Глава 6
Залпы
Тихо, тихо…
Мелно, мелно
Полночь брызнула свинцом, —
Мы попали в перестрелку,
Мы отсюда не уйдем.
М. Светлов. В разведке.
Опаленные взрывом, местами обрушенные, стены Детинца горели неохотно. Сложенные из бревен, окаменевших за века, они только обугливались и дымили. Но начинались пожары и в самом Детинце. Земля была усыпана соломой и тесом, сорванными с крыш. Бегали с плачем жены верховников и стрелецкие женки, гнали куда-то коров, овец, гусей. Метались собаки, осатаневшие от криков, сумятицы и ярости.
В сорванные ворота валили толпой посадские, радостные, злые, веселые. Взята наконец на копье ненавистная твердыня верховников! Размахивая топором, пробежал сидень Софроний. Апостольская его борода свирепо вздыбилась, а на благостном лице божьего угодника — злость, остервенение и восторг. Он кричал с шальной радостью:
— Соляной амбар ищи, хрешшоны! Соли-матушки тут горы целые!
Замурзанный мужичонка размахивал огромным, в локоть, ключом,— таким и быка свалишь,— вопил не смолкая:
— Все отомкнем, все найдем!..
Пробежала где-то вдали Даренка, раскосмаченная, свирепая, как медведица. Черненькие круглые глазки ее пылали. Мичман бросился было к ней, но его оттеснила толпа. А из рядов бежавших людей выскочил непонятно как сюда затесавшийся поп Савва. Он всех подряд осенял крестом и орал громче всех:
— Пали стены иерихонские! Лупцуй верховников и в хвост и в гриву!
На него налетел замурзанный посадский и замахнулся царь-ключом.
— Попался, сума переметная! Где жареным пахнет, туда и бежишь? Разражу поганца!
— Федя!.. Друг !.. Милостивец!.. Колундра, спаси!— заголосил поп, бросаясь к мичману. Птуха влепил ему от всей души по шее, и поп запахал землю носом.
— Не порть морское слово, гад!— брезгливо вытер мичман руку о штаны.
На него набежали с двух сторон Псой Вышата и Сысой Путята.
— Федор, друг душевный, давай с нами щи с убоиной хлебать и кашу из горшка выламывать!
Псой и Сысой держали обернутые в полу зипуна горячие большие горшки.
— И не-разлей-вода тут!— захохотал мичман.— Кошмар! Щи и каша? Откуда?
— Знамо, из печки верховника!
— Спасибо, друзья, кашей некогда заниматься.
Проклятого факира Шаро-Вары, целуй он собаку в нос, надо поймать. В посадничьих хоромах, подозреваю, спрятался.
Птуха побежал к посадничьему двору.
Недобро затаившийся и словно ослепший, закрывший окна ставнями, он молчал, хитрил, таил мрачные тайны. У высокого красного крыльца ревела толпа посадских. Птуха увидел в толпе капитана, Косаговского и Истому. На ступенях крыльца стояли в несколько рядов стрельцы из охраны хором, не участвовавшие в конной атаке, а поэтому и уцелевшие, и раскормленные парни из душановой своры. А на верхней крылечной площадке металась старица Нимфодора. Исчезло ее тухлое, фальшивое благочестие, она кричала, визжала, хрипела, как базарная торговка, задыхаясь от злости:
— Собачьи сыны!.. Воры!.. Богохульники!.. Рыло вам набок сворочу! Кости ваши на дыбе затрещат!.. Кровью вашей умоюсь!
— Тю! Ты жива еще, моя старушка?— удивился мичман.
А выбежавший вперед, чтобы все его видели, поп Савва погрозил старице кулаком:
— Волкоеда горбатая! Мы тебя самою на дыбу вздернем!
Из толпы старице кричали возмущенно:
— Обумись, старая! Утихни!
— Напучеглазилась, гадюка!
Посадские кричали злобно, но на крыльцо не решались подняться.
— Мне просто смешно! — вспыхнул мичман и кинулся на крыльцо.— А ну, кто храбрый, за мной!
Посадские дружно двинулись за ним и — остановились. Стрельцы и душановы подглядчики, ощерив зубы, с лицами, бледными от страха и ярости, взмахнули саблями, бердышами, дубинами.
Не чуя себе пощады, они решили драться.
— Давай пищали! Из пищалей их шибать будем!— закричали в толпе.
До пищалей все же дело не дошло. Из толчеи выдралась Даренка, схватила тяжелую, чем-то насыпанную бочку, вымахнула ее выше головы и швырнул, в защитников крыльца:
— Их, собак, вот как шибать надо!
Сбитые бочкой, двое стрельцов упали, остальные побежали, прыгая через перила.
Мичман влетел на крыльцо, схватил старицу в охапку, подтащил к двери и шлепком в зад перекинул ее через порог:
— Сыпьте, мадам, и чтоб мне тихо было!
Он первый ворвался в хоромы, за ним побежали Ратных, Косаговский и десятка два посадских. Остальные хлынули к пороховому погребу.
В гулкой его глубине вдруг закричали многие голоса, а из дверей вылетел главный сыщик Патрикей Душан. Он прятался в дальних погребных подвалах, и теперь пробивался, размахивая длинным стрелецким копьем. Алекса Кудреванко, предводитель посадских, захвативших пороховой подвал, стиснул зубы, вырвал из рук посадского топор и кинулся на подглядчика. Ловким, сильным ударом он перерубил древко патрикеева копья и всадил топор по обух в спину Душана.
— Получай! Скольких ты предал, собака!
Но больше всего шуму было около соляных амбаров. Посадских, валивших в амбар, встречал Софроний:
— Тащите, спасены души, соль-матушку! Без соли и хлеб не естся, без соли и стол кривой. Отводите душеньку, солите ее круче!
И посадчина отводила душу, хватала соль горстями, лизала, жевала и кряхтела от наслаждения.
Капитан, Косаговский и Птуха медленно вышли из хором.
— Убежал в суматохе из Детинца. Не иначе!— говорил встревоженно Ратных.— И карту Прорвы унес, язви его!
В знакомой Косаговскому горнице, на верхнем этаже хором, они никого и ничего не нашли. Валялась на полу японская лакированная шкатулка, раскрытая и пустая.
К ним подошел Истома и сказал убито:
— В хоромах я тоже был, государыню Анфису искал. Не нашел. Сама спряталась от буйства народного, а может, старица и верховники ее…
Он не докончил, опустив голову. Косаговский нервно откинул прядь волос со лба и отвернулся. Капитан обнял их за плечи.
— Не будем голову вешать. Найдем Анфису. Не под землю же ее спрятали.— И снова, охваченный тревожным беспокойством, заговорил взволнованно:— Мешкать нам нельзя, товарищи! Весь город надо вверх тормашками перевернуть, а найти Памфила-Быка. И тайгу надо обшарить. Где Будимир и Волкорез, язви их? Как сквозь землю провалились!
— Они в оружейной избе,— сказал Истома.— Стрелецкое оружие всякое на подводы грузят. В посады повезут. А скоропалительное оружие, сколь ни искали, не нашли.
— И эту тайну Памфил-Бык унес! Пришли ко мне немедленно есаулов!
Истома убежал.
Капитан сел на ступени крыльца и, подтягивая голенища брезентовых сапог, сказал задумчиво:
— Странно… Мне все время кажется… вот- вот появятся памфиловские чахары, и… Где есаулы?!— снова рассердился Ратных.— Загуляло воинство. Видите, что делается?
Веселье в Детинце шло во всю Ивановскую. Из посадничьего погреба выкатили бочки с пенником, Медами и брагой. Топорами выбили днища, пили горстями, шапками, ковшами. Быстро пьянели. Посадский, зеленый, изголодавшийся, пустился в пляс.
— Отгуляем, отпируем за всю огульную нашу работу! За весь Ободранный Ложок отпляшем!— кричал он, пьяно топчась на месте. На пару ему плясать выскочил Псой Вышата. Положив одну руку на затылок, другую уперев в бок, он мелко засеменил ногами, припевая:
Эх, Настасья, эх, Настасья,
Отворяй-ка ворота!..
— Отворили уж!— кричали ему весело и грозно.— Так отворили, что и ворота вышибли!
Коли пляшет Псой, будет плясать и Сысой. Он тоже заломил руку, тоже Подбоченился, заголосил часто-весело:
Зови Сидора, Макара,
Власа, Сеньку да Захара,
трех Матрен, Луку с Петром…
Песня оборвалась недопетая. Сысой положил руку на грудь, удивленно посмотрел на людей, и медленно начал падать. Лег на землю тихий, робкий, словно спать, и растекалась около него лужа крови. В шуме, гаме, в песнях никто не услышал выстрела. И только в наступившей оторопелой тишине грозно прозвучала длинная очередь.
— Автоматы! — вскрикнул капитан. — Это братчики!
Нежно запели пули, будто рядом, около уха, или над головой рвались туго натянутые тонкие струны. Братчики выбежали из широко распахнутых дверей собора и пошли цепью, бросая в толпу короткие, рваные автоматные очереди. Их было четверо, три скуластых чахара в засаленных далембовых халатах, запахивающихся направо и расшитых по груди желтыми и красными узорами, как одеваются наши забайкальские или ононские буряты. Четвертый был русский с тонким, но опухшим лицом интеллигентного пьяницы.
≪Вот он, князь Тулубахов!≫ —подумал Косаговский, а капитан сказал:
— К началу боя Памфил опоздал братчиков привести. Но откуда он их вызвал?
— Как они в Детинец прошли?— крикнул с отчаянием летчик.— Ведь кругом были дозоры Алексы. И почему они в соборе прятались?
— Глядите! Вот он сам, Памфил-Бык!
Памфил вышел не спеша из собора. Одет он был в помятый серый пиджак я черные суконные брюки, заправленные в кирзовые сапоги. На голове его пузырилась дешевая кепка.
Чахары дали из автоматов несколько очередей широкими веерами по толпе посадских, и лавина кричащих людей помчалась к воротам, оставляя на земле шапки, брошенное оружие, неподвижных убитых и корчившихся раненых.
—Спасены души, стойте! Не бегите!—раздался отчаянный одинокий крик.—Слабость пресеки, робость рассей! Силу друг в друге поддерживай!
Это кричал Алекса Кудреванко высоко, призывающе вскинув руки.
—Их горсть, их всего пятеро! Сомнем! Растопчем!
Князь Тулубахов, услышав этот крик не потерявшего голову человека, провел по поясу Алексы автоматной очередью, и, перерезанный ею, солевар сначала склонил кудрявую голову, потом рухнул на землю во весь рост.
—Алекса, милый!—вскрикнул Птуха.
За углом посадничьих хором капитан, мичман и летчик наткнулись на Сережу, Истому и Митьшу Кудреванко. Капитан с тревогой посмотрел на Митьшу, но мальчуган был счастливо возбужден и с любопытством таращил неулыбчивые свои глаза. Значит, не видел смерти отца. А Виктор набросился на брата:
—Сорванец, беспризорник! Где тебя носило?
—Мы с Митьшей соль раздавали.
Над головами, в бревна стены ударили пули.
—Заметили нас. Сюда идут!—встревоженно сказал Косаговский.
Снова простучала автоматная очередь. Виктор вскрикнул и пригнулся. Пуля сорвала кожу на шее. Широкая царапина, уходя в волосы, залилась кровью.
—Давайте перевяжу,—потянулся к нему Птуха.
