Записка охотоведа
Для меня охрана природы — понятие довольно конкретное. Десять лет я связан с этим делом. Занимаюсь им не только из любви, но и по долгу службы. Как говорится, «стою на страже закона». Работа, прямо скажу, не легкая. Часто приходится иметь дело с не очень порядочными людьми. Да и не всегда твои старания достигают цели. А все же уйти с этой работы не можешь: очень нужна она нам — государству, народу. А рядом с досадой на неудачи бывает немало и радостей, когда убеждаешься в том, что ты нужен людям, природе.
Субботний день охотинспектора
С утра на столе, надрываясь, звенит телефон. Снимаю трубку.
— Инспекция? Чем вы там занимаетесь? — звучит бархатный, хорошо поставленный баритон.— До открытия охоты еще две недели, а у вас под носом — на Кузнецовских карьерах — во всю пальба идет. Кто говорит? Общественность говорит. А вы проверьте сигнал, за то и деньги получаете! — И короткие гудки в трубке. Со злостью к ладу ее на рычаг: общественность хорошо знает, за что мы получаем деньги.
И сразу же еще звонок. Говорит участковый милиционер из Камышловского района. К нему .приехал шофер и сообщил, что только сейчас на самосвале сшиб на дороге лося.
Прошу милиционера вместе с депутатом сельсовета выехать на место происшествия и разобраться.
Пощелкивая тоненькими каблучками по линолеуму, к столу подходит белокурая девушка. На груди пионерский значок. Ну так и есть: сотрудница Дворца пионеров. Путанно объясняет, что они с ребятами собираются в поход и хотят отстреливать вредных хищников. Лицо у девушки настолько милое, глаза огромные, доверчивые, что ее желание кого-то «отстреливать» кажется невероятным.
С серьезным видом обещаю девушке выдать ее питомцам разрешение на отстрел десяти волков, а ей лично — на одного медведя. В ее огромных голубых глазах ужас: «Нет, нет! — машет она испуганно руками.— Нам бы каких-нибудь маленьких».
К сожалению, маленьких у нас нет. Подробно расспрашиваю Валю (ее зовут Валей и учится она заочно на третьем курсе филфака) о маршруте похода, а сам соображаю, какое бы дело придумать для ее ребят.
— Ах, вы и на Волчихинском водохранилище будете!— обрадовался я ,— Чудесно! Там живет наш , егерь. Ему дано задание закольцевать два десятка утят. Помогите ему. Закольцуйте больше. Я с вами и кольца отправлю.
Валя довольна. Мое предложение ей больше по душе, чем отстреливать хищников.
Пока достаю кольца из шкафа, замечаю у своего стола знакомого гражданина. Сегодня этот гражданин в штатском. Синий с иголочки костюм сидит на нем мешковато, не модный полосатый галстук с большим узлом туго стягивает ворот белоснежной сорочки. Желтые чешские полуботинки явно жмут. Я пытаюсь сделать вид, что не узнаю его, и продолжаю беседовать с Валей. Но Валя видит, что меня ждут, и спешит распрощаться. Я даже не успел записать номер ее телефона.
— Товарищ инспектор,— вкрадчиво окликает меня гражданин. — Я квитанцию принес.
Он протягивает мне синенькую бумажку: «Принято от гражданина Гущина сто пятьдесят рублей».
— Штраф, как видите, уплачен. Теперь все в порядке? — он склоняется над столом и в самое ухо мне доверительно сообщает:
— Знаете, тайком от жены, не дай бог до нее дойдет.
Это уж слишком! Я поднялся и посмотрел ему в глаза.
— А вам, Гущин, не следовало бы так говорить.
— Вы находите? — Он понял намек и криво усмехнулся: — Мне хотелось бы попросить у вас совета, побеседовать кое о чем. Сегодня вечером вы не свободны?
— Нет, не свободен,— отвечаю я, глядя в окно. По мощеному булыжником двору идет Валя. Встречный ветер треплет складки ее сарафана.
