Сашок

ХОЛОДНЫЙ ОГОНЬ
За остроносое лицо и торчащие в разные стороны жесткие белые волосы Сашу прозвали «Капроновый еж». Он и повадками немного походил на ежа: такой непоседливый, беспокойный.
Сашок вырос на широком просторе реки Оби, а недавно приехал в село, где работает наша геологическая партия.
Сегодня Сашок встретил меня у магазина.
— Здравствуйте. Приехали за продуктами? А я собираюсь к вам в гости. Возьмете с собой?
— Тащи свой рюкзак. Только лошадь будет под вьюком и придется идти пешком.
— Не впервой.
Сашка часто приезжает к нам в партию и гостит по нескольку дней. Мы любим, когда он приезжает. В эти дни у нас непременно уха: пока мы работаем, QauiOK наловит хариусов. А вечером, у костра особенно тепло и уютно. Мы все соскучились по семьям, а когда у костра мальчишка — это уже вроде семья. Вроде как дома.
Сегодня нам с Сашкой не везет всю дорогу. Началось с того, что оборвали нагрудник у седла, и оно все время сползало на круп лошади. Приходилось останавливаться и перевьючивать груз. Потом лошадь оступилась с тропы и завалилась в болото.
— Брусок, ну дернись еще. Ну… — уговаривал Сашок лошадь и тянул ее из грязи за повод, а я за хвост.
Но Брусок был с норовом. И если уж он увяз передними или задними ногами в грязи, то обязательно завалится на бок, и ты его хоть бей, хоть тяни, — без посторонней помощи ни за что не поднимется.
Промаявшись часа три, мы оттащили продукты и седло на сухое место и пошли за помощью в лагерь. Брусок словно понял, что мы оставляем его. Забился. Заржал.
— Мы придем, Брусок, придем, — уговаривал Сашок. И даже вернулся немедленно. Положил перед мордой Бруска охапку травы, раскрошил булку хлеба.
Все это заняло много времени. Когда мы поднялись на голец, была уже ночь. Темная. Без единой звезды.
— Дотянешь, Сашок, до лагеря?
— Дотяну-у… — Он старался отвечать бодро, но я по себе чувствовал, что Сашок очень устал и еле передвигает ноги.
— Крепись, Сашок. Наверно, нас уже ищут и скоро встретят.
— Конечно, ищут.
До лагеря оставалось километра три, но какие они для уставшего человека длинные!
Вершина гольца — обширное плоскогорье, покрытое камнями, мхами и чахлой полярной березкой. Деревья чуть выше колен. На гольце кое-где стоят скалы. Одни высокие, похожие на минареты, другие пониже, лежат группами и напоминают развалины крепостей. Есть даже настоящие каменные ворота. Это я помню по прежним маршрутам. Сейчас темнота, и не видно даже собственных рук.
— А что там светится впереди? — остановил меня Сашок. — Северное сияние? Да?
Странная светлая полоса висела над горизонтом. Будто кто-то намазал светящейся краской нижнюю кромку неба.
— Нет, Сашок. Полярное сияние всегда видно в северной части неба, а это на западе. И отсветы полярных сияний обычно красноватые, а это пепельно-серые. Ты замерз?
— Немного.
— Идем, брат, скорей.
Но что же за странная полоса висит на небе? И не висит, а движется. Приближается к нам. Становится все шире, все яснее, все ярче. Хочется остановиться, понаблюдать за странным явлением, но времени нет. Мы очень устали, промокли в болоте, и теперь нам холодно.
— Эге! Нас и верно ищут. Молодцы. Смотри, Сашок, вправо. Видишь, над скалами свет.
— Вижу. Наши?
— Кому тут еще. Они едут за скалами, и мы видим только отблеск от фонарей. Бежим. А то проедут мимо, а потом ищи.
— Да тут кругом камни….
— Давай мне руку.
