В Ленинграде в то время было свободно с люди. Отказать неудобно. И контракт ему подквартирами. Бежали за границу владельцы пишут, и авансируют, в общем, пойдут навстречу, особняков. В голодное время многие жители города уехали на юг, где можно было прокормиться на кубанских или украинских хлебах. Ладыгу с Климовым. Наконец, правительство переехало в Москву, за ров, бархатных портьер, фарфора и торшеров, ним потянулись учреждения, опытные работники и специалисты. А всякого смутного народа тогда в Ленинграде немало. И нередко нравилось. И они тоже пришлись ко двору: одеты хорошо, вежливы, денег много, не скув прежних богатых квартирах устраивались притоны. Они ничем не напоминали суматошные недавние притоны, где. аристократы встречались с бандитами, пили самогон, дулись в очко и составляли заговоры. Время заговоров прошло. Теперешние притоны выглядели как вполне приличные частные квартиры. Здесь бывали только хорошо одетые, воспитанные люди, которые навещали красивых дам, пили дорогое вино и играли не в грубое бандитское очко, а в модный американский покер. Владелец колбасного магазина встречался здесь с бывшим гвардейцем, окончившим в прошлом Пажеский корпус. Известный частнопрактикующий врач или адвокат играл в карты с крупным советским работником, директором треста или специалистом.
Да, советские работники здесь тоже бывали. Государственный аппарат создавался в условиях войны и разрухи. Специалистов было ничтожно мало, и особенно разбираться в них просто не хватало времени. На посты, в том числе и на крупные, попадали порой люди бесчестные, неискренние.
И угар нэпа был. Человек, случайно оказавшийся в партии и случайно занявший крупный пост, завидовал богатым и независимым нэпманам. Почему, если торговец может сидеть в хорошо обставленной квартире, в обществе изысканно одетых людей, пить дорогое вино и крупно играть на зеленом сукне ломберного стола, — почему же он, большой начальник, руководитель, должен отказывать себе в этом? Появляться в публичных местах ответственному работнику было опасно. Приметят, и начнутся неприятности. А в уютных частных квартирах все шито-крыто, никто не узнает. Ведь торговцу выгодно быть хорошо знакомым с ответственным работником и даже проиграть ему в покер сотню-другую. Придет в трест — свои люди. Отказать неудобно. И контракт ему подпишут, и авансируют, в общем, пойдут навстречу, Тут и выигрыш не на сотни, а на тысячи.
В такой дом Кулябко в свое время и привел кормиться на кубанских или украинских хлебах. Ладыгу с Климовым. В квартире было много ковров, бархатных портьер, фарфора и торшеров. Можно было заказать вина или сыграть в карты, Климову и Ладыге здесь очень покрутилось. И нередко нравилось. И они тоже пришлись ко двору: одеты хорошо, вежливы, денег много, не скупятся.
Через три дня после прогулки по ночной набережной Климов заглянул сюда. Было поздно, но в этот дом приходить позволялось, когда угодно. Он позвонил условным звонком: три коротких, два длинных, и ему открыли. Народу было сегодня много и все люди, с которыми Климов здесь не раз встречался. Все шло как обычно: пили вино, играли в карты. Ладыга увивался вокруг красивой, но несколько громоздкой дамы. Усики у него топорщились, и этим он как бы восполнял недостаток собственного роста. Ладыга был в ажиотаже. Ему казалось, что он блестящий, умный собеседник и находится в роскошной приемной Санкт-Петербурга, где все им восхищены и где он совершенно свой человек. Только через полчаса Климову удалось вызвать его в переднюю.
У посетителей квартиры случалась порою нужда поговорить наедине.
Для этого была отведена передняя. Там стояли два кресла, столик, пепельница. Мешать разговаривающим было не принято. Ладыга и Климов уселись, закурили.
—Ездил сегодня в Бабино,— заговорил негромко Климов.— Чудаки все-таки там живут! По-прежнему на собрания ходят, курсы какие-то открыли. Они там думают, что я на Путиловском работаю. Пришел к одному, Вася такой. Ну, сказал, что, мол, хочу жениться, попросил двадцать рублей на неделю. Не дал. Нет, говорит, денег, но завтра в двенадцать получка… Теперь так. Встречаемся завтра на перроне, часов в девять. Думаю, что деньги повезут десятичасовым.
Ладыга сидел, забросив ногу на ногу, откинув голову, и пытался выпустить изо рта хотя бы одно-единственное колечко дыма. Хотел научиться делать это не хуже Климова.
— Договорились? — спросил Климов.
Ладыга молча кивнул. Оба поднялись и не спеша прошли в гостиную. Посидев немного с дамами, Климов решил поиграть в карты.
В игорной комнате стояли два ломберных стола. За одним сидели винтеры, люди все пожилые, серьезные, молчаливые. Перед ними лежали щеточки и мелки: игра строилась на расчете и опыте. За вторым столом играли в покер — игру азартную, дерзкую, основанную на обмане, который входит в ее правила и культурно называется блеф. Когда Климов вошел в комнату, жизнерадостный молодой человек, которого все
здесь звали Петенькой, вел торговлю с солидным ответственным работником Окуджавой. Два других партнера, владельцы галантерейного магазина братья Чикины, играли вяло и все время пасовали. Вероятно, они уже проиграли Окуджаве, сколько считали нужным. Сразу уходить было неудобно, а проигрывать больше не хотели. Настоящая цена была уплачена, а дороже Окуджава не стоил. Что до Петеньки, то он появлялся здесь, когда ему удавалось вытянуть у отца, зубного протезиста, имевшего дело с золотом, приличную сумму. Тогда он врывался, возбужденный и радостный, заказывал вина и садился играть. Так как глуп он был непроходимо, партнеры поумней быстро обыгрывали его, и Петенька часа через два уходил с видом щенка, которого неизвестно за что побили.
И на этот раз Петеньку обчистили дочиста. Он встал, огорченный, пробормотал, что ему пора уходить, и исчез.
— Будете играть? — спросил Окуджава.
— Можно,— сказал Климов и занял свободное место.
Климов сегодня был взвинчен. Завтра им е Ладыгой предстояло ограбить кассира, везущего зарплату в Бабино. Проделать всю операцию нужно было днем, в вагоне, полном пассажиров. Климов считал, что шансы на успех почти верные: на их стороне внезапность и быстрота. И все-таки он нервничал. Только игра, казалось ему, может ускорить томительный ход времени.
Окуджава же думал о том, что сегодня у него необыкновенно удачный день. Ну, братья галантерейщики проиграли сознательно, это он понимал. А вот уж Петеньку просто судьба подкинула. За вечер Окуджава выиграл много. Но как все азартные игроки, он верил во множество примет, в том числе и в то, что до конца игры подсчитывать выигрыш не к добру. И еще верил он, что бывают счастливые и несчастливые дни. Сегодня у него счастливый день. Такой день нельзя упускать. ≪Сейчас обыграю этого Климова,— думал он,— а уж тогда подсчитаю≫.
Окуджава недавно еще занимал пост в областном суде. Он вступил в партию года три назад, и так как имел юридическое образование, а юристами партия была небогата, то быстро выдвинулся. Речи он произносил хорошо и бить себя кулаком в грудь умел. Брал он взятки или не брал никто не знал, но, во всяком случае, несколько дел решено было неправильно. Решения эти в Верховном суде отменили, на Окуджаву стали коситься. Начальству показалось подозрительным, что все эти дела решены были в пользу частных торговцев.
Конечно, рассуждало начальство, может быть, что он просто не сумел политически правильно оценить факты. С другой стороны,— юрист же! Должен понимать. А если…
Дальше председатель суда не хотел идти в своих рассуждениях. Слишком уж страшно было, даже в мыслях, обвинить коммуниста во взяточничестве.
Посоветовались в обкоме партии и решили, что, берет он или не берёт, а лучше из облсуда его самого убрать. Слишком горячее дело. И назначили Окуджаву на пост директора треста водоочистки.