— Нет, Гущин,— повторяю я со вздох ом.— Сегодня суббота, а субботние вечера, как вы помните, у нас бывают горячие.
Гущин, конечно, все помнил. В тот вечер мы с егерем Семеновым возвращались с его участка. На берегу реки Сысерть заметили группу молодежи. Студенты развлекались стрельбой из малокалиберной винтовки. Мишенями служила стайка маленьких синичек. Птички бойко щебетали в кронах молодых сосен, а снизу по ним стреляли. Это было почти невинное развлечение. Попасть в юркую птичку чрезвычайно трудно. Промазавший студент передавал винтовку следующему. Семенов быстро присоединился к компании и, когда очередной стрелок промазал, взял у него винтовку. На этом стрельба прекратилась.
Студенты оказались народом сознательным. Они терпеливо выслушали популярную лекцию об охране природы и о том, как далеко летит пуля. Все это они знали и без нас. Не понравилось им только резюме. Семенов сказал, что затвор из винтовки он забирает и владельцу придется иметь дело с районной милицией. Это студентов совсем не устраивало. Они стали доказывать, что винтовка казенная, из комитета ДОСААФ, что у них нет времени ездить в район, в милицию, что им без того здорово попадет.
Мне было жаль ребят. Я знал, что в моем присутствии Семенов будет неумолим, и потому решил поступить иначе.
— Кто хозяин винтовки? — спросил я.
Ребята молча переглянулись. Наконец отозвался белобрысый атлет в тренировочном костюме.
— Я хозяин!
— Отлично. Как ваша фамилия? — я полез в сумку за блокнотом.
— Фамилия? Ну, Коржавин.
Кто-то из ребят тихонько прыснул за моей спиной.
«Врет!» — понял я.
— Так вот, товарищ Коржавин, зайдете в городе в охотничью инспекцию и там получите у меня затвор от вашей винтовки.
С Семеновым мы расстались на перекрестке дорог. Он пошел в свою деревню, а я на тракт, чтобы успеть на последний городской автобус.
Через полкилометра я услышал, что меня кто-то догоняет. Это был белобрысый студент со своей винтовкой. Он поравнялся и молча пошел рядом.
Была та вечерняя пора, когда солнце уже село, но сумрак еще не выполз из лесных чащ. Он копился под кронами деревьев, в глухих оврагах и болотных низинах. А по увалам, где вилась дорога, было до удивления светло. Воздух, напоенный смоляным ароматом, струился нам навстречу. Но так только казалось на ходу. Стоило остановиться, и ты убеждался, что воздух неподвижен. И даже пыль, поднятая нашими ногами, почти неподвижно висела белесой пеленой над дорогой. Я ни о чем не спрашивал моего спутника. И без того было ясно, что настроение у него скверное, загородная прогулка испорчена, а впереди еще целый день ожидания — чем-то кончится вся эта история.
Так молча мы и шагали по дороге, пока не услыхали, что нас догоняет какая-то машина. Мы остановились и стали ждать, может до города подбросит. Но машина свернула влево на клеверище. Это насторожило. Что им там нужно? И вдруг вечерняя тишина раскололась. Один за другим прозвучали три сухих пистолетных выстрела. А через минуту мотор умолк.
Все стало ясно. Я перепрыгнул через кювет и лесом побежал на выстрелы. На кромке клеверища, возле кустов, стоял зеленый ГАЗ-69. Двое незнакомых мужчин подтаскивали к нему убитую косулю.
Я бросился к машине. «Только бы успеть запомнить номер!»
Незнакомцы грузили косулю в багажник. Своими телами они заслоняли номер. Но вот один из них оглянулся, заметил меня и пошел навстречу. Глаза мои вцепились в номерной знак. Это — уже половина дела. Жаль, нет
свидетелей, а без свидетелей мой протокол силы не имеет. Что же предпринять? Незнакомец прервал мои раздумья.
— Стой! Не подходи! — крикнул он, вскинув ружье.
Я продолжал идти.
