Новое о Николае Островском

Вскоре после того, как на XV съезде ВЛКСМ Николай Островский был назван первым лауреатом премии Ленинского комсомола, наш постоянный автор Леонид Большаков отправился в путь по местам жизненного подвига писателя-бойца. В результате этих поездок и родилась представленная здесь подборка. В ней — путевые заметки, рассказы о находках новых документов, связанных с именем писателя, интервью с близкими ему людьми. Давайте продолжим этот поиск, юные следопыты Урала!

Неопубликованный Островский
Мы смело идем за старой гвардией
Николай Островский собирался в Москву, навстречу большой и упорной работе над «Рожденными бурей». До выезда оставались считанные дни. Один из них он посвятил приятному семейному торжеству — новоселью.
Еще в мае Николай Алексеевич поселился в доме, построенном для него правительством. Но только в октябре смог он созвать друзей — ранее мешали то занятость литературным трудом, то ухудшение здоровья. Очень хотелось ему, чтобы на новоселье присутствовал глубоко почитаемый им человек — испытанный боец ленинской когорты Григорий Иванович Петровский, который годом ранее вручил Островскому орден Ленина. И вот председатель Центрального Исполнительного Комитета Украины Г И. Петровский вновь приехал в Сочи. Новоселье состоялось 18 октября 1936 года.
Такова, коротко, история не публиковавшегося прежде выступления писателя-бойца, которое печатается ниже с небольшими сокращениями. Оно было записано его секретарем А. П. Лазаревой и хранится в фондах Государственного музея Николая Островского в Сочи, в том самом доме, где и проходило новоселье…
— Если Григорий Иванович разрешит, то я скажу несколько слов собравшимся здесь друзьям.
Есть такая старая традиция. При закладке дома в фундамент его заложить бутылку с бумагой, где указана дата закладки. Прошлый год такая бутылка была заложена в фундамент этого дома Григорием Ивановичем, нашим вождем и другом, воспитателем комсомольского племени, в том числе и своего приемного сынишки, который старается быть достойным его забот, старается оправдать огромное его доверие.
Прошел год с тех пор. Год жизни, полной страстной и напряженной работы всей страны, полной изумительных побед. Мы стремительно движемся к новой, радостной, чудесной жизни. Вся страна и каждый из нас в отдельности живем с большим духовным размахом.
…Вернувшись в Сочи, я накинулся на работу. Поскольку я парень очень ненадежный, а «Рожденные бурей» должны быть во что бы то ни стало написаны, я не даю себе никакой отсрочки в работе и успокоюсь только тогда, когда книга будет закончена.
Ведь для меня делается все. Товарищи, мы только еще идем к коммунизму, а для меня уже созданы такие условия в жизни, какие будут в коммунистическом обществе. От меня по способности, а мне дается по потребности. Для меня уже настала та жизнь, которая для всех является прекрасным будущим…
Самый счастливый человек это тот, кто, засыпая, может сказать, что день прожит не напрасно, что он оправдан трудом.
Недавно мне исполнилось тридцать два года. Из них восемнадцать лет отданы, комсомолу и тринадцать лет — партии.
Я буду стараться жить как можно дольше и как можно лучше…
Я должен жить, чтобы написать книгу, которая бы зажгла сердца молодежи.
Я еду в Москву и начну там работать еще стремительней, чем раньше. Я буду работать в три смены, чтобы к двадцатой годовщине Октября «Рожденные бурей» были бы полностью закончены. Это огромная и трудная, но небывало радостная работа и я никогда не думал, что жизнь может быть такой чудесной. Я со всей страстью чувствую это. Этой жизни мы добились потому, что у нас были чудесные, могучие люди, которые научили юношей бороться с врагами, воспитали в них любовь к прекрасному будущему и научили за него бороться.
Без них, без этой старой гвардии, не было бы нас, не было бы комсомола. И мы им за все это безмерно благодарны. Григорий Иванович Петровский — один из достойных представителей этой нашей героической и славной старой гвардии большевиков.
Да здравствует старая гвардия!..
А мы отдадим всю кровь своего сердца по первому их слову. Мы смело идем за ними, мы верим, что с ними победим!..