—Некогда! Ребят, Сережу и Митьшу, надо спасать.
—Где же укрыться?—огляделся капитан.
—В соборе,—сказал торопливо Истома.— Они оттуда, а мы туда! И запремся.
—Скорее!—крикнул Ратных.—Сейчас начнут нас с двух сторон обстреливать.
Схватив за руки Сережу и Митьшу, Косаговский побежал к собору и скрылся в дверях. За ними вбежали Истома, Птуха и капитан, захлопнули дверь и закрыли ее изнутри толстым засовом.
Все затаили дыхание, прислушиваясь. Было тихо, замолчали и автоматы на дворе. Затем кто-то взвизгнул за дверью и жалобно заскулил.
—Женька! Женьку забыли!—закричал отчаянно Сережа.—Товарищ капитан, откройте дверь!..
Истома принес из алтаря кусок холстины и перевязал Виктору шею.
—А воды в соборе нет. Нечем обмыть,— сказал он.—Смотреть на тебя страшно.
Летчик потрогал щетину на лице, слипшуюся от крови, посмотрел на притихших Сережу и Митьшу и сказал устало:
—Странно. Мы здесь, как в мышеловке, а Памфил не торопится вытащить нас на расправу.
—Пока у него есть хоть капля надежды улететь на вашем самолете, он нас не тронет!— крикнул капитан из глубины собора. Он что-то там осматривал. И, возвратясь, сказал, пожимая плечами:— Непонятно! Нет никаких следов, что братчики прятались здесь, ожидая, когда их введут в бой.
—Откуда же они пришли?—спросил Косаговский.
—Непонятно. Через дозоры, через стан восставших они пройти не могли. По воздуху перелетели? Чепуха! Значит, только под землей! Будем искать!
—Надо в подполье собора поглядеть,—сказал нерешительно Истома,—где могилы честных стариц.
—Пошли,—оживился капитан.
Они все, даже Сережа и Митьша, двинулись в погребальный придел, где горела одинокая багрово- красная лампада. Остановились в ногах гробницы старицы Анны перед небольшой железной дверью. На ней висел огромный пузатый, как арбуз, замок. Капитан потрогал, подергал его и сказал:
—Ломать придется. А чем?
—Момент!—успокоил его мичман.—Я тут приметил добрую штуковину.
Он ушел в глубь собора и вернулся, с трудом волоча большой, в человеческий рост, железный крест. Верхний его конец вдели в дужку замка. Не раз и не два капитан и Птуха нажимали на рычаг-крест, и, наконец, дужка с треском вылетела. Дверь открылась, вниз уходили скрипучие ступени. Ноги нащупали землю. Истома поднял над головой взятый из алтаря многосвечник, осветил подвал собора. Во всех его концах были могилы стариц. Стены подвала были обложены бревнами, а в одной из стен чернела вторая железная дверь, тоже запертая на большой висячий замок. И этот замок взломали железным крестом. Капитан открыл дверь. Из черного проема пахнуло сырой землей. Сразу от двери начинался узкий коридор.
—Сережа и Митьша останутся здесь с Истомой,— приказал Ратных.—И Женьку держи, Сережа, если дорожишь им.
Капитан, Косаговский и Птуха с многосвечником вошли в коридор. Он на первых же шагах изогнулся поворотом, за которым была просторная пещера. На белых ее каменных стенах зашевелились тени людей. Из пещеры шли три хода, и каждый из них был помечен крупным знаком, нанесенным черной краской: крестом, подковой и двумя горизонтальными линиями.
—Шхерный фарватер!—вздохнул мичман.— Стоп! А это что?
У ног его лежала плоская автоматная обойма.
— Здесь шли братчики!—воскликнул капитан, подняв обойму.
—А нам, боюсь, не пройти,—мрачно сказал летчик.
—Стойте и откликайтесь, когда я буду кричать.
Капитан взял многосвечник и вошел в средний из трех проходов. Вскоре потух отсвет многосвечника. Застоялую подземную тишину нарушала лишь близкая капель. Люди замерли в тоскливом ожидании и обрадовались, услышав глухо долетевший голос капитана. Дружно и громко ответили ему.
Сначала показался отсвет, а затем вышел и капитан.
—Заблудимся. Дальше снова развилки со знаками.
Притихшие, помрачневшие, вернулись в подполье, затем поднялись в собор. Косаговский сел на ступени амвона и обхватил голову руками. Мальчишки смотрели на него с испугом. Птуха заходил по собору, засунув руки в карманы, негромко и грустно напевая:
Там, где мчится река Амазонка,
Там я буду тебя вспоминать…
—Давайте-ка посмотрим, что делается на божьем свете,—предложил капитан.—Кто со мной?
К нему присоединился один мичман. Они поднялись на соборные хоры, а вместе с ними лезли, подсаживая друг друга, святые угодники, нарисованные на стенах Истомой. На хоры выходили высокие узкие окна собора, затянутые промасленным холстом. Ратных рванул раму окна, глядевшего на посадничий двор. Посыпалась окаменевшая замазка, окно распахнулось. Двор был безлюден. Недвижно лежали убитые посадские. Потрескивал огонь в догоравших домах, доносилось откуда-то жуткое похоронное вытье.
—Стрельчихи убитых мужей отпевают,—сказал тихо мичман.
На ступенях посадничьего крыльца сидел чахар с автоматом, зевал, свирепо чесался, запустив пятерню под халат, и не спускал глаз с собора.
—Такой никого не пропустит,—покачал головой капитан.—А вот и второй вылез!
Но второй был не чахар.
—Остафий Сабур!—удивился Птуха.—И не разорвало его, проклятого!
—Живуч, язви его!
Стрелецкий голова, не сходя с крыльца, оглядел двор, посмотрел на собор. Лицо его внезапно оживилось, он приложил ладонь ко лбу и вгляделся.
—Нас увидел и улыбается, жлоб!—озлился мичман.
Остафий приложил ладони ко рту рупором, и крикнул весело:
—Мирские, гость дорогой к вам идет! Вина и хлеба-соли не жалейте. А у вас, поди, и корочки нет? И воды ни глоточка?
—Я догадываюсь, какой это гость будет,— сказал капитан.
На крыльцо вышел Памфил-Бык.
—Вот он. Пойдемте встречать.
Они не успели спуститься с хоров, как в дверь крепко, требовательно постучали. Капитан отодвинул засов.
Братчик шагнул через порог, снял кепку и вытер потный лоб. Виктор заметил, что он очень изменился за эти два дня: лиловые мешки под его глазами почернели.
—Жарко, капитан. Вы не находите?—криво улыбнулся братчик.
—Кому как!—ответил Ратных.
А Косаговский недобро пошутил:
—Синяя ферязь вам больше к лицу была.
В ней вы на опричника были похожи. А теперь — вылитый заготовитель сушеных грибов из райпотребсоюза.
—Дать ему портфель,—посмотрел мичман серьезно на братчина,—и вот вам председатель колхоза, снятый за пьянку и за развал хозяйства. Кошмар, до чего похож!
Памфил не отвечал, в упор разглядывая капитана.
—Вот вы какой!—пробормотал он, дергая нижней губой.—Первый раз по-настоящему вас вижу. Во вторую встречу на улице темно было, а при первой мы оба спешили.
—О какой первой встрече вы говорите? — удивился капитан.
—Моя мета, моя работа,—указал Памфил пальцем на изуродованное ухо капитана.
—Что?..—отступил Ратных.—Да вы кто?
—Полковник Колдунов. Штаб-офицер Харбинского конного полка к вашим услугам!
Пахнуло на капитана жаром горящих камышей на озере Самбурин, оглушил грохот бешено скачущих коней и древний боевой клич монголов: К-ху!.. Ху… у… у!.. Взблеснула его сабля, занесенная для удара, а под саблей это лицо с закушенной губой, с острым подбородком и пустыми глазами.
Никогда, ни к кому не испытывал капитан такой лютой, тяжелой ненависти, как к этому, стоявшему перед ним человеку.
—Ваша работа, не отказываюсь,—медленно сказал Ратных и протянул палец к горлу братчика.—А это вот тоже озеро Самбурин. Это моя работа!
Колдунов провел рукой по горлу, где под высоким воротом рубахи был скрыт красный бугристый шрам, притянувший к груди его острый подбородок. Оскалился, сказал свистящим шепотом:
—Глупо я сделал, что стрелял на скаку. Саблей бы достать —развалил на две половины!
—Едва ли. Я костистый,—угрюмо усмехнулся Ратных.—Ну и богатый же послужной список у вас, Колдунов. Корнет царской армии, гусарский поручик у Колчака. Гусарскую бескозырку сменили на меховой малахай конно-азиатской дивизии барона Унгерна. Восстанавливали с ним ≪Великую Монголию≫, былую империю Чингисхана. В монгольской степи вы ≪ставили вешки≫: пленных красноармейцев и партизан зарывали по горло в землю.
—Мы сражались за единую неделимую Россию, за православную веру! —гордо выпрямился Колдунов.
—Сражались за веру и грабили церкви, монастыри, а заодно мечети и буддийские дацаны. И когда вышибли вас из Монголии, пошли на службу к микадо… Не дергайтесь, Колдунов, вы японский холуй, атаман хунхузской банды!
—Я полковник императорской армии! — вскрикнул Колдунов.—Армии его величества императора Пу-и!
—Императора-попугая,—спокойно и вежли- 6о ответил Ратных.—Липовый полковник японско-маньчжурской выделки!
—Может быть, перейдем от воспоминаний к делу?! —Колдунов бычьим взглядом, исподлобья, обвел лица стоявших перед ним людей.— Я могу поджечь собор и зажарить вас, как рябчиков. А я принес вам жизнь и свободу. Завтра вы будете дома. Я дам вам бензин. Устраивает?
—Вполне,—кивнул капитан.—Загостились мы тут! Но с вашей стороны будут, конечно, какие- то условия?
—Да.
Колдунов помолчал. В глазах его была мутная злоба затравленной собаки.
—Минуточку! —выставил капитан ладонь.— Мне почему-то кажется, что разговор будет не для детских ушей. Отойдемте!
Все, кроме Истомы и ребят, ушли в алтарь и закрыли все алтарные двери. Колдунов, сдвинув евангелие и крест, сел на престол, капитан, летчик и мичман стояли, прислонясь к стене.
—Начнем с того,—начал Колдунов,—что у вас нет еды и воды. Вы протянете, самое большее, пару дней. Но я не хочу вашей смерти. Обстреляли вас по ошибке. Чахарам за это влетело.
—Почему такая трогательная забота?
—Объясню. Для этого я и пришел сюда. Вот вам мои условия. Они будут несколько иные, чем те, о которых я говорил с летчиком Косаговским. В самолет сяду не я один, а все мои парни.
—Вариант с вашим индивидуальным полетом отпадает? —весело удивился Косаговский.
—Отпадает,—ответил Колдунов.
—Понятно. Не прошел номер! —сказал капитан.— А сколько вы платины берете?
—Пустяк! Несколько мешочков.
—Погубит вас жадность, Колдунов!
—Я выхожу на пенсию,—криво ухмыльнулся братчик.—Буду марки коллекционировать и разводить тюльпаны. Нужен же мне кусок хлеба на старость.
—Любите вы комфорт, Колдунов! —покачал головой Ратных.—Подавай вам самолет. А почему бы не пешочком? Дорогу в Харбин вы знаете. Правда, надо миновать границу…
—Да, трудности будут. Добывая бензин, мои конники наделали шума. Ваши солдаты, капитан, уже ждут нас на выходе из Прорвы.