— Стой, стрелять буду! — свирепо повторил он.
— Не шутите с оружием, гражданин! — вдруг раздался властный голос сбоку. Из кустов с винтовкой наперевес вышел мой студент. Он решительно двинулся прямо на незнакомца. Тот, конечно, не знал, что затвор от этой винтовки лежит в моей полевой сумке. Он помедлил секунду и, круто повернувшись, бросился бежать к машине. Я не преследовал его. Я был спокоен, у меня был свидетель.
Взревел мотор, и машина с потушенными огнями помчалась по полю.
Сумерки уже успели сгуститься. Мы стояли одни.
— Да, работенка у вас …— сказал студент.— Не позавидуешь! — Он помолчал немного и добавил виновато: — Я ведь соврал вам. Моя фамилия Куликов, а не Коржавин. А зовут Костей…
— Спасибо, Костя! — сказал я .— Вот и твоя винтовка для доброго дела пригодилась.
— Она не моя, а и в самом деле досаафовская. Я документ принесу.
Я открыл сумку и протянул ему затвор.
— Постарайся сдать ее скорее. Я тебе верю!
Это было утром в субботу. А в понедельник я поближе познакомился с Гущиным. Теперь он не грозил оружием. Казалось, более покладистого человека и отыскать трудно. Я уже привык к таким метаморфозам.
Собственно, привык — не то слово. Привыкнуть к этому нельзя. Я допускаю, что человек может по легкомыслию или незнанию совершить ошибку, но защищать неправое дело с оружием в руках…
Мне не о чем больше беседовать с Гущиным. Докладная на имя директора завода отправлена еще вчера. Я так и сказал капитану.
— Но ведь я же заплатил! — взмолился Гущин.
— Пока вы только возместили ущерб, причиненный государству, а за свой поступок как думаете рассчитываться?
Гущин лепечет что-то несвязное. Собственного начальства он боится больше, чем всех охотничьих инспекторов на свете. Он уходит, низко опустив голову, его чешские полуботинки невыносимо скрипят.
У стола новая фигура — благообразный старичок в соломенной шляпе. Сейчас он похож на пенсионера, грибника или рыболова-любителя. На вид совершенно безобидный старикашка. И только заглянув ему в глаза, можно догадаться, какая упрямая сила таится в этом человеке. Смотрят они на тебя цепко, вприщур, словно сквозь прорезь прицела.
— Здравствуй, Ляксеич!
— Здравствуйте, Никита Силыч! — отвечаю
— С чем пожаловали, что новенького в ваших трущобах?
— Все шутишь,— хмурится старик,— а у меня к тебе разговор серьезный. Обложили вы меня, со всех сторон обложили. Чую, не сегодня-завтра на крючок попадусь. Стар я стал концы прятать, да и надоело. С моим бы талантом в героях ходить, а я из собственного дома готов на край света сбежать.
Да, талант у старика был изумительный. Он знал десятки способов промысла лосей, умел добыть лося в любую погоду, в любых угодьях, но больше не умел ничего. Пять лет мы пытались изловить браконьера, но все безрезультатно. Не нас, а его окрестные жители считали хозяином тайги. Они ели лосиное мясо и всячески оберегали того, кто его им доставлял. Старик был щедр и прост душою. За бутылку он отдавал целую лосиную ляжку, которую на себе через два перевала тащил с Серебрянских гор. Казалось, он играл с нами в сыщики-разбойники, и мы не могли его поймать.
— Надумал я, Ляксеич,— продолжал меж тем старик,— пошлите меня куда ни есть на север. Авось там сгожуся, хоть помру человеком.
— Рановато, Никита Силыч, о смерти задумались,— улыбнулся я .— Найдем применение вашему таланту. Бригаду вам дадим, промышлять будете, молодежь своему мастерству научите.