По протокам Невы, по Фонтанке и Мойке, по каналам и канавкам медленно двигались большие, неуклюжие землечерпалки. С грохотом, стуком и свистом поднимали они со дна ил, наносы, тину. Работа была спокойная и медленная, но необходимая для города. Все эти землечерпалки подчинялись тресту, который и возглавлял теперь Окуджава. Конечно, это не областной суд, где человек не станет скупиться, если знает, что завтра в открытом судебном заседании решается его судьба. Но и в тресте все-таки были выгодные подряды, и от Окуджавы зависело, кому их передать и с кем подписать договор. Кое-что покупалось у частных фирм, и Окуджава мог выбрать продавца. Словом, детишкам на молочишко… Впрочем, детишек у него не было, и молочишко он не любил. Окуджаву неудержимо влекло к дорогому вину и картам. Денег ему всегда не хватало. И вот, наконец, сегодня выпал его день.
Игра сразу пошла крупная. Банк рос на глазах.
Открыли карты. У Климова была старшая, он небрежно пододвинул весь банк к себе. Роздали карты снова. Братья галантерейщики спасовали сразу. Климов и Окуджава торговались до прикупа, потом прикупили, и тут торговля пошла совсем крупная. Окуджава решил, что проигрыш был только случаем. Ему же везет сегодня! Он должен выиграть. Да и карта была хорошая. Он поднимал и поднимал банк, и Климов тоже с охотою все повышал ставки. И уже слух о том, что идет большая игра, распространился по квартире. Пришли гости полюбоваться, и даже винтеры повернули головы к покеристам. Наконец, Климов замирил. У Окуджавы дрожали руки, он разложил свои карты на столе.
—Все? —спросил Климов, выложил свои карты и довольно усмехнулся, потому что его комбинация опять была старше.
Часу не прошло е той поры, как Климов сел к столу, а Окуджава уже проиграл и те деньги, которые он принес с собой, и те, которые ему нарочно проиграли хитрые братья галантерейщики, и те, которые спустил ему сдуру радостно улыбавшийся Петенька. Среди пачек банкнотов, которые Климов после игры небрежно рассовывал по карманам, последней была заветная пачка, которой Окуджава собирался на следующий день покрыть свой должок в бухгалтерии. Бухгалтер давно уже требовал погашения долга, а был он такой человек, что мог устроить и неприятность.
—Черт знает что, —сказал Окуджава. —Не захватил с собой больше денег. Давайте до завтра под честное слово одну игру?
—Нет,—усмехнулся Климов.
—На наличные, если хотите, пожалуйста.
—Выйдем на минуточку,— сказал Окуджава просительно. Очень уж хотелось ему отыграться.
Они вышли в переднюю, но не сели, а встали у стены.
—Маузер вам нужен? — тихо спросил Окуджава.
—Он у вас с собой?
Окуджава молча вынул из кармана маленький вороненый маузер.
—Патроны? —деловито спросил Климов.
—При себе двадцать пять,—сказал Окуджава.
—За сколько пойдет?
—Сколько предложите?
Сторговались за двести, Климов вернул их в две игры. Отвлек Ладыгу от его дамы, и вдвоем они вышли на улицу.
Было три часа ночи. Решили, что Ладыга заночует у Климова. По Дворцовскому мосту зашагали на Петроградскую сторону. На середине моста остановились, закурили.
—Завтра нас ждет удача,— сказал Климов.—Вот увидишь, постреляем немного, заберем деньги и скроемся. Как, поддерживаешь мою идею?
Ладыга молчал.
—Ты что, не уверен? —спросил Климов.— Ты же видел, как мне сегодня везло. Выиграл не меньше тысячи. Да еще пистолет получил, как раз накануне дела. Маузер просто конфетка, новенький, только что привезен из Германии. Так что же ты думаешь, судьба зря нам все это дарит? Кстати, сбрей себе усики. Лишних примет не надо. Небось, артельщики про них уже рассказали…
IX
Утром на перроне Николаевского вокзала стоял железнодорожный состав, и жители пригородов, не торопясь, заполняли грязные, тесные вагоны. Все это были бедно одетые люди, крутившие самокрутки из обрывков газет и нагруженные таким количеством вещей, что, казалось, одному человеку их и унести невозможно. В вагонах пахло нечистой одеждой, махоркой, смазанными дегтем сапогами.
Два молодых человека резко отличались от остальных пассажиров. Они были одеты хорошо, даже нарядно. Один, хотя ростом был невелик, вышагивал по перрону с необыкновенной важностью. Другой держался попроще, но тоже был одет не для загородной поездки. В его остроносых ботинках, пожалуй, не пройдешь по заваленным снегом немощеным улочкам маленьких поселков, к которым отправлялся поезд… Придя почти за час до отправления, молодые люди безмятежно прогуливались по перрону. Весна уже чувствовалась, воздух был теплый и свежий, и им, видимо, нисколько не хотелось лезть в вагонную духоту.
Минут за двадцать до отхода поезда по перрону прошли три человека. Два стрелка военизированной охраны шагали по сторонам, между ними шел немолодой кассир, неся в руке маленький чемодан. Все трое вошли в четвертый от паровоза вагон и заняли целое отделение. Кассир сел у окна, стрелки —друг против друга, поближе к выходу.
Франтоватые молодые люди продолжали гулять по перрону и, кажется, даже не заметили кассира со стрелками. Тем временем, пыхтя и пуская струи пара, подошел и прицепился к составу паровоз. И вот уже он, в ответ на свисток дежурного по станции, загудел простуженным басом, дернулся, по всему составу зазвякали буфера… Молодые люди уже на ходу вскочили на подножку того вагона, в котором ехал кассир.
Поезд шел медленно, часто и подолгу стоял. Расположившись в середине вагона, франтоватые молодые люди разглядывали проползавший за окном заснеженный весенний пейзаж, прислушивались к разговорам пассажиров. Прислушивались равнодушно, просто так, чтобы скорее прошло время.
Поезд шел уже час, а отъехал от Ленинграда недалеко, километров двадцать или двадцать пять. Кассир дремал. Стрелки закурили, не потому, что им хотелось курить, а просто очень тянуло в сон. Хотя днем в вагоне, полном пассажиров, никакая опасность не угрожает, но порядок есть порядок, охране спать не положено. Без самокрутки же, неровен час, можно и заснуть.
В отделении, соседнем с тем, в котором сидел кассир, расположились два человека, судя по одежде,—скромные служащие какого-нибудь загородного предприятия. На деле это были сотрудники угрозыска, неприметно сопровождавшие кассира. Васильев, по приказанию которого они ехали, предупредил их, что у одного из бандитов тоненькие усики. Но Ладыга сбрил их накануне, поэтому, оглядев всех пассажиров, сотрудники не опознали ≪Черных воронов≫ и решили, что эта поездка зряшная.
После одной из остановок, когда паровоз, поднатужившись, сдвинул состав с места и в окнах медленно поплыли назад перрон и деревянный вокзальчик, тот из молодых людей, что был повыше, встал и, лениво потянувшись, сказал своему товарищу: ≪Пошли, что ли?≫
Маленький тоже встал, и оба, не торопясь, пошли по вагону в ту сторону, где сидел кассир.
Никто не обратил на это внимания. Может, они такие сознательные, что идут на площадку покурить, хотя все курят прямо в вагоне. Может, им сходить на следующей остановке…
И никто ничего не понял, когда в вагоне неожиданно поднялась стрельба.
Только что было спокойно и тихо. Постукивали колеса на стыках, велись негромкие разговоры и вдруг —стрельба, крики… Один из стрелков повалился на бок, держа винтовку в руках, другой —вперед, загораживая путь к кассиру. Но тот, с пулей в голове, лежал уже мертвый, так, наверное, и не поняв, что случилось. Маленький вскочил на лавку, переступил через убитого стрелка, схватил чемоданчик кассира и ловко, как-то даже по-балетному, перескочил обратно. Второй резко дернул ручку стоп-крана. Сразу заскрежетали колеса, поезд стал замедлять ход. Два молодых человека кинулись к выходу. Первым бежал маленький, вторым тот, что повыше.
