Передо мной три документа, написанные на чешском, французском и греческом. Они не похожи один на другой. Но есть у них одно примечательное общее — это чувство глубокой признательности, большой человеческой благодарности.
Вот первый из них:
≪Я читал в нашей газете о Вашем героизме во время войны. И я хотел сердечно поблагодарить Вас за Вашу безмерную жертву. Ваш большой бой был не только боем за освобождение народов Советского Союза, но также народов Чехословакии. Весь наш народ никогда не забудет, как вы, советские люди , воевали и умирали за нашу свободу, за каждого из нас…»
Так писал гражданин Чехословацкой республики Иозеф Яновский из города Усти над Лабем гражданину Советского Союза Александру Никулину.
«…Объявляется благодарность в приказе по дивизии Ивану Рябову, лейтенанту Красной Армии, как прекрасному организатору советских партизанских отрядов в районе Дуллан, Фреван, Сентполь, который возглавил операции и проявил при этом смелость и презрение к опасности».
Этот второй документ — приказ бывшего командующего внутренними войсками французского Сопротивления генерала Кенига.
«ЭЛАС (Греческая Народная Освободительная Армия ).
Первая бригада, 9 полк, 11 батальон.
12 мая 1944 года.
Выдано настоящее свидетельство бойцу Николаеву Геннадию о том, что он служил хорошо и честно, был дисциплинированным бойцом в греческих вооруженных партизанских отрядах с 5 сентября 1943 года… Командование 1 бригады партизанских соединений Пелопоннеса довольно службой русского Николаева в рядах партизанских отрядов, его борьбой против фашизма≫
Это — третий документ.
Александр Никулин, Иван Рябов и Геннадий Николаев — уральцы.
В годы Великой Отечественной войны многие советские люди сражались в партизанских отрядах Франции, Польши, Греции, Чехословакии, Дании, Югославии, Норвегии. Об их подвигах до сих пор помнят народы этих стран и говорят тим от всего сердца ≪Спасибо≫.
ДОНЕСЕНИЕ В ШТАБ
Немецкого генерала захватили вечером. Случилось это на крутом повороте шоссе, южнее Боскидского леса. Первая же граната попала под вездеход. Мотор задымил, и машина резко остановилась. Роскошный черный лимузин, кативший следом, уткнулся радиатором в борт бронетранспортера.
Все произошло так неожиданно и быстро, что немцы даже не успели прийти в себя. Охранники, уцелевшие после залпа партизан, были обезоружены. В лимузине оказались генерал, два майора и капитан. Генерал ошалело таращил глаза и, подняв руку (в другой он держал портфель), повторял одну и ту же фразу:
— Aber, meine Herrn! Ich bin ein deutscher General…
Открыв портфель, партизаны ахнули: на засургученных пакетах было четко выведено:
≪Streng geheim. Nur fur General der Wehrmacht≫.
В полночь, вернувшись на базу, Зимин сразу же приказал готовиться к выходу. Ведь немцы наверняка предпримут контрмеры.
Полчаса назад связной Никулин вернулся с задания и, небритый и грязный, стоял перед командиром отряда.
≪Да, нелегко далось ему последнее поручение≫,— думал Зимин. Он отлично знал этого парня, его незаурядные качества разведчика, безграничную храбрость. Никулин проходил везде. С документами чешского крестьянина и одной гранатой-лимонкой он исколесил горную Моравию, добывая секретные сведения и доставляя их в штаб и отряды партизан.
Александр Никулин появился в отряде осенью 1944 года. Дождливым ноябрьским вечером на одном из хуторов, недалеко от чешско-германской границы, партизанские разведчики столкнулись с беглецом из фашистского лагеря. Их было двое: Александр Никулин и Василий Сопельник. На худых плечах совершенно седого Никулина висели остатки лагерной одежды, кровоточащие ноги были обернуты грязными тряпками.