— Бригаду, говоришь? — еще сильней прищурился старик.— Без надобности нам бригада. Мы ведь все больше крадом промышляем. Разлюбезное дело крадом. Стоит этакий бычина, рога что корч на голове шеперятся… А ты шасть-шасть к нему на подволоках. Он вершинку у рябины заламывает, морду высоко вверх тянет, а ты опять шасть-шасть к нему с подветру-то… Эх, Ляксеич! Всю жизнь крадом, и от людей и от себя тоже… Дайте хоть напоследок человеком пожить!
Старик пришел не случайно. Видно запал ему в душу тот разговор, что был у нас два года назад в охотничьей избушке на говорливой речке Тылай. Тогда я обещал подыскать ему место в одном из промысловых хозяйств, где лосей промышляют. О своем предложении я больше не напоминал, а старик, оказывается, помнил.
Я уселся писать письмо директору промхоза, где требовались охотники.
— Ну, а сына-то Сашку с собой возьмете или нам в наследство оставите? — спросил я, отдавая письмо. Старик нахмурился.
— Взял бы, да не едет, варнак. Вконец избаловался. Я, говорит, теперь сам не хуже тебя работать умею. Езжай, говорит, а то двум медведям в одной берлоге тесно.— Губы старика дрогнули.— Коли к вам попадет, не откажи в милости, Ляксеич, штрафуйте его, как по закону положено, судом судите да этапом ко мне на север вышлите. По моей вине, змееныш изварначился, мне его и человеком делать.
Мы распрощались, как добрые знакомые. Начать жизнь сначала никогда не поздно…
Короткий субботний день подходит к концу. Городские телефоны перегружены, и я никак не могу дозвониться до общества охотников. Приходится самому идти туда. Когда-то я мечтал о том, чтобы все охотники были объединены в коллективы, чтобы не было беспризорных охотничьих угодий. Теперь мы добились этого, но душа все еще не спокойна. Дело в том, что за последние годы тяга людей к природе и охоте значительно возросла. Как только у человека появляется малейшая возможность, он заводит себе ружье и вступает в общество. Количество членов общества растет со сказочной быстротой. Ежегодно в него вступают тысячи новых членов. А вот численность дичи изменяется не по столь демократическим законам. То слишком высокий паводок, то поздние весенние заморозки, то неурожай кормов мешают дичи размножаться. Может создаться положение, когда число желающих убить у тку превзойдет количество уток на водоемах. И еще транспорт! В былые годы городскому охотнику добраться до отдаленных угодий было нелегко. А теперь за два-три часа он оказывается в сотне километров от дома. Самые глухие уголки при современном транспорте стали доступны.
В обществе охотников под красочным плакатом «Охотник — лучший друг природы!» шумно заседала секция лайчатников. Глядя на лица охотников, трудно было предположить, что кто-либо из этих молодцов страдает язвенной болезнью или дал обет не есть мясного. Да, подумалось мне, охотник и в самом деле лучший друг природы, только иметь слишком много друзей тоже не всегда безопасно.
Я быстренько договорился с двумя приятелями, нашими давнишними общественными инспекторами, о поездке на Кузнецовские карьеры. Они обещали часам к шести заехать за мной на собственном мотоцикле. Рабочий день кончился, а мне предстояла еще прогулочка за двадцать километров. И кто знает, какие встречи ждут меня там. Надо же проверить «сигнал» общественности.
Карась —рыбка золотая
Если вам приходилось пролетать в самолете над Западной Сибирью, то не могли вы не заметить самую существенную деталь здешнего ландшафта. Озера! Их тысячи, больших и маленьких, глубоких и мелких, пресных и соленых. Они, словно серебряные блюдца, разбросаны по зеленой скатерти.
И во всех этих озерах живет замечательная рыбка — карась. Я не раз удивлялся исключительной способности карася выживать в условиях, которые для любой другой рыбы совершенно невыносимы. Многие черты биологии нашего карася и до сих пор остаются загадкой для ученых-рыбоводов.
Загадки загадками, а факт налицо: живет карась в каждом озеришке, и никакие засухи, никакие зимние заморы не могут его истребить. Местное население карася уважает. И в пирогах его пекут, жареным в сухарях или сметане к столу подают, и уху варят, а сушеного карася даже в кислые щи кладут.
