Последнюю точку отстреляли к вечеру, когда небо уже потемнело, и фиолетовые тени от сугробов стали совсем незаметными. Легкий ветерок тянул поземку, причудливо ее закручивая. Балагин дал команду свертываться. И парни потопали к балкам, которые были от них метрах в двухстах.
Усталые, разгоряченные, они вваливались в вагончики, и сразу стало душно, запахло снегом и потом. От железной печки накатывалась теплота, тянущая ко сну. Но в это время принесли термосы. И все задвигались, долго и вкусно хлебали чуть подостывшее варево, а наевшись, курили, негромко, лениво переговариваясь.
Тракторист Егор Храмов осторожно смел крошки, достал лист бумаги и сел писать письмо. Но после первых же строк охота пропала, и Храмов вышел из балка.
Ночь была тихая. Звук тракторного дизеля (его не глушили из-за освещения, да и утром холодный трудно заводить было) медленно таял в этой тишине. Послушав, Егор подошел к трактору, открыл капот и, приложив к уху трубочкой кулак, подсунулся к блоку. Чуткий, тренированный годами слух уловил сбой. Егору стало холодно, и он побежал за полушубком.
В балке похрапывали, желтовато светила под потолком двенадцативольтовка. Храмов накинул пропахший соляркой полушубок.
На выходе столкнулся со своим помощником — долговязым Колькой Гореловым. Махнув рукой — «топай за мной!» — Егор побежал к трактору. Там, снова через кулак, прослушивал двигатель. И Колька, вытягивая шею, завернув одно ухо у шапки, тоже залез под капот.
— Понял? — спросил Егор.
— Понял… — неуверенно сказал Колька, хотя ничего еще не расслышал.
— Коренной, — не то утверждая, не то спрашивая, сказал Храмов.
— Угу, — неопределенно промычал Колька и сочувственно добавил: — Дела-а…
— А дела завтра будут! — вдруг закричал Храмов. — Глуши шарманку!
Но когда Колька полез в кабину, остановил:
— Погодь — к Балагину схожу.
Он вернулся вместе с начальником отряда, что-то яростно доказывая. До Горелова издалека донеслось храмовское хриплое: «…на износ… сколько раз… не работа…». Потом они подошли ближе и слышно стало хорошо.
— Может еще завтра денек? До плана, а?
— А если там? — Егор махнул рукой на север.
Балагин потерся подбородком о кулак и тоскливо подумал, что «там», в тундре, если трактор встанет, будет еще трудней: трактор им служил и тягачом, и электростанцией, и вездеходом. Без трактора план не выполнить ни за что.
Храмов перекрыл топливо, и через полминуты стало так тихо, что зазвенело в ушах. Погасли мутно-желтые окна балков и сразу около них запрыгали яркие белые пятна — парни с фонариками, в наброшенных наскоро куртках, выскакивали узнать в чем дело.
— Все, отстрелялись, — протянул кто-то в темноте.
— Плакал теперь план, — поддержал другой голос.
Егор пробурчал себе что-то под нос и пошел в балок. Остальные потянулись за ним.
В вагончике уже зажгли керосиновую лампу с потемневшим обломанным вверху стеклом. И Егор, присев у стола, стал дописывать письмо.
«…Ты не думай, что если здесь Заполярье — то край света и одни страхи. Это я, полагаю, больше для красивости пишут. А у нас сегодня конец января, но погода совсем хорошая.
И к тому же, опять, в смысле заработков. Если наш отряд передовой, то всегда, значит, дополнительно премия. На этот месяц тоже план отстреляли и теперь гоним сверхпроцентно…» — тут Егор на минуту задумался: может вычеркнуть насчет премии? Но очень хотелось, чтобы друг приехал, и вычеркивать не стал. — «Если надумаешь, приезжай. Можно потолковать с начальством, чтобы на один трактор. А то помогалу дали совсем нескладного…».
Егор запечатал письмо и стал думать, когда придет транспорт, который вызовут завтра по рации с базы, да и есть ли он там?
