Эта история произошла на Третьем Белорусском. Впрочем, говорят, нечто подобное было и на других фронтах. Вполне вероятно.
…Канонада в тот день началась на рассвете. Андрей скорее почувствовал, нежели услышал, как где-то далеко, за излучиной реки, ухнуло первое орудие. Снаряд разорвался в полукилометре от линии траншей, в районе полкового КП. Потом с минуту было по-утреннему тихо. И вдруг не менее четырех десятков орудий в едином залпе тряхнули землю. Андрей видел, как одним из ударов срезало несколько метров бруствера, и всю эту массу песка и глины швырнуло в траншею. Кто-то яростно выругался и застонал. Следующая волна бросила Андрея на каменистый выступ, и только случайность (волна прошла вдоль траншеи) спасла его. Теперь взрывы гремели один за другим. Фонтаны земли и дыма врассыпную плясали по искромсанному откосу.
Внезапно канонада прекратилась. Все еще оглохший, в разодранной гимнастерке, Андрей приподнялся и огляделся. Сквозь оседавшую пыль он видел, как солдаты выползали из укрытий и, щелкая затворами, занимали места у бойниц. Припал к прикладу и Андрей. Пойдут или не пойдут фашисты в атаку? Минула минута, другая, третья… Наконец ждать надоело, и солдаты занялись обычными делами. Выбрасывали из траншеи обрушенную землю, выхлопывали пилотки. Послышался даже звук котелков: прибыла каша.
Андрей протер винтовку и стал поправлять разрушенный кое-где бруствер. Неожиданно взгляд его упал на кусок дерна, который придерживал насыпь.
«Странно,— подумал Андрей.— Вчера здесь ничего не было. Или я не заметил?»
На самом гребне бруствера, там, где Андрей устроил амбразуру, робко прижавшись друг к другу, стояли два василька, самых настоящих, хрупких светло-синих василька. Они были столь беспомощны, столь нежны, что Андрей невольно спросил самого себя:
— И как они могут тут жить? Как держатся?
Казалось, один лишь звук взрыва должен был смять, уничтожить их. Ан нет! Стоят, и даже солдату показалось — с любопытством глядят на него.
Андрей протянул заскорузлую руку, потрогал лепестки.
— Вот черт, а! Ты смотри, а!..
Отстегнул фляжку, сделал несколько глотков и вылил остатки воды на васильки.
— Пейте. Вам тоже было жарко.
Закрутил пробку и тяжело опустился на дно траншеи. Головки васильков скрылись. Посидел-посидел, не выдержал — поднялся: васильки были на месте и все так же доверчиво смотрели на солдата.
— Нет, брат, вам так не годится. Вас так может осколком подкосить.
Взял саперную лопатку и стал потихоньку окапывать кусок дерна. Подрезал с боков, подрыл снизу. Осадил не менее чем на штык. Дерн вместе с васильками оказался как бы в воронке.
— Теперь другое дело!
Посмотрел, подумал и вдруг хлопнул себя по лбу.
— Петро! Сидоркин!
— Чего тебе?
— Где-то у тебя там старая каска была. Дай.
— Зачем?
— Дай, говорю. Тебе не все равно?
Стальная скорлупа глухо стукнулась о дно траншеи. Андрей вырвал подкладку, оборвал ремешок и накрыл васильки каской.
— Ну, теперь совсем хорошо! Это вам вроде ДОТа.
Снова снял каску, положил рядом.
— А пока дышите, смотрите на солнышко.
…День подходил к концу. Жаркое июльское солнце раскалило потрескавшийся суглинок. Над передовой висело томительное затишье. Никто не стрелял ни с той, ни с другой стороны. Только изредка проносились в небе, надрывно воя, самолеты: одни на восток, другие на запад. Через полчаса-час и те и другие возвращались. И снова душная сонь.
Но вот вдоль траншеи побежала приглушенная команда:
— Передай по цепи: в двадцать два ноль- ноль — смена. Отходим по левому. Ждать команды!..
— По левому. Ждать команды…
— Ждать команды…
Едва сумерки легли на землю, к ходу сообщения цепочкой потянулись солдаты. Осторожно ступали по узкой щели, опираясь о стенки, скользили на случайных гильзах.
Вот наконец и балка. Можно выпрямиться во весь рост.
— Взвод, становись!
Выстроились, рассчитались по порядку и пошли по крутому склону в глубь обороны. Андрей шагал во главе колонны. Вдруг он остановился, задние сходу налетели на него.
— Где взводный?
— Позади.
Выбежал из строя, разыскал.
— Товарищ лейтенант, можно на минутку вернуться?
— Ладно. Только чтоб быстро. Догоняй у КП.
