Трудно найти человека, который бы не читал знаменитого «КонькаГорбунка». Более чем сто лет живет эта занимательная и остроумная поэма-сказка. Ее высоко оценили современники, горячо одобрил А. С. Пушкин, она восхищает и поныне — и прежде всего юных читателей.
В этом году исполняется 150 лет со дня рождения автора «КонькаГорбунка» Петра Павловича Ершова, и мы попросили московского литератора Виктора Уткова дать журналу главу из его готовящейся к печати книги о П. Ершове.
1.
Позади остался стольный град Сибири — Тобольск с его белостенным Кремлем на горе Алафейской. Мимо проплывают тихие берега реки. Правый, на десятки саженей взметнувшийся к небу,— Иртышская гора, как называет ее рулевой дощаника, доверенный купца Нижегородцева Демьян Бронников, тобольский житель. Порос берег могучей тайгой. Плывут мимо великаны-кедры, островерхие пихты-красавицы, кряжистые сосны, напоминающие древних старцев, темные елочки-монашки… Редко-редко мелькнет в хвое белый ствол березки, ее нежная зелень. Левый берег — широкая пойма, с озерами, болотами, буйными травами, густо населенными дичью; за ним синеет на горизонте, то приближаясь, то исчезая, Полуденная гора — левый коренной берег Иртыша…
Чем дальше на север, тем все меньше встречается сел, тем все полноводнее Иртыш и глуше его берега, тем обильнее воды и леса.
Тихими вечерами видит Петя, как выпрыгивают из воды, гоняясь за рыбой, щуки, как низко над водой, почти задевая ее острыми крыльями, проносятся косяки уток, пролетают над поймой гуси, отяжелевшие за лето, слышит крик лебедей, посвист куличков, зловещий голос выпи — водяного быка…
От устья Конды, чьи темные воды долго текли, не смешиваясь с желтой водой Иртыша, дощаник уже не останавливался по ночам, которые с каждыми сутками становились все длиннее, а продолжал свой путь в темноте. На носу зажигали костер, и лодка плыла по черной воде в багровом круге трепетного света…
Как-то заглянул Петя через борт на освещенную воду и замер. Свет пронизывал глубину, и в текучих струях мальчик увидел мелькание каких-то живых тел, затейливую игру красок, блеск серебра…
Вот промелькнула, блестя чешуей, стайка чебаков. Не успели они скрыться за пределами светлого круга, как темная зеленоватая разбойница-щука молнией пронизала воду, и чебачки рассыпались, словно горсть серебра из ладони, и исчезли… Важно, еле шевеля плавниками, проплыл осетр. Петя ясно различил его зубчатый, как пила, хребет. На смену ему, играя и резвясь, возникла из темноты стайка франтоватых окуней; их красные плавники вспыхивали в воде, словно язычки пламени… Еле уловимо для глаза пронеслись остроносые, похожие на веретено, стерлядки. Они скрылись в темноте так же неуловимо, как и появились…
Иногда в свете костра возникали очертания чудовищных, искривленных рук, тянущихся к поверхности из непроницаемой глубины, или смутно виднелись какие-то кряжистые тела, покрытые, как волосами, водяными травами… И, хотя Петя догадывался, что это всего лишь затонувшие коряги, все же озноб пробегал по спине, и мальчик, крепко вцепившись руками в борт, похолодев от волнения, пристально вглядывался в светлую воду, и сказочный подводный мир казался ему таким доступным, что думалось: стоит только соскользнуть вниз, как и он тоже легко и свободно заскользит в воде .. Недаром у него фамилия Ершов — он тоже из рыбьей
Породы, а ерш — не последняя персона в подводном царстве: Ерш — забияка, Ерш Ершович сын Щетинкин,— вспоминалось ему из сказок Марфы… Петя с трудом отрывался от волшебных картин и, подняв голову, возвращался в реальный мир. Он видел трепетный круг от костра, за пределами которого стояла непроглядная темень ночи, слышал журчание воды, плеск рулевого весла, которым управлял Демьян… Привычные звуки успокаивали, и он снова начинал смотреть вниз, в таинственный и безмолвный подводный мир…
Погожим теплым днем приплыли в Самарово, старинное русское село вблизи устья Иртыша. Здесь Ершовы прожили несколько дней, отец по поручению губернатора знакомился с казенными хлебными магазинами. Демьян помогал ему. Петя проскучал эти дни и был рад, когда дощаник отправился дальше. Было это поздно вечером, когда Петя уже ложился спать. Он быстро уснул, убаюкиваемый плеском воды.