Мы не бежим, но стараемся идти как можно скорее. Путаемся в кустах карликовых берез, спотыкаемся, иногда падаем, но идем. А впереди, над скалой, видится тусклый свет. И тоже какой-то странный: не белый, а синеватый, пепельный.
Вот и скала. Я знаю ее. Она небольшая. Не переводя дыхания, оббегаем ее. Ни людей не видно, ни фонаря. Только с шумом вылетают из-под ног разбуженные куропатки.
— Где-ге… ге-е, ге-е,— кричу в темноту. Они не могли далеко уйти.
Снимаю с плеча ружье и поднимаю стволы вверх. Сашок хватает меня за руку.
— Не стреляйте. У вас стволы загорелись.
Я смотрю вверх, на концы стволов, и вижу туманное светящееся облачко диаметром сантиметров тридцать. Веду стволы вправо, и облако, не дрожа, не мерцая, перемещается вправо. Опускаю ружье — светящееся облако тухнет. Но прямо против меня в темноте вспыхивают пять светящихся метелок. Они висят прямо в воздухе перед моими глазами и медленно перемещаются то вправо, то влево. Я тянусь к ним рукой и натыкаюсь на растопыренные пальцы Сашки. Это над ними висят светящиеся метелки.
— Что это? — в голосе Сашки испуг.
— Это значит, Сашок, что не было никакого фонаря и никто нас пока не ищет.
— Но куда делся свет за скалой?
— Он, наверно, на прежнем месте. Отойдем.
Мы отходим чуть в сторону и теперь ясно видим, как над нашей головой, на вершине скалы, висят в воздухе тусклые синеватые языки. Даже не языки, а конусы, опрокинутые вершиной вниз. Они неподвижны. Только края их немного расплывчаты и мерцают словно в тумане.
И все же я стреляю. Красный язык выстрела пронизывает светящийся конус. Мы вслушиваемся, ожидая ответа. Стреляем еще и еще. Но только далекий гром, словно эхо, вторит выстрелам. Всматриваемся в темноту, ожидая увидеть желанную вспышку электрического фонаря, но только далекие молнии и зарницы ослепляют глаза. И когда они угасают, в воздухе появляются светящиеся конусы. Они висят над скалами. А Сашок говорит, что такой же светящийся султан временами висит над моей головой.
Это огни Эльма. В нашей партии работает молодой инженер-геофизик. Атмосферное электричество — один из разделов его диссертации. Он часами рассказывал нам у костра про огни Эльма. Перед грозой, когда разность потенциалов достигает многих тысяч вольт на сантиметр, с концов острых предметов стекают метелками заряды и светятся в темноте. Он часто рассказывал о них и всегда с сожалением добавляла «Понимаете, я пишу о них, но с чужих слов. Если бы самому увидеть…»
Мы идем между скал, а над нашими головами горят десятки огней Эльма. Это очень красиво — холодные, синеватые огни, неподвижно висящие в темноте. Сейчас весь голец полон огней. А вдали, над горизонтом, все разрастается непонятная пепельно-серая светящаяся полоса. Она захватила уже половину неба и висит над нашими головами.
Рванул порывистый ветер. Он срывает со скал лишаи, песок, обрывает листья с берез, их и бросает их нам в лицо.
— Держись, Сашок.
Внезапно перед глазами мелькнула белая бабочка. Вторая, третья. Они стремительно летят нам навстречу.
Какие бабочки? Откуда они на гольце ночью?
Одна из бабочек шлепнулась мне на щеку.  Защекотала. Смахиваю ее и чувствую на щеке мокрое пятно.
Это летят снежинки и светятся. Почему? Неужели на каждой — огонек Эльма? Такого я не встречал в книгах. Но раздумывать некогда. Снег мчится навстречу сверкающим хороводом. Это очень красиво. В полной темноте сверкающие белые точки — маленькие фонарики. Пролетая мимо нас, они чертят в воздухе тонкие белые линии, и кажется, будто темнота пронизана огненной пряжей.