Андрей толкнулся было к щели, по которой отходили,— не пробраться: навстречу сплошной цепью двигались солдаты. Побежал к другой щели, пристроился к тем, кто шел на смену. Лавируя и обгоняя других, ловко прорвался в траншею. Вот оно, то самое место, такой характерный изгиб. Вот каска у стебельков. Место еще не занято.
Какое-то мгновение Андрей постоял, потом полез в карман, достал огрызок карандаша. В другом кармане отыскал старое письмо. Оторвал половину конверта и почти на ощупь, положив листок на каску, нацарапал:
«Браток! Тут, под каской,— цветы. Будь другом, уважь: побереги. А я в долгу не останусь…»
Еще подумал и дописал:
«Я тебе отдам махорку за неделю».
Накрыл каской цветы, подсунул краешек записки под каску и бегом пустился догонять взвод…
Когда через неделю Андрей вновь появился на своем старом месте, там уже никого не было. Бросился к каске. В сумерках было видно: цветы целы. Рядом со стебельками лежала крохотная бумажка. С трудом разбирая незнакомый почерк, Андрей прочитал:
«За цветами присмотрел, а махорки не надо: я не курю. Отдай ребятам».
Спрятал бумажку в карман, вылил на радостях полфляги на дернину под цветы и примостился в траншее.
…Уже четверо суток батальон вновь сидел в траншеях. Немцы, казалось, совсем забыли, что в трехстах метрах от них—враг. Они почти не стреляли и почему-то берегли ракеты. По ночам не слышно было тошнотворного динамика, оравшего обычно из немецких окопов: «Русь, сдавайся! Пароль — штык в землю». Солдатам даже скучно стало без этого «сдавайся» — и посмеяться не над чем.
И вдруг снова по цепи:
— Марченко — к комбату…
— К комбату…
Андрей взял винтовку, скатку, пристегнул фляжку, котелок, лопатку и направился к ходу сообщения. Почти бегом миновал балку. На КП застал комбата Лукашкина и незнакомого ему майора с погонами сапера.
— Товарищ капитан…
—Отдышись сначала, потом доложишь,— дружелюбно сказал осунувшийся, потемневший Лукашкин.
Пока Марченко одергивал гимнастерку, поправлял сбившуюся пилотку, Лукашкин пристально смотрел на его слегка сутулую фигуру, обветренное голубоглазое лицо.
— Теперь слушай,— начал спустя минуту капитан.— Есть дело: нужны плоты, много плотов. Лес уже подвозят, саперы начали вязать. Да вот беда: специалистов мало. У вас, камских, это здорово получается — плоты. Вы мастера на это дело. Уйдешь ровно на сутки. В помощь тебе майор Вяткин,— комбат кивнул в сторону майора,— выделяет взвод. Они просят тебя совсем, да я не отдам…
Андрей вышел с КП вслед за майором. Вдоль балки, вдоль замаскированных орудий направились в сторону излучины, что круто огибала правый фланг полка…
Ночь прошла спокойно. Стрельбы опять почти не было. Только одинокие ракеты изредка взмывали в бархатистое небо, и тогда в свете их лениво гасли далекие звезды. И, казалось, никому не хотелось разрушать этой тишины, так нужной и той и другой стороне.
И лишь на рассвете (опять на рассвете) из- за реки снова ударили немецкие пушки.
Наши орудия ответили тотчас же. Правда, стреляли не часто, видно, берегли снаряды, и били только наверняка. Дали несколько залпов и замолкли. Замолкла и та сторона. Немного погодя, словно детская трещотка, поиграл пулемет, но и он вскоре затих.
…Прошел еще один томительный день. Как прежде, не опаздывал с термосами старшина. Подбросили несколько ящиков патронов. Появился почтальон.
— Сидоркин!
— Здесь!
— Березовский!
— Давай!
— Марченко! Где Марченко?
— Скоро придет. Комбат вчера вызвал. Давай передадим.
К вечеру снова ударили орудия. Несколько снарядов угодило прямо в расположение батальона. К счастью, никто серьезно не пострадал. И уже снова успокоились было солдаты, отряхнули пыль, потянулись к флягам, как кто-то произнес:
— Марченко убило.
— Где?! Когда?!
— Утром на переправе. Снаряд прямо в плот. Только хотели столкнуть на воду.
Наступила тяжелая тишина.
— Ему письмо пришло…— сказал кто-то.
— А где он сейчас?
— Говорят, возле КП.
— Надо сходить…
Трое взяли винтовки и двинулись по траншее. Вот они миновали поворот и скрылись. Неожиданно один из них возвратился.
Робко и нерешительно взял солдат кусок дерева с хрупкими васильками.
— Отнесу… вместе с письмом.
Никто не возразил, не проронил ни слова. Над траншеей как прежде нависла тишина. Только за рекой одиноко хлопнула мина.