Утром вылез из своего убежища на корме, под навесом, и, пораженный, замер. Мимо проплывала высоченная береговая гора, поросшая лесом. Потом гора крутым утесом оборвалась в воду, левый берег ушел куда-то вдаль, и перед дощаником открылась необозримая водная равнина. Ей, казалось, не было конца-края, лишь очень далеко, там, где небо сходилось с землей, угадывалась какая-то темная неясная полоска.
— Что это? — спросил Петя у Демьяна.
— Обь-матушка… Теперь до самого Березова-городка по ней пойдем. Чисто море, не дай бог ветер! Страх, что то:да делается… Залютует Обской старик — пощады не жди!
— Какой старик?
— Остяцкой бог. Обью он володеет и рыбой всякой в ней…
— А какой он?
— Страховидный, высо-о-кий, с рогами, да с жестяным клювом и стеклянными глазами.— Демьян надвинул на лоб поярковую шляпу и, надув щеки, сделал страшное лицо.
— Ну уж,— недоверчиво сказал мальчик.
— Сам не видал, люди говорили…— Демьян подмигнул Пете.— Сейчас обской старик на Конде живет… Сжечь его Филофей хотел, ну на Конду он в леса и переселился…
— Филофей?
Демьян мельком взглянул на Петю и снова подмигнул.
— А то не знаешь! Митрополит… Лет сто назад это было. Только сожгли тогда не старика, а бревно. Глаза им старик отвел, а сам на Конду уплыл и оттуда распоряжается своим царством. В Затуманьи… И Медный Гусь с ним… Остяцкий боготворимый истукан. Птицу охотникам загоняет,..
Ровно падали в тихую воду весла. Гребцы с силой откидывались назад, и лодка, раздвигая воду, шла вперед. Огромная водная гладь расстилалась перед Петей, противоположный берег, горный и лесистый, все яснее вырисовывался впереди. Пете уже казалось, что из того вон оврага, черной щелью выходившего к реке, вотвот выскочит железноклювый огромный старик и спросит у него, зачем он едет на север, что ему нужно здесь, на Оби… Тогда Петя скажет ему, что он не боится железноклювого, и Обской старик нашлет старшную бурю, но они смело поплывут вперед, не страшась ни бури, ни Обского старика…
Обь встретила путешественников тихими и почти по-летнему теплыми днями, залитые поздним августовским солнцем берега медленно проплывали мимо, а река была, как зеркало: ни одной морщинки не бороздило ее могучую грудь. Вести лодку было легко, и Демьян целыми днями лежал на корме, ничего не делая, лишь изредка направлял дощаник на струю, чтобы движение его было быстрее, да покрикивал на гребцов. Петя, пристроившись с ним рядом, любил следить за медлительным бегом берегов, за сменой картин, за отражениями облаков в текучей воде, и порой казалось ему, что лодка стоит на месте, а лесистые берега относятся какой-то неведомой могучей силой назад. Демьян посапывал трубочкой-носогрейкой и внимательными глазами посматривал вокруг. Он был, что называется, человеком «себе на уме», говорил скупо и часто насмешливо, очень любил поговорки, пословицы и загадки. Появятся комары, и Демьян, сощурившись, посмотрит на Петю, пыхнет трубочкой, подмигнет и скажет:
— А ну-ка, Ершович, что это такое: летит птица, нос долог, голос звонок и кричит: была я у царя в Москве, у короля в Литве. Цари меня боялись, в палаты запирались. Только не ела я рыбы в море, птицы в большой воле… Кто эту птицу убьет, тот свою кровь прольет…
Петя, который только что раздавил напившегося кровью комара на руке, сразу понимал, о чем говорит Демьян, но, уловив игру, делал вид, что не может отгадать; а если здесь были Марфа или Коля, нарочно называл имена разных птиц и, подмигивая Демьяну, смеялся вместе с ним над нелепостью отгадок и, лишь улучив момент, когда Коля совсем уже терял надежду на то, что отгадает загадку, выпаливал:
— Комар! — и наслаждался эффектом. А Демьян кивал и тоже, играя свою роль, говорил с восхищением:
— Чисто дело! Комар!.. А вот еще…— И тут он скороговоркой проговаривал: — Четыре стукоты, четыре громоты, два коктырка, два моктырка, да еще коктырек, да еще моктырек… Что это?