Еще немного, и темнота исчезла. Вокруг сверкающая метель. При ее свете видна земля, видны скалы. Видно, как они покрываются снегом.
Это интересно. Сверкающий снег! Я первый раз вижу сверкающий снег. Хочется рассмотреть его. Но очень холодно и рядом со мной юный товарищ. Надо скорее идти. Идти навстречу сверкающей, ревущей метели.
Неожиданно снег потух. Мы не видим его. Только чувствуем удары колючих снежинок по лицу и стараемся защищать глаза. Очень больно, когда снежинки ударяют в глаза. А может быть, это бьют по глазам не снежинки, а песок, поднятый бурей?
Над нами грохочет гром.
Я где-то читал о грозе в снежную бурю. Там описывались зигзаги молний, бороздившие черное небо. Мы не видели молний. Просто, на мгновение становилось ослепительно ярко и сразу гремел оглушительный гром. Такой сильный, что прижимало к земле. Отгремел, и новая вспышка слепила глаза.
Невозможно было определить, в какой стороне молния. Ее блеск отражался от пелены снежинок, и все вокруг вспыхивало ослепительным светом. Казалось, что молния везде: и справа и слева, и спереди и за спиной, а мы с Сашкой идем посередине молний и прикрываем глаза от света и колючих снежинок.,
Я крепко сжимаю Сашкину руку. Очень хорошо, когда в такую метель не один. Я сейчас благодарен Сашке, что он напросился ехать со мной. И даже почти не боюсь за него. Я думаю, у него хватит сил побороть пургу, а на ходу, человек не замерзнет.
Гроза стихла так же неожиданно, как и началась. Тучи умчались куда-то на восток. И тогда впереди взвились в небо красные ракеты.
— Это наши. Это ищут нас! — крикнул я Сашке.
— Угу. Вижу.— Он обмяк, тихо опустился на снег.
Когда подъехали мои товарищи, Сашок уже спал. Он знал: опасность уже миновала.

У ЛЕДЯНЫХ КОЛОДЦЕВ
Увядшим цветком подсолнуха клонится к сопкам тусклое зимнее солнце. На самом краю крутого обрыва стоит сухая талина. Облетела с нее кора, и торчит талина, голая, искривленная, посеревшая. Но на самом ее верху шапкой раскинулись тонкие сучья. Густо осыпанные инеем, они искрятся на солнце, горят, как алмазные. И странно выглядят на фоне едва припорошенной снегом желтой травы. Мало снегов в Забайкалье.
Под обрывом река. Густой морозный туман закрыл ее. Далеко впереди, уже на том берегу, торчат из тумана верхушки белых, закуржавелых лиственниц. И кажется Сашке, что не туман стелется под его ногами, а родная многоводная Обь залила в половодье долину, и верхушки деревьев высятся над водой.
Из тумана доносятся гулкие звуки, похожие на удары грома или выстрелы невидимых пушек. Слыша их, парень каждый раз вздрагивает.
Ко многому привык Сашок с тех пор, как его отец переехал работать в Бурятию на отдаленный прииск. Узнал парень, как моют золото, как добываются из земли невзрачные, корявые крупинки — то желтые, то буро-коричневые от покрывающей их «рубашки» (пленки бурых железняков), то сверкающие, яркие и чуть-чуть зелена. Знает, сколько земли надо перевернуть, чтобы добыть одну-единственную золотую крупинку. Привык к своеобразному быту.
А вот к удивительной забайкальской зиме никак не может привыкнуть Сашок. На Оби зима — это прежде всего снег. Глубокий, рыхлый, пухлый. Он завалит улицы, наметет сугробы на крыши, укутает в теплые шубы тайгу. А здесь все как-то не так. Январь. Трещат от мороза стены домов. Трещат деревья в тайге, а снегу нет. Желтеет едва припорошенная снегом прошлогодняя трава. Чернеет и пылит под ногами дорога.