—У вас ясная голова, Колдунов.
—Благодарю за комплимент. И мне хочется спасти эту ясную голову. А спасение только в самолете. Не скрываю, что мы пойдем ради этого на самые крайние меры! Вы, конечно, уже догадались, как мы попадаем в Детинец?
—Уже догадались. Подземным ходом.
—Возможно, вы даже открыли его?
—Возможно.
—Но воспользоваться не сможете. Заблудитесь в лабиринтах. Нужен ключ, у вас его нет. Вы в западне!
—Вернемся к вашим условиям.
—Это не мои условия. Это план князя Тулубахова. Вы, Косаговский, перебрасываете нас в Маньчжурию, аперед взлетом ваши друзья получают от нас карту Прорвы. Они смогут спокойно вернуться домой. Согласны?
—Нет, не согласен!
—Тогда все осложняется, и картина становится мрачной. Мы врываемся в собор. Как, чем вы сможете помешать? Этой музейной саблей?— указал братчик на саблю старицы Анны, пристегнутую к ремню капитана. —Затем короткие очереди из автомата. Перебиты все, кроме вас, Косаговский, и вашего брата!.. Не согласитесь, будет убит и брат. На ваших глазах!
—Тогда я согласен! —неожиданно сказал Виктор.
Капитан рванулся к нему, но летчик остановил его вытянутой рукой.
—Молчите, капитан! Лучше мне одному погибнуть, чём всем.
—Погибнуть? —поднял брови Колдунов.— Кто говорит о погибели? Мы не дадим вам погибнуть. Я знаю, какие безумные мысли бушуют сейчас в вашей голове. Вы утащите нас в Совдепию?— Голос братчика загустел от угрозы.—Не выйдет! Мы сидим сзади вас с автоматами. А может, вы решитесь устроить аварию, угробить нас и себя? И это не позволим! Вместе с вами полетит ваш братишка. Убивайте родного брата. Все предусмотрено!
Виктор привалился плечом к стене. Братчик, сидя на престоле, взял евангелие, начал не спеша его перелистывать, с любопытством разглядывая древнюю рукопись. И вдруг оживленно сказал:
—Послушайте слова Христа! —И он прочитал, медленно водя пальцем по строке евангелия: ≪Блажен, иже положит душу свою за други своя≫. Это к вам относится, Косаговский!—Он слез с престола.—Игра наша затянулась, капитан, но я даю вам время обдумать. Я знаю ваши советские обычаи. Вы соберете общее собрание, будете речи произносить, потом будете голосовать. Пожалуйста! Даю на это время. А завтра ровно в полдень я постучусь в соборную дверь и потребую окончательного ответа.
Он ушел не обернувшись, пренебрежительно показывая, что он ничего и никого не боится.
Глава7
Подныр
Она спокойно повернулась и повела их через отверстие в стене по уходившему вниз по тайному коридору, освещенному только свечой.
Оскар Уайльд. Кентервильское привидение.
Собор был темен и тих. Такая таинственная тишина бывает только в пустых ночных храмах. Пахло ладаном, церковной пылью, плавленым воском. Сережа спал и недовольно морщился. Митьша рядом с ним спал с улыбкой на лице. Капитан Ратных, Истома и Пгуха лежали бок о бок с ребятами, будто оберегая их.
А Женька, свернувшись клубком в ногах Сережи, спал неспокойно, то и дело открывал один глаз смотрел заботливо на дежурившего летчика.
Виктор думал об Анфисе. ≪Есть ли надежда встретиться?≫ —спрашивал он себя и боялся ответа. Поднял правую руку и поглядел на перстень, подарок Анфисы. ≪Пусть будет вечной памятью обо мне!.,≫ —вспомнил он слова девушки. Но красавец-гранат не излучал внутренний свет, не сыпал горячие искры, был темен, слеп, тускл. Сердце Виктора снова сжали страх и безнадежность.
Женька вдруг открыл глаза, поставил торчком уши. В дверь осторожно стучали. Капитан, привыкший по тихому зову одним рывком сбрасывать одеяло и сон, вскочил и побежал к двери.
—Кто? —тревожно спросил он. Ответ донесся глухо.
Виктор не расслышал голоса за дверью. Капитан поспешно отодвинул засов.
Тихо, как из сна, шла к Виктору Анфиса, Лицо ее будто обрезано по лбу и щекам глухим черным платком. Она надела жальбу, черное печальное платье, траур по убитому отцу. Тихие серые ее глаза с испугом смотрели на Виктора, на его забинтованную шею.
—Светик мой, жив! Жив!
Неудержимо хлынуло все затаенное, скрываемое от людей. Она обхватила Виктора за шею, прижалась головой к его груди и задохнулась в рыданиях. Виктор наклонился к ее лицу:
—Пришла… Вернулась. Я боялся…
—Знаю, чего ты боялся.—Она говорила не поднимая головы от его груди.—Преставился мой родитель. Не в честном бою, а в бою неправедном.— Анфиса перекрестилась.—Вечно буду молиться за его душу, а меж нами кровь его не встанет…
Мальчики спали, их не разбудил приход Анфисы, капитан и Истома растроганно глядели на встречу, и только мичман заметил, что вместе с дочерью посадника в собор пришла и еще одна женщина. Она укутала лицо 8 узорный платок и низко надвинула поверх платка женскую шапочку, обложенную мехом. А под шапочкой беспокойно бегали блудливые, в красных прожилках глаза горького пьяницы.
—Тю! —сказал подозревающе Птуха, описываякруги около женщины.—А ну-ка!
Он невежливо потянул платок, и захохотал:
—Приветствую! Явление восьмое, те же и поп Савва!
Из платка показалась хитрая, распухшая от комариных укусов физиономия попа.
—Как ты сюда попал? —строго спросил Истома.
—Погоди, внучек, дай бабью одежину снять.—Поп начал снимать платок, кацавейку, юбку.— Как разогнали бунтажную посадчину, так и кинулся я к государыне Анфисе. Она ведь голубица, она добренькая, и умолил я ее свести меня с вами, с мирскими. В мир уйду! Здесь мне оставаться не с руки. Сидел я с верховниками в осаде? Сидел! Посадские за это на меня зубы точат. А потом с вами Детинец на слом брал? Брал! Старицу боголюбивую непотребными словами костерил? Костерил! Она мне теперя припомнит, семь шкур с меня спустит! Одна дорога мне — вместе с вами в мир уходить.
—Звонил поп Савва во всю мочь, а теперь с колокольни прочь! —с холодным презрением сказал Истома.—Теперь вертится, как вор на Толчке!
—Погоди, Савва, мы сами не знаем, уйдем ли,—сказал капитан.—И рады бы в рай, да грехи не пускают.
Анфиса, стоявшая с Виктором в стороне, подошла к капитану.
—Мирской, я пришла вам помочь. Никто, ни одна душа не увидит, как вы уйдете из собора. Тайником подземным уйдете. Из собора подныр под землей идет. Таем и уйдете. Батюшка покойный перед боем, перед тем как на коня ему всесть, рассказал мне о подныре. Чую, сказал он, что настал недобрый час, смута и разоренье будут, и смертоубийства, и большой пожар в Детинце неминуем. Ты в этот недобрый час и беги тайником. В тайгу выйдешь и к лесомыкам уходи.
Капитан, Косаговский и Птуха переглянулись понимающе.
—Нашли мы этот тайник, Анфиса,—сказал капитан.—В подполье собора он начинается.
—А пройти подныром не просто,—перебила его Анфиса.—Развилок там много. Не на ту свернешь, и будешь до последнего своего вздоха под землей бродить. Вот, бери! —протянула Анфиса капитану тонкую полированную каменную плитку.— На ней верный путь указан.
Капитан поднес плитку к семисвечнику. Он рассчитывал увидеть план подземного хода, а увидел высеченные знаки. Были на плитке крест, круг, подкова, были прямоугольник, стрела, треугольник, косой крест, полумесяц и другие. Они были высечены тремя вертикальными колонками, один значок под другим.
—Знаки эти маячить вам будут в подныре,— объяснила девушка.—Но и обманные знаки там есть. На каждой развилке знаков много, а идти надо на тот знак, который на каменной этой дощечке указан. Понятно ли? А коли обратно пойдешь, на обратную сторону дощечки гляди.
—Створные знаки, чтоб я пропал! —воскликнул обрадованно Птуха.—Теперь распутаем подземный фарватер!
—Возьми и это, мирской. —Что-то тихо, мелодично звякнуло, когда Анфиса выпростала руку из-под опашня. На руке ее, ниже локтя, было надето железное кольцо, а на нем висели три больших старинных, винтом, ключа. Девушка сняла кольцо с руки и протянула его капитану.—≪Две двери под землю ведут, в подныр, а через третью дверь на свет божий выйдешь≫, пояснил мне батюшка, когда в последний раз со мной прощался.
—Спасибо, Анфиса,—смущенно сказал капитан,— но только мы те два замка… сломали мы их!… А нет ли еще таких ключей у кого-нибудь и дощечки такой же, не знаете, Анфиса?
—Знаю. У старицы есть, а более ни у кого. Батя мне так сказал.
—Нет теперь у старицы ни ключей, ни пластинки со створными знаками, у Колдунова они, у вашего таинственного гостя из верхней горницы. За сладкое винцо и за колоду карт отдала их Нимфодора.
Капитан шагнул к Анфисе и протянул ей руку.
—Вы спасли нас, спасибо вам. А вы вернетесь, конечно, в Детинец?
—Мне возврата в Детинец нет,—покачала головой девушка.—Страшно мне в Детинце, будь он трижды проклят, гнездо змеиное! Я с вами отсюда уйду и в посады побреду. С народом жить буду.
Косаговский молча обнял Анфису.
—С нами пойдете? Очень хорошо! —ласково посмотрел на девушку капитан.—Идемте, товарищи! До полночи мы далеко уйдем, у таежных охотников на их хуторах будем.
—Митьша, вставай! —затормошил проснувшийся Сережа все еще спящего друга.—Подземным ходом пойдем! Как Том Сойер. Красота !— сиял он глазами.
—А с тобой, Савва, не знаю, что делать,— посмотрел Ратных на попа.—Б мир пойдешь не один ты, все посадские в мир уйдут. Найдем мы дыру!
—Кормилец, когда это еще будет! Сейчас возьми! —упал поп на колени.—Муторно жить в нашем городе богоспасаемом. У нас всех сквозь и подряд бьют и дерут немилосердно. Посадник мужика кнутом отодрал, тот пришел домой, жену за волосья оттаскал, женка со злости сынишку шлепнула, тот собаку пнул, та на кошку бросилась, а кошка в сердцах мышь на клочья порвала. Вот как живем, родимый! Разве ж это жизнь? В мир без памяти хочу!
—Разрешите доложить, товарищ капитан? — вытянулся по-строевому Птуха.—Нельзя попа в нашу команду брать. Я преподобного свечкодуя насквозь вижу и еще на аршин под ним! Он из семи печей хлеб ест, и нашим и вашим пляшет!
—Слезно тебя молю, Степан, не подпускай к себе близко деда. Предаст. Иуда! —взволнованно сказал Истома.
—Внучек, чаделько, что говоришь? —пополз поп на коленях к внуку, потом пополз к мичману.— Федя, и ты на меня? Погибели моей хотите? Мне одна дорога —в мир!
