ГОРЫ
Упирается в небо
застывший галоп.
Горы,—
там, где планета
наморщила лоб.
Там, где брови
нависли
и куда забрели
все бессонные мысли
уставшей земли.
Здесь увидишь в подробностях
откровение
ветра.
Здесь
щербатые пропасти,—
как безумие века!
Здесь,—
ворча и ворочаясь,—
по тропинкам неистовым,
по завалам
пророчеств
продирается
истина.
Как и прежде,
покоя
себе
не суля,—
«Что же будет
с Землею!» —
решает
Земля.
То метели
подуют,
то зной
протестует…
Горы думают,
думают
и никак не придумают.
ДАЛЬНИЙ РЕЙС
На малюсенький
аэродром
приземляемся,
как на трон…
Мы выходим,—
«божьи
помазанники»,—
будто нас
и на самом деле,
наконец, уломали,
умаслили:
приходите
и володейте…
Володеем!
Вручаем почту.
Володеем!
Берем больного.
Говорим, что
ужинать —
поздно.
Что в субботу
прибудем снова.
Озабочены,
непримиримы,—
Целых сорок минут
царим мы…
К самолету идем
значительно,
улыбаемся
на прощанье…
Все заполнено
рюкзачищами,
прибаутками
и бородами…
Самолет
по щебенке
катится.
Ночь
торжественна
и просторна…
Мы взлетели.
Мы
отрекаемся,
отрекаемся
от престола!
САМОЛЁТНОЕ
На закат
взгляни воспаленно,
и — как лампочка —
перегоришь…
Два родителя
у самолета:
мама-Рома
и папа-Париж.
Потеряла нас
мама-Рома
в океане голубизны.
Плыть над Альпами —
это нескромно.
Значит, мы не очень
скромны…
И отсюда невидимы
спят
девицы на выданьи,
виноградники,
пасеки,
пастухи
и колбасники.
И отсюда неслышимы
бредят школьники —
лыжами,
бредит нищий —
монетками,
офицеры —
маневрами.
Генералы —
атаками,
сверхсекретными данными,
трепетанием
флагов
и заходами с флангов…
Мне приснилось,
что в этом мире
нет ни армий,
ни пепелищ…
Сыновей своих
вразумите,
мама-Рома
и папа-Париж.