Не может привыкнуть Сашка и к этим раскатам «грома», доносящимся от реки. Хорошо знает: ничего нет страшного в этих гулких, взрывающих воздух звуках. Это просто мороз полосует льды трещинами, а все же чувствует себя неуютно, когда из тумана доносятся громовые раскаты. И туман вздрагивает, как живой.
И все же Сашку тянет сейчас на реку. Отряхнув с оленьей дошки искристый иней, парень бежит под гору. Скрылись в тумане ноги, плечи. Только одна голова торчит над туманом. Но вот и голова скрылась. Исчезло солнце. Серый сумрак окружил Сашку. Холодный, колючий. В лицо дунул леденящий ветерок — хиус. Все серо кругом. Только тропинка черная, как была осенью. Неглубокий снег растащили на подошвах разведчики золота, а тот, что остался, притоптали сверху черной, рыхлой, перемерзшей землей. А впереди, на сером льду виднеются серые колодцы — шурфы.
Сашок подбежал к первому, ко второму — пусто. Только на дне четвертого увидел человека в черной ватной тужурке, в рыжей ондатровой шапке. Присел на корточки. Поздоровался:
— Здравствуйте, дядя Корней.
— А, Сашок? Здорово. Опять мерзнуть пришел? Чего тебе в тепле не сидится?
Молчит Сашок, будто не слышит. Ну как рассказать дяде Корнею, почему он каждый вечер, если свободен, бежит на реку к шурфам.
Еще в конце декабря разведчики разметили по всей реке разведочные линии. Здесь, у острова, углубили шурфы в лед сантиметров на двадцать и ушли углублять такие же колодцы во льду вниз по реке.
— Пусть хорошенько промерзнут, — объяснял дядя Корней, живший в небольшом домике напротив избы, где поселился Сашкин отец с семьей.
Через пять дней разведчики вернулись к первым шурфам. Снова их углубили сантиметров на десять и снова ушли. Так повторяли они несколько раз.
Сначала Сашок ходил на реку вместе с товарищами просто от нечего делать. Ветер сдувал с реки снег. Ребята катались на коньках, гоняли по льду шайбу самодельными клюшками. Сашок удивлялся: почему разведчики не скалывают лед сразу, как это делают обычно на прорубях? И как-то спросил об этом дядю Корнея.
— А ты сам хорошенько подумай, почему мы так делаем,— и подвел Сашку к проруби.— Замерь палкой, какая толщина льда на реке.
— Сантиметров сорок.
— А наши шурфы какой глубины?
— Эге-ге,— изумился Сашок,— Они у вас по метру и больше.
— Вот и соображай, какой с проруби толк. В них вода плещется. А нам непременно надо сухой ногой до дна добраться и пробу, на золото взять. Понял?
Говоря откровенно, Сашок не совсем понял, как думает дядя Корней добраться до дна реки «сухой ногой», но признаваться в своем незнании показалось ему неудобным и парень мотал головой: «Эге, мол, .понимаю».
Но потом уразумел. За несколько дней шурф хорошо промерзал. Тогда дядя Корней скалывал с его дна часть льда, выбрасывал наружу. Сквозь оставшуюся тонкую корочку льда мороз пробирается легче. Вода замерзает быстрее, чем под толстым слоем. Дядя Корней снова приходил, снова скалывал лед и снова оставлял шурф «морозить». Ледяной колодец становился все глубже. Сашок ходил, удивлялся «хитрости». Приглядывался к работе. И неожиданно подметил, что шурфы, на которых работал дядя Корней, углубляются почти в два раза быстрее,— у других они были едва по пояс, у Корнея в его шурфах и шапка скрывалась. У других, бывало, вода прорывалась в шурфы, затопляла их, а у Корнея они как были сухие, так и стоят.
