Задумывались ли вы над тем, что бы произошло, если бы вдруг исчез язык, с помощью которого люди понимают друг друга? А ответ один—произошла бы всемирная катастрофа. Исчезновение языка оказалось б столь же губительным для человечества, как исчезновение воздуха. Наш язык — это наша мысль, наш разум. Самая главная его задача — передача мысли от одного человека к другому. А самое главное средство для выполнения этой задачи — слово.
Слово, произнесенное, услышанное, написанное, — оно с нами всегда: в труде и в покое, в горе и в радости, в будни и в праздник. Оно — хранилище многовековой культуры человечества, кладовая мудрости веков. И если бы язык вдруг исчез, то исчез бы весь опыт человечества. К счастью, этого не может случиться. Язык непрерывен, бесконечен, пока существует человек на Земле.
Что же такое слово? Это единица языка, или, как говорят ученые, знак языка. Любое предложение состоит из таких знаков: «Я пойду сегодня в кино», «Вот идет трамвай», «Повторение — мать учения» …
Каковы свойства знаков, которые мы ежедневно употребляем, чтобы говорить?
Многим кажется, что предметы называются так, как им «полагается» называться всегда. Стол это стол, труба это труба, кот это кот — и никак иначе; выходит, что слова и предметы навечно «склеены» между собой и друг без друга просто немыслимы. Так ли это?
Возьмем для примера слово город. По-немецки город — штадт, по-английски — сити, по-французски — вилль. Почему один и тот же тип поселения называется по-разному? Нельзя ли предположить, что какое-то одно из этих названий лучше других? Нет, нельзя. Каждое из слов — город, штадт, сити, вилль — одинаково хорошо для обозначения города в том языке, которому оно принадлежит.
И еще интересное обстоятельство. Один и тот же предмет даже в одном языке может называться по-разному: дорога и путь, лошадь и конь, кавалерия и конница, грот и пещера. Это известные всем синонимы. Если бы у каждого предмета было всегда одно, лишь ему принадлежащее имя, то, во-первых, не было бы различных языков, а был бы один всемирный язык, а, во-вторых, — синонимы были бы невозможны.
Однако мы видим, что языков на свете очень много (ученые насчитывают их на нашей планете более трех тысяч) и что синонимы — очень частое, вполне обычное явление в языке. Что же из этого следует?
То, что знаки языка произвольны от рождения. Это одно из важнейших свойств языкового знака, слова. Человеческие языки складывались в разных уголках земного шара, поэтому одни и те же предметы получили разные наименования: русскому слову гора соответствует немецкое берг, латинское монс, турецкое тау, японское яма; собака называется по-немецки хунд, по-французски — шьен, по-литовски — шуо, по английски — дог. Примеров можно привести бесчисленное множество.
Дело в том, что у предметов нет своего, «природного» имени. Все предметы названы людьми, а сама природа в названиях не нуждается. Какое дело камню или дереву, называют его как-нибудь или нет?
Людям же необходимо различать предметы и явления, с которыми они сталкиваются в жизни, и они дают им названия из разных сочетаний звуков.
В глубокой древности, когда создавались языки отдельных групп людей (родов), человечество было очень разобщено, рассеяно по колоссальным просторам материков. Поэтому языки получались разными, непохожими. И не только звуки разных языков не похожи друг на друга, но и те признаки, которые «называют» предмет. Предмет может оказать разное впечатление на разных людей. Одним покажется интересным одно, другим — другое.
Вот, например, увидел человек птичку, прыгающую зимой по снегу. Все птицы осенью улетели на юг, а эта — нет. Да и птичка-то какая красивая! Щечки и грудка — ярко-красные, огнем горят! Просто огонь на снегу! Поразило это человека, и дал он этой птичке имя пиррула, что значит полатыни «огонек». В другой стране и в другое время человека удивила смешная, подпрыгивающая походка этой птички, и он назвал ее гумпель, гимпель — попрыгунчик (от древнегерманского глагола гумпен — прыгать); русский человек назвал эту пташку снегирем, а серб — зимовка, так как она прилетает зимой. Француз дал ей несколько странное имя — буврей, что значит «пастушок» (будто бы снегири сопровождают стада скота; не знаю, правда это или нет). Итак, в древнем Риме — огонек, в средневековой Германии — попрыгунчик, во Франции — пастушок, в Сербии — зимовка, а у нас — снегирь. Таким образом, мы дошли до тайны названий. Человек подмечает у предмета какой-то признак (не обязательно главный, а просто чем-то выделяющийся, бросающийся а глаза) и делает этот признак как бы «представителем» предмета в целом. Человек как бы наклеивает на него ярлык и притом так прочно, что его уже не отодрать.
Попробуйте заменить какое-нибудь слово русского языка своим собственным знаком — ничего не выйдет! Не понравилось мне, допустим, в русском языке слово стол и захотел я заменить его новым сочетанием звуков — допустим, кры-бры. И вот прихожу я в мебельный магазин и спрашиваю: «Есть ли у вас раздвижной полированный кры-бры?». Продавец, наверно, подумает, что я сумасшедший или иностранец. Или я спрошу у товарища: «А почему у тебя новый кры-бры чернилами залит?» — «Какой кры-бры?» — «Да этот, на четырех ножках!» — «Какой же это кры-бры! Это же стол! Ты, наверно, нездоров сегодня!». Словом, где бы я ни пытался привить свое словечко, всюду бы встретил отпор. В чем дело? Почему мое новшество люди не желают принять? Ведь сочетания звуков, составляющие названия, — свободны, произвольны?