Собственно говоря, только теперь в вагоне началась паника. Сотрудники угрозыска, опомнившись, бросились к площадке. Поезд уже стоял. Метров на двести шло голое поле, покрытое твердым снежным весенним настом. По этому насту быстро бежали два молодых человека, направляясь к видневшейся вдали сосновой роще. Из других вагонов тоже выскакивали люди. Они не знали, что произошло, и просто хотели выяснить, почему вдруг остановился поезд.
Сотрудники угрозыска, выхватив на бегу наганы, начали стрелять в грабителей, но те уже скрывались за стволами сосен. Из рощи раздалось несколько ответных выстрелов. Одного из сотрудников ранило в руку, но оба продолжали преследование.
В роще, они, конечно, никого не нашли. Были следы, но сразу за леском начиналось шоссе —следы обрывались. Вышли на шоссе, осмотрелись. Никого не видно. Бегом вернулись к поезду, и он сразу тронулся дальше. На первой же станции работники угрозыска бросились к телефону.
Тем временем Климов и Ладыга, пробежав метров сто по шоссе, свернули на проселок. Климов места эти знал прекрасно. Тем более, что, задумывая ограбление, он заново прошагал тут все дороги и все продумал. Расчет был точный. Наст выдерживал человека, Климов убедился в этом. На шоссе терялись следы. Да и на проселке их не оставалось. Он вел к кирпичному заводу и был основательно изъезжен телегами.
Шли быстро, но не бежали, чтобы не выдохнуться. Через километр сделали еще одну перебежку по снежному насту и вышли на другой проселок, который вел к станции. Климов посматривал на часы и торопил: скоро должен был пройти поезд на Ленинград. Важно было доехать до города прежде, чем объявят розыск. Они подходили к вокзалу, когда дым паровоза был уже виден. Но… от платформы навстречу им шли стрелки, оповещенные уже по телефону. Климов и Ладыга поспешно повернули назад. Стало ясно, что на станциях им показываться нельзя. Решили вскочить на ходу в товарный поезд.
Долго плутали по лесу. Устали так, что ноги не шли. Чемодан с деньгами несли по очереди. Встретили какого-то мужичонку. Напуганный Климов хотел его пристрелить, но Ладыга стал доказывать, что это лишняя улика, что стрельбу могут услышать, и ударил Климова по руке, в которой тот держал оружие. Маузер упал в снег.
От страха Ладыга осмелел и решился спорить с атаманом! Климов вознамерился было проучить его, но в это время загудел паровоз. Не видная за деревьями, железная дорога шла, оказывается, совсем рядом. Забыв обо всем, они кинулись к поезду. Климов с чемоданом вскочил на пустую площадку, следом за ним взлетел на нее Ладыга.
Отдышались, привели себя в порядок. Не доезжая до товарной станции, соскочили с поезда, прошли до города пешком и сели в трамвай. Доехали до Николаевского вокзала, миновали тяжеловесный памятник Александру III и смешались с толпой, гулявшей по солнечной стороне Невского.
Здесь уже ничто им не угрожало. За ними никто не шел. Ограбление можно было считать удавшимся.
≪Теперь опять надо сделать перерыв,— думал Климов,— и подыскать что-нибудь новое. Кассирам теперь, наверное, усилят охрану, а мы неожиданно ударим в другом месте, где нас не ждут…≫
Климову стало весело. Преступников ловят, когда их хватает только на то, чтобы выдумать один какой-нибудь способ. А если выдумка неограничена? Если каждый удар наносится в неожиданном месте? Как тогда? Нет, ему — Климову — все удается не по глупому везению, не по счастливой случайности, а потому, что он хитрей, изобретательней, чем угрозыск.
≪Первое время,— думал он,— будут нас искать по приметам. А мы возьмем да уедем. Я в одно место, Ладыга в другое… ≫
Они зашли к Климову. Надо было успокоиться, и Климов достал бутылку французского коньяку. Откупорил, разлил по маленьким рюмочкам. Коньяк был хорош, острый виноградный запах разошелся по комнате. Выпили, потом Климов подошел к письменному столу и открыл ящик. Он извлек из кармана наган, переложил его в ящик, сунул руку во второй карман, и лицо у него изменилось.
— Что с тобой? — спросил Ладыга.
— Маузер потерял, — сказал Климов. — Вот не повезло!
В сущности, особых оснований для тревоги не было. Маузер, конечно, упал, когда они ссорились с Ладыгой из-за того мужичонки. Может проваляться месяц в снегу, пока его кто-нибудь найдет. Да и потом неизвестно, откуда он у Окуджавы. Если он его получил официально — тогда плохо. Номер зарегистрирован, и до Окуджавы по номеру доберутся. Но скорее всего — он купил маузер так же, как купили наганы Ладыга и Климов. С какой стати ему будут давать оружие? Подумаешь, трест очистки каналов!…
Бригада Васильева выехала на машине сразу же, как только взволнованный голос прокричал по телефону, что убит и ограблен кассир, убита охрана и, главное, — между какими станциями это произошло.
Сошли на шоссе, примерно там, где преступники соскочили с поезда. Куда они могли направиться? Скорее всего — в сторону Ленинграда.
На всякий случай разделились. Васильев с одним из сотрудников пошли по направлению к Ленинграду. Они двигались по краям шоссе, тщательно вглядываясь, не сошли ли преступники с шоссе на снег.
Нет, на снегу следов не было. Дошли до проселка. Была ли у них машина? Вряд ли. Машин в те дни было не так уж много, а случаев угона автомобилей в последнее время не отмечалось. Шоссе идет параллельно железной дороге до самого Ленинграда. Добираться до города пешком? Можно, конечно, но, зная, что наверняка догонят. Ходу самое меньшее часа четыре…
Васильев с помощником пошли по проселку. Снег по сторонам был чист, с дороги никто не сходил. Сам проселок был укатанный, твердый, следов здесь тоже нельзя было разобрать. Дошли до развилки. Остановились. Куда идти— направо или налево? В сторону Ленинграда должен вести левый проселок, но черт их знает, эти проселки, они иногда так петляют.
Васильев осмотрелся. Навстречу им неторопливо шагал маленький бородатый мужичок в лаптях и в куртке солдатского сукна. Двигался он спокойно, не торопясь, и дошел бы до Васильева еще не скоро, если бы тот не поспешил к нему.
— Здравствуй,—сказал Васильев. — Не скажешь ли, куда ведет дорога?
Мужичок остановился, снял шапку, поклонился и ответил, что дорога ведет на станцию.
— И далеко до станции?
— Версты две.
— А не встречал ли ты двух человек с чемоданчиком?
— Видел,— спокойно сказал мужичок и как-то странно посмотрел на Васильева. То ли не решался что-то сказать, то ли хотел что-то спросить.
— Где видел? — поторопил его Васильев.
— У самой чугунки.— Старичок помялся.— А вы, граждане, из милиции?
— По форме не видишь разве?
— Украли что?
— Хуже,— сказал Васильев.— Трех человек убили, мерзавцы.
Мужичок пожевал губами, подумал.
— Где я их видел, там их теперь нет, а вот нашел я одну штуку, так, может, это ихняя.
Он вытащил руку из кармана и протянул Васильеву маленький черный маузер. Васильев нетерпеливо схватил его. Да, конечно, это был маузер из той партии, которую недавно правительство закупило в Германии. У него у самого был точно такой же. Васильев посмотрел на номер. Он виднелся отчетливо.
— К машине,— сказал Васильев.— Спасибо,— поблагодарил он мужичка и быстро зашагал к шоссе.
План Ивана Васильевича, можно сказать, не удался. Вооруженные сотрудники, которых он направил сопровождать кассиров, развозивших зарплату, не опознали преступников и упустили их. И все-таки песня шайки была спета. Впервые в руках у Васильева появился кончик ниточки. Теперь можно начинать стремительный, оперативный розыск.