Все деревни здесь на берегу озер. Недалеко за карасями сходить. Сходить-то недалеко, а вот поймать карася штука не простая. Многомудрый русский мужик придумал десятки остроумнейших ловушек — сетяные фитили
и крылены, плетеные из ивы морды, гимги, рукавички, коварные западни-котцы из тонких сосновых палочек-жалов. Ну, а про всякие сети, бредни, невода и говорить нечего…
Хитрая рыба карась, на каждом озере у нее свои законы.
Глядят рыбаки, резвится рыба на чистом плесе. «Варит» карась, пузыри пускает. Заведут полукилометровый невод, весь плес взбаламутят. Вытащат невод, а мотня-то пустая. Куда рыба девалась?
А какой-нибудь деревенский старик бросит на ночь в этом месте нитяную мережку, утром и в лодку ее затащить не может — столько туда карасей набилось.
На каждом озере, в каждый сезон своя снасть на карася требуется. Но есть одна снасть, которую наши караси не признают совершенно. Это как раз та единственная снасть, на которую разрешено ловить карасей в наших водоемах — удочка! Простейшая система: «на одном конце червяк, на другом конце рыбак». Она распространена по всему миру, пользуется популярностью на всех континентах. А вот наш карась удочку не признает. Но бывают ведь исключения…
Даже началась эта история случаем исключительным. Однажды сосед предложил подбросить меня на охоту на собственной «Волге». Обычно он никого на своей машине не возил. Вот-вот должна была пойти северная утка, и я не зад умываясь согласился.
Мы ехали к моему давнему приятелю на озеро Сугояк в Челябинской области. Шелестя шинами по асфальту, голубая «Волга» проносилась по прямой трассе автострады. По бокам высились вековые сосны, уходя к горизонту синими буграми, громоздились уральские леса. Сосед, закусив в уголке рта сигарету, мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Баранку он держал небрежно, одной рукой. В своей кожаной куртке со множеством молний он выглядел заправским шофером. И только усы, малюсенькая рыжеватая щеточка под самым носом, не вязались с обликом лихого шофера. Тонкие губы казались продолжением усов. Углы их то резко падали вниз, то в самодовольной улыбке вздымались высоко вверх, словно на показ выставляя при этом белоснежные крепкие зубы и массу ранних морщин на лице.
Вот и кончились сосновые леса. Начались типичные березовые колки, меж которых то здесь, то там поблескивали зеркала озер.
— Я ведь удочки с собой прихватил,— сказал сосед.— Может, порыбачим у твоего приятеля? Я большой любитель ухи.
— На Сугояке водится только карась,— ответил я ,— на удочку он не клюет. Ну, а ухой нас угостят.
— Какая же уха из карасей?
— А вот попробуешь, узнаешь.
Сосед с сомнением пожал плечами и начал пространно излагать свои познания о кулинарных достоинствах различной рыбы.
А дорога, прямая как стрела, все дальше уводила нашу «Волгу» в глубь степного хлебородного края. У обочин и перекрестков стояли женщины с котомками и мешками, мальчишки-фезеушники в форменных фуражках, рыболовы с удочками в чехлах. При нашем приближении весь этот дорожный люд оживлялся, хватался за свои пожитки и дружно подымал руки. Тут я впервые почувствовал досаду. Губы соседа вздымались вверх. Все лицо сияло самодовольством. «Волга» с шумом проносилась мимо людей.
А потом он стал шутить. Подъезжая к перекрестку, сбавлял скорость и, будто бы обращаясь к ждущим попутного транспорта, говорил: «Волга» — лучшее средство передвижения! Проголосуем! Кто «за»? Единогласно!» — и он нажимал на акселератор.
Я скрежетал зубами. Сколько раз мне самому приходилось так же подымать руку, стоя у обочины. Случалось, что от скорости, с какой я доберусь до ближайшего населенного пункта, зависела жизнь людей. А собственники проносились мимо в своих «Москвичах» и «Волгах».