* * *
Это впервые публикуемое здесь выступление является одной из последних речей Николая Островского.
Четыре дня спустя, 22 октября, он выехал в Москву и там, через два месяца — 22 декабря 1936 года — умер.
Островский умер как боец, со штыком-пером в руке, и речь его служит новым подтверждением величия духа настоящего коммуниста, не сломленного никакими тяжелыми жизненными невзгодами.

Сибирская находка
Украина… Побережье Черного моря… Москва… Вот, пожалуй, и все места, где приходилось жить, Николаю Островскому.
Крупнейшая же находка последних лет — находка, имеющая самое прямое к нему отношение, — связана с Сибирью.
Речь идет о двух десятках писем Н. А. Островского к Марии Родкиной и ее мужу Ивану Пташинскому. Много лет спустя они обнаружились среди бумаг и книг новосибирского пенсионера Е. Я. Гатушкина.
Как они туда попали? Какими судьбами? Это еще предстоит выяснить. Важно то, что теперь все письма в руках исследователей…
С Марией Родкиной Островский повстречался на одном из трудных своих «перегонов» двадцатых годов: скорее всего в Харькове.
(О судьбе Родкиной и ее мужа пока ничего неизвестно, потому-то так и сложно раскрыть обстоятельства их знакомства).
Из писем ясно одно: молодая партийка скоро завоевала симпатии Николая, и между ними возникла дружба. Прямо и откровенно пишет Островский Марии о своих горестях и надеждах, тревогах и радостях. В дружбе он не терпит недомолвок. И письма (большинство из них относится к 1925—1926 годам) убеждают в этом.
«Очень жаль, Муся, что мне не придется тебя видеть. Да и, может, больше никогда не увидимся. Все может быть. Кто знает — куда жизнь свернет. Только родился друг, славный товарищ, и опять нет. Разве может письмо к тебе передать все то, что я хотел бы тебе на прощанье сказать, Муся? Знаешь, я тебе скажу — теперь самое тяжелое для меня время… Кто знает, выкарабкаемся ли мы из того окружения, что имеем… Муся, милый друг мой хороший, я одно хотел бы, чтобы ты верила, что я тебя считал и считаю родным, хорошим человеком. Точка. На черта, скажи, иметь друзей, чтобы потом они уходили, а ты оставался один? Передай от меня привет Ване. Ты ведь будешь писать о всех твоих поворотах в жизни, Муся?..»
Это написано в Славянске, 11 сентября 1925 года. Тогда Островский еще и не помышлял взяться за литературный труд. Мучительно тяжко протекала борьба Островского за возвращение в строй. Он шел на все, лишь бы побороть болезнь, переносил невероятные страдания, лишь бы вырваться из когтей смерти.
«Грязи было трудно терпеть, падал в обморок, но окончил. Сейчас измучился, нет сил…». (Славянск, 30 сентября 1925 г.).
«Мне сделали операцию правого колена, вырезали всю дрянь, располосовали все колено, а теперь я лежу и помаленьку начинаю приучаться движениям ноги. Есть надежда, что что-нибудь из этого получится. Посмотрим. О всем том, что я перенес, говорить неинтересно, во всяком случае — не стонал и не выл, это да, а держался как парень». (Харьков, 25 октября 1925 г.).
«Главное, важно, кто останется победителем — болезнь или я. Я думаю, что я. Кто знает! Муся, я борюсь молча. Слышишь? Никто здесь не услыхал от меня ни одного слова жалобы и не услышит никогда». (В том же письме, но продолженном, вероятно, несколько дней спустя).
«Я хожу уже на костылях, поправляюсь. Хотя еще хвороба вся не вышиблена, еще много операций. Скучно и тяжело порой, но все проходит…». (Харьков, 19 ноября 1925 г.).
«У меня, к сожалению, нет ничего светлого, чтобы я мог тебе похвалиться. У меня ко всей бузе бывшей прибавилось следующее: правая рука, которую я вывихнул в Славянске, срослась с плечом и теперь неподвижна. Это для меня очень тяжело, потому что отнимает последнюю возможность ходить, хоть на костылях… Теперь я лежу и не двигаюсь…». (Харьков, 13 февраля 1926 г.).
«Дела мои идут по нисходящей, вниз. Я куда слабее тех времен, как ты меня знаешь. Ходить я теперь и на костылях даже не могу. Точка. Лежу день и ночь в постели, не с лазя. Руки в плечах срослись и не подымаются, как одна, так и другая. Не могу сам даже зачесать волосы и т. д. В общем, неладно. В моральном отношении все по-старому. Молча переношу боли… Но надо сказать, что такое беспрерывное состояние, когда ни черта нельзя делать, меня иногда доводит до тупика…». (Харьков, 30 декабря 1926 г.).
Велики страдания, но Островский не может думать только о себе, не хочет быть в стороне от большой жизни партии, страны, от борьбы, которую ведут его товарищи.
Он забывает о собственном горе, когда видит, что в беду попал другой. Так получается и сразу по приезде его в Харьков, когда Островский встречает неизвестного нам Шурку — общего знакомого его и Родкиной.
Письмо от 4 октября 1925 года:
«Шурка шатается без дела, безработный, ночует где попало, даже в сквере. Я ему говорил, чем ему помочь насчет работы? Он сам не знает, что делать».
Ничего Островский не пишет о своих хлопотах ради приятеля, но три недели спустя с удовольствием отмечает:
«Шурка к нашей общей радости работает истопником, получает 55 рублей денег, значит кончились его мотания. Может, парень действительно станет на хорошую дорогу».
И еще не раз повторяется в письмах последующих: «Шурка работает». Своего подопечного он из виду не теряет…
Измотанного болезнями, но духом не павшего, Островского радует рост близких ему людей, в которых он видит себе замену.
«Работает брат (речь идет о Дмитрии Алексеевиче Островском) хорошо. Он теперь пред, горсовета Шепетовского. Будет за меня замена. Кущ (он пишет о своем друге) был здесь несколько дней назад. Плохо ходит на костылях, но занялся активной работой в КСМ, секретарь ячейки на селе. Славный парень».
Среди найденных в Новосибирске нет писем за 1927—1933 годы. Между тем переписка продолжалась, Мария Родкина и Иван Пташинский оставались близкими друзьями Островского.
Вторая пачка вновь открытых писем Николая Алексеевича переносит нас в 1934—1936 годы.
Старые товарищи помогают вновь родившемуся писателю добыть пишущую машинку. «Большое спасибо Мане за ее энергичное усилие, — пишет он, точнее диктует, 8 сентября 1934 года. — Маня в этих делах не превзойдена». Друзья принимают участие в решении жизненно важных для Островского пенсионных дел. К ним он обращается и по вопросам творческим.
«…Начал новую работу, только в большом затруднении нахожусь в связи с недостатком материала. Если у тебя, Ваня, есть какие материалы и литература о борьбе с белополяками,
вышли мне, буду благодарен». (Сочи, 1 декабря 1934 года).
Родкина и Пташинский в курсе всего, чем заполнены дни Николая Островского. С ними он делится новостями литературными и житейскими, им пишет о планах.
Пишет… Если письма 1925—1926 годов написаны его рукой, то эти он сам писать не мог — диктовал своим добровольным помощникам.
«Хоть бы годочек настоящей силы, сколько полезного можно бы сделать… Да что говорить!» — восклицает Островский в мартовском письме 1935 года.
Здоровье к нему не вернулось. Но и в том, тридцать пятом, и в следующем, тридцать шестом, — до последнего дня своей жизни — он работал в полную меру «настоящей силы». По-другому Николай Алексеевич жить и не мог.