И еще одно обнадеживало Васильева. До сих пор бандиты диктовали правила игры, ошеломляя неожиданностями, которые невозможно было предусмотреть. Но вот очередной их ход оказался предугаданным. Неудача тут уже не играла роли. Шайка совершила именно то преступление, которого ждал угрозыск, и именно там, где он ждал.
Уже через двадцать минут Васильев с маленькой станции дозвонился в Ленинград и спросил, за кем зарегистрирован маузер № 485996. Ему сообщили: маузер с этим номером принадлежит Окуджаве, бывшему заместителю председателя Ленинградского областного суда, ныне директору треста по очистке каналов и рек. Где он живет? На улице Жуковского.
Да, кончик ниточки, наконец, в руках. Но как ему легко оборваться! Ведь может же быть, что Окуджава просто потерял маузер? Если его из облсуда перевели в такой ерундовый трест, так, наверное, человек с грехами. Потерял спьяну, может быть, даже продал. Сообщить об этом побоялся. А потом маузер попал на рынок, и ищи-свищи, кто там купил его из-под полы!
Машина ехала уже по окраинам Ленинграда, и Васильев с трудом сдерживал нетерпение. Теперь, когда появилась надежда, ему хотелось полностью рассчитаться за время вынужденного бездействия.
Машина остановилась на улице Жуковского. Васильев и два сотрудника бегом поднялись по лестнице. Дверь открыл невысокий человек с опухшим, одутловатым лицом.
— Я Окуджава,— ответил он на вопрос Васильева.
У него забегали глаза, когда он увидел милицейскую форму. Он пошел вперед, показывая дорогу, и ввел Васильева в большую неубранную комнату. На письменном столе, накрытом газетой, стояла бутылка пива, лежало кольцо колбасы и крупно нарезанный хлеб.
— Где ваш маузер? — спросил Васильев быстро и резко. Нельзя было давать Окуджаве время придумывать оправдания.
— У меня,— удивленно сказал Окуджава.
— Покажите,— потребовал Васильев.
Окуджава пожал плечами и вынул из ящика письменного стола большой маузер старого образца, совсем не похожий на тот новенький, аккуратно вычищенный и смазанный, который лежал у Васильева в кармане.
Иван Васильевич посмотрел на номер. Номер был правильный,— 485996. Но что-то странное было в цифрах. Не очень ровно они стояли, как будто их выбивали поодиночке.
— Где вы взяли это старье? — резко спросил Васильев.— И куда дели ваш? — Окуджава молчал.— Отвечайте!.. Пропили, продали, проиграли?
— Проиграл,— сказал Окуджава.
— Кому, когда, где?
— В одном доме, вчера вечером, Климову.
— Кто такой Климов?
— Не знаю.
— Где этот дом?
— На Бассейной.
— А откуда у вас этот маузер?
— Землечерпалка подняла. На Крюковом канале. Рабочие мне и отдали.
— Номер сами перебивали?
— Сам.
Ни о каком характере у этого человека не могло быть и речи. Так же, как он не мог устоять перед предложением выпить, поиграть в карты, не мог он противиться и резкому, требовательному тону Васильева. Иван Васильевич не сомневался, что теперь, когда угроза стала реальной, он без сопротивления ответит на все вопросы, чтобы выторговать этим меньшее наказание.
— Одевайтесь,— сказал Васильев.— Поедете с нами в этот дом.
В машине Васильев предупредил:
— И помните, Окуджава. Там есть, конечно, условный звонок. Не пытайтесь нас обмануть.
Надо сказать, что хозяйка притона держалась довольно спокойно. Она давно была готова к тому, что, открыв дверь, увидит людей в милицейской форме. Ее утешало то, что в далеком южном городе у ее двоюродной тетушки— старушки, не вызывающей никаких подозрений,— лежит запечатанный ящик, в котором хранится достаточное количество драгоценностей, чтобы, отсидев года два или три, прожить беспечально остаток жизни. Муж ее, который об этом ящике ничего не знал, был перепуган ужасно. У него дрожали руки, он лепетал что-то невнятное об интеллигентном обществе, которое здесь собирается, о литературных беседах, и даже дошел до того, что утверждал: за этим ломберным столом, конечно, играют в карты, но только так, для развлечения, и не больше, чем в подкидного дурака. Впрочем, сказав про это, он густо покраснел.
Дом жил круглые сутки, днем здесь тоже бывали гости. Хозяйка, добросовестно выполнявшая все приказания Васильева, как было условлено, взялась за медальон, висевший у нее на груди, когда вошел Петя Кулябко. Васильев сразу отвел его в отдельную комнату.
— Где вы познакомились с Климовым?
— В ресторане— сказал Кулябко.
Он был очень спокоен. В сущности, он виноват только в том, что посещал притон. Он понимал — за это в тюрьму не посадят. Но даже если получатся неприятности, отец всегда сумеет выручить.
Узнав, что Климов бывал в ресторане со студентами мединститута Ладыгой, Мещаниновой и Михайловой, Васильев позвонил в милицию и выяснил адреса всех четырех. После этого два сотрудника остались в засаде, сам же Иван Васильевич помчался в угрозыск за подкреплением. Он не рассчитывал, что найдет преступников дома, но все-таки надо было проверить.
Климова дома, конечно, не оказалось, и обыск не дал ничего. Было подозрительно, что нигде не записано ни одного адреса, ни одного телефона. Видимо, Климов ждал обыска, настороженный потерей маузера.
Не было дома и Ладыги. И у него не нашли никаких записей. Лежала, правда, бумага со столбиками цифр, но хозяин, у которого студент снимал комнату, показал, что это квартирант подсчитывал сколько он должен за свет, за телефон и за домработницу.
Поехали к Мещаниновой. Она жила на Загородном проспекте в большом пятиэтажном доме. Квартира была на втором этаже. Рядом с дверью висела старая вывеска: ≪П. Н. Мещанинов — обувной мастер. Поставщик Двора Его Императорского Величества≫.
Открыл дверь сам поставщик двора. Это был сухонький старичок с маленькой бородкой клинышком. Он сказал, что дочери нет дома, и непонятно было, то ли он в самом деле не удивился появлению работников милиции, то ли просто его лицо никогда ничего не выражало. У Мещаниновой Васильев оставил двух человек.
Она очень испугалась. Так испугалась, что даже не смогла говорить,— у нее прыгали губы, и вся она дрожала.
После обыска, который и здесь ничего не дал, Васильев повез ее в угрозыск. Там сами стены действуют на преступника, а Иван Васильевич хотел, чтобы Михайлова была как можно больше напугана. Впрочем, особых мер для этого даже не требовалось. Она, очевидно, сразу решила, что все погибло и что лучше всего говорить правду. Она рассказала, в сущности, то, что уже знал или подозревал Васильев. Да, и кража шуб, и убийство шофера, и ограбление артельщиков, и вчерашнее дело — все это они, ≪Черные вороны≫.
— Как? — переспросил Васильев.— Что это за ≪Черные вороны≫?
—Ну, это мы себя так называли. Это Вера предложила, Мещанинова. Ведь у нас вроде как шайка была, ну, а шайка должна иметь название.
Она рассказала, как после каждого преступления ≪мальчики≫ разъезжались по разным городам, а они с Верой ждали неделю или дней десять, а потом давали объявление в вечерней ≪Красной газете≫.
—Деньги они вам оставляли перед отъездом? — спросил Васильев.
—Да, они брали себе две трети, а треть давали нам с Верой на двоих. Но зато в ресторанах платили они.
—А когда они вам должны были передать деньги за вчерашнее?
—Сегодня, в пять часов.
—Где?
—На трамвайной остановке на Невском, возле улицы Марата.
—Кто?
—Климов.
—Дайте карточку Климова.
—У меня нет.
Впрочем, словесное описание наружности Климова дали уж и Кулябко, и Окуджава, и хозяйка притона. Васильев оформил ордер на арест Михайловой и занялся другими неотложными делами. Если, как утверждала Михайлова, до назначенного свидания ≪мальчики≫ и ≪девочки≫ не должны были видеться и, значит, Климова никто предупредить не успел, тот мог сегодня прийти на трамвайную остановку.