—Савва! —окликнул попа Ратных.
—Аюшки, Степанушка, дорогой!
—Говори, предашь нас при случае?
—Николи! Крест целую!
—Пустите Дуньку в Европу! —засмеялся Косаговский.
—Ладно, язви тебя! —согласился капитан.
—Опять ты, поп, вывернулся, как намыленный! —удивился сердито Птуха. Обе двери, из собора в подполье и из подполья в подныр, имели внутренние железные засовы. Мичман задвинул их.
—Теперь не сразу догонят.
—Они пока и не собираются,—откликнулся Косаговский.—Начинается наше подземное плавание!
—Семь футов под килем! —подхватил Птуха.
В белом каменном коридоре снова зашевелились тени на стенах. Они крались, передвигались, кидались под ноги, пугая Митьшу. В конце коридора мичман остановился и крикнул:
—Стойте! Кто свечи здесь положил?
В нише, вырубленной в каменной стене, лежали толстые свечи. Фитиль одной из них был обожжен. Ратных понюхал. Пахло гарью.
—Батюшка сказывал мне, что свечи по всему подныру лежат,—объяснила Анфиса.
Савва молча сгреб свечи и сунул их в карман подрясника.
—Вот поповская натура! —засмеялся Птуха.— Не может хладнокровно на свечу глядеть, сразу в карман тянет!
Выйдя из коридора в большую пещеру, остановились. Истома поднял подсвечник, осветив три знака над тремя подземными ходами.
—Крест! —взглянув на плитку, крикнул капитан.
За большой пещерой снова начался коридор. Он извивался ящерицей, то круто поднимался, то скатывался вниз. И снова были разветвления, и снова капитан кричал передовому Истоме, под какой знак сворачивать.
И снова шли один за другим по подземным коридорам и пещерам. Впереди Истома с семисвечником, а последним поп Савва, тоже с зажженной свечой. Сухие и чистые коридоры после очередной развилки сменились мокрыми. Со стен, покрытых слизью, и с потолка капало, под ногами захлюпала грязь, появились лужи.
—Мы сейчас под Светлояром идем,—остановился Косаговский и посмотрел на потолок.— Это его вода сочится. А придет время —прорвется сюда озеро и затопит эти катакомбы. Не боишься, Сережка? —улыбнулся он брату.
А Сережа замирал от страха и от восторга.
—Митьша, а верно здорово получается? — толкнул он шедшего рядом приятеля.—Тебе нравится?
—Не. Я боюсь,—прошептал в ответ Митьша.
И верно, страшновато. Глухая окаменелая подземная тишина шептала осыпающейся где-то землей, и Сереже начинало казаться, что его зарывают заживо. А что, если и правда Светлояр прорвет сейчас потолок, да ка-ак хлынет! Интересно, конечно, под землей ходить, а все-таки пора бы и наверх подняться… А это что такое? Ой, мама, что это?
Сережа кинулся к брату. Где-то впереди, в темноте, слышалось бормотанье, вздохи и всхлипы. Истома остановился и быстро задул все свечи, кроме одной. И ту загородил ладонью.
—Голоса. Говорят и плачут,—испуганно шепнул он.
—Не говорят и не плачут,—успокоил его капитан.— Это вода бормочет. Ручей, а может быть и целая река подземная.
Прав был капитан. Сережа вскоре услышал журчанье воды. А потом дорогу им пересекла небольшая, но бойкая речка.
—Вот эта речка и промыла подземные ходы, по которым мы идем,—сказал капитан.—А может быть, она не одна здесь под землей работает.
Они растворили камень, доломит, гипс или известняк, и прогрызли тоннели.
—Работяги!—покрутил головой Птуха.—Целое московское метро выкопали.
Речка встретилась очень кстати, всех мучила жажда. А едва напились, капитан скомандовал:
—Отдыхать не будем. Пошли, товарищи!
—Стойте!—закричал Птуха, оглянувшись.— А где поп?.. Поп пропал!
Попа Саввы не было. И никто не видел, когда он отстал.
—Вернуться надо! Искать будем!—заволновался Косаговский.—Он отстал и заблудился, это ясно.
—А мне не ясно!—резко крикнул Птуха.— Что он, младенец? За ручку надо было вести?
—Давайте крикнем,—несмело предложил Сережа.—Он, может, где-нибудь рядом бродит.
—Кричать не советую. Поменьше шума. Да, странно,—помрачнел капитан.—Когда же он отстал? Кто видел его в последний раз?
—Он сзади всех тащился, шут его знает, когда он отстал!—раздраженно ответил Птуха.
—Поп Савва все время около дыр на стенках свечкой коптил,—сказал вдруг Митьша,—Я видел.
—Чего-чего?—кинулся к нему Птуха.—Свечой коптил? Ха! Слышали?—зло скривился он.— Дело керосином пахнет!
—Черт!..—стукнул капитан кулаком в ладонь.— Отмечал повороты на развилках. Дойдет до дверей, откроет засовы…
—Двух минут, собака, честным побыть не смог. В какой раз переметнулся! Догоню его! Горло вырву!—метнулся было Птуха.
—Отставить, мичман!—строго приказал капитан.
Анфиса стояла опустив голову.
—Моя вина. Я его, Иуду, к вам привела,— прошептала она.
—При чем здесь вы,—угрюмо остановил ее Ратных.—Виноват один я. Мичман был прав… Вперед, Истома. Свети! Теперь, товарищи, спешить будем.
Шли торопясь. Ратных с беспокойством поглядывал на Анфису и мальчиков. Но все держались бодро. Лишь учащенное дыхание выдавало, чтобы быстро идти было не легко.
Подземный коридор сделал несколько поворотов, разветвлений и окончился черной пустотой, дохнувшей холодом. Из темноты неясно выступали обвалившиеся камни, целые скалы, но ни до потолка, ни до противоположной стены свет свечей не доставал.
—Вот еще морока на наши головы!—проворчал Птуха.—Темно, как в угольной яме.
—Дальше пойду я один,—сказал Ратных, взяв многосвечник из рук Истомы.
—Ну, конечно!—пожал плечами и чуть развел руки мичман.—Командир впереди на лихом коне!.. Мне просто смешно.
—Пойду я один!—повторил Строго капитан.— Ждите меня и ни шагу вперед, назад или в стороны. Если увидите, что я делаю огнем круги, идите смело на огонь. За меня остается Виктор Дмитриевич.
Капитан ушел и через минуту пропал в темноте. Свечные огоньки слились в одно световое пятно. Затем только огненная точка замерцала в темноте.
Сережа первым увидел, как эта точка описала круг.
—Капитан сигналит! Можно идти!—закричал он радостно.
Истома ударил кресалом, раздул трут и зажег свечу из взятых им по пути в каменных нишах. Он и пошел первым.
Капитан стоял около двери, врезанной в каменную стену. Висячий замок был отомкнут и сброшена тяжелая железная накладка. Капитан отворил дверь и молча поманил пальцем Косаговского. Летчик подошел, потянул носом, и сказал:
—Бензин.
Он взял свечу у Истомы и ушел, не закрыв за собой дверь. На этот раз ожидание было недолгим.
—Входите. Только с огнем осторожнее!— сказал Косаговский, показываясь в дверях.
Глава 8
Тупик
Подземный ход кончился
— Вот заковыка. Тупик!
В.Беляев. Старая крепость
В глаза бросилось оружие: японские карабины, пистолеты, автоматы, ручной пулемет, цинки с патронами, жирные от смазки пулеметные диски и автоматные обоймы.
—Вот что нам нужно было!—бросился к оружию капитан.—Вот он, арсенал Колдунова! Ну, теперь повоюем.
—Теперь мы повоюем!—радостно потер руки мичман.—Теперь мы посмотрим, кто кого!
А Косаговского интересовали большие плоские, с герметическими пробками канистры, по горлышко налитые бензином. Он пересчитал их, прикинул вместимость.
—Хватит на хороший полет. Помните, Степан Васильевич, Колдунов говорил о бензине?
—Открываются все его козыри! Здесь их притон был. Сюда приносилась из Ново-Китежа платина. Колдунов приносил, и Остафий Сабур, наверное, ему помогал. Братчики нагружались металлом и шли в обратный путь, в Харбин.
Мичман поднял свечу.
—Знаменитая хата!
Осветились бревенчатые стены, низкий потолок- накат, грубый стол, врытый в земляной пол, и широкие скамьи. На столе стояла свернутая коленцами ≪сорокоустая≫ свеча. На лавках лежало пересохшее сено, какое-то тряпье, пустой солдатский вещевой мешок.
—А вон еще дверь. Последняя, мне кажется,— поднял мичман выше свечу.
От земляного пола уходила вверх деревянная лестница. Упиралась она в дверь без замка, с задвижкой.
—Это выход на поверхность,—проговорил Ратных.—Надо разведать, нет ли наверху засады или еще какой-нибудь подлости… Пойдем мы двое, мичман. Я —наверх, вы—низом. О погоне не забывайте. Колдунов постарается не выпустить нас из Ново-Китежа.
Анфиса вздрогнула и посмотрела жалобно на Косаговского. Тот успокаивающе пожал ей руку.
—Есть!—ответил мичман капитану.—Идти в подземный ход!
—Идите к речке, там засядьте. Засечете братчиков, сразу поднимайте тревогу.
—Само собой!
Заметно было, что Птуха рад опасному поручению.
—Дядя Федя,—подошел к нему Сережа,— возьмите Женьку с собой.
Капитан подождал, пока ушел Птуха, и начал подниматься по лестнице. Наверху постоял, прислушался, отодвинул бесшумно задвижку и осторожно толкнул дверь. Она взвизгнула на петлях. Ратных замер, положив палец на спусковой крючок автомата. Но за дверью было тихо и светло. Значит, утро уже! Он разглядел дощатый пол, бревенчатые стены, маленькие узкие окна, а за ними бледное, холодное утреннее небо.
Капитан поправил автомат на груди и шагнул через порог. Остановился, внимательно огляделся и зло, крепко хлопнул ладонью по лбу.
—Ворона, язви тебя! Куда смотрел?
Он стоял в алтаре той самой древней церквушки, которую нашел в тайге. Посмотрел в окно. Рядом с церковью погост, свежие могилы замученных на Ободранном Ложке посадских, новенькие кресты.
Капитан затворил дверь в подвал, взглянул на нее. На дверь была навешана большая икона, низом касавшаяся пола. Она почернела от времени и сырости, и видна была только босая нога неизвестного святого. Здесь капитан и сидел на полу, привалившись к этой босой ноге, здесь он увидел окурок с харбинским клеймом, втиснутый в щель бревна. Если бы он знал тогда, что было скрыто за его спиной! Братчиков в церковном подвале в тот день не было, весь их арсенал попал бы в настоящие руки, и события в Ново-Китеже пошли бы совсем по другому пути.
—Право слово, ворона!—еще раз сердито обругал себя капитан.
Он вышел из церкви, обошел ее кругом, осмотрел погост. Ничего подозрительного. Следы, правда, есть, но старые, закрытые уже поднявшейся травой. Эти следы и видели лесомыки, которых он посылал в разведку.
Раздраженный, недовольный собой, он вернулся в церковь и спустился в подвал.
Сережа и Митьша, вымотанные подземным походом, спали на столе. Лавками они побрезговали. Анфиса дремала, облокотившись на стол, в головах ребят. Виктор, привалившись к притолоке, сидел на пороге раскрытой двери, прислушиваясь к тишине подземных пещер. Автомат лежал у него на коленях.