Вопросы коммунисту
Много, очень много должен знать активный строитель новой жизни. Немыслим он и без знакомства со всем тем лучшим, что создано писателями — классиками и современниками.
И когда в 1935 году Сочинский горком партии поручил коммунисту Островскому принять участие в проверке знаний членов городской партийной организации, он на какое-то время отложил все свои дела и продумал — продиктовал «Вопросы коммунисту».
Это не статья и даже не письмо. Но как точно, метко характеризует составленная Николаем Алексеевичем анкета круг литературных интересов и Островского, и Корчагина!
Итак, «Вопросы коммунисту».
1. Что Вы читали из следующих книг советских авторов:
«Мать» — М. Горького.
«Мои университеты» — его же.
«В людях» — его же.
«Лело Артамоновых» — его же.
«Поднятая целина» — М. Шолохова.
«Бруски» (три тома) — Ф. Панферова.
«Станица» — В. Ставского.
«Разбег» — его же.
«Ненависть» — И. Шухова.
«Железный поток» — А. Серафимовича.
«Чапаев» — Д. Фурманова.
«Мятеж» — его же.
«Цусима» — А. Новикова-Прибоя.
«Тихий Дон» — М. Шолохова.
«Петр Первый» — А. Толстого.
«Капитальный ремонт» — Л. Соболева.
«Человек меняет кожу»—Б. Ясенского.
«Время, вперед» — В. Катаева.
«Я люблю» — А. Авдеенко.
«Разгром» — А. Фадеева.
«Россия, кровью умытая» — А. Веселого.
«Степан Разин» — А. Чапыгина.
«Рассказ о простой вещи» — Б. Лавренева.
«Неделя» — Ю. Либединского.
«Цемент» — Ф. Гладкова.

