! Привет, папа! Привет, братик! Привет, тетя! Привет, дядя! Привет, бабушка! Ты еще жива? Я с вами, как в горах. Знаете, когда люди бывают исключительно честными? Да, вот тогда… Я был исключительно честным ребенком. Мне, думаете, жалко кушать эти пирожные? Я же к ним не притронулся. Мне не жалко. А вы ешьте!
Теперь читатель видит, как легко было усыпить нашу бдительность в те годы.
На следующий день, вернувшись из школы, мы первым делом позвонили доберман-пинчеру.
Когда сняли трубку, и я услышал спокойный женский голос, я сказал как можно вежливее:
— Попросите, пожалуйста, к телефону Жоржика.
— Кого-кого?
— Это «е два двадцать… два двадцать два?» — Правильно.
— Позовите, пожалуйста, Жоржика, — снова попросил я.
— Жоржик! — крикнула женщина. — Иди, милый, сюда, тебе звонят.
По-видимому, Жоржику звонили впервые, он только сопел в трубку.
— Жоржик, это ты? — допытывался. — Ты, Жоржик? Ну, подай голос! Здравствуй, Жоржичек! Это говорит твой друг Андраша, Мишка Андраша. А вот тут рядом стоит еще один твой друг — Январь. Передаю ему трубку…
Мы все по очереди послушали, как Жоржик умеет сопеть по телефону.
Прошла, наверноо, неделя, а, может быть, прошло две недели — с высоты нынешних лет три недели тогда, как один день. И мы снова, затаив дыхание, набрали: «е два двадцать два двадцать два». — Ах, это опять ты, отщепенец! — сказал знакомый мне женский голос. — Хулиган, сейчас я позову тебе Жоржика! Жорж, фас! Фас! Фас!
И я услышал в трубке злобное:
— Гав-гав!
Один раз в год, не чаще, мы, случайно вспомнив про Жоржика, звонили ему.
Ты еще дышишь, отщепенец! — говорила мне женщина в ответ на сердечную просьбу позвать к телефону Жоржика. Вслед за ней трубку брал мужчина, по голосу — внушительных размеров с большим вываливающимся животом и поносил меня самым крайним образом.
Наш разговор заканчивался «гав-гавом».
Прошло много времени. У нас погрубели голоса, потому что мы стали усатыми. Да и в семье Жоржика голоса изменились: поосипли да поохрипли.
— Жоржика мне, — просил я, как просят взрослые, по-деловому, без нудной учтивости.
— Жоржика?.. Ах, Жоржика! Сейчас позову, — отвечал тот же женский голос.
С годами Жоржик превратился в завистливого злобного старца. В его некогда принципиальном и громком «гав-гаве» появилась обида отставшей от своры собаки. Время не трамвай: уходит и не возвращается, и все знают, что не зачем торчать на остановке. Как был Жоржик собакой, так и не поднялся…
Я написал, что эта история не вчерашняя, и вот теперь я думаю, что судьба Жоржика закономерна. Собаки похожи на своих хозяев, а хозяева добермана никогда не понимали шуток. Они всегда считали нас хулиганами, отщепенцами семьи человеческой, а с нами надо было просто поиграть.
Ведь дети не бывают плохими людьми и, наверное, не всем это известно.