Истома сидел рядом с ним, разглядывая пистолет.
—Виктор стрелять научил,—застенчиво посмотрел он на подошедшего капитана.—Эту вот скобочку нажать, оно тогда и выпалит.
—Правильно,—сказал капитан и обратился к летчику.—Знаете куда нас вывел подземный ход?
Косаговский не ответил. Он к чему-то прислушивался.
И вдруг вскочил:
—Женька!.. Женька мчится сюда!
Обман-пинчер влетел в подвал и тревожно заскулил, нервно облизываясь и поглядывая не людей.
—И Федор идет!
Птуха вбежал, запаленно дыша.
—Полундра! Боевая тревога!—приглушенно крикнул он.—Такое дело… Идут. Далеко еще, и света не видно. Женька их запеленговал.
—Встречать их пойдут —я, Виктор Дмитриевич, мичман и Женька. Ты, Истома, стой в дверях. Пистолет возьми на всякий случай… Если увидишь чужого, не жди, нажимай скобочку, как тебя учили.
По дороге к месту засады Птуха сказал:
—Я выбрал местечко около реки. Там верхняя галерейка есть. Там и заляжем. Подходяще?
—Посмотрим,—ответил капитан. Обдирая ладони и локти, они вскарабкались на галерею. Женьку пришлось втаскивать на руках. Каждый выбрал себе позицию, залегли и потушили свечу.
Ждать пришлось недолго. Женька вдруг злобно заурчал и стих по приказу Птухи. В подземный коридор проник неясный, рассеянный свет. Первым вышел чахар, выставив ствол автомата. За ним шел второй чахар. Этот кроме автомата нес высоко над головой факел, связку свечей, надетую на палку. За факельщиком шли третий чахар и князь Тулубахов.
В пятом надо было ожидать Колдунова, но мичман шепотом удивился:
—Стрелецкий кафтан! Товарищи, да это же Остафий! И тоже с автоматом!
—Мне Колдунов нужен! А его нет. Осторожная лиса, язви его!—прошептал Ратных. Он поднял автомат и крикнул:—Бросай оружие! Руки вверх!
Громко, до боли в ушах, загремели первые выстрелы. Тулубахов молниеносно вскинул автомат, дал очередь вверх и метнулся за камень. Ему ответил капитан. Упал чахар-факельщик.
—Ха! Получается дай боже!—сказал довольно мичман.
Выпавший факел горел, освещая нижнюю галерею Чахары открыли частую, сердитую, но бесполезную стрельбу. Они били длинными очередями, не целясь, спрятав головы за камнями. Это заметил и князь Тулубахов. Послышалась его злобная брань. Видно, подействовало. Над камнями начали чуть-чуть приподниматься шапки и лбы.
—Вот это другое дело!—обрадовался мичман и дал короткую очередь. Пули ударились в камень, и чахар тотчас спрятался. Мичман быстро выстрелил по другой голове, поднявшейся над камнем. Чахар привскочил и упал, свесившись с камня простреленной головой.
—Еще хотите? Подходи!—крикнул Птуха.
Выстрелы смолкли. Братчики поняли, что игра складывается не в их пользу. Стрелять вверх им было трудно, неудобно. Верхняя галерея не освещалась, а они были на свету. Они молчали долго, чего-то выжидая.
—Подтягиваются главные силы,—догадался капитан.—Сейчас увидим факира Шаро-Вары.
И Колдунов вышел, медленно щупая полутьму подземелья длинным вороненым стволом. Его лицо в мерцающем свете факела казалось бледно-серым и мертвым. Колдунов с силой вбил в землю пулеметные сошки, лег, и пулемет задрожал в его руках от бешеной злобы.
—Всем бить по Колдунову!—крикнул капитан.
Три автомата застучали разом. Маленькие фонтанчики каменных брызг, выбитые пулями, взметнулись перед пулеметом, с боков и на каменной стене сзади Колдунова.
И пулемет смолк. Колдунов вскочил и шмыгнул куда-то в темноту.
—Не нравится?!—злорадно крикнул Птуха.— Сапоги собакам шить из таких вояк!
Прячась в темноте, Колдунов крикнул что-то по-монгольски. Никто из его соратников не шевельнулся. Он крикнул снова, громче. И, видно, ударил оставшегося в живых чахара. Тот взвизгнул злобно и пополз к горевшему факелу. Понятно стало, что Колдунов приказал погасить факел. Чахар дополз до ярко горевших свечей и чуть приподнялся. В тот же миг ударили три автомата. Чахар повалился набок и затих навсегда. Но упал он на факел.
Стало темно и тихо. Звонко булькали где-то капли да чихнул Женька. Его горло царапал кислый и горький запах сгоревшего пороха.
—Эй, жлобы, кидайте свои машинки. Пустой номер тащите!—крикнул весело мичман.
Ему не ответили, но послышались внизу перешептывание и шорох. Капитан послушал, подождал и сказал тихо мичману:
—Федор Тарасович, зажигайте свечу.
—А они из темноты по свету!
—Но ведь должны мы видеть, что они будут делать. В темноте сбежать могут. Колдунова упустим!
Но свечу зажигать не понадобилось. Свет проник в галерею с неожиданной стороны, оттуда, где был церковный подвал. Капитан вскрикнул.
В галерею вошел Митьша Кудреванко. Он нес перед собой в вытянутых руках ≪сорокоустую≫ свечу. Пламя освещало его спокойное лицо, неулыбчивые глаза и курносый нос. Не спеша, осторожно, чтобы не погасить, поставил он свечу на высокий камень и попятился к обвалу из камней и песка. Но спрятаться не успел. Застучали длинными очередями два автомата и ручной пулемет. Митьша медленно повернулся и упал. С головы его свалилась вислоухая шапка. Птуха сорвался с верхней галереи, подбежал к Митьше и обнял его, закрыв собою от пуль. Капитан и летчик открыли огонь по братчикам, а те, к счастью для Птухи, сосредоточили огонь на митьшиной свече. Им нужна была спасительная темнота. И пули их сбили свечу. Она потухла. В темноте послышались быстрые убегающие шаги.
—Уходят!—крикнул Ратных, полез в темноте вниз, сорвался, упал и выругался. Потом зачиркал кресалом и зажег свечу. Братчиков не было.
Птуха стоял, прижав к груди окровавленного Митьшу, и повторял жалобно:
—Вот что наделали, гады! Вот что наделали!..
—Несите его в подвал. Перевязать надо!— крикнул сердито капитан.
—Ребенок же,—горько сказал мичман и пошел в темноту.
—Виктор Дмитриевич, а мы с вами в пргонкр!
Ответить Виктор не успел. Рядом раздался болезненный визг. Это Женька, забытый наверху, спрыгнул неудачно и ушибся.
—Женька! Ты-то нам и нужен,—обрадовался капитан. Он схватил оброненную Колдуновым кепку и сунул ее к носу собаки.—Нюхай! След!
Женька обнюхал кепку и повел уверенно, не отрывая носа от земли.
В глубине темных коридоров раскатился вдруг бешеный крик злобы и отчаяния. Его оборвали пистолетные выстрелы, три, один за другим. Им ответила автоматная очередь.
—Передрались!—остановившись сказал капитан.— Князь решил вывести Колдунова из игры.—И закричал умоляюще:—Женька, милый, скорее! Бегом!
Обман-пинчер понял, что надо торопиться. Он побежал, уверенно поворачивая на разветвлениях. В длинном коридоре пес рванулся в боковой ход и пропал в нем. Ратных и Косаговский, пригнувшись, полезли вслед за собакой.
Колдунов стоял в каменном тупике у стены. Оскаленный, с дикими глазами, он рычал освирепевшим волком. Князь Тулубахов и Остафий, любимец Колдунова, предали его. Они загнали его в огромный каменный мешок. Пусть советские разделываются с их атаманом, а они за это время успеют далеко уйти.
Едва капитан и летчик распрямили спины под сводами пещеры, Колдунов выстрелил из пистолета. Но в отчаянии промахнулся.
—Ну, погоди, язви тебя! —с холодным бешенством выкрикнул капитан, и шепнул Виктору: —Держите его под огнем, положите и не давайте вставать.
Косаговский провел веером пуль над головой Колдунова, и тот пригнулся, потом лег. Ратных сунул свою свечу в каменную щель и пополз. Колдунова он увидел неожиданно. Братчик сидел за камнем, прижавшись к стене. Оба вскочили одновременно. Первым выстрелил братчик. Но пуля его ушла в потолок. На руке Колдунова, вцепившись в нее клыками, повис Женька. Капитан выбил стволом автомата пистолет из рук братчика и ногой отбросил назад.
—Фу, фу !—крикнул Косаговский псу.—Назад!
Пес выпустил руку Колдунова.
—Вы были правы, господин императорский полковник,—сказал капитан.—Игра затянулась.
Колдунов, опустив голову, мелко, всем телом дрожал. И вдруг закричал на одной страшной ноте, высокой и хриплой:
—Проклятые!.. Ненавижу вас!.. Ненавижу!
Он рванул ворот своей черной косоворотки и впился в него зубами. Капитан кинулся к братчику, но опоздал. Колдунов судорожно всхлипнул и упал, как сбитый пулей. Лицо его начало быстро синеть.
—Яд. Действие моментальное,—тихо сказал капитан.
Колдунов лежал оскалив зубы.
≪Невенчанный царь ново-китежский!—думал летчик, глядя на труп.—Монте-Кристо двадцатого века! И убийца, вор, шпион, предатель родины! Всю жизнь вилял, путая следы, искал темных углов, менял хозяев и вот уперся в погибельный тупик!..≫
Превозмогая отвращение, капитан обыскал труп. Под косовороткой у Колдунова была поддета тонкая стальная кольчуга. Пошарив, капитан нашел мешочек с платиной.
—Приготовился на пенсию выходить,—угрюмо усмехнулся Ратных.—А карты Прорвы HST!
Гранитной пластинки у Колдунова тоже не было. Обратно в церковный подвал их привел Женька.
Митьша умирал. Дыхание было знойным, прерывистым и хриплым. При каждом вздохе на губах его лопались кровяные пузырьки. Лицо стало маленьким и узким, слиняли крупные веснушки, пропали смешные ямочки на щеках.
—Зачем выпустили его отсюда?—спросил шепотом капитан и осуждающе вздохнул.—Не могли с пацаном справиться.
—Не заметили мы, как он убежал,—ответил Истома.
—А я подумала, что вы его позвали,—добавила Анфиса.—Вижу, свечу взял.
—Я хотел с ним бежать, Анфиса схватила меня и не пустила,—прошептал Сережа, бледный от горя. Пушистые его ресницы слипались от слез.—Митьша, не надо!.. Не надо… Не надо!..
Сережа припал лицом к лицу Митьши. Холодный, ледяной нос ткнулся ему в щеку, и Сережа понял, до конца потрясенно понял, что умер Митьша, его милый, верный друг.
Виктор взял брата за руку, посадил рядом с собой на скамью и крепко обнял.
—Сначала отец, потом и сын. Конец корню кудреванковскому, —прошептал Истома.
Капитан сморщился, будто проглотил что-то с трудом, и поднялся наверх, в церковь.
Здесь и нашли его Косаговский и Птуха, тоже поднявшиеся наверх. Здесь же было решено немедля двинуться в город, чтобы ночь не застала их в тайге.
Глав 9
—Говорит Москва!