2. Какие произведения советской литературы читали Вы еще, кроме перечисленных выше?

3. Какие из следующих произведений русских классиков Вы читали:
«Война и мир» — Льва Толстого.
«Анна Каренина» — его же.
«Воскресение» — его же.
«Мертвые души» — Н В. Гоголя.
«Старосветские помещики» — его же.
«Тарас Бульба» — его же.
«Обломов» — Гончарова.
«Обрыв» — его же.
«Отцы и дети» — Тургенева.
«Дворянское гнездо» — его же.
«Преступление и наказание» — Достоевского.
«Братья Карамазовы» — его же.
«Пошехонье» — Салтыкова-Щедрина.
«Рассказы» — А. П. Чехова.

4. Укажите, что еще, кроме перечисленных произведений, читали Вы из русской классической литературы?

5. Какие из следующих произведений мировой литературы Вы читали:
«Овод» — Войнич.
«Спартак» — Джованьоли.
«Джимми Хиггинс» — Эптона Синклера. «Джунгли» — его же.

* * *
Конечно, многим вопросник покажется не полным. Еще бы — со времени его составления минуло более трех десятилетий, и круг чтения намного расширился.
Но как бы там ни было, а «Вопросы коммунисту» будят мысли, вызывают на раздумья. И если бы по ним, скажем, провести конференцию читателей… о, это была бы, уверяем, очень активная, даже горячая конференция. Сомневаетесь? А вы проведите!

Снимки рассказывают о дружбе
Эта фотография уже сама по себе рассказ.
…Человек играет на гитаре. Вот — вот он запоет негромкую песню их молодости. Слушает Островский — внимательно, задумчиво, и все в нем обращено к этой музыке. Невидящие, слепые глаза устремлены кверху. Как много мыслей и чувств может пробудить гитара в руках друга!..
Фотография, которую вы сейчас видите впервые, сделана в последние годы жизни Николая Островского. Писатель снят с Львом Берсеневым, имя и фамилия которого известны каждому, кто читал «Как закалялась сталь».
«Лев уходил от нового приятеля… с таким чувством, будто нашел брата, потерянного много лет назад». Так описывает Островский первую их встречу. Коммунист с 1917 года, Берсенев с честью прошел сквозь все бури гражданской войны, а после ее окончания отдал немало сил строительству юной Советской республики. Болезнь сделала его пенсионером, однако не смогла сломить неукротимого революционного духа. «Хоть у него одного легкого нет, но трудно поверить, что он больной, — читаем мы в романе. — От него брызжет энергией. Он и умрет-то где-нибудь на бегу из райкома в суд». Именно так и умер Лев Николаевич Берсенев, пережив Островского всего на четыре года.
Вот кого видим мы сейчас вместе с Николаем Островским на фотографии, впервые публикуемой здесь.