Михайлову Васильев решил с собой не брать. Она была, очевидно, не самой страшной преступницей из шайки. Судя по тому, как она испугалась и как сразу все откровенно стала рассказывать,— это была просто слабовольная девчонка, которую затянули в шайку более сильные товарищи. Иван Васильевич ей верил. Но бог ее знает, может быть, есть у них какие-то условные знаки, может быть, все-таки она захочет и сумеет подать Климову понятные ему и непонятные другим сигналы опасности?
Словом, Михайлову решили не брать. Пошли втроем. Надели штатские костюмы, положили в карманы маленькие маузеры, точно такие же, как тот, из-за которого потянулась ниточка, и поодиночке, на разных трамваях, без четверти пять прибыли на остановку. В помощники Васильев взял двух ребят из своей бригад , толковых парней, накопивших уже опыт розыскной работы и, к тому же, достаточно сильных. а сам поехал к Михайловой. Надежды застать ее дома у него почти не было. По-видимому, потеря маузера заставила всю шайку сняться с места. Но, к его удивлению, Михайлова оказалась дома.
Народу на остановке скопилось порядочно. Только что закончилась работа, и были те часы, которые потом получили красивое название ≪часы пик≫.
Никто, конечно, не обратил внимания на трех человек, очевидно, не знакомых друг с другом. Они с нетерпением смотрели вдоль по Невскому, поджидая нужный им номер. Если бы кто-нибудь за ними понаблюдал, то, вероятно, заметил бы, что уже все номера прошли, а они все не садятся. Но кому бы пришло в голову следить за ними? Люди торопились после работы домой. Климова среди них не было. Не было никого среди ожидавших, кто хотя бы приблизительно подходил под описание Климова.
Без десяти пять. Без пяти пять. Ровно пять.
Как бы ни был опытен работник угрозыска, сколько бы раз ни приходилось ему вот так поджидать в засаде преступника, все равно каждый раз он волнуется, как волновался во время первой своей операции. Придет или не придет? Узнаем или не узнаем? Может быть, заметит опасность и скроется… Да, наконец, сумеем ли удержать, ведь маузеры-то взяты только так, для испуга? Нельзя же, в самом деле, открывать стрельбу днем на многолюдном проспекте.
Две минуты шестого, пять минут шестого, семь минут шестого. Неаккуратен. Видно, плохая у них дисциплина в шайке. Удобно ли так часто смотреть на часы? Это может навести на подозрение. А впрочем, почему? Человек опаздывает, а нужного трамвая все нет. Естественно, человек нервничает.
Десять минут шестого. Двенадцать минут шестого. Четверть шестого. Неужели не придет?
Первым увидел его Васильев. Посторонние люди не заметили, не почувствовали, как насторожился Васильев, но свои-то сотрудники думали о том же, и хотя Иван Васильевич был внешне совершенно спокоен, сразу поняли, что Климов идет. С равнодушным, может быть слишком равнодушным видом они повернулись к тротуару.
Да, если бы не описание, которое все трое заучили назубок, никогда бы им не пришло в голову, что этот хорошо одетый молодой человек —бандит, только сегодня убивший трех человек. Он шел спокойно, им даже показалось, что он что-то напевает или насвистывает. На ногах у него были бежевые гетры, которые единодушно вспоминали все те, кто описывал его внешность. Пальто у него было, очевидно, заграничное, очень просторное, такое, какие, если верить модным журналам, носили в то время члены английской палаты лордов. Может быть, он и волновался, но внешне это было никак не выражено. Идет молодой человек, прилично одетый, в прекрасном настроении. Деньги у него есть, вечер ему предстоит приятный…
Васильев рассчитал довольно точно. Он так прогуливался по остановке, что, когда Климов подошел, Васильев оказался как раз у него за спиной. И два сотрудника подошли, как будто случайно, и стояли рядом, поглядывая, не идет ли, наконец, нужный им трамвай.
≪Почему он не ищет Михайлову? —подумал Васильев.—Может быть, он еще с тротуара увидел, что ее нет? У них, наверное, в обычае опаздывать на свидания≫. Тут Иван Васильевич быстрым движением просунул сзади руки под локти Климова, крепко зажал их и упал на спину. Климов смешно задрыгал ногами. Руками он шевелить не мог, но ноги у него были свободны. Бежевые гетры на секунду мелькнули в воздухе, но сразу же на Климова навалились сотрудники.
Догадливые ленинградцы, читатели отделов происшествий в газетах, тотчас поняли, что берут опасного преступника. Не каждый день увидишь такое! Какой-то мальчишка, захлебываясь от волнения, кричал, надрываясь, своим друзьям:
— Сюда, сюда скорее, скорей же!…—Он был, видно, хороший товарищ и хотел, чтобы его друзья тоже насладились зрелищем, которое в награду не известно за что послала ему судьба.
Впрочем, зрелище оказалось очень коротким.
Взяв Климова за руки, сотрудники подняли его и поставили на ноги. Выдержка у Климова была крепкая. Он с интересом посмотрел на сотрудников, на поднимавшегося с мостовой Васильева и легкомысленно присвистнул, как будто не понимая, что теперь ему уже не отвертеться. С улицы Марата выехала машина, которая неприметно стояла там, у подъезда, будто поджидая пассажира. Она подъехала вплотную к остановке. На заднее сиденье посадили посередине Климова, по сторонам сели сотрудники. Васильев устроился рядом с шофером, и машина тронулась.
Толпа, оставшаяся на Невском, была сначала разочарована. Как будто начался спектакль, дорогой, хороший спектакль, и вдруг, в самом интересном месте, опустили занавес. Впрочем, через несколько минут каждый из зрителей уже вспоминал мельчайшие подробности. Надо же было все и как следует рассказать родным и знакомым. А так как не все были скрупулезно правдивы, да и фантазия у людей не спит, то на следующий день в городе уже рассказывали о перестрелке на Невском, о ловле отчаянного бандита, который бежал, отстреливаясь, а кое-кто добавлял даже, что милиция привезла пулемет.
Климов в машине вел себя необыкновенно развязно. Он поглядывал то на одного сотрудника, то на другого, попросил разрешения закурить, иногда почему-то даже посмеивался. Приехали в угрозыск, прошли в кабинет к Васильеву. Климова обыскали. Оружия при нем не было.
—Ваши документы! —сказал Васильев. Климов вытащил из кармана корреспондентский билет газеты ≪Вечерний Ленинград≫.
—Федоров Павел Андреевич, литературный сотрудник,—прочел Васильев про себя и понял, что произошла нелепейшая ошибка. Фотография была, безусловно, Федорова.
≪Черт с ним, с Федоровым,—думал Иван Васильевич, не отрывая глаз от корреспондентского билета.—Ну, извинимся перед ним, объясним, в чем дело. Но Климов, Климов ушел! Он, может быть, даже смотрел, как мы Федорова брали. Только дурак после этого останется в Ленинграде…≫
—Подождите меня,—буркнул Васильев и вышел.
Из соседней комнаты он позвонил в редакцию газеты ≪Вечерний Ленинград≫. Да, Федоров Павел Андреевич там работает. Живет на углу улицы Марате и Невского. И даже гетры носит. Проклятые гетры! Если бы не они, может быть, и не спутали бы его с Климовым.
В свой кабинет Васильев вернулся довольно- таки смущенным.
—Вы уж извините, товарищ Федоров, —сказал он.— Опасного бандита ловим. Такой же молодой, как вы, хорошо одевается и тоже носит бежевые гетры.
Федоров, впрочем, оказался неплохой парень. Он рассмеялся и стал утешать огорченного Ивана Васильевича.
—Да вы не волнуйтесь, — говорил он. —Мне было даже интересно. И вы не думайте, в газете я ничего писать не буду. Что ж тут такого? Ошибка естественная. Жаль только, что бандита вы упустили.