Сама загадка, ее звучание доставляли удовольствие Дегиьяну, и он так артистически произносил ее, что только глухой не мог услыхать в звуках скороговорки грохот телеги по сухой дороге. Красное словцо Демьян всегда имел про запас. Варит, например кашу, вместе с Марфой, видит, как она засыпает в котел соль, и тут же готова присказка-загадка:
— Из воды родится, а воды боится…
Скажет так, пыхнет трубочкой и между делом поведает Пете, как ходил на Ямыш-озеро, что лежит по Иртышу южнее Омска в степях, за солью для купца Плеханова. И по его рассказу выходит, что соль-то на Ямыш-озере хороша — и бела-то и солона-то, а вот Плеханов купец, тобольский рыбопромышленник, человечишко поганый, на обмане барыши зарабатывает.
Скажет так, пыхнет трубочкой и замолчит… Петя оказался мастаком отгадывать загадки Демьяна и любил слушать его побасенки. Невольно начал он подражать рулевому и сам так же, как Демьян, стал сыпать прибаутками в стихах. Получалось у него это порой ловко, так, что Демьян одобрительно кивал и отвечал мальчику новой прибауткой.
Словом, плыл Петя по Оби пока весело, и родители его были рады, что он занят и не беспокоит их. Ефимия Васильевна и Павел Алексеевич в дороге больше спали, живописные берега Иртыша и Оби их мало трогали, а прибаутки Демьяна были им неинтересны.
В конце августа Ершовы приплыли в старинное село Кондинское. Оно стояло на правом берегу Оби. Снизу на высокий мыс вела крутая лестница. Она поднималась к древней церкви, что далеко была видна с реки,— Кондинский монастырь. Ефимия Васильевича все сокрушалась, что не сможет подняться вверх и поклониться монастырской святыне — иконе, подаренной еще Екатериной II. Но монахи сами спустились к дощанику, едва только он пристал к берегу. Монахи были упитанные, рослые, в грязных засаленных подрясниках. Они взяли с дощаника дань — с Ершовых деньгами, которые Ефимия Васильевна отдала охотно и с благоговением, попросив монахов помолиться о благополучном окончании путешествия. Демьян, ругаясь, отсыпал монахам муки и соли из запасов хозяина…
После недолгой остановки Ершовы поспешили дальше. Приближалось осеннее время, а с ним ветра и дожди.
Молитва монахов не помогла. Близ Перегребного мыса, там, где река разделяется на два рукава — Большую и Малую Обь — ударил северный ветер, река забушевала саженными волнами. Небо затянуло низкими тучами, все потускнело, сразу же стало холодно, неуютно. Переправляться в такую непогоду через Обь было опасно, пришлось пережидать непогоду. Демьян причалил к высокому мысу, за которым ветер был потише, и семья Ершовых расположилась под крутояром.
Потянулись тоскливые дни выжидания. Через три дня ветер разогнал тучи, вновь проглянуло солнце, а затем и ветер стал спадать. Но по Оби все еще ходили свинцовые волны, а воздух был холоден, словно буйным ветром унесло остатки лета…
Утром на четвертый день Демьян, видя, что ребята заскучали, попросил разрешения взять их с собой за сухим плавником.
Они пошли по бичевнику берега, собирая в кучки сухие ветки, обломки деревьев, чтобы потом, на обратном пути, перетаскать их к костру. Однообразно плескались волны. Вдали виднелась необозримая водная равнина, все еще не успокоившаяся после бури.
Когда они зашли за мыс, то увидели в версте впереди по берегу, на песчаной отмели, три островерхих шалаша, около которых висели сети на длинных жердях и бродили собаки. Из шалашей лениво выползал сизый дымок.
— Эге! — сказал Демьян, останавливаясь.— Стало быть, песок, а мы и не ведали! За рыбкой, однако, надо сбегать…
2.
Петя сразу приметил, как построены летние чумы ханты-рыбаков: жерди сверху связаны, нижние концы воткнуты в песок, а весь этот остов покрыт старой, задымленной и много раз залатанной берестой. Рядом с чумами виднелись навесы, под которыми на длинных гибких жердях вялилась рыба. Берег был замусорен чешуей и высохшими рыбьими головами, в воздухе стоял острый запах той же рыбы. Несколько собак лениво слонялись вокруг чумов…
Ребята, одетые в широкие балахоны, из которых торчали их черноволосые головенки, увидев, что к чумам приближаются какие-то люди, бросили игру и побежали к взрослым, которые возились с лодками на берегу. А лодки были разные, одна из них, самая большая,— тоболка, остальные — обласки. Трудно было представить, как на таких утлых суденышках можно плавать по могучей Оби,..