Командир отряда Петр Будько распорядился:
— Накормить и взять под стражу! Утром буду допрашивать сам.
В ту ночь впервые за шестьдесят суток бежавшие почувствовали себя в безопасности. Они свалились на мягкое сено и тут же уснули.
Утром Никулина вызвали к командиру. Будько изучающе посмотрел на него.
— Ну, рассказывай. Только давай начистоту.
Александр почувствовал обиду. Фашистские лагеря, два месяца ежечасной, ежеминутной игры со смертью, и вот…
Будько словно подслушал его мысли.
— Ты про обиды забудь. Сейчас со всякими нам приходится встречаться. Словом, выкладывай…
— Спрашивайте,— пожал плечами Никулин.
— Где попал в плен?
— Под Смоленском, в сорок втором. Взяли в госпитале.
— Потом?
— Потом — лагерь под Молодечно.— Никулин потянулся рукой к шапке седых волос.—Там и расстреливали…
— Чем занимался в Плауэне?
— Работал на заводе ≪Фомаг≫.
— Как удалось бежать?
— Это вы спрашивали. Еще вчера.
— Чем можешь подтвердить?
Никулин молча извлек из кармана бирку.
— Только этим.
Будько повертел ее в руках. ≪Сто шестьдесят восемь тысяч семьсот тринадцать≫…
— А карта и компас твои?
— Да.
— Где взял.
— Дал немец. Он тоже работал на заводе. И помог бежать…
Никулин поморщился.
— Что-то я таких не встречал.
— А вот мне посчастливилось. Антифашист этот немец и работает в подполье.
Через три дня Александр и Василий получили первое задание.
Вскоре Никулин стал лучшим разведчиком. Ему доверялись самые тайные нити партизанской связи.
Зимин достал из грудного кармана пакет и протянул Никулину.
— Это нужно доставить в штаб. Любой ценой. Но попадать к немцам и погибать не имеешь права. Понял, Сашко?
На связь Никулин на этот раз отправился вдвоем с Колей Маленьким.
Вышли они на рассвете. Ночью выпал глубокий снег. Проваливаясь в сугробах, Никулин и Маленький шагали след в след, стараясь держаться леса.
Никулину не нравилось все: и то, что у Коли одышка, и глубокий снег, и звенящая тишина.
До шоссе добрались после полудня. Теперь предстояло самое трудное.
— Может, подождем темноты? — предложил Николай.— Я отойду восточней и устрою фейерверк, а ты пройдешь.
— Нет. Будем вдвоем.
Они расположились на вершине горы и внимательно осмотрели местность. Слева, в тумане, виднелся хутор. От него к подножию горы, затейливо изгибаясь, тянулась лощина, в одном месте примыкавшая почти вплотную к шоссе.
— Вот что, Коля,— Никулин взял автомат и переложил в карман гранату.— Если меня сковырнут, пакет вот здесь. Бери его и уходи.
Спустились в лощину. О том, что происходит на шоссе, можно было теперь догадываться только по звукам. Сначала там было тихо. Потом послышался отдаленный рокот моторов. Он становился все явственнее, и вскоре машины на большой скорости проскочили в сторону хутора.
— Пошли,— проговорил Никулин.
От края лощины до шоссе оставалось не более двухсот метров. Их можно преодолеть за несколько минут. И вот, когда разведчики находились тпочти у цели, вдруг раздалось:
— Halt!
Никулин видел, как немец прижал к бедру автомат.
— Halt Zuriick!
Следом донеслась другая команда:
— Nicht schiessen!
≪Ага, они хотят захватить нас живьем! Быстрее!≫
До опушки леса совсем рукой подать. Залаяли собаки, затрещал автомат. Над самой головой просвистели пули.
Коля уже стоял за деревом и бил по врагам короткими очередями.
— Беги! Я придержу!— крикнул он Никулину.— Бей собак!
Вырвав чеку, Саша швырнул гранату. Рыжая ощетинившаяся овчарка перевернулась в воздухе.