Оказывается, свободны они не совсем и не всегда, а только в самый первый момент, при начальном наименовании. Для огромного большинства предметов этот момент прошел тысячелетия назад, и наименования настолько укрепились в языке, что кажутся неотделимыми от предметов. Слова: небо, земля, брат, стол, пять, десять, видеть, жить и множество других обслуживают сотни миллионов людей, и если эти слова заменить другими, то придется переучивать всех людей, пользующихся ими. А это затея никчемная. Слова, верно служившие нашим предкам, отлично служат и нам. Поэтому всякий поспешный «новатор» просто не будет понят обществом, и ему придется отступить. Тогда он, хватаясь, как утопающий за соломинку, за новые, только что изобретенные предметы, у которых еще нет имени, может воскликнуть: «Вот тут-то я применю свое кры-бры!» Изобрели, допустим, люди летательный аппарат вертикального взлета, а он уж тут как тут: назовите его кры-бры! А ему в ответ: «Нет, гражданин! С какой стати мы его так нелепо называть будем? Пусть он лучше называется вертолет! Всем понятно и красиво!» И он умолк.
Оказывается, и новые слова, обозначающие новые предметы, не являются абсолютно новыми. Они всегда содержат связь со старым. Когда мы познаем что-нибудь неизвестное, мы всегда сравниваем его со старым, уже известным. Таков путь человеческого познания вообще. Когда появилась, например, новая сельскохозяйственная масличная культура с соцветием, вращающимся вслед за видимым путем солнца, люди назвали ее подсолнечник.
Когда изобрели деревянную посудину с дырчатыми выступами для дужки, то по этим выступам, отдаленно напоминающим уши, ее назвали ушат. Человечество не допустит никакого произвольного слова в языке.
Но «крыбрыльщик» не унимается. Он возражает так: «А на какое слово опирается, например, слово сахар? Или арбуз? Или утюг? Или кофе? Или карандаш? Где их обоснования? С чем они связаны? Разве это не «кры-бры», только в иной звуковой оболочке?»
Нет. Все эти слова, хотя и не являются русскими по происхождению, имеют «точки опоры» в тех языках, откуда они пришли в наш язык: сахар — из индийского сакхара — «песок»; арбуз — из персидского харбуза — «ослиный огурец»; утюг — из турецкого ютю — «горячий»; кофе — из арабского кахва — «кофейный куст»; карандаш — из турецкого караташ — «черный камень». Любое заимствованное слово также опирается на какой-то первоисточник, и произволу здесь не место.
Правда, у кры-бры остается еще одно убежище. В любом языке есть так называемые непроизводные слова, такие, которые не произведены ни от каких других слов, например, местоимения: я, ты, мы, вы; числительные— два, три, шесть; существительные — путь, сын, дом и другие.
Они необъяснимы с точки зрения современного языка, многие из них трудно объяснимы даже из далекой истории языка. Но все равно можно предполагать, что и такие слова когда-то имели отправную точку, мотивировку (так, слово дом происходит от древнего корня до или де, означавшего «строить»), К сожалению, происхождения всех слов выяснить не удается, да и вряд ли когда удастся, — очень уж в древние и темные эпохи уводят нас их истоки. Но вся история языка показывает, что нет немотивированных, произвольных слов. Каждое новое слово происходит от старого, и никакому неожиданному кры-бры здесь не место.
«Позвольте! — скажете вы. — А самые первые слова откуда взялись?» И в этом случае мне ничего не остается делать, как сдаться на милость победителя, то есть кры-бры. Первые слова как раз могли быть произвольными, развившимися из животных криков обезьян. Но эта эпоха отстоит от нас так далеко, что просто невозможно догадаться, что это были за слова. Если мы возьмем языки даже самых отсталых народов (например, австралийцев), то они тоже продукт столь же длительного развития, как и наш язык. Они так же далеки от исходного полузвериного рева и нерасчлененного мычания, как и русский. Когда, на каком отрезке времени появились первые человеческие слова — сказать невозможно. Можно лишь предположить, что они возникли в процессе общего труда людей. Первые языковые знаки были произвольны, но поскольку они были приняты в употребление обществом, коллективом, они перестали быть таковыми. Это важнейший вывод. Древнейшие слова послужили базой для развития словаря, для его последующего обогащения. Количество их росло, изменялись их значения, словарь становился все более гибким, совершенным. Он отражал громадные успехи человеческого сознания, осмысляющего мир.
Новых слов, не находящихся ни в какой связи со старыми, невозможно ввести в оборот даже самому выдающемуся поэту, писателю, оратору, общественному деятелю. Языковый знак (слово) знает лишь один закон — закон традиции, передачи из поколения в поколение. И каждое нарушение традиции встречает коллективный могучий отпор. Кроме того, знаков в языке очень много (в русском языке не менее 200 000 слов) и взаимоотношения между ними очень сложны. Это удивительно тонкая и точная система, предельной надежности механизм, противодействующий всяким кры-бры, всяким произвольным наскокам на язык