Будьте знакомы: Зина Островская
Николай Алексеевич знавал ее маленькой, смешной девчушкой. А она тог да и не задумывалась, какой замечательный жизненный подвиг свершает этот неподвижный, прикованный к кровати человек — «дядя Коля».
Он и впрямь доводился ей дядей. И на фронте, кто бы ни узнавал о родственной близости Зины к писателю Островскому, каждый старался побольше выспросить о нем, побольше разузнать о его жизни.
Здесь, на войне, Зина Островская смогла по-настоящему оценить все величие духа автора вдохновляющих на подвиг романов «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей». Она стала их активнейшим пропагандистом среди советских воинов, вместе с которыми сражалась за победу над фашизмом.
Умелая радистка, отважная разведчица, Зина Островская погибла в самом конце войны — в феврале 1945 года. Ее боевые заслуги отмечены высокой наградой — орденом Отечественной войны первой степени.
Всмотритесь в этот снимок. И запомните ее — племянницу Николая Островского, человека, близкого по духу и самому писателю, и его героям.

История одной находки
В Оренбургский областной краеведческий музей пришла Вера Петровна Брусиловская, техник «Оренбургэнерго», и принесла старый, видавший виды томик.
— Заглянула в букинистический магазин, и вот… — сказала она, раскрывая книгу.
Это было одно из изданий романа «Как закалялась сталь», выпущенное в 1935 году в Ростове-на-Дону.
Прижизненные издания выдающихся писателей уже сами по себе вызывают трепетный интерес книголюбов. Тут же было нечто большее и по особому волнующее: письмо Николая Островского.
«Уважаемый т. Тузилин.
Посылаю Вам настоящие книги, по которым прошу делать набор для Вашего издания. Одновременно с этим, спешным, письмом посылаю Вам предисловие Г. И. Петровского к настоящей книге и перечень опечаток и искажений, которые необходимо исправить. Ваше издание будет двадцатым, о чем необходимо сделать указание в издаваемой Вами книге…
С ком. приветом Н. Островский».
Письмо было отправлено из Москвы в Оренбург 13 февраля 1936 года.
Каждое новое издание «Как закалялась сталь» живо интересовало и по-настоящему волновало Николая Алексеевича. Ведь оно прибавляло книге читателей — тех, ради кого им и вершился беспримерный жизненный подвиг… Письмо Григорию Степановичу Тузилину — старейшему издательскому работнику Оренбуржья, который руководил в то время всей полиграфией области, — еще раз подтверждало такую заинтересованность,
Вера Петровна передала свое приобретение в дар музею.
А вскоре рядом с экземпляром, присланным в Оренбург самим автором, стал еще один том — издание, осуществленное в 1936 году типографией газеты «Оренбургская коммуна», с портретом писателя и тем самым предисловием, которое посылал Островский.
«По просьбе издательства, — начинал его Григорий Иванович Петровский, — с большой охотой берусь писать вступительную статью к роману молодого орденоносного писателя Н. А. Островского «Как закалялась сталь», ибо значение этой книги для героического, коммунистического воспитания советской молодежи огромно…».
* * *
На Урал Островский пришел уже двадцативосьмилетним.
Его привел к нам Павка Корчагин…
Уже в те самые дни, когда в города и села Урала начали прибывать номера журнала «Молодая гвардия» с главами романа «Как закалялась сталь», наши земляки получили возможность по достоинству оценить светлый, жизнеутверждающий талант и несгибаемое мужество безвестного дотоле писателя.
За немногими экземплярами  журнала записывались в очередь.  Газеты перепечатывали наиболее яркие эпизоды. «Как закалялась сталь» вошла в обязательную программу радиопередач…
— Даешь книгу!
— Корчагина!
Издания Николая Островского обгоняли одно другое и все-таки не поспевали за спросом…
В фондах Музея Н. Островского в Сочи хранятся две записные книжки, в которые, по просьбе Николая Алексеевича, заносились сведения обо всех изданиях романа.
Из них мы узнаем, что первым на Урале книгу «Как закалялась сталь» выпустило в 1936 году Свердловское областное издательство. Это было одно из первых изданий книги Островского вне Москвы, но — уже десятое по счету с начала печатной истории произведения.
Оренбург выпустил книгу «Как закалялась сталь» несколькими месяцами позднее, а на титульном листе значилось: издание двадцатое.
Год 1936-й продолжается, и растет счет изданий, растут тиражи.
Издание двадцать третье — Башкирия…
Издание двадцать четвертое — Челябинск…
Шествие Павки Корчагина было широко, победно. Понадобилось совсем немного времени, чтобы он вошел в каждый дом, в каждое сердце.