Немцы стреляли разрывными пулями. Укрываясь за деревьями, партизаны отходили в глубь леса.
…На рассвете Александр Никулин и Николай Маленький пришли в штаб. Они едва стояли на ногах и плохо понимали, почему так много радостных людей, которые пожимают им руки. Потом оказались в жарко натопленной комнате. Кто-то подал им стаканы со сливовицей. Горячая волна растеклась по всему телу. Веки стали удивительно тяжелыми. ≪Где радист? — Это говорил комбриг.— Немедленно передать на Большую Землю…≫
Голос слышался совсем рядом. Саша с усилием открыл глаза и увидел радиста с наушниками. Потом весь мир наполнился какими-то звуками. Они сливались, образуя мелодию, которая становилась все громче, все радостнее и сильней. Это была самая чудесная мелодия, какую ему приходилось слышать.
НА ФРАНЦУЗСКОЙ ЗЕМЛЕ
Ветер с Атлантики гнал низкие рыхлые тучи. Они медленно заволакивали горизонт, цеплялись за верхушки деревьев. Было всего около девяти утра. Но ненастье усиливало сумрак, и казалось, уже поздно.
— Теперь на несколько дней,— кивнув куда-то кверху и довольно потирая руки, сказал Франсуа.
— Чему радуешься?
— Боши не любят такой погоды.
— Погода — еще не все…
— Да, командир…
Рябов посмотрел на часы.
— Сверим время. Сейчас двадцать один ноль пять.— Потом взял под руку Охотина и отвел в сторону.
— Останешься здесь, Петр. На связи с Пориком.
— Ясно.
— Пароль, явки — прежние. При малейшей тревоге — уходи. Дашь знать мне и Слободинскомку.
— Есть.
Два дня назад Рябов получил записку от Марка Слободинского. ЦК советских пленных предлагал группе Рябова перейти в район Дуллана. Согласно сведениям, там находились разрозненные группы советских военнопленных, бежавших из лагерей. Их надо было ≪объединить в мобильные отряды и использовать для боевых действий в департаменте Сомма≫.
Охотин не мог скрыть радостного чувства.
— Значит, выходим? —переспросил он у Рябова.
— Да.
— Наконец-то! Говорят, Фабьен пустил под откос десятый эшелон. Пономарев тоже не сидит сложа руки…
— А ты разве недоволен работой?
Лицо Охотина стало жестким.
— Не знаю… Хочу больше. Понимаешь, больше!
Рябов вздохнул и задумался. ≪Хочу больше…≫ Того, что сделал Петр, хватило бы не на одного человека. У Николая Геращенко, у Вишняка, у Дмитрия Петриченко тоже немало боевых дел. Но всем им хочется большего. Они горят местью.
Память воскресила недавнее прошлое. Мрачный барак лагеря. Слышны приглушенные слова клятвы:
—…Выполняя свой долг перед Родиной, я обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на чьей земле я защищаю интересы своей отчизны… Всеми силами я буду поддерживать своих братьев-французов в борьбе против нашего общего врага —немецких оккупантов…
— Клянусь!
— Клянусь!
— Клянусь!
* * *
Миновали район моста. Это был самый опасный участок. И вдруг взвилась ракета.
— Ложись!
Со стороны шоссе ударили автоматы. Совсем рядом замелькали какие-то тени.
— Halt!
Рябов дал очередь. Потом повернул голову к Франсуа.
— Передай: отходить на запад. Я отвлеку…
— Но, командир…
— Выполняй!
Рябов выждал несколько минут и снова нажал на спусковой крючок, а затем стал отходить в южном направлении. Там — болото. Значит, собаки потеряют след.
Сперва он бежал. Потом полз. Поднимался и снова бежал, проваливаясь в зыбкой топи…
До рассвета оставалось совсем немного, когда впереди показался поселок. Рябов лег на мокрую, пахнущую мятой землю и осмотрелся. Скрипнула калитка, прокричал петух. Поселок просыпался. Надо спешить.