А нескладный «помогала» все еще стоял у затихшего трактора. Стужа уже давно забралась к нему под полушубок, остро секла лицо, но парень не уходил: он любил свою машину, хотя и не умел водить трактор так, как Егор Храмов. Он был самым молодым в отряде, и ему очень хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы ребята приняли его серьезно и перестали называть «птенчиком», что было особенно обидно при его росте.
Храмов уже лежал на верхней койке и рассказывал, как он однажды на лыжах гонял зайца. «Обратно тяжело было. Здоровенный оказался», — закончил он и отвернулся к стене. В это время и вошел «помогала». Он тронул Егора за плечо и что-то сказал ему негромко, после чего тракторист поднял голову и попросил: «Будь другом, отдыхай».
Но Николай снова стал говорить ему. Храмов сел, чуть не стукнувшись головой о потолок, потрогал Колькин лоб и уныло сказал:
— Братцы, температурит парень. На базу хочет на лыжах идти.
Братцы отреагировали. Но Колька не обратил на это внимание. «Смейтесь, — подумал он, — вот схожу на базу, тогда узнаете птенчика». Думая так, он убедил себя, что полсотни километров до базы и обратно он сумеет пройти за сутки.
Семь пар глаз следили за ним.
— Не выделывайся, — сказал сверху Храмов. — Нашел время.
И только когда Колька снял со стены ружье и стал перепоясываться патронташем, понял, что это серьезно.
Храмов выскочил из балка, когда Колька уже надевал лыжи.
— Снимай, — жестко сказал Егор, и он послушался. — Дура, разве по одному в тундру ходят? Да еще ночью…
— Пусти, — дернул плечом «помогала». — Пусти Егор. Я на рации был — вездеход на базе разутый стоит.
Егор взял Кольку за рукав, подтолкнул к балку.
— Жди здесь.
У Балагина пробыл недолго: Храмов умел доказывать.
Вернулся в балок, вытряхнул все из вещмешка, сунул в него буханку хлеба, пару банок тушенки, заставил Кольку повесить ружье на место — начальник дал ему карабин.
Вышедшие проводить их парни долго смотрели, как две темные фигурки уходят в ночь.
Они шли по тракторной колее, переметанной недавним бураном. Но снег уже слежался в добрый наст, поземка вычистила его, и поэтому двигались ходко. Храмов шел равномерно, шагом человека, уверенно стоящего на лыжах. И Колька старался идти шаг в шаг. Но это ему не удавалось, и он, отстав, начинал быстрее двигать своими длинными ногами, отчего сбивалось дыхание, а сердце начинало частить.
Когда он отстал первый раз, Егор подождал его.
— Ты, — спросил он, — на лыжах-то можешь?
— Ходил… В школе заставляли…
— В школе, — передразнил Храмов. — Птенчик.
И они снова пошли, но Егор больше не останавливался, только время от времени оглядывался назад. «Проучить надо салажонка, — думал он. — Ишь, герой, в тундру решил сам- один». Но настоящей злости на «помогалу» не было, было только досадно, что не он, Егор Храмов, охотник и старый полярник, надумал про лыжи.
А Колька ничего не думал. Он видел спину впереди идущего й старался не отстать. Было жарко и теплые струйки пота катились под рубашкой, мягкий комок стоял в груди, отчего дышать становилось все труднее, а комок все рос.
Потом Колька упал, и лицо его не чувствовало холода снега, было даже приятно. Кровь сильно колотилась в висках и вставать не хотелось.
— Вставай! — услышал он голос Храмова. — Ну!
Горелов почувствовал, что его поднимают за лямки вещмешка, и медленно встал на ноги. Ноги были ватными и чужими.
— Иди! — голос Храмова донесся издалека. — Впереди иди, дура!
И Колька пошел вперед, точно во сне, клонясь всем телом, не столько отталкиваясь палками, сколько опираясь на них, чтобы не упасть. Иногда он почти останавливался, и тогда лыжи Храмова наезжали на него, заставляли идти.