Федорова отправили в редакцию на машине. Чтобы не возвращаться к нему, скажем, что через несколько дней в газете ≪Вечерний Ленинград≫ все-таки появился хлестко написанный маленький фельетон.
Там рассказывался случай на трамвайной остановке, происшедший с автором фельетона, и в ироническом плане описывалось поведение детективов, которые действовали в лучших традициях сыщицкой литературы… Васильев имел по этому поводу не очень приятный разговор с начальником угрозыска и, расстроенный разговором, даже не удержался и позвонил в редакцию.
—Что же вы, товарищ Федоров, —упрекнул он, —обещали не писать и все-таки написали.
Федоров виновато рассмеялся.
—Ничего не мог поделать, соседи заставили. Они из окна видели, как вы меня брали. Прихожу домой, а на меня все смотрят испуганно, разбегаются по комнатам и запираются. Решили, что, значит, я и есть самый главный бандит. Вот и пришлось написать. Уж извините…
Впрочем, все это было потом, когда дело шайки ≪Черных воронов≫ завершилось. А в тот день оно еще далеко закончено не было.
Почти сутки сидела засада в квартире у обувного мастера, но дочь его все еще не появилась. Может быть, и она узнала об опасности?
На условный стук Васильеву открыл дверь сотрудник. Он сообщил, что в засаду пока попало три сапожника, которые, вероятно, работают на старика по домам. Пришел его сын совершенно пьяный. Положили его на диван, и он лежит, отсыпается. Старик молчит, любезен, обедать приглашал, но они отказались,—у них бутерброды были, так они поели и водой запили.
Васильев вошел в комнату старика. Тот сидел в кресле и дремал. Услышав шаги Васильева, он проснулся и встал.
—Сидите, сидите,—сказал Иван Васильевич, опускаясь в кресло напротив.—Что же это вашей дочери так долго нет?
Очень стар был Мещанинов. У него слезились глаза, дрожали руки, и почему-то перед тем, как заговорить, он долго шевелил губами.
—Плохие у меня дети, гражданин начальник,— начал он каким-то вялым, бесцветным голосом.— Вон, на диване спит сын. Видали оболтуса? Ведь месяцами пьет, и все на мои деньги. Ничего не делает, нигде не работает. А я в свое время пять тысяч за этого дурака отдал, чтобы его, мещанина, сына сапожника, произвели в офицерское звание. И вот имею благодарность. Пьет беспробудно, деньги берет не считая, да еще меня же срамит. Вы, мол, папаша, мещанин и сапожник, а я офицер русской армии. И не поспоришь. Все правильно.
—Ну, а дочь? —спросил Васильев.
—Дочь! —старик махнул рукой.—Дочь я, гражданин начальник, даже и понять не могу. Ну, деньги у меня просит… Дело молодое, одеться хочется. Хороший жених требует, чтобы и ту фельки были по моде, и платьице от хорошей портнихи. Я ведь не нищий, могу и подбросить сотняжку, другую. Ну, а она для чего одевается? Женихов не видать. Все какие-то молодые люди, так, для гуляния. Иногда ночует дома, иногда нет. Иногда по три дня домой не приходит. И замечаю —вином попахивает. Будь я помоложе да покрепче, я бы ей раз, другой сделал выволочку, она бы и успокоилась. А так что же, разговор один? Толку никакого. Начнешь говорить, а она: ≪Вы, папаша, современной жизни не понимаете, вы свое жили, да отжили, дайте и нам пожить≫. А я и вправду не понимаю, что это за жизнь? Я в свое время уже богатый был и то, что себе позволял? Схожу в воскресенье в трактир с канарейками,—был недалеко тут такой трактир. Посидишь, послушаешь, как божьи птички заливаются, выпьешь чайку, руб целковый заплатишь и за целую неделю отдохнешь. А тут невесть что! На доктора поступила учиться. Ну, думаю, Хорошо. Так представьте себе недавно говорит: мы с Ладыгой больше учиться не будем и документы из института возьмем. Теперь, говорит, образование ни к чему, мы, говорит, и без образования богатые будем…
—Простите, папаша,—остановил старика Васильев.— Мне сейчас надо поехать по делу, а потом я приду, и мы еще с вами побеседуем.
Он подумал, что, может быть, действительно Ладыга придет в институт за документами и что этот случай упускать нельзя.
XII
И Климов, и Ладыга делали вид, будто ничего не изменилось. Потеря маузера —в сущности, ерунда. На всякий случай некоторое время не нужно ходить в этот уютный притон. Но, в конце концов, это уж не такое большое лишение. В ресторанах тоже бывает неплохо, тем более, если к тебе привыкли, что ты щедр на чаевые.
А на самом деле оба чувствовали, что полоса удач кончилась, и настало время расплачиваться.
Им и правда необыкновенно везло. Ни разу не встретились они с ограбленными женщинами, ни разу, когда они ограбили артельщиков, не оказались на улице посторонние люди… И это случайное стечение обстоятельств делало их уверенными и смелыми. А в настоящей смелости, которая проявляется при обстоятельствах неблагоприятных, они пока еще не нуждались. Она понадобилась им в первый раз.
Как обычно, они сначала пересчитали деньги. Их было много. Восемнадцать тысяч четыреста рублей. Треть полагалась девушкам. Они отсчитали шесть тысяч сто. И по шесть тысяч сто взяли себе.
—Кто передаст деньги? —спросил Ладыга небрежно.
—Я,—сказал Климов.—У меня условлена встреча с Михайловой.
Они разговаривали так, будто подробности, о которых они говорили, не имели особенного значения, и о них надо было условиться просто затем, чтобы не получилось путаницы. Но за этими фразами таился другой разговор, в котором оба не признавались, оба скрывали, но который оба понимали прекрасно. Каждый из них твердо решил бежать, бежать немедленно и обязательно в одиночку. Как-то сразу между этими, казалось бы, близкими друзьями появилось взаимное недоверие. Каждый понимал, что другой его предаст, если только сможет этим хоть немного помочь себе. В сущности, когда Ладыга говорил: ≪А то я взял бы эти деньги. Я, может быть, успел бы к Вере зайти≫, на самом деле звучало: почему, собственно, ты получаешь двенадцать тысяч, а я —только шесть? Мне ведь тоже придется бежать неизвестно куда и, наверное, на всю жизнь.
Когда Климов ему отвечал: ≪Нет, лучше делать, как условлено. Раз сговорились с Михайловой, я ей и передам≫, он на самом деле думал совсем о другом: черта с два я тебе отдам эти шесть тысяч. Я, в конце концов, атаман.
Можно было, конечно, просто разделить по три тысячи на брата, но для этого надо было признаться в том скрытом разговоре, который они вели друг с другом, а на это ни один из них не решался. Они уже друг другу не верили, и они уже друг друга боялись.
У Климова воля была сильнее. Ладыга понял, что ничего не добьется и что придется ему довольствоваться шестью тысячами.
Они вышли; Климов сказал, что ему направо, Ладыга сказал, что ему налево. Они простились, договорившись, что встретятся завтра вечером в ресторане ≪Ша нуар≫, и разошлись, зная, что ни один из них в ресторан не придет.
Ладыга отбыл бы с первым поездом, но рассудил, что ехать придется на всю жизнь или, по крайней мере, на много лет, что надо устраиваться на работу, чтобы не вызвать подозрений, и надо иметь, по крайней мере, хоть аттестат об окончании школы. А аттестат этот лежал в канцелярии медицинского института. Он сразу поехал в институт. Но опоздал —канцелярия уже не работала. Он привязался к какому-то бывшему своему товарищу, повел его в ресторан, напоил и, наврав что-то очень путанное, напросился к нему ночевать. Утром он встал, когда товарищ еще спал, не прощаясь, ушел и на извозчике поехал в институт. Он попросил свои бумаги, объяснив, что учиться больше не может, так как вынужден поступить на работу. Его заставили написать заявление, затем секретарша пошла, чтобы получить резолюцию начальства. Вернулась с резолюцией и отдала Ладыге бумаги.