Всю ночь Рябова преследовала смерть, но — странное дело — теперь, услышав крик петуха, он на мгновение забыл об опасности. Почудилось родное оренбургское село, где он бродил со своими сверстниками в летние короткие ночи, распевая песни и мечтая о будущей жизни.
Рябов встал и, осмотревшись, направился к крайнему домику. Ему открыла женщина. Она молча рассматривала грязного промокшего человека, потом спросила:
— Призонье рюс?
— Нет,— покачал головой Рябов.— Я с фермы. К несчастью, потерял пропуск. Моя фамилия Фиалковский…
— Ах,— оживилась женщина, переходя на польский,— сударь поляк?
— Я… из Западной Украины.
— Так, пан, так. Мой муж Яцек — немецкий поляк. Пройдите наверх, переоденьтесь. Я принесу белье.
…К месту сбора Рябов добрался только на третьи сутки. Гирин доложил о ночном рейде. Итоги: взорваны две опоры, выведена из строя линия высоковольтной передачи, уничтожена машина с техникой. Рябов сказал: ≪Хорошо≫, но большого удовлетворения не испытывал. Не потому, что люди сражались плохо, нет, они вели себя как герои. Настало время наносить врагу более ощутимые удары.
— Помнишь, Дмитрий, ты рассказывал о Бернаре?
Да, Гирин знал лейтенанта французской армии Луи Бернара. Тот не раз сетовал на нехватку людей и говорил о каком-то превосходном плане.
— Устрой с ним встречу.
— Когда?
— Как можно скорее.
Рябов и Бернар встретились в доме дорожного мастера. Высокий, худощавый, с выправкой профессионального военного, Луи внимательно слушал русского. Да, он, разумеется, согласен. Валить опоры —это легкие щелчки… Может быть, вывести из строя стратегический подземный кабель Дюнкерк —Дьеп —Амьен —Париж? Только вот не разведана трасса.
— Наше предложение,—сказал Рябов,—параллельно с разведкой трассы готовить диверсию.
— Объект?
— Стартовые площадки.
Бернар в восхищении воскликнул:
— Превосходно! Только это будет дьявольски трудно, ведь фашисты держат там усиленную охрану.
Ночью накануне операции в отряд вернулся Охотин. Он молча снял берет и выдавил, пересиливая себя:
— Казнен Порик…
Лейтенант Базиль!. Василий Громовой!.. О нем на севере Франции слагались легенды. И вот этот человек, страстно мечтавший увидеть день победы над фашизмом, погиб.
Бойцы, отобранные в группу, молча заканчивали последние приготовления.
Через несколько часов три мощных взрыва один за другим потрясли окрестность. Яркое пламя озарило небо. Стартовая площадка, с которой на Лондон запускались смертоносные снаряды, прекратила существование.
ДВАДЦАТЬ МИНУТ
Широкий стол, сколоченный из толстых дубовых досок, с неоструганными ножками, выглядел очень внушительно. Может, поэтому сидевшие за ним широкоплечие, бородатые, с выдубленными ветром и горным солнцем лицами, люди казались Геннадию необыкновенно крепкими и сильными. Того, что расположился посередине, звали Янокас. Это был комиссар отряда. Ни погон, ни нашивок на выгоревшем итальянском френче он не носил. Однако в отряде все звали его майором. Рядом с ним, слева, сидел командир майор Полопидас. Третьим, что по правую руку комиссара, был командир отделения Адонис. Таков в отряде закон: когда принимают в партию бойца, его командир занимает место рядом с комиссаром. Он первым дает за бойца поручительство, и он приводит в исполнение приговор, если боец нарушит клятву.
— Ты вступаешь в ряды греческих патриотов. Отныне твоя жизнь принадлежит партии и народу. Хорошо ли ты понимаешь это? — спросил Янокас.