А потом он приноровился к темпу, пошел ровнее и почувствовал, как тает в груди комок, и стал дышать полной грудью. А в голове появилась какая-то дурацкая песенка. «Чики-чаки- чики-чук», — крутилась она сама по себе в такт шагам.
— Колька! — донесся голос Храмова. «Чики-чаки», — шагнули ноги.
— Да стой ты!
Храмов взял у него вещмешок, вскрыл банку консервов, разломил хлеб.
— Полдороги смотали, перекусим, — сказал он.
Хлеб был вкусный, хотя и замерзший, как камень.
— Не сморился? — спросил Храмов. — Ничего, я из тебя разрядника сделаю. Двигай.
Дальше. была низина, и снег в ней лежал мягкий, лыжи то и дело проваливались, идти стало совсем трудно. Вдруг шедший впереди Егор исчез, словно провалился. Едва Горелов понял это, как полетел сам куда-то вниз, кувыркаясь. Банка в вещмешке больно ударила его по затылку.
Пока он стряхивал с лица налипший снег, Егор принес палки, которые вылетели у Кольки из рук.
— Во, забурились, — засмеялся он. Но в смехе звучала ^тревога. «Дорогу потеряли, — догадался Горелов. — Тут таких обрывов не должно быть».
— Жди здесь, — сказал Храмов, подавая карабин. — Я быстро. — И он пошел по лощине.
Колька взял карабин на руку и осмотрелся вокруг, как будто кто-то мог появиться сейчас, здесь, в ночном безмолвии тундры. А Храмова уже не было видно. Кольке стало одиноко и тоскливо. Он поднял лицо к небу: там насмешливо дрожали колючие звезды. «Ага, — перемигивались они, — заблудились. Пропадете…».
«Пропадем, — подумалось Кольке. — Храмов где меня найдет?» И вспомнились ему слышанные истории о тех, кого взяла тундра. Холод забрался под телогрейку, по телу пробежала дрожь.
— Вре-е-те! — закричал он во весь голос звездам.
И совсем рядом откликнулся вдруг Храмов.
…Они не поверили глазам, когда увидели поселок базы, Путаясь среди похожих, как две капли воды, домиков, нашли квартиру механика и долго колотились в дверь, доведя до изнеможения поселковых собак. Наконец послышались шаги и недовольный голос спросил: «Кто там?».
Они сказали.
— С Юридея? — переспросил голос. — Ври больше. Вчерась туда транспорта не было. —
Тогда Храмов стал колотить еще сильнее.
— Хулиганичать?! — завопили за дверью. — Пса спущу!
— Спускай, — вдруг тихо сказал Храмов, приваливаясь к косяку. — Трави, Масляков, Егора Храмова. Только двери открой сперва.
И было в его голосе что-то такое, что заставило хозяина открыть.
— Егор… да и в самом деле… — трогал он Храмова за руки, пропуская в дом. — Да как же вы, ребята?
Масляков быстро сообразил поесть, налил в пузатые граненые стаканчики спирт, потянулся чокаться. Храмов поднял стопку, посмотрел на свет и тут же поставил, прикрыв ладонью.
— Пошли на склад, — сказал, он, — нам запчасти нужны.
— Ночью-то, Егор? — заволновался Масляков.
— Ага, ночью, — подтвердил Храмов.
— Завтра…
Храмов потер руками лицо.
— Завтра будет завтра. А мне сейчас надо, механик, — и оглянулся на спящего в углу Кольку. — Не порть мне настроение ради бога.
— Настырный ты, Егор. Сиди, отдыхай — один схожу.
— Настырный — это точно, —сонно согласился Храмов. — Иначе нельзя.
…Они вышли утром, когда едва-едва намечалась заря, туманная, серая, какие бывают в этих местах в январе.
И когда огни поселка потерялись за мысом, Храмов остановился и досадливо выругался.
— Ты — что? — спросил Колька.
— Письмо… понимаешь, забыл бросить. А! — махнул он рукой и весело подмигнул «помогале».
И они пошли.