От лодок отделился невысокий седой человек, одетый в такой же, как й у детей, балахон, низко подпоясанный ремнем. Он подошел к Демьяну и поздоровался. Седой был скуласт, узкоглаз, и волосы его были заплетены в косичку.
Не спеша подошли остальные четверо мужчин, из чума вышел шестой — согнутый годами старик с красными, воспаленными от дыма или болезни глазами. Редкая седая борода, в которой, кажется, каждый волосок был отделен от другого, лежала у него на груди. Из дверей чумов выглядывали женщины, а детишки стояли поодаль, готовые при первой опасности убежать…
Демьян присел на бревно, вытащил кисет. В то же мгновение к нему протянулось пять рук. Демьян угостил всех табачком, и несколько минут все сидели молча, посапывая маленькими, из березового корня сделанными трубочками. Потом Демьян не спеша выколотил трубку о бревно и спросил, как ловится рыба. Ханты скупо ответили. Седой ханты, который, вероятно, был старшим на стойбище, осторожно задал вопрос Демьяну, кто он и куда плывет. Когда Демьян сказал, что дощаник принадлежит Нижегородцеву, ханты оживленно заговорили между собой на своем языке, а седой сказал Демьяну:
— Добрый человек твой хозяин, хороший человек! Помогал нам зимой, когда голод был, в Сугмут-воже помогал…
— Известно, не чета Плеханову,— с достоинством сказал Демьян.— Александр Иванович человек понимающий!..
— Плехан — худо! Шибко худо! Черный человек Плеханов! — согласно сказали ханты.
Потом разговор опять перешел на рыбу, и ханты сказали, что скоро они уходить с реки будут.
— Тебе тоже скоро ехать надо, к новой луне снег пойдет, холодно станет, ветер будет! — сказал старик.— Шибко ехать надо!
— Дня три еще постоит погода? — спросил Демьян.
Ханты внимательно посмотрел на небо, на далекий горизонт, очистившийся от туч на севере, необычайно ясный, словно замороженный.
— Однако постоит…
— Они, Петя, погоду знают,— сказал Демьян, увидев, что мальчик внимательно следит за разговором.— Верить им можно… Завтра выезжать будем. Вот что, друг,— обратился он к старику,— рыбкой разжиться у вас нельзя ли? А то совсем животы подвело без живинки-то…
Седой кивнул и что-то сказал на своем языке. Трое молча поднялись и пошли к воде.
И тут-то увидел Петя, как ловко управляют ханты своими легкими лодочками-обласками… Обласки плясали на крупной волне, их почти скрывало порой, но они держались на воде, как пробки, и ханты успевали не только ловко править веслом, ставя лодочку носом наискось набегающей волне, но и вытравлять сеть, заводить ее в глубину.
Потом Пете наскучило это зрелище, и он увидел ребятишек, которые, осмелев, подошли к бревну и смотрели на пришельцев круглыми черными глазами, приоткрыв рты. Петя соскочил с бревна и подошел к ребятам, следом за ним потянулся и Коля. Сначала ребята боязливо отступили, но потом быстро нашли общий язык. Петя вытащил из кармана старую солдатскую пуговицу, которую за время сидения на берегу до блеска начистил песком, и протянул ее старшему мальчику, примерно одних с ним лет. Мальчик осторожно взял подарок, остальные тесно окружили его, пытались отнять блестящую вещицу, но он быстро сунул пуговицу за пазуху и что-то сказал малышу. Тот сорвался с места и, перебирая быстро ножонками, побежал в чум. Он мигом вернулся, неся в руке вырезанную из дерева рыбу. Старший мальчик-ханты протянул ее Пете.
— Спасибо,— сказал Петя.— Как тебя зовут? Мальчик смотрел на него, не понимая. Тогда на помощь пришел Демьян. Он шагнул к ребятам и, показав пальцем на себя, потом на Колю и Петю, сказал:
— Демьян… Коля… Петя…
Потом он коснулся пальцем груди мальчика и, улыбаясь, ждал ответа. Мальчик закивал:
— Пырри! — Потом добавил, указывая на своих приятелей:—Этты, Хора, Веляй…
Демьян засмеялся и подмигнул Пете.