Ожидая ее возвращения, Ладыга думал и передумывал—велика ли опасность? И получалось по его расчетам, что совсем невелика. Во- первых, могли не найти маузер, во-вторых, если даже нашли —может быть, Окуджава купил его на рынке, и тогда концы обрываются, по маузеру ничего не узнаешь. Но если даже маузер зарегистрирован, то все равно путь от маузера до него, Ладыги, долгий. Суток еще не прошло с ограбления, за это время не доберутся. Получалось по логике, что бояться ему совершенно нечего.
А сердце все-таки билось у него очень тревожно. Каждый человек, входивший в канцелярию, казался ему работником угрозыска, пришедшим специально за ним. Немного полегчало, когда он получил бумаги. Тут он даже стал хвастать перед самим собой своей смелостью, минуты две улыбался и благодарил. Наконец он вышел. Лекции уже начались и коридор был пуст. ≪Кажется, пронесло≫,—подумал он. Какая-то машина стояла у подъезда. Не обратив на нее внимания, Ладыга повернулся и пошел вдоль по улице. Но дойти даже до угла ему не удалось. С двух сторон его взяли под руки.
—Тихо,—сказал Васильев.
Ладыга рванулся, но почувствовал, что держат его крепко и вырваться не удастся. У него зашумело в голове. С трудом передвигая ноги, он дошел до машины. Подумал, что сейчас был бы уже на третьем курсе, скоро предстояло бы перейти на четвертый, и проклял в душе Михайлову, Мещанинову, Климова, которые втравили его, как теперь ему казалось, в дурацкую эту шайку. Во всяком случае, уж он-то, Ладыга, конечно, ни в чем не виноват и страдает совершенно безвинно…
И снова сидит Васильев у Мещанинова. Проснулся сын-офицер. Застонал от головной боли, нашарил в буфете бутылку водки и выпил, закусив корочкой хлеба. Ему не стали мешать. И он заснул снова, бормоча во сне что-то невнятное.
А старик Мещанинов продолжал изливать душу.
— Вы вот поймите,—говорил он Васильеву,— я человек трудовой. Если стал поставщиком двора, то это ведь все по труду, потому что шить умел лучше, чем другие. А началось со случая. Работал я подмастерьем у одного сапожника. Там, в мастерской, и жил. Шил-то я уж тогда хорошо, и хозяин меня отмечал, да средств я не имел открыть свою мастерскую. И вот как-то в воскресенье остался я, чтобы пару одну дошить: в понедельник заказчик должен был придти, человек солидный, богатый. Ну, сижу я, работаю. Один сапог кончил и поставил на подоконник, чтобы не мешался. Второй дошиваю. Вдруг дверь раскрывается, и входит офицер. Вижу, хоть и молодой, а держит себя важно.
—Кто, говорит, сапог шил?
—Я, говорю, шил, ваше благородие.
—Сшей мне, говорит, к тому воскресенью пару сапог. Вот тебе десять рублей задатку, а сошьешь, еще дам. Конечно, не имел я права в мастерской хозяина брать заказ для себя, но подумал, может быть, мне бог за мое трудолюбие случай такой посылает. Всю неделю по вечерам шил, таясь от хозяина. В воскресенье опять остался. Ну, пришел офицер, дал еще пятнадцать рублей, а сапоги в училище своем расхвалил,—так они ему понравились. Представьте себе, через’ два месяца открыл свою мастерскую! И пошло. Сперва офицеры, потом генералы, а после уже я самому военному генерал-губернатору сапоги шил. Он меня и ко двору представил. Стал я поставщиком. Со двора-то я наживал немного, всем приходилось давать, а то, знаете, долго ли лакею ножичком кожу надрезать или лак поскрести. Глядишь, и потеряешь звание. А оно мне большие деньги давало! Ведь вот уже и государя императора нет, и двора нет, и вывеска поржавела, а на эту ржавую вывеску, знаете, сколько ко мне заказчиков ходит? Отбоя нет… И вот, понимаете,—продолжал Мещанинов, глядя на Васильева слезящимися старческими глазами,— отец, понимаете, из грязи да в князи, а дети, знаете, из князей да в грязь. Вон, смотрите, храпит сынок. Ну, что из этой дряни сделаешь? И Верка, наверное, наделала делов, раз вы ее поджидаете. И откуда они у меня такие—не пойму…
Вот в эту минуту и раздался звонок. То ли звучал он по-хозяйски энергично, то ли просто это было совпадение, но все трое сидевших в засаде работников бросились к дверям в твердой уверенности: это она.
Мещанинова сразу сообразила, в чем дело. Когда она сняла пальто, то ее и обыскивать не стали. Было видно, что оружия у нее нет.
—Первый вопрос,—сказал Васильев.—Куда уехал Климов?
—Гражданин следователь,—спокойно ответила Мещанинова, с удовольствием затягиваясь папироской.—Я сама не хочу терять лишнего времени и ваше время хочу сберечь. Раз вы меня арестовали, значит мальчишки что-то проворонили, и тут торговаться уже бессмысленно…
—Куда уехал Климов? —повторил Васильев.
—Вот видите, гражданин следователь, вы меня не дослушали. Все, что я знаю, я вам с удовольствием расскажу. Мне все равно не миновать расстрела. Мальчишек тоже все равно расстреляют. И черт с ними. Но я действительно не знаю, куда уехал Климов…
XII
Ладыга тоже не знал, куда уехал Климов. «Черные вороны», очевидно, и впрямь не очень доверяли друг другу. Понимая, что вина бесспорна и запираться не имеет смысла, каждый из них давал подробные показания. Васильев заинтересовался, куда уезжали прежде Ладыга и Климов. Ладыга перечислил —Батуми, Сочи, Новый Афон, Севастополь, Феодосия, Одесса.
«Все курортные города»,—подумал Васильев.
Это понятно. Там и пожить можно красивее, с точки зрения «Черных воронов», и приезжий человек там незаметнее. Приехал отдохнуть, повеселиться,— объяснять ничего не надо.
В курортные города Крыма и Черноморского побережья Кавказа полетели телеграммы с запросами, не приехал ли, не остановился ли Климов, молодой ленинградец лет двадцати пяти. Оставалось ждать.
Тяжелое это было дело —шайки «Черных воронов». Тяжелое потому, что много и долго приходилось ждать. Труднее всего следователю, когда ход событий обрекает его на бездеятельность. Правда, сутки от находки маузера до ареста Мещаниновой угрозыск действовал энергично, а если бы не идиотская история с сотрудником газеты «Вечерний Ленинград», можно было бы сказать, что и хорошо. Теперь же снова оставалось только думать и передумывать —пришел бы Климов на свидание с Михайловой, если бы угрозыск не выдал себя, или, почуяв опасность, он просто сел на первый поезд и уехал? Что ему, в конце концов, за дело до его товарищей по шайке?! Пропади они все пропадом…
Время шло. Одна за другой поступали ответные телеграммы с курортов. Все одинакового содержания. Климова нигде не значилось, никто похожий на него не появлялся. И только на девятый день на стол Васильева легла та единственная телеграмма, которой он с таким нетерпением дожидался. Из Ялты сообщали, что в гостинице «Франция» остановился двадцатипятилетний Климов из Ленинграда.
В тот же вечер два сотрудника из бригады Васильева выехали скорым в Севастополь. Еще через два дня они с тремя работниками севастопольского угрозыска ехали на служебной машине в Ялту. Все были в штатских костюмах. Никто не смотрел ни на Байдарские ворота, ни на Ласточкино гнездо. Всю дорогу шел жаркий спор, когда брать Климова —днем или ночью. Ленинградцы доказывали, что только днем, когда это можно сделать совершенно внезапно, не дав ему даже вытащить наган. Севастопольцы же настаивали на том, что брать нужно ночью. Они считали, что ночью со сна .человек растеряется, его легко будет обмануть каким-нибудь убедительным предлогом. Севастопольцев было трое, и они были хозяевами. Ленинградцам пришлось согласиться. Они стояли в вестибюле гостиницы, когда Климов прошел мимо них. Администратор мигнул им, что это, мол, и есть Климов. И позже они поняли, какую ошибку допустили, не взяв его тут же.