По следам недописанных судеб
Интервью дает Александра Петровна Лазарева — секретарь писателя
КОГО не взволновала судьба героев «Рожденных бурей»! И закрывая книгу, каждый читатель с горечью думает о том, что ему не узнать уже, как сложилась жизнь Олеси и Андрия, что стало с Раймондом, Франциской, с юным Васильком. Роман остался недописанным: писатель умер на пороге напряженной работы над второй его частью.
Он любил своих героев, и жизнь их была ему известна до конца. Может, рассказывал об этом, делился с друзьями, с близкими?
— Рассказывал, и много, — говорит Александра Петровна Лазарева, бывший секретарь Николая Островского.
Она начинает с Олеси.
Не прост ее дальнейший путь. Не задумываясь, обрезает девушка свои чудесные косы и, надев обмундирование кавалериста, становится отчаянным бойцом-рубакой. Во многих сражениях участвует она под началом комдива Щабеля.
В огне боев зарождается их любовь. Олеся согласна стать женой отважного командира, но… после освобождения Украины. Большое, чистое чувство помогает ей переносить все трудности походной жизни. И можно представить себе горе любящей девушки, когда она узнает, что Щабель нарушил слово верности. Для него это только «случайность», для нее — измена, которой она не прощает.
После войны Олеся возвращается в родные места. Проходит какое-то время, и туда же приезжает Андрий Птаха. Грозные события разлучили его с милой сердцу девушкой, но даже в самых сложных условиях не мог он забыть Олеси, и случайно долетевшая до него весть о любви ее к Щабелю принесла с собой душевные муки.
Геройски воевал Андрий с врагами, не было предела его храбрости, и в свой город он вернулся с боевым орденом— знаком высшей доблести. Но дороже любых наград оказывается для него возможность встретиться с Олесей. Не сразу находят они счастье. Тем полнее оно, тем глубже…
— Николай Алексеевич особенно любил рассказывать об их дружной, во всем ладной жизни, — улыбается Александра Петровна, вспоминая.
— А каким он представлял себе путь Василька?
— В Васильке Островский видел самого себя — свое детство, свои юные годы. Так же, как автор «Рожденных бурей», его герой убежал в Красную Армию и стал любимцем кавалеристов. Андрий, конечно, очень тревожился о судьбе своего братишки. Встреча их представлялась Островскому так. Птаха получает задание немедленно переправиться с группой бойцов через реку, но, подскакав к мосту, видит, что тот запружен проходящей кавалерийской частью. Как быть? Андрий решает не ждать и пойти напролом. С трудом прокладывает себе лихой воин путь вперед, как вдруг чувствует на спине нагайку. В гневе оборачивается, готовый отомстить обидчику, однако им оказывается… Василек. Встреча братьев была хоть и мимолетной, но радостной. А затем они снова расстаются, теперь уже на годы: Василек навсегда связывает свою жизнь с Красной Армией, становится авиатором.,,
— Теперь, Александра Петровна, о Раймонде…
— О нем я могу сказать меньше: не все было ясно еще и самому автору. Одно не вызывало в нем сомнений: сын революционера рос революционером, и никакие преграды, никакие трудности не могли заставить его свернуть с этого пути.
— Большой симпатией Островского пользовался Леон Пшеничек, — продолжает А. П. Лазарева. — В самом начале гражданской войны он лишается ноги и выбывает из строя. Больно переживает Леон свою неполноценность. От горя забивается в глушь и начинает работать на водяной мельнице. Тут он встречается с Франциской, которая убежала от деспота-мужа. Но любовь Леона и Франциски счастья им поначалу не приносит. Франциске сдается, что все ее жалеют: как же, связалась с безногим. Леон понимает состояние любимой. Он не удерживает ее, но уходит и сам — на фронт. Сначала кашеварит, а затем становится пулеметчиком. Да еще каким! Только после войны происходит новая его встреча с Франциской: многое пережившие, возмужавшие, они приходят друг к другу, чтобы не разлучаться уже никогда.
— Несколько слов об образах врагов…
— Эдвард не должен был погибнуть на войне. «Было бы неправильным угробить Эдварда, — сказал мне как-то Николай Алексеевич. — Пусть молодежь знает, что еще остаются в живых такие вот «эдварды» — враги опасные, беспринципные, непримиримые, готовые буквально на все, лишь бы вернуть свои поместья и капиталы. Пусть молодежь знает, что с ними еще предстоит жестокая схватка». А вот Казимиру и Владиславу Могельницким Островский уготовил смерть от руки тех, над кеми они в свое время жестоко издевались. Они гибнут как трусы. Что касается Людвиги, жены Эдварда, то она во многом прозревает, но… дальше разрыва с мужем не идет. Ее возмущения хватает лишь на то, чтобы уехать в Англию, бежать от страданий народа, от ужасов войны…
— О многом мечтал сказать Николай Островский во второй книге романа, — говорит Александра Петровна. — Его планам  не суждено было осуществиться. Но уже первой своей частью «Рожденные бурей» навсегда вошли в золотой фонд советской литературы, завоевали (и завоевывают) миллионы читателей.
Заканчивая беседу, бывший секретарь писателя просила передать сердечный привет читателям «Уральского следопыта» и вообще всем уральцам, которых Островский по праву считал своими искренними друзьями.