… Весть ворвалась что мира нет отныне,
Что мирная окончилась пора.
Зовя нас в бой за русские святыни
Нам битву возвестили рупора.
Вадим Шефнер. Два года.
Детинец был забит посадскими. Снова попрятались, затаились верховники и уцелевшие стрельцы. К мирским бросились толпой, окружили, радостно кричали, хлопали по плечам, по спине. Будимир кинулся обнимать капитана.
—Степанушка, сокол ясный! Словно из-под земли появился, хлебна муха!
—Угадал. Из-под земли и появились.
—Не говори, знаем. Дверь в подныр мы нашли, а под землею заблудиться побоялись.
—Из подныра никто не выходил?
—Вышли трое. Один мирской незнакомый, а два знакомца наших: Остафий и поп Савва.
—Где они?—подскочил к Повале мичман.
—Такого стрекача задали! Остафий так спешил, что и шапочку свою атласную оставил. В тайгу утекли, не иначе.
—Поп Савва предал нас,—сказал капитан.
—Найдем! Я уже послал в тайгу лесомык,— заверил Волкорез.
—А когда вы Детинец снова захватили?
—Ночью. Вас шли выручать. Знали мы, что в соборе вы безвыходно засели. Перед этим всем посадом Кузнецким щиты железные ковали против скоропалительных мирских пищалей. В соборе они стоят. Поди, посмотри. Чаю, не просадят их пули из мирских пищалей,—с гордостью закончил Будимир.
Хотел капитан сказать, что кованые эти щиты —слабая защита от пулеметных пуль, но сообразил, как весь Кузнецкий посад гремел тяжелыми ударами молотов, как хрипло, с надсадой дыша, то и дело прикладываясь к ведру с водой, ладили кузнецы спасительные щиты, чтобы идти на выручку мирских друзей, и сказал уверенно:
—Какой разговор? Ясно, не просадят!— И добавил растроганно:—Спасибо вам, верные друзья. Не бросили в беде.
—За что благодаришь, хлебна муха? Во второй раз мы Детинец голыми руками взяли. Навалились все силушкой, а Детинец пустой. Защитники его или разбежались, или под перины попрятались…
Капитан приказал отправить подводы к Николе на Бугре, привезти оттуда оружие и канистры с бензином. А затем началась перетряска Детинца. Верховников и десяток уцелевших стрельцов заперли в Пыточную башню. Искали и платину, свозимую с приисков в Детинец, но не нашли. Верховники хитро ее спрятали. Зато нашли Ним- фодору. Старица, всеми брошенная, возлежала в своем гробу вдребезги пьяная и орала молитвы. Около гроба, под рукой, стояла бутылка ликера. Сунувшегося к ней посадского, она огрела подсвечником и обругала совсем не божественными словами.
К вечеру капитан собрал на совет всех вожаков Ново-Китежа. Пришла на совет и Даренка. Она сидела рядом с Птухой. Соболиные ее глазки сияли счастьем. Мичман крутил носом и улыбался. Собрались вожаки в посадничьих хоромах, в комнате Колдунова, а задолго до собрания пробрались сюда Сережа, Юрятка и Тишата. Они крутились около колдуновской рации. Убегая, Колдунов растоптал передатчик, но приемник в спешке почти не повредил, лишь порвал кое-где провода. Орудуя своим чудо-ножом, Сережа принялся за ремонт приемника.
Начался совет сообщением капитана Ратных о том, что карта Прорвы не найдена. Ново-китежане притихли и помрачнели. Опять померкла мечта о выходе на родную Русь. Заметив это, капитан поднялся с лавки.
—Унывать не будем, недостойно это людей храбрых и решительных! Железная птица нашего друга Виктора,—указал он на летчика,—теперь может летать. Отправим послов. Из нас кто-нибудь полетит, и от Ново-Китежа люди полетят. Попросим помощь. Пришлют сюда топографов, геологов, воздушной разведкой найдут тропы через Прорву. И сбудется то, о чем вы годами мечтали… Но прежде нам потрудиться дружно придется,— продолжал Ратных.—Железная птица перед взлетом должна разбежаться. Расчистить дорогу ей нужно.
—Все в наших руках!—сказал бодро Некрас Лапша.—На трижды проклятый Ободранный Ложок ходили, на огульные работы. А теперь истинно богова работа будет…
Сережа закончил ремонт приемника. Повернул ручку настройки. Раздался щелчок, медленно начал разгораться глазок индикатора. Юрятка и Тишата оробело попятились, с суеверным страхом глядя на раскрывающийся зеленый глаз. Сережа медленно поворачивал ручку. Послышались неясные шумы, хрипы, и вдруг ворвался голос. Что-то кричал японский диктор, но его заглушил кабацкий фокстрот из Харбина, такой нелепый здесь, в средневековом городе. И сразу все заглушил поросячий визг, щелканье, дробь морзянки, скрежет, рев. Юрятка и Тишата опрометью бросились к дверям. Поднялись со скамей и взрослые, посадские вожаки, не спуская глаз с говорящего, играющего, визжащего поросенком ящика. Они вздрагивали от каждого звука, но не убежали. Негоже с мальчишек пример брать.
А у Сережи дело опять наладилось. Он поймал какую-то станцию. Далекий, очень печальный женский голос тихо брел над землей, над тайгой и забрел в древний Ново-Китеж. Затаив дыхание, слушали посадские далекую, грустную песню на незнакомом языке. И вдруг,—это было так неожиданно и радостно, что вздрогнули все —и ново-китежане и мирские,—в песню ворвался русский голос. Спокойно, деловито рассказывал он о рыбаках Посьета.
Ратных, Косаговский и Птуха переглянулись, счастливо улыбаясь. С волнением слушали они привычные слова о трудах родной страны. Голос диктора, словно колеблемый ветром, то поднимался, то затихал и неожиданно пропал. Сережа, ловя заглохшую волну, повернул ручку настройки, и снова появился русский голос, но другой, глубокий бархатный баритон:
—Говорит Москва! От Советского информбюро…
Сережа прибавил громкость, и четко, медленно, торжественно зазвучали слова:
—В течение вчерашнего дня наши войска вели ожесточенные оборонительные бои с превосходящими силами гитлеровцев…
Капитан вскочил, грохнув отброшенным табуретом…
Косаговский, опираясь ладонями о стол, хотел подняться, но остался сидеть. Мичман вскинул руки, сжатые в кулаки, и медленно опустил их на стол. Посадские с испугом и удивлением смотрели на мирских. А торжественный голос продолжал:
—После упорных тяжелых боев наши войска вынуждены были отойти к Минску… На северном фронте гитлеровцы прорвались на дальние подступы к Ленинграду…
—Какой Минск?—растерянно, непонимающе спросил Птуха.
—Один у нас Минск, столица Белоруссии!— крикнул летчик.
—Тише, ради бога! Не мешайте,—сказал капитан.
Но передача уже кончилась. Торжественно и печально прозвучали последние слова:
—Вечная память героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
И сразу зазвучала незнакомая, неслышанная песня:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война…
—Товарищи!—повернулся капитан к ново-китежанам.—На нашу Родину, на Россию напал жестокий враг!
Капитан сел на табурет.
—Ленинград под ударом! Ленинград!—тихо, потрясенно сказал он.—Недаром сердце все время предчувствием щемило.
—Наше место на фронте!—твердо, убежденно заговорил Виктор.
Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, поднял голову и увидел Анфису. Она только что вошла, остановилась в дверях и, стиснув побелевшие губы, смотрела на Виктора. Она услышала его слова, медленно повернулась и ушла. Летчик посмотрел ей вслед, но остался на месте.
—На фронт идете? Приветствую!—строго и сурово сказал мичман.—А у меня другой вариант. Я остаюсь здесь. Слышали?—Птуха сказал это с вызовом и даже встал.
—Осуждать будете? Ха, хвост поджал, гроза морей? А это вы видели?— поднял он левую руку.—Двух пальцев недочет. На фронт меня не возьмут. А выдавать подштанники и тельняшки в баталерке, мне это надо?.. А они как?—кивнул он на ново-китежан.— Они же как дети, как котята слепые. Они в веках заблудились. И не до конца разминировали мы Ново-Китеж. Бродят еще здесь два лютых волка—братчик, князь недобитый, и Остафий Сабур, тварь поганая. А поп Савва? Тоже их поддужный! Эта тройка много зла может натворить. Где они сейчас прячутся? Что делать думают? Не в лапту же с нами играть. А я посадских из карабинов, автоматов и пулеметов научу стрелять. Дадим прикурить жлобам! И полный порядок на палубе! Будем ждать помощи от Советской власти. Тогда я и сдам ново-китежских братишек из рук в руки Советской власти.—Мичман помолчал и неожиданно сел.—Все!
—Правильно, мичман!—сказал Ратных.
—У меня мысль появилась…—Виктор серьезно смотрел на капитана.—Старые летчики, воздушные волки, говорят: ≪Главное сесть, а взлететь сумеем!≫ Рискованно, правда…
—Я тоже за риск,—поднялся капитан.—Тогда все решено. Тогда принимай, Будимир, атаманство!
Ратных снял с себя саблю старицы Анны и протянул ее через стол Повале.
Глава 10
Росстань
Ты готов?
Я готов
Отныне
Новый труд
ожидает нас…
Эд. Багрицкий Лето.
Мирские уходили рано утром. Канистры с бензином положили на волокуши —упругие шесты, скрепленные поперечиной и привязанные к хомутам. Только волокуши и пройдут по таежному бездорожью, в болоте не загрузнут, в чапыжнике не зацепятся, меж стволами не застрянут. Взяты были в дорогу и автоматы.
Провожал мирских весь город. Они стояли, окруженные посадскими, с лицами, распухшими от укусов гнуса, обородатевшие. Стояли, не отводя глаз от широких, прочных, но изнуренных лиц ново-китежан.
Капитан снял фуражку и сказал дрогнувшим голосом:
—Ну, простимся, братцы!
Целовались неумело, по-мужски, тискали руки, вытирали рукавом глаза. Прощался и Сережа с ребятами. Держался он твердо, только лицо кривилось. Юряте он подарил на память свой чудо-нож…
На заставе простился и Виктор с Анфисой. Опять, как на качелях Ярилина поля, разверзлась перед Анфисой погибельная бездна, но твердо было ее мокрое от слез лицо. Виктор взял в ладони ее холодные бессильные руки.
—Не зову я тебя сейчас идти со мной. Впереди у нас будет новая разлука. Я на войну уйду. Не забывай меня и клятвы нашей не забывай.
Она прижала руки к груди и сказала с горечью:
—Справлюсь ли я с сердцем своим, не засушит ли меня тоска по тебе, любимый мой?.. Сердце щемит. Встречусь ли снова с тобой?
Любовь, нежность, тоска сжали горло Виктора. Он привлек Анфису к себе. Она молчала, даже дыхания не было слышно, и простилась легким прикосновением губ к его лбу, не обнимая.
И отошла.
Тотчас обняла ее Даренка.
—Не кручинься, государыня Анфиса. Судьба разлучает, судьба и прилучает.
Анфиса покачала безнадежно головой. Она не верила, не надеялась.
За последними домами Рыбного посада провожавшие отстали. В тайгу с мирскими шел Пуд Волкорез —указывать дорогу, Некрас Лапша — менять лошадей в таежных деревнях, а еще Истома и Птуха. Юноша летел на Русь вместе с мирскими, а мичман заявил, что он только тогда спокоен будет, когда увидит, что ≪Антошка≫ взлетел благополучно.