Наконец свернули на проселок.
— И это называется дорога,— ворчал сосед.
Теперь он не улыбался, а корчился в гримасах. Казалось, не машине, а ему самому приходится преодолевать ухабы и рытвины. На одном из объездов я думал, он не выдержит и лопнет от злости. Густой ивняк разросся в низине. Ветки хлестали по лакированным крыльям машины и рвали на части сердце ее владельца.
Еще поворот, и вот оно заискрилось — озеро Сугояк. По-русски это значит Лазурное. Оно и в самом деле лазурное. Тихие плоские волны не спеша перекатываются у поросших тростниками берегов. Перистые облака, бегущие в небе, отражаются в воде. Цвет воды и неба совершенно одинаков.
На подъезде к деревне возле самого берега мы увидели лодку. В ней сидел благообразный старик-татарин в бархатной тюбетейке и дремал. Поравнявшись с ним, сосед резко затормозил машину.
— Смотри-ка, у него удочка!
Я удивился. Действительно, за борт лодки свешивалось березовое удилище. Кого он здесь ловит?
Сосед вышел из машины, громко хлопнув дверцей. Старик клюнул носом, встрепенулся, поглядел в нашу сторону и вдруг бросился к удочке. Удилище взметнулось вверх и резко прогнулось. На крючке была рыба! Старик пытался подвести ее к лодке, но рыба уходила в глубину и еще сильнее гнула удилище. Потом она внезапно метнулась в сторону, на поверхности блеснул ее широкий, отливающий золотом бок, и туго натянутая леска лопнула как струна.
— Упустил, разиня! Кто ж так подводит? — кричал в азарте сосед.
А старик в лодке все еще держал в руках удилище и растерянно смотрел в воду…
Мой приятель Мотык встретил нас весьма радушно. Сразу засуетилась у самовара его жена Галя. Зная присущее Мотыку гостеприимство, я сразу же спросил, не угостит ли он нас ухой. Он сказал что-то Гале по-татарски. Она сразу оставила в покое самовар и ушла чистить рыбу. Когда я рассказал о старике с удочкой, Мотык долго весело смеялся.
— Хитрый бабай! Ай, какой хитрый старик!
— Чего же тут хитрого? — удивился сосед. — Просто ловить не умеет.
— Правильно говорил, товарищ! Не умеет ловить бабай.— И понизив голос, добавил: — Он сеткам ловить умеет. Пятнадцать-двадцать сетка озеро ставит. Сам удочкам сидит. Боится, сетка карапчить будут.
— Зачем же ему так много сетей? — удивился я.
— А торгует мал-мало.
— Что ж ему не запретят? — удивился сосед.— Нельзя ловить сетями.
Мотык внимательно посмотрел на меня. Глазами он спрашивал: «Что это за гуся ты ко мне привез?»
— Здесь имеем право запретить.— Мотык вынул из кармана зелененькую книжечку общественного инспектора.— А тут права нету,— и он по-восточному прижал руки к сердцу.
Соседу трудно было понять моего приятеля. Мотык говорил о моральном праве. Не мог он оштрафовать старика, потому что и сам, и все соседи, и весь район ловят рыбу сетями. Сегодня один карась клюнул на удочку. Но это случай исключительный. На удочку карась не идет. А если его не отлавливать, он будет гибнуть сам от «перенаселения» водоема.
Вошла Галя и спросила что-то по-татарски.
— Сабу класть в уху? — обратился ко мне Мотык.
— Конечно! Все как полагается.
Галя улыбнулась нам и ушла разводить огонь. Следом за ней вышел и сосед отогнать ребятишек от машины.
Пока он ходил, мы говорили о предстоящей охоте. Мотык — охотник-профессионал. Он всю жизнь добывает лисиц, горностаев, зайцев. А теперь переключился и на ондатру. Много ее развелось в окрестных водоемах.