То, что Николай лежит, что он разбит, не видит и т. д.— это все внешнее: сущность — это силач, доблестный парень, боец… В нем чувствуется красноармеец…
МАТЭ ЗАЛКА.

Ваш вечно юный товарищ
Слово Раисе Порфирьевне Островской
Жива ли Тая Кюцам?  Где она, что с ней?..»
Этот вопрос читатели романа «Как закалялась сталь» задают, пожалуй, особенно часто.
И их интерес оправдан: речь идет о верной подруге Павла Корчагина.
Теперь прочтите фамилию Кюцам с конца.
Мацюк…
Это девичья фамилия Раисы Порфирьевны Островской, жены писателя. До недавнего времени она возглавляла музей-квартиру Н. А. Островского в Москве, а сейчас — персональный пенсионер.
Впрочем, и поныне каждый день и час своей жизни Раиса Порфирьевна посвящает Николаю Островскому. С особым вниманием слушает молодежь выступления той, которая рука об руку прошла с писателем через самые тяжелые — и самые счастливые — его годы. Такие встречи придают сил и ей.
— В ряду многих встреч с молодежью я особенно ярко помню одну — на фронте, в 1942 году, — говорит боевая подруга Н. А. Островского. — В блиндаже собрались бойцы и офицеры, которым на рассвете предстояло принять нелегкий бой за село, где окопался моторизованный полк фашистов. Я рассказала солдатам о жизни Николая Алексеевича. Слушали они как-то по-особому сосредоточенно. А потом один молодой боец спрашивает:
— Скажите, были ли у Островского минуты, когда он чувствовал неудовлетворенность собой, жизнью или боялся смерти?
Я поняла, что у паренька, видимо, сложилось представление о писателе, как о сверхчеловеке, которому все нипочем. И вспомнила, как однажды, в 36-м году, вернулась с работы домой и нашла Николая необычно печальным, молчаливым. Расспрашиваю его, что с ним, тормошу. А он говорит грустно:
— Слышал я по радио — сегодня Мадрид бомбили. А меня они уже доканчивают. (Он иной раз называл свои болезни «фашистами»).
Отговариваю его, уверяю, что все еще будет хорошо. Он усмехнулся на все мои неловкие усилия и вздохнул:
— Я ведь не о том. Мне обидно, что я ухожу, не расплатившись с главными долгами. И особенно перед молодежью: книгу-то мне, видно, не закончить. (Он имел в виду «Рожденные бурей»).
Говорю я это солдатам и вижу, как разгораются глаза, руки сжимают автоматы. А тот паренек, что задал мне вопрос, встал и обратился ко всем, кто был в блиндаже:
— Слышали, ребята? Островский считал себя должником перед нами. Что же нам нужно сделать, чтобы считать себя чистыми перед следующим поколением?!
На другой день они ушли в бой. И многие кровью заплатили свой долг отцам и выдали великий аванс всем, кто остался на земле…
— Откуда Островский черпал силы, чтобы превозмочь страдания, причиняемые болезнью?
— Этот вопрос мне задают часто. В таких случаях я напоминаю его слова: «Я органически, злобно ненавижу людей, которые под беспощадными ударами жизни начинают выть и кидаться в истерику по углам». Выдержка, стойкость — это уже от характера, от внутренней убежденности, что человек, а тем более коммунист, не имеет права усложнять жизнь окружающих, если с ним судьба обошлась жестоко. В этом было проявление его высокой человечности, гуманности.
— Особенно, наверное, это чувствовали его близкие?..
— Да. Поэтому меня даже обижало сочувствие, которое пытались высказывать мне иные люди, мало знавшие Николая: «Вот, мол, тяжкая участь выпала женщине — быть сиделкой у больного мужа!». В таких случаях мне хотелось крикнуть: «Не жалейте вы нас, товарищи! Мы счастливы!». И это не рисовка, не поза. Представьте себе семью, в которой муж, умный, чуткий, тонкий человек, постоянно озабочен тем, чтобы его подруга была всегда в гуще жизненной бучи, чтобы она духовно росла, обрела свое подлинное место в ряду сражающихся, строящих сверстников-коммунистов. Чтобы она вкусила всю радость сознания своей пользы людям. А кроме того, он никогда не забывает доставить ей маленькие житейские радости, помнит о ее вкусах и привычках. Как это важно и дорого каждой женщине! И потом, не было в нашем доме тяжкой атмосферы больного. Наоборот, вечный коловорот молодежи, веселые сборища, песни, шутки. Пока Николай мог, он играл на гитаре, а я пела. Позднее стала аккомпанировать я, он насвистывал веселые мотивы.
— Николаю Островскому, — говорит Раиса Порфирьевна, — было бы сейчас за шестьдесят. Сколько успел бы написать, сделать… Но хоть и прошло со дня его смерти три десятилетия, — он жив. Миллионы молодых считают его своим, вечно юным, товарищем. К молодым и обращаю я свой призыв:
— Дорогие друзья — читатели журнала «Уральский следопыт»! Мне хочется пожелать: не принимайте Павку Корчагина и его создателя только как гранитный монумент стойкости, мужества, воли. Еще пристальнее приглядывайтесь к нему, подумайте над его жизнью. И вы откроете в нем для себя новые человеческие, душевные свойства. Он вам станет еще понятнее, доступнее, ближе.