И тогда Сашок заметил такое, что заставило его ходить на реку каждый раз, когда работал дядя Корней.
Вот и сегодня прибежал Сашок. Устроился на корточках у самого края шурфа. Притих и, как завороженный, не спускал глаз с Корнея. В руках у забойщика небольшая легкая кайла. Конец у нее заправлен острой полукруглой лопаткой. Дядя Корней тоже сидит на корточках и стучит кайлой по льду на дне. Но удивительно стучит. Ни разу не стукнет одинаково два раза подряд.
Вот легкими ударами, словно дятел, выбил небольшой приямочек глубиной всего сантиметра два и снова ударил как-то немного плашмя. Со звоном откололась тонкая плитка льда и закружилась на дне шурфа. А дядя Корней откинулся к стенке, склонил голову набок, словно хотел издали оценить свою работу, и, подумав, быстро ударил с другого бока. Снова отскочила от дна ледяная плиточка, с легким шипением улеглась у Корнеевых ног.
Сашке казалось, что каелка в руках дяди Корнея живая. Она словно сама чувствует, где, какой толщины лед и как идут в нем тонкие трещины, и как он должен колоться. С каждым ударом шурф становится все глубже и глубже, а слой льда на дне все тоньше и тоньше. Теперь сквозь него местами хорошо видно донную гальку и затонувшую, занесенную илом корягу. И кажется, будто дядя Корней сидит сейчас прямо в воде на коряге, а стальная лопаточка все кайлит, кайлит, сгоняя тонкую ледяную стружку. И льдинки звенят. И кайла звенит. Они словно разговаривают друг с другом, советуются, как лучше сделать новый удар.
Никогда не думал Сашок, что простой каелкой можно так ловко работать Мороз пробирался под дошку Сашки, и кожа на руках покрывалась пупырышками, но он сидел, не в силах оторвать глаз от Корнея, от его умелых, таких красивых в работе рук.
— Дядя Корней! Вода! Вода! — неожиданно для себя закричал Сашок, увидя, как из-под отколовшейся льдинки в шурф ворвалась тонкая прозрачная струйка.
— Вижу,— очень спокойно сказал дядя Корней. И так же, казалось, неторопливо взял приготовленную, соструганную в виде шила палочку. Примерил глазом. Обмазал ее толстым слоем размокшего хозяйственного мыла, которое держал теплым за пазухой, А вода все била струйкой, и казалось Сашку, что ее уже много, и его беспокоила медлительность дяди Корнея.
Протянув ему руку, крикнул Сашок:
— Выскакивай, дядя Корней! Потонешь!
— Неужто? — и, почти не глядя, воткнул в отверстие заготовленную, обмазанную мылом палку. И струя как захлебнулась. Исчезла. Тогда дядя Корней достал из-за пазухи тряпку и разом собрал ею всю набежавшую воду. Улыбнулся Сашке.
— Ах ты, баламут. Тут и воды набежало не больше стакана. Ей-ей, баламут. Подай-ка ведро, сложу в него лед.
Набитого льду в шурфе оказалось ведер десять. Когда дядя Корней кончил выгружать его, была уже ночь. Ранняя зимняя ночь. Он собрал инструмент и похлопал Сашку по спине.
— Ну, сосед, пошли до дому.
— Я, дядя Корней, еще на льду покатаюсь.
— Ну, вольному воля. Катайся. Только осторожно. В шурф не упади.
— Ни. Я хорошо знаю,— и, разбежавшись по снегу, что лежал сугробом возле отвала шурфа, выбежал на чистый лед. Заскользил, махая руками, как ветряная мельница.
Дождавшись, когда Корней скрылся в тумане, Сашка вернулся к шурфу, спустил в него легкую стремянку.
Не только умная кайла в ловких руках дяди Корнея влекла Сашку к шурфам. Спустившись на дно ледяного колодца, парень осторожно сел, придвинулся лицом к стенке и зажег улектрический фонарь. Яркий луч света заскользил по стенке и дну. Сашок выбрал, где лед потоньше, без трещин, прозрачный, и прильнул к нему козырьком мохнатой барашковой шапки.