— Да.
— Твое полное имя?
— Николаев Геннадий.
— Имя твоего отца?
— Николай.
— Что известно тебе о нем?
— Он погиб под Ленинградом в 1942 году.
— Что ты сделал для победы над врагом?
— Сражался в рядах Советской Армии до июля 1942 года.
— Ты сдался в плен?
— Нет, был контужен и подобран на поле боя.
— Ты смирился с пленом и работал на врага?
— Нет, трижды пытался бежать, но удалось только на четвертый.
— Кто может подтвердить это?
— Бойцы Первой бригады Народно-освободительной армии Антипов Семен и Семикин Григорий.
Поднялись Антипов и Семикин. Да, они подтверждают эти слова. Они пытались бежать еще из эшелона. Их поймали, избили до полусмерти и отправили в лагерь под Салоники. Они сделали вторую и третью попытки, но были схвачены снова. Их бросили в Каменоломни, откуда никто не уходил живым. Но они бежали. Когда это было?—7 сентября 1943 года.
— Архигос Адонис!
— Да, майор!
— Что скажешь ты о своем бойце?
Архигос Адонис мог бы много рассказать о Геннадии. О том, например, как дрался он в декабрьских боях, когда отряд попал в окружение, как подорвал среди белого дня виадук, как вместе с Тереандофилисом сдерживал роту фашистских егерей, когда партизаны дрались под Эгионом. Но Адонис не умел и не любил говорить длинных речей. Поэтому он произнес всего несколько слов:
— Майор Пелопидас сам принимал у него экзамен.
В отряде единственным человеком, говорившим по-русски, был юный Тереандофилис. Его отец когда-то жил в Одессе и вместе с любовью к этому городу привез домой новый язык. Тереандофилис пришел в горы со старинным ружьем, которое едва ли не превышало его рост, и уверял, что один из его предков дрался с этим ружьем еще в революцию 1821 года. Поначалу мальчишку никто всерьез не принимал. Но неожиданно юный Тере оказался самым необходимым человеком. Это случилось, когда в отряде появились трое русских.
— Ребята должны знать греческий не хуже, чем свой автомат,—сказал ему Пелопидас и, улыбнувшись, добавил:—Учти, Тере, месяца через три буду принимать экзамен.
Однажды вечером прибежал посыльный и передал, что Геннадия и Тереандофилиса вызывает командир отряда.
— Как думаешь, Ник,—хитро прищурившись, спросил Тереандофилис, дожевывая ломоть боботы,—зачем нас вызывает командир?
— Не знаю.
— А я знаю…
— Ну?
— Сдавать экзамен по языку. Наш командир ничего не забывает.
Экзамен действительно оказался очень серьезным, однако к языку он не имел никакого отношения. Майор Пелопидас развернул карту и, ткнув карандашом в черную точку, сказал:
— Это — город Эгион. Восточнее его — итальянские казармы. Сколько их там, Тере?
Тереандофилис озадаченно пожал плечами.
— А где дозоры, огневые точки, знаешь?
— Не знаю, майор…
— И я не знаю. А надо знать. Обязательно. И это зависит от вас.— Командир отряда пристально посмотрел на Геннадия и подростка. — В разведку пойдете вдвоем.
Тереандофилис облегченно вздохнул:
— Святая дева! Мы думали, будет экзамен…— Да, это — экзамен, очень серьезный экзамен,— сказал Пелопидас, сворачивая карту.
В город разведчики добрались к полудню. Зашли на рынок, купили вареной фасолии, на ходу жуя, направились к центру. Надо было спешить: приказом командо пьятца в городе был установлен комендантский час, нарушители подлежали расстрелу на месте. На центральной площади, возле муниципалитета, стояли броневики с открытыми люками. Около них взад и вперед прохаживался вооруженный охранник.
Тереандофилис слегка тронул Геннадия.
— Свернем. Дальше не пройти.