На сопке, редко поросшей сосной, остановились и в последний раз оглянулись на ≪град невидимый≫. Он лежал внизу веселый, залитый солнцем, нарядный, скрывая нищету свою и убожество. Бледным золотом сияла чья-то крыша из новой соломы, кичливо червонным золотом сверкал верх посадничьих хором, нежно голубел купол собора и переливался под солнцем Светлояр. Только обугленные, с сорванными воротами стены Детинца да реденький дымок все еще чадивших сгоревших домов перховников и стрельцов напоминал о грозных бунташных днях, промчавшихся по древнему городу. В тайге было чисто, свежо. Ветер продувал ее насквозь. Шли по шуршавшим прошлогодним опавшим листьям, по сочным, стоявшим торчком, травам.
Лишь Волкорез шел без шума, будто и не было у него под ногами ни сухих листьев, ни сучьев. Женька снова шарил по кустам, бросался на дразнящие звериные запахи, и глаза его горели охотничьей яростью. Сережа был весел и счастлив. Домой идем, на Забайкальскую улицу! И не надо ему отводить обеими руками упрямо лезущие в лицо сучья или нащупывать неверной ногой скользкий полусгнивший валежник. Спасибо Волкорезу, освободил Сережу от этой муки, посадил верхом на лошадь, тащившую волокушу с бензином.
Но грустен был Виктор. Чувство невозвратимой утраты и какой-то непоправимой жизненной несправедливости теснило его сердце. Анфиса, Анфиса…
Поглядывая на Косаговского, загрустил и Птуха. И к его сердцу тесно прижалась тоска. Вскоре простится он с друзьями. От этой мысли холодком веяло на душу. Мичман вздыхал и печально напевал все те же две строки:
Там, где мчится река Амазонка,
Там я буду тебя вспоминать…
Невеселый это был поход. Люди, любившие друг друга, скоро разойдутся в разные стороны. А будут ли встречи? И другая мысль, тяжелая, мрачная, давила душу: родина « опасности, терзают ее враги, заливают кровью, поджигают со всех концов.
На ночь отаборились у звонкого ручья. Лапша убежал в деревню за сменными лошадьми. Здесь, когда начало темнеть, и заметили они пожар в той стороне, откуда шли. Там стояли в небе тучи, а обвисшие их животы то багровели зловеще, то светились недобрым желтым отсветом.
Спали ночью плохо, беспокойно. То один, то другой вставал и смотрел в сторону пожара. Не тайга ли занялась?
А утром заспешили. Лапша пригнал лошадей больше, чем нужно было для волокуши, и люди могли ехать верхом. Теперь, где можно было, пускали лошадей рысью.
На взгорье Некрас, то и дело оглядывавшийся, вдруг остановил лошадь и закричал:
— Спасены души, да ведь это Ново-Китеж горит! Он горит, родимый!
Все обернулись. В стороне города в небе встала стена густого дыма.
—В Детинце тлело, а ветерок раздул, и на город перекинулось. Божье наказание!—перекрестился Волкорез.
—Я еду назад!—Мичман круто повернул лошадь.—Товарищ капитан, Виктор Дмитриевич, Сережа, до скорой встречи!
Он ударил лошадь каблуками и помчался не оглядываясь.
—И куда поскакал, оглашенный! Заблудится,— покачал головой Волкорез.—Некрас, езжай с ним. Лапша повернул было лошадь, но Истома остановил его.
—Погоди чуть, дядя Некрас.—Юноша соскочил с лошади и подошел к мирским.—Говорил я вам не раз, что стремлюсь в мир, яко олень на потоки водные. Мечтание имел не мешкая в мир уйти. А душа приказала —останься! Ты плохо не думай, Виктор,—шагнул он к Косаговскому.—Ей одной тяжело будет. Людей злых в Ново-Китеже не мало осталось. И загорелся город, божьим ли попущением, а может быть, и злым умыслом. А я хоть малой защитой ей буду. Потому и вернусь вгород. Веришь мне?—положил он руку на колено Виктора.
Летчик нагнулся с седла и, обняв юношу, долго не отпускал его.
—А ты, Степан, мне дороже брата был,— подошел Истома к капитану.—На многое доброе ты глаза мне открыл, темноту нашу ты светлил. Неужто все вы такие, новые русские люди? Крестами бы я с тобой поменялся, побратимами мы стали бы, да не носишь ты креста. Так вот тебе память обо мне.
Он вытащил из кармана большой пятак, из мира вывезенный, с двуглавым орлом под короной, разрубил его топором пополам, и половину монеты протянул капитану.
—Как взглянешь на сию половинку, меня вспоминай. Прощай, друг!
Он вскочил на лошадь и с места послал ее наметом.
Лапша припустился за ним, болтая на скаку локтями.
Оставшиеся долго смотрели им вслед. Смотрел и Женька, задумчиво склонив набок голову.
Он не мог понять, почему расстались такие хорошие люди.
Глава 11
Взлет
Полный газ! Ревут моторы…
М. Светлов. Песня летчика
Озеро Чапаева открылось неожиданно. Деревья кончились, и вдруг сразу, как взрыв, ударил в глаза яростный оранжево-красный закат. Два заката! Один в небе над тайгой, второй в озере.
—Ух ты, до чего красиво!—восхитился Сережа.
И тут же он вспомнил, что пришло время прощаться с тайгой. И стало грустно. Полна тайга угрюмой дикости, а все же прекрасна она неукротимой, мощной красотой.
Дождались рассвета и начали осмотр самолета. Стоянка в тайге не повредила ≪Антону≫. Это выяснилось, когда сбросили с самолета маскировку, сняли чехлы и опробовали мотор.
—Ни на что не жалуется. Вполне здоров!— обрадовался летчик.
Дружно развернули ≪Антона≫ в сторону полета, носом к пропасти, и летчик медленно пошел к краю обрыва, шагами вымеряя длину взлетной площадки.
—Сколько нужно?—спросил Ратных, когда Косаговский остановился у края пропасти.
—Не менее ста пятидесяти метров.
—А здесь?
—Здесь меньше.
Летчик поднял большой камень, бросил в пропасть и зашептал, считая секунды.
—Хорошая глубина,—довольно сказал он.— Думаю дать полный газ, разогнаться и падать в пропасть с работающим мотором. В падении набрать высоту. Все очень просто!
—Действительно, все очень просто!—развел капитан руки и сложил их, переплетя пальцы.— Легко сказать —разогнаться. На этой кургузой дорожке?
—Слушайте, капитан!—резко сказал летчик.—На фронте сейчас, наверное, и не то делают!
—Ладно. Нехай будет греча. Сережа, прощайся с Волнорезом…
Капитан сел на жесткую металлическую скамейку и крепко прижал к себе Сережу.
Самолет двинулся. За бортом пронеслось перепуганное лицо Волкореза. Летчик дал полный газ. ≪Антошка≫ поднял хвост, но не взлетел, бежал, увеличивая скорость. Виден обрыв, а скорость еще невелика.
Колеса перестали прыгать по земле. Обрыв! Скорее ручку на себя! Ну же, ручку на себя!.. Не смей, не трогай ручку! Без нужной скорости самолет скользнет на крыло, и тогда —конец!
Самолет падал в пропасть. На висках Виктора выступил пот. Сережа закрыл глаза. Женька припал к ногам своего хозяина, сунул нос меж его колен: защищай, мол, в случае чего, ты все можешь!
Но самолет оперся на воздух и прекратил падение. Виктор взглянул на приборы. Скорость — сто десять… сто двадцать… Теперь ручку управления на себя! Самолет взвыл и полез вверх.
Виктор смахнул пот с висков.
—Посмотри вниз, Сережа. Простись с ново-китежской землей.
Внизу переливался на солнце водопад, серебряной змейкой извивалась река Сердитая, голубой тарелкой лежало озеро. А около обрыва а пропасть стоял Волкорез, раскинув руки, запрокинув голову. Сереже показалось, что он видит его широко раскрытый от удивления рот.
Сделав над озером прощальный круг, Виктор повел самолет к черной дымовой стене, стоявшей над тайгой. Расстояние, которое они прошагали по тайге за три дня, сейчас пролетели меньше чем за час.
Вот он, Ново-Китеж! Сплошное море огня и черные выгоревшие пепелища, где нечему уже было гореть. Дым пожара, спокойный, тяжелый, наклонился, будто смотрел угрюмо вниз, на гибель города. Горела и тайга вокруг города, а от пожара уходили толпы людей, нагруженные телеги, скот, сбитый в стада. Среди мужицких телег видны были и рыдваны, запряженные тройками и четвернями. Значит, и верховники бегут, может быть, и старица Нимфодора в одном из этих рыдванов едет.
≪С разрешения Будимира начался, видимо, этот поход,—подумал капитан —И он прав, новый атаман. От огня нужно бежать. А мичман вернется, пожалуй, к пустому пепелищу. Найдут ли они друг друга, Будимир и Федор?—Капитан оглянулся еще раз на горящий город и горящую тайгу, на людское скопище, валившее рядом с перегруженными телегами.—Кочевая орда! Новый исход! Снова утеклецами стали ново-китежане!..≫
Самолет резко пошел вверх и, рыча мотором, на полном газу стремительно помчался прочь от горящего города.
На последних литрах горючего Виктор увидел внизу белый крест на крыше дома лесничего, знак для самолетов лесной авиации. А рядом небольшой аэродром.
Глава 12
Через годы в Тушино
Воспоминания только их затронь,
Проходят бесконечной чередой…
Евг. Долматовский. Огонь.
Авиационный праздник в Тушино закончился воздушным десантом. Небо над аэродромом запестрело цветными парашютами. Они медленно гасли на земле, будто увядали огромные цветы.
Зрители потянулись к выходу. С аэродрома видно было, как поползли густо по шоссе к Москве автомобили, мотоциклы, велосипеды и вереницы пешеходов. Генерал-майор Ратных, сидя на поросшем травой ровике, смотрел внимательно на проходящих мимо людей. Он никак не мог забыть ≪виллис≫, промчавшийся мимо, когда он ехал сюда, в Тушино. Знакомое лицо мелькнуло в этом ≪виллисе≫…
Если бы Птуха, издали увидевший Ратных, не протолкался к нему через толпу, генерал вряд ли заметил бы мичмана.
Ратных медленно встал и начал недоверчиво разглядывать Птуху. Да, это он, мичман! Вот он улыбнулся, и собрались под глазами и на висках хитренькие и добрые морщинки. Его улыбка! И все тот же флотский шик. Он, непромокаемый одессит, крепкое, веселое, забубенное племя!
—Мичман, скиталец морей, язви тебя!—закричал генерал так, что проходившие люди обернулись.— Я тебя ищу, я тебя ищу! Ты ехал в ≪виллисе≫, измазанном мазутом?
Мичман молодцевато козырнул, не сгибая ладонь и высоко подняв локоть.
—Так точно! Было такое дело.
—Я тебя сразу узнал. По твоим цыганским глазам. Орал тебе, черту!
И только тогда они начали обниматься и несвязно мычать, потому что захватило дух.
—Пообмяло вас времечко, товарищ капитан… Извините, товарищ гвардии генерал-майор!— чуть отступив и любовно оглядывая Ратных, покачал головой Птуха.—Ох, обмяло, чтобы вы знали.
—И ты, Федор Тарасович, по медалям вижу, тоже воевал?