Сосед вошел встревоженный.
— Тучки собираются. Погода меняется. Пройдет дождь, тогда до весны отсюда не выберешься. Поеду, пожалуй, пока дорога хорошая.
— А как же уха? — пытался я его удержать.— Великолепная уха будет.
— Вот уж с ней. В другой раз поем. Выбираться надо,— и он стал застегивать молнии на своей куртке. Я вышел его проводить. Протирая ветровое стекло, сосед ворчал:
— Карасей пожалели. С кишками варяг.
И тут я только догадался, что заставило его поспешить. Он увидел, как Галя готовит карасей. Она аккуратно снимала внутренний жир — сабу — и клала вместе с очищенной рыбой. Уха без сабы постная, не наваристая. А он подумал, что это кишки. Нет, я не стал выводить его из заблуждения, пусть себе едет…
А вечером, когда, неся убитых крякв, мы с Мотыком возвращались с озера, его остановил какой-то человек в нагольном полушубке.
Они долго разговаривали по-татарски.
— Ай, Бабай! Ай, хитрый старик! — сказал Мотык, догнав меня.— Сейчас Сабит, депутат из Совета, спрашивал, чей такой «Волга» приезжал. Говорит, на берег приехал, старику деньги давал, полный багажник карасями увез. Шибко ругался депутат. Я шел и вовсе не думал о поступке соседа.
Что он за человек, и так было ясно. Я думал о законах, которые в специфических местных условиях можно превратить в абсурд.
В давние времена осели здесь кочевые племена татар, шедших с востока. Они выбрали эту землю за то, что богата она была пастбищами для скота, водопоями, дичью и рыбой. И разве можно лишать людей тех благ, ради которых они здесь живут? Разве можно быть в воде и не измочиться? В эту пословицу часто вкладывают дурной смысл. Хорошо, скажем иначе: разве можно жить и не дышать? Разве можно быть местным уроженцем и не есть карасей? По-моему, нельзя!
Вот и получается, что хороший закон, запрещающий лов рыбы орудиями массового промысла, вступает в противоречие с традициями народа, с его нуждами. Ловить карасей удочкой — это то же самое, что косить сено вилкой. Вот и получается массовое, всеобщее браконьерство. Кому оно выгодно? Никому!
Сегодня на местах есть уже сила, способная обеспечить бережное использование богатств природы. Это и специалисты различных отраслей, и общественность, и самая замечательная в мире Советская власть. Она всегда начеку. Попробуй появись в угодьях голубая «Волга» барышника — и сразу явится такой вот Сабит в нагольном полушубке, предъявит свой депутатский мандат. Прижмет она и меркантильного Бабая.
Назавтра тихим, погожим вечером вместе с Сабитом и Мотыком я стоял на краю деревни и смотрел, как доярки ловят карасей. Пестрая толпа женщин перемещалась вдоль берега. Двое из них прямо в платьях по пояс заходили в воду и заводили маленький бредень. Потом вся толпа с разноголосым шумом, шутками, криком тащила за веревки бредень к берегу. Вот-вот покажется мотня. Что в ней? Многие не выдерживают ожидания и забегают в воду. Кто-то поскользнулся и, падая, вздымает каскады брызг. Дружный хохот несется над озером. Выбирают рыбу: мелькание рук, пестрых косынок, приглушенный говор. В сторону летит зеленая тина. Но вот рыбалка окончена. Не спеша идут к деревне. В подолах белых фартуков отливающие бронзой и золотом трепетные слитки карасей. Сзади двое несут на плечах мокрый бредень.
А навстречу им из деревни с гиканьем, воем и свистом выносится кавалькада разнокалиберной босоногой ребятни.
Попробуй, отними у них эту радость!
Я смотрю на широкоскулые лица моих приятелей: они еще шире расплываются в довольной улыбке. И мне тоже неудержимо хочется улыбнуться этому теплому вечеру, добрым людям, беспечной ребятне и даже золотым карасям в подолах у доярок.