Закрывая тетрадь…
Мы знаем, что много наших земляков-уральцев писало Николаю Островскому. Близкие к нему люди говорят, что он старался — хотя бы коротко, но непременно — на все эти письма  отвечать. Давайте поищем такие  письма-ответы, порасспросим комсомольцев тридцатых годов, пороемся в местных газетах этих лет — наверняка найдется немало интересного. Это относится, конечно, не только к уральцам. Наш журнал читают по всей стране, и поиск может быть поистине всесоюзным.
Собрать все, что написано Н. А. Островским,— благородное дело и почетный долг перед его памятью. Представляете, как расширятся, насколько полнее и глубже могут стать с нашей помощью тома будущего собрания сочинений любимого писателя советской молодежи!
Еще не собраны воспоминания тех, кто знал Николая Островского в разные годы его жизни, бывал у него в
Сочи или в Москве. Выступления некоторых вы могли слышать на пионерских сборах или комсомольских собраниях. Кто-то вспоминал о прошлом в мимолетном разговоре. О ком-то упомянули в газете. Не поленитесь отыскать таких людей, расспросить их, а если надо, то и помочь записать свои воспоминания.
А разве не важны, не дороги свидетельства первых читателей «Как закалялась сталь» и «Рожденных бурей», рассказы тех, кто встретился с этими книгами на фронте или в партизанском отряде, на дрейфующей льдине или в далекой экспедиции, воспоминания, реликвии корчагинцев военных и мирных лет?
Друзья — следопыты, мы ждем ваших находок, писем, сообщений.

Вы останетесь для мира благородным, возвышающим примером победы духа над предательством индивидуальной судьбы.
РОМЭН РОЛЛАН.

Человек большого таланта и беспредельного мужества. 
МИХАИЛ КОЛЬЦОВ.