—Какое там! До настоящей войны так и не дорвался. На флоте минным складом заведовал. А про Виктора Дмитриевича вам известно что-нибудь?
—Полковник теперь Виктор Дмитриевич. В Венгрии он сейчас. И Сережа с ним.
—Много раз пытался я и с вами, и с Виктором Дмитриевичем связаться. И через адресный стол, и через Красный Крест искал. Не нашел. Война! Вся жизнь вверх тормашками!
—А мы тебя, думаешь, не искали?.. Давай садись!—подтащил генерал Птуху к ровику и усадил.— Теперь рассказывай. С начала рассказывай! Ну, прискакал ты в Ново-Китеж, а дальше как было дело?
—Досталось мне! Такая морока! Кошмар! Не надо мне было уходить из города,—горестно покачал головой мичман.—Я с вами по тайге два дня шел, но обратно мы с Истомой и Лапшой три дня добирались. Некрас заблудился. А пришли —нет Ново-Китежа! Амба богоспасаемому граду. Только ветер головни по пожарищу кидает. На улицах темно, как в сумерки, от дыма и пепла. Солнца не видно. И пустой город!
—Мы видели с самолета —люди шли по тайге. Подводы с ними, даже скот.
—В этом вся суть! Однако слушайте по порядку. Как пришли мы в город, Истома сразу побежал Анфису искать. И больше я его не видел. Пропал и Некрас Лапша. Остался я один. Только в Детинце нашел наших друзей, Будимира и других.
—Нашел?!
—Убитыми!.. Будимир, старосты посадов, кузнецы —все навалом там, где стрелецкая оружейная изба была. В ней, если помните, Будимир сложил оружие, что из церковного подвала привезли. Они защищали то оружие, а их из автоматов в упор расстреливали. И Мишаньку Безмена я там нашел.. Саблями изрублен. Видно, отчаянно дрался. И Псой Вышата лежал там…
Птуха вскочил и забегал перед ровиком.
—Чтоб мне, дураку, хоть немного обучить посадских парней стрельбе из автоматов! Дали бы они тогда компоту! И надо мне было уходить из города, вас провожать!
—Брось бегать, мичман, садись!—остановил его генерал.
—Ладно!—Птуха сел снова и крепко потер ладонью лоб.—Теперь поздно куплеты петь. Слушайте дальше.
—Скажи, ты не встретил в городе даже Волкореза? Он проводил нас до озера и ушел обратно в Ново-Китеж.
—Не видел я Волкореза. А нашел я в городе одну живую душу. Не угадаете, кого. Юряту, Сережиного друга. Хлопчик прятался в кустах на берегу Светлояра. Сам ко мне выбежал. Он мне и рассказал, как все дело было… Ушли мы из Ново-Китежа, а в тот же день под вечер и явились братчик и Остафий Сабур. К ним целая стая волчья припуталась. Заперли мы в Пыточную башню уцелевших стрельцов и верховников. Братчик и Сабур их освободили. Вылезли стрельцы из башни злые, как черти, и верховники от злобы ревели бугаями. Потом захватили с налета оружейную избу с автоматами. Начали народ расстреливать, за бунт мстить, и город поджигать. Ее боголюбие старица Нимфодора приказала. Юрята все видел. Огромная у ведьмы власть над народом оставалась еще. И на этот раз запугала она людей крестом да проклятиями, снова в руки их забрала и сказала, что уведет на новые места. А Ново-Кигежу, сказала, быть пусту! Сгорит он дотла. Вернутся сюда мирские и не найдут города … Народ зароптал, но спорить со старицей не посмел. И автоматов побоялись. Остафий пристрелил троих, которые отказались уходить. Землю новокитежскую посадские в мешочки, в шапки насыпали, с собой взяли. Даренка моя забушевала было, отказалась уходить, ее связали и в телегу бросили. Деревенские мужики и лесомыки на пожар в город прибежали, их старица тоже увела. А Юрята убежал.
—А про Анфису Юрята ничего не узнал?
—Рассказал он и про Анфису. Ее схватили в посаде и тоже увезли. Связанную увезли, в одной колымаге со старицей. Ну, а мы с Юрятой остались вдвоем на горячем, дымном пепелище. Таежный пожар и охотничьи хутора выжег. Все подчистую! Вот когда я волком взвыл!
—И все же вышел оттуда. Каким чудом?
—Поп Савва помог. Да-да, не удивляйтесь, спас меня Савва! Видели бы, каким он ко мне пришел. Плачет, молитвы поет, кается, на коленях ползает. Хотел я ему полную приборку сделать, а он мне под нос —карту Прорвы!
—Карту?! Где же достал?
—Помните, передрались в подныре князь Тулубахов и Колдунов? И, как мне Савва рассказал, началось это с того, что Колдунов потребовал от князя, здесь же, в подземелье, чтобы тот вернул ему копию прорвенской карты. Колдунов дал ему эту копию, когда послал братчиков за бензином. Князь вернуть карту отказался, .мало того, решил, что Колдунов лишний в игре, что князь и сам сможет быть атаманом и властелином ново-китежским. А для этого они с Остафием отобрали у Колдунова и его карту и плитку каменную с метами ходов, загнали его в пещеру и убежали. Отобранную у Колдунова карту князь взял себе, а копию отдал Остафию. У пьяного спящего стрелецкого головы и выкрал ее поп Савва.
—Собрался в мир?
—Хитрый попище так рассудил —не с руки ему таскаться по тайге вслед за Нимфодорой. В тайге кабаков нет. И спустит она с него семь шкур за то, что костерил он старицу. Выкрал карту и помчался на пепелище Ново-Китежа. Отсюда думал начать искать ходы через Прорву и нар- рвался на меня. И снова вывернулся, как намыленный! За такой дорогой подарок я простил ему все фокусы, всю поповскую подлость. И двинули мы втроем на Русь —я, Савва и Юрята. Радовался малец, что снова Сережу увидит. Не дошел, бедный. Дорога через Прорву тяжелая, обессилел мой хлопчик, расхворался. Я его последние два дня на руках нес, на моих руках он и помер. Выбрал я сухое место и похоронил ребячьего атамана. Перед смертью дал он мне Сережин подарок. Вот он,—вытащил мичман из кармана чудо-нож.—Просил Сереже отдать. Надо обязательно сделать…
—Сделаем.
—Шесть дней шли мы с Саввой по Прорве. У меня лапти были —развалились. Ноги распухли и почернели. А все же вышли…
—Стоп, мичман! Чтобы с Саввой кончить, скажи, где он сейчас? Жив? Не знаешь?
—Как не знать? Имею сведения, что поп Савва в Чите обосновался. Живет припеваючи. Не в церкви служит, нет! Бросил он эту канитель. В забегаловке он орудует, по сто граммов наливает, кильку на закуску дает. Мечтал он поближе к кабаку устроиться, вот и приспособился, свечкодуй чертов. Нас с ним, рабов божьих, как только мы из болот на Большую землю вышли, сразу замели. Такой клей из меня тянули! С картой Прорвы, ох, и мурыжили меня! Шпионаж мне паяли. Я им объясняю все как было, а они: ≪Сказки нам не рассказывай!≫
—Трудно, мичман, нам поверить. И вправду, на сказку похоже.
—А все же разобрались. Карту отобрали, а нас с Саввой отпустили.
—Потому, наверное, разобрались, что из Читы самолеты на Ново-Китеж выслали. Виктор Дмитриевич побеспокоился.
—А что там самолеты увидели? Выжженную на много километров тайгу?
—Так и было, мичман. Теперь там, поди, новая, молодая тайга поднялась. А не быть тому месту пусту, как Нимфодора, язви ее, хотела. Скоро вышлют туда комплексную экспедицию, а годика через два-три там платиновые прииски зашумят. И сбылось мое предположение, Федор Тарасович. Земля Ново-Китежская, то самое подозрительное место, та болотная страна, о которой я говорил. Белое пятно! Скоро сотрут это белое пятно!
Птуха щелчком в козырек сбил мичманку на затылок.
—Значит, недаром вломились мы в древнюю историю!.. Но знали бы вы, товарищ генерал, как жалко мне всех наших друзей ново-китежских. Ни за что пропали люди.
—Пропали? Как знать, мичман… Ha-ко, прочти.
Генерал вытащив, из внутреннего кармана кителя аккуратно сложенную газету и протянул ее мичману.
Птуха развернул газету. Бросился в глаза заголовок, подчеркнутый красным карандашом:
Люди XVII века в Сибири
От собственного корреспондента
Много еще диковин в Сибири…
В текущем году, летом, к катеру сплавной конторы, крейсировавшему по Витиму, вышел из тайги старик, одетый в какую-то домотканую хламиду, и, пользуясь остановкой катера, подал работнику конторы Ильинскому прошение. Оно было написано на бересте церковно-славянскими буквами и начиналось с несуществующего титула: ≪Великих речных вод обладателю…≫ В прошении рассказывалось, что в глубине тайги живут отрезанные от всего остального мира православные люди, не известные властям, страдающие от голода и холода, и им надо помочь. Сам старик не мог толком рассказать, где именно живут эти люди, и скоро опять ушел в тайгу. Прошение привезли в областной город, сдали в музей краеведам, а о старике молва пошла, что это сумасшедший…
На этом дело кончилось.
Но вот недавно охотники-промысловики натолкнулись в тайге на неведомых людей, обнаружили девять поселков и шесть хуторов, о которых до сих пор никто не знал. Добраться до этих поселков чрезвычайно трудно, ибо колесных дорог здесь нет совсем, а есть только глухие таежные тропы, заросшие травами, заваленные буреломом. Население не имеет ни имен, ни фамилий (вернее, скрывает их), и каждый называет другого ≪братом≫. Занимаются они земледелием, охотой и пчеловодством. Уклад жизни старозаветный, граничащий, примерно, с бытом семнадцатого века, а между тем здесь имеются советские товары: мануфактура и прочее. Товарообмен производили какие-то спекуянты-скупщики, которые одни знали путь к неведомому району и тайно грабили этот район. Им выгодно было скрывать эти пятнадцать селений. Никакой прямой связи с остальным миром таежные поселки не имели, никакие власти их не тревожили. Только теперь туда отправилась специальная экспедиция. Спрошенный нами по этому поводу известный сибирский краевед А. Р. Шнейдер заявил:
≪При наших сибирских просторах и оторванности таежных районов от городов и административных центров, да при наличии бездорожья и почти непроходимых дебрей, мы можем еще обнаружить такие поселения.
Поэтому, сколь ни сенсационно открытие девяти поселков и шести хуторов, ничего особенного, неожиданного в этом нет. Наоборот, надо ждать новых подобных открытий, не менее любопытных≫.
Птуха сложил газету и молча передал ее генералу.
—Что скажешь теперь, Федор Тарасович?
—Похоже! И не похоже! Витим —ведь это значительно севернее.
—А я верю, что в газете говорится о наших друзьях, ново-китежанах.—Генерал потрогал завязанное в узелок ухо.—Видишь, опять они дыру в мир ищут. Ходока, старика, на реку послали. Газета сообщает, что отправлена уже специальная экспедиция к таежным неведомым людям. А вдруг найдут?
—Может быть, может быть,—тихо проговорил Птуха.—Странно, что ничего не осталось у нас на память о Ново-Китеже.
—Осталось!—Генерал протянул Птухе на ладони половину большого медного пятака.—Вот! Истома мне на память дал…
Конец