Чудесный подводный мир открылся его глазам. Под ногами чернела все та же коряга, но она казалась обломком затонувшего корабля. Вокруг нее нагромождены зеленые, серые, белые валуны. Они кажутся Сашке подводным скалами. Впереди, почти недвижно, стоят зеленые елочки водорослей — подводный лес. Настоящий подводный лес. А из-за елочек медленно выплывает привлеченная светом рыба. Она открывает рот. Колышет красными плавниками, а глаза ее чуть приметно светят холодным таинстзенным светом. Рыба кажется очень большой. Морское чудовище!
Луч фонаря скользнул вверх, и Сашок увидел впереди, выше своей головы, почти черную нижнюю кромку льда. Он подо льдом. Он капитан Немо, бросающий свой «Наутилус» под льдами к Южному полюсу. Рокочут винты…
Где-то на реке лопается лед, и гулкие раскаты отдаются в ушах. Но Сашок больше не вздрагивает. Капитан Немо не вздрогнет от опасности;,
— Полный вперед! Лево руля! — в восторге кричит Сашок.— Свети прожектором вниз.
Луч света, медленно подрагивая, скользит по дну, и Сашок вновь видит рыбу. Очень большую.
Где-то в глубине души Сашке немного стыдно, и он боится, что кто-нибудь случайно услышит его. Все-таки ученик седьмого класса. Четырнадцать лет скоро. Но подводный мир захватил его целиком.
— Право руля… Так держать! — кричит Сашок и сам удивляется, слыша, как голос его становится басовитым, как в нем начинают звучать железные командирские нотки.
Сколько прошло времени? Час. Может быть, два. Сашок замерз, но по-прежнему восторженно поблескивают его зеленоватые глаза цвета морской воды, как думает сам Сашок. Вот только непослушные русые волосы лезут в глаза и мороз очень уж сильно пощипывает щеки. Плотно сжав пухлые посиневшие губы, Сашок командует:
— Приготовиться к подъему. Продуть уравнительные цистерны! — И примолк. За воротник упала капля воды. З а ней вторая. Сашок сконфужен, будто его поймали за чем-то постыдным, но храбрится. Поднимает кверху луч фонаря,— Эй, кто там балуется!..
Тишина. Только новый удар треснувшего льда сотрясает ледяные стены колодца.
— Кто там? Не балуй, говорю…
И видит, как бежит по стенке тонкая струйка воды. Откуда эта вода среди студеного января? Наверно, кто-то увидел его, кто-то подслушал, смеется и льет потихоньку воду. А завтра будет смеяться вся школа. Он представил себе, как заходит в класс — и разом все затихают. Гринька вскакивает на парту, выбрасывает вперед руку — как это делают дирижеры в кинокартинах,— склоняет набок голову и кричит: «Внимание, товарищи! Нас осчастливил своим посещением бесстрашный путешественник! Гип-гил ура!..»
«Ур-ра-а! Качать путешественника!..»
Несмотря на мороз, Сашке становится жарко. Он быстро вылезает наверх. Светит вокруг фонарем. Никого. Луч упирается в тусклую молочную завесу, обступившую со всех сторон ледяной колодец. А под ногами не лед — какая-то черная масса. Словно нефть. От нее поднимается пар. Сашок светит, бьет каблуком. Во все стороны разлетаются прозрачные капли.
— Вода?!
Сашок доволен. Кругом вода! Это она и сбегала в шурф. Значит, никто его не видел! Посмеиваясь, он повернул к берегу, чтоб бежать домой, но вдруг остановился. Вода, просочившись сквозь окружавшие шурф навалы, сбегала в ледяной колодец, журча по-весеннему. Пройдет, пожалуй, меньше часа, и шурф зальет до самого верха. Двухмесячный труд дяди Корнея пропадет ни за что.