Благополучно миновав мост, они очутились на шоссе, ведущем к казармам.
…Поздно вечером разведчики появились у командира отряда. Тере докладывал:
— В казармах находится рота фашистов, командует ею фон Гейнике, тот самый, который расстреливал наших людей у Калаврита… Дорога от города до казарм отличная. Огневые точки…
— Погоди,— остановил Пелопидас.—Значит, дорога отличная?
— Да.
— А сколько потребуется времени, чтобы подбросить туда подкрепление из города? Как ты думаешь?
Тере посмотрел на Геннадия и повторил ему вопрос майора по-русски. ≪Не более двадцати минут≫,—ответил тот, что-то быстро прикинув в уме.
— Ник говорит, не более двадцати минут,— ответил Тереандофилис.
Майор улыбнулся и одобрительно закивал головой.
Через час Пелопидас ставил отряду задачу.
— Никитас!
— Да, командир!
— Твоя задача — обойти казармы вот здесь и атаковать врага со стороны моря… Адонис!
— Да, командир!
— Твои люди будут действовать вдоль шоссе. Огневые средства противника направлены в сторону гор. Чтобы перенести огонь, понадобится три-четыре минуты. За это время ты должен ворваться в казармы.
Майор назвал Николаева и Тереандофилиса.
— Займете позицию у поворота шоссе. Задача — прикрыть отряд, задержать врага на двадцать минут. Ясно? — И, обращаясь ко всем, за кончил:— Начало операции в четыре ноль-ноль. Окончание — в четыре двадцать.
…Геннадий и Тереандофилис выбрали позицию на гребне каменистого холма, обращенного крутым скатом к шоссе. Лежа на влажной земле, они установили пулеметы и стали прислушиваться. Впереди ворчало ночное море. Ветер усиливался. Геннадий наглухо застегнул тужурку и поднял воротник.
— Давно, Тере, собираюсь тебя спросить… Как будет по-гречески ≪товарищ≫?
— Синдрофе,—удивленно ответил Тереандофилис.— Разве мы этого не учили?
— А почему многие говорят друг другу ≪синагонистис≫? Разве это не одно и то же?
— Нет,—покачал головой Тереандофилис.— Синагонистис —это… это люди, которые вместе борются. Как это по-русски?.. Соратники. А ≪товарищ≫ говорят у нас только настоящему коммунисту…
Где-то в горах, отдаваясь раскатистым эхом, прогремел взрыв. За ним второй, третий…
Геннадий посмотрел на часы. Они показывали ровно четыре ноль-ноль.
— Значит, наши пошли.
Тереандофилис взял в руку гранату. Геннадий прильнул к пулемету.
Мина под первой машиной рванула ровно в четыре пятнадцать. Второй грузовик, круто развернувшись, угодил в кювет. Солдаты прыгали на дорогу и беспорядочно стреляли.
— Ник, пора! — шептал Тере.
— Рано.
Не зная, где засада, фашисты карабкались по крутому склону.
— Пора, Ник!
— Рано.
Когда из-за поворота дороги выскочила еще одна автомашина, Геннадий открыл огонь. Что такое двадцать минут? Много это или мало?
Пулемет не умолкал. Капли дождя шипели на его раскаленном стволе. Вниз летели гранаты. Тереандофилис вдруг застонал: он был ранен. Через двадцать минут, отстреливаясь и поддерживая товарища, Геннадий стал отходить.
Когда выстрелы стихли. Геннадий положил на траву ослабевшего Тереандофилиса и, тяжело дыша, опустился рядом.
— Оставь меня здесь,— сказал раненый.— Тебе тяжело.
Геннадий молча покачал головой.
— Но ведь фашисты никогда не забираются так высоко. Они боятся…
— Нет, Тере, мы отправимся вместе
Геннадий срезал два молоденьких бука, натянул на них плащ и, уложив Тере и оружие на волокушу, двинулся дальше.