…Расставшись с Ладыгой, Климов шел по улице и думал о том, что ему делать. Климов считал, что если даже угрозыск и добрался до Окуджавы, несколько дней в запасе все равно есть. Придется, наверное, переменить квартиру, может быть, подыскать фальшивые документы на другую фамилию, но уйти все-таки удастся. Тем более, что у него есть деньги. Подумав о деньгах, Климов вспомнил и о предстоящей встрече с Михайловой. Но он не пошел на это свидание: ему стало жалко тех шести тысяч, которые придется ей передать. Почему, собственно, он должен лишаться половины своего капитала? Климов вдруг подумал, что именно сейчас пришла минута круто повернуть судьбу. Ну их к дьяволу, этих «Черных воронов», пусть они попадаются и отвечают за сделанное! Он, Климов, всех обманет. Он поедет сейчас на вокзал, возьмет билет и первым же поездом укатит куда-нибудь, скажем, в Ялту. Действовать надо неожиданно и быстро. Тогда успех обеспечен…
Первый поезд уходил, как оказалось, в семь часов вечера. Климов купил себе чемодан, летний костюм, белье, бритву,—словом все то, что могло ему понадобиться в Ялте. Он сдал чемодан на хранение, в половине шестого сел у вокзала в трамвай и проехал по Невскому мимо улицы Марата. Ехать в трамвае безопаснее всего. Если на остановке и есть засада, то кто же будет проверять пассажиров идущего трамвая?
Засады как будто не было. Но не было и Михайловой. И это встревожило Климова. Михайлову не упрекнешь в недостатке терпения, она должна было дождаться… Климов пересел во встречный трамвай, пообедал в вокзальном ресторане и перед самым отходом поезда, помахивая новеньким чемоданом, вошел в международный вагон.
Курортный сезон еще не начался, поезда шли полупустые, и Климов в купе оказался один, Миме окна вагона промелькнуло здание литографии, в которой он работал всего полтора года назад. Вспомнил Климов старика-литографа, вспомнил его потертый костюм, залатанные локти и подумал —если даже случайно старик и увидит проносящийся мимо поезд, то уж наверное не придет ему в голову, что в международном вагоне сидит и покуривает дорогие папиросы богатый молодой человек, которого он когда-то обучал тайнам литографского искусства.
Несколько дней Климов пробыл в Севастополе, а затем нанял частную машину, чтобы добраться до Ялты. Брезгливо морщась, посматривал он на море, на скалы, на Байдарские ворота, на Ласточкино гнездо. Шофер, казалось Климову, думает: вот это человек, ничем его не удивишь! Небось, по заграницам катается… И поглядывал шофер на своего пассажира как будто с почтительным уважением.
На деле же водитель отлично понимал, что это обычный ленинградский пижон, которому очень хочется казаться преуспевающим и загадочным. Но платил он хорошо, а сезон был не курортный, когда машина нарасхват, и шофер делал вид, что смотрит на Климова уважительно и серьезно.
В гостинице «Франция» Климова тоже приняли хорошо. Постояльцев было мало, а он взял дорогой номер, с балконом на море.
И вот ходит по пустынной Ялтинской набережной молодой человек, задумчиво смотрит на море, заходит в ресторан «Орианда», где брезгливо потыкает вилкой в шашлык и потом долго сидит, одинокий, загадочный, попивая вино редкой и дорогой марки «Черный мускат».
Вечерами он стоял на балконе, слушал, как шумит море, и думалось ему, что прохожие, которые спешат по своим маленьким житейским делишкам и подсчитывают в уме, сколько нужно каждую получку откладывать на новый костюм,— смотрят с завистью на шикарного незнакомца, стоящего на балконе дорогого гостиничного номера, и вздыхают: эх, пожить бы нам так хотя бы недельку!
Впрочем, тяжкие мысли все-таки возникали. Но он их гнал от себя, гнал. И с успехом.
Шли дни. Он вроде бы совсем успокоился. Намечал взять машину и покататься по южному берегу, посмотреть Ливадию и Алупку. И если бы ленинградцам удалось настоять на своей точке зрения, они взяли бы его в это время безо всякого труда. Но ленинградцы уступили севастопольцам…
И вот однажды ночью, когда он уже крепко спал после долгой вечерней прогулки, в дверь номера тихо постучали. Он проснулся сразу же. Вероятно, он только делал вид, что так спокоен и уверен в своей безопасности,—на самом же деле все время ждал этой минуты, когда, наконец, случится то страшное, о чем не хотелось думать. Он сразу вскочил, быстро надел брюки, носки и туфли, на цыпочках выбежал на балкон и посмотрел вниз. Два милиционера стояли на тротуаре. По ночам здесь не было поста, он это заметил раньше. Так же тихо, на цыпочках, он пробежал к чемодану, открыл его и достал наган. В дверь стучали все громче. Теперь он мог откликнуться.
—Да,—сказал он сонным голосом, как будто только что проснулся.—Кто там, в чем дело?
—Гражданин Климов,—негромко сказали . за дверью.—Наверху лопнула труба, у вас начнет сейчас протекать потолок. ,
Климов торопливо надел пиджак и переложил деньги из чемодана в карманы. Он ни на что не надеялся и уже не обманывал себя. Мышеловка захлопнулась.
В дверь постучали, более громко и более настойчиво.
—Гражданин Климов, откройте! —крикнули из коридора.
Климов, не отвечая, выстрелил в дверь. Это было глупо. Даже если пуля пробьет дверь, то мало вероятно, чтобы она попала в кого-нибудь. Он, собственно, выстрелил только для того, чтобы не думать, не потерять голову, не завизжать от ужаса.
В нагане было семь пуль, теперь осталось шесть. В чемодане у него имелся хоть и маленький, но запас, однако перезаряжать наган не было времени. Могли ведь ворваться, как только он начнет перезаряжать… Он выстрелил еще раз и еще три раза подряд. Конечно, неразумно было так тратить заряды, но, в конце концов, что бы он ни делал, все было теперь бессмысленно. И он выстрелил снова. Оставалась одна пуля, последняя.
Ночь была лунная, и даже при тусклом лунном свете были видны дырки в белой двери, пробитые его наганом. И почему-то снова вспомнил Климов бедного старичка-литографа, и залатанные его локти, и его радостную улыбку, когда он рассказывал про секреты своего искусства… Может быть, он позавидовал теперь этому старичку?
Климов поднес наган к виску. Он все-таки медлил. Ему очень хотелось жить. Никогда еще он не думал, как хотелось жить тем людям, в которых он стрелял… И вот тут-то, когда ему самому осталась минута, может быть, две, он вдруг понял, что прожитое безрадостно и глупо, что за эти страшные полтора года он отдал самое дорогое на свете —ум и талант, которые у него, наверное, были, вот честное же слово, были!..
И была у него секундочка —а это немалое время, если вся жизнь исчисляется несколькими минутами,—была у него секундочка, когда он подумал о том, с чего же началась эта путаница так изменившая все. Как получилось, что он, любимый ученик знаменитого Тихонова, стал грабителем и убийцей? С чего начался этот путь? Может быть, с танцев? С франтовства? С любви к модным штанам и остроносым ботинкам? Вздор. Тысячи людей танцуют в рабочих клубах, в ресторанах, на танцплощадках. Тысячи людей носят модные, иногда до уродливости модные брюки… А не в том ли он был, рок, загнавший его в чертову эту ловушку, что слушал он мудрые советы мастера с одной только мыслью: выучиться надо потому, что тогда будут больше платить?
Думать дальше не было времени. Дверь затряслась. Снаружи на нее налегали плечом, вот-вот мог не выдержать замок. Или сама дверь могла соскочить с петель…
Дверь номера взломали уже после выстрела. Так закончилась бездумная жизнь бывшего рабочего из литографии под Ленинградом.
КОНЕЦ