Не отдавая себе отчета, Сашок схватил лопату и, отвалив от сугроба пласт слежавшегося снега, запрудил ручеек. Но вода прибывала. Новый ручеек пробился с другой стороны и снова зажурчал, срываясь в шурф. Сашок легко запрудил и его, но увидел, что вода прибывает и прибывает. Плещется вокруг отвала и скоро со всех сторон десятками ручейков переплеснет отвал.
«Надо бежать в поселок, предупредить,— решил было он, но тут же одумался: — Все равно не успеют».
Снова, черпая из воды лопатой комья плотного снега, стал он наращивать отвал, прихлопывать его лопатой, утаптывать ногами.
Плотина вокруг шурфа все росла, но и вода поднималась. Сашке приходилось работать все быстрее.
Хороша получалась эта круговая плотина. Чудо, как хороша. Сашок в первый раз испытывал настоящее наслаждение, любуясь результатами своего труда.
Но тут неожиданно удивился:
— А откуда вода в сорокаградусный мороз?
И вспомнил про наледь. Наверное, где-то вверху, на перекате, совершенно перемерзло русло. Воде некуда было деться. Сквозь трещину выбралась она наружу и побежала по льду.
А как же другие шурфы? Неужели их затопило?
Вскинув лопату, Сашок торопливо пошел смотреть другие шурфы. Идти тяжело. Вода «съела» тонкую корочку снега, и лед стал невозможно скользкий. И в сапоги набежала вода, они сделались очень тяжелыми. Удивительно только: такой мороз, а мокрые ноги не особенно мерзнут.
Сашок не знал, что стоит ему выскочить на берег, как ноги немедленно закоченеют, потому что температура воды была много выше температуры воздуха.
Соседнему шурфу тоже грозила опасность, но пока он был сухим. Сашок вздохнул. Захотелось есть, захотелось выпить хотя бы глоток горячего чаю. Но он уже проникся мыслью, что уйти нельзя. Он почувствовал в себе что-то новое, неведомое: ответственность. Еще раз вздохнув, начал укреплять плотину вокруг второго шурфа’. Потом вокруг третьего. Четвертого. С непривычки болела спина, и лопата выскальзывала из уставших рук. Сашок несколько раз порывался оставить работу и бежать на прииск. Но каждый раз находил, что вода поднялась слишком высоко. Он не успеет добежать. Шурфы будут залиты. И, сжав зубы, он снова черпал из воды снег, лежавший возле отвалов, и наращивал плотину. Он очень устал. Очень болела спина. Болела так сильно, что Сашок иногда, против воли, стонал.
— Сашо-о-ок, Саш-ка-а…— донеслось из темноты.— Сашо-ок,— кричала мать.
— Здесь я…
— Где же ты запропастился, непутевый! Ночь на дворе-е-е. Вот я тебе ребра пересчитаю…— В словах матери слышалась угроза, а в голосе радость. Она с десяти часов вечера ищет Сашку. А сейчас уже за полночь.— Иди сюда.
— Не могу, мама. Спасаю-ю шурфы. Их заливает наледь. Беги, мама, в поселок, поднимай народ… Спе-ши. Наледь вниз пошла. Наверно, заливает нижние линии…
Мать что-то кричит из тумана. Она, кажется, очень сердится. Снова грозит, но Сашок не может разобрать ее слов. Вода поднялась теперь уже до колен, и снова ручеек просочился сквозь снеговую плотину и побежал к шурфу.
— Не могу уйти, ма-ма. Не могу-у…— и, черпая из воды остатки снега в сугробе, он слышал, как крикнула мать:
— Бегу, Сашок. Бегу! Держись, сейчас приведу людей!..
Сашина мать — дочь старого приискателя. Она хорошо знает, что такое наледь и как нужно торопиться, когда вода заливает шурфы.