— Ну вот, теперь познакомились, а я пойду к рыбакам, помогу.
За игрой незаметно прошел час, и рыбаки подтянули сеть к берегу. Ребята побежали навстречу. Чуя добычу, кинулись к берегу и собаки. Однако до лодок не добежали и расселись полукругом в некотором отдалении.
Улов оказался богатым. Петя воочию увидел то разнообразное рыбье царство, которое он наблюдал ночами при свете костра. На песке бились даже два небольших осетра. Их тяжелые шишковатые тела были словно закованы в панцири, только животы белели, мягкие и беззащитные… Множество чебаков живым серебром рассыпались по берегу, и ребятишки ловко хватали их, не давая ускользнуть в воду. Крупные окуни сердито топорщили колючки и пучили янтарные глаза. Петя и не представлял, что окунь может быть так красив. Нежные нельмы беспомощно лежали на песке, слабо шевеля хвостами, зато язи трепыхались отчаянно, стараясь во что бы то ни стало пробиться к воде. Крупные ерши, ощетинившись, широко разевали огромные пасти; узконосые стерлядки извивались, как змейки, на бледном песке. Усатый пятнистый налим зеленоватым полешком неподвижно лежал среди трепещущей мелочи…
— Шибко хорош улов, счастливый невод был, твой невод был, Демьян! — говорили рыбаки, выбирая рыбу в берестяные ведра.
Демьян, щурясь, глядел на это богатство.
— Эх, ребята! — сказал он, — видать, правду говорится: у рыбака голы бока, да обед генеральский!
Когда заполнили два ведерка, Демьян сделал знак: «Довольно!». На берегу оставалось еще много рыбы. Демьян сказал рыбакам:
— Эта вся ваша…
Собаки облизывали морды широкими влажными языками и, когда кто-нибудь из рыбаков бросал чебака или пескаря, пес ловко ловил ее на лету и, мгновенно проглотив, снова замирал в ожидании.
Обратный путь до стоянки дощаника проделали все вместе. Два рыбака несли на шесте осетров, еще двое — ведра, старик шел рядом с Демьяном, а Петя и Коля — вместе с четырьмя мальчиками. Карманы братьев были полны подарков.
У дощаника Петя сразу же кинулся к Марфе, а ребятишки, опасаясь новых людей, остановились поодаль. Петя выпросил у Марфы несколько стеклянных пуговиц, цветные лоскутки, и все это отнес ребятам. Те онемели от такого богатства. Даже седой ханты и тот завистливо покосился на ребятишек. Но Демьян вынес из дощаника пригоршню цветных бус и щедро высыпал их старику в подол малицы.
— Ай спасибо, вот спасибо, богатый купец какой, спасибо тебе! — сказал тот.
Когда ханты ушли и Марфа вместе с гребцами была занята чисткой рыбы, Демьян ловким движением сдвинул на затылок шляпу и весело сказал, ни к кому не обращаясь:
— Теперь пусть Плеханов к ним сунется! И рыбку и пушнину Александру Ивановичу понесут…
3.
Пышно горел костер, вырывая из темноты часть глинистого берега, сушняк, сложенный рядом, нос дощаника и черную воду. Уха была необыкновенно вкусна и пахуча, и Петя, наевшись до отвала, болтал без умолку. Его слушали Марфа и мать. Огец, обеспокоенный предсказанием ханты, о котором сказал ему Демьян, хмурился, погруженный в свои думы, а Коля, утомившись за день, дремал на оленьей шкуре.
Петя фантазировал:
— В рыбьем царстве, в рыбьем государстве мы захватили в плен двух генералов и множество офицеров, дворян-окуней, приказного налима, фрейлин царского двора нельм, язей-толстосумов, купчишек подводных, ершей-забияк, а больше всего простого люда — чебаков да пескарей…
— Ну, малый, и здоров же ты врать,— добродушно заметил Демьян, посапывая своей трубочкой-носогрейкой.— А скажи, Ершович, где рыбий царь живет, а? — Демьян хитро улыбнулся, и глаза его сощурились. Петя быстро нашелся:
— Живет он в самом глубоком омуте, и к нему со всех концов гонцы бегут — осетры-генералы… Вот!
— Ан, и нет!
— А где же?
— А в море! То — рыба-кит! Агромаднейший, как слон. Повернется вполоборота — буря на море, а если в полный оборот — то страшнейший ураган поднимется, и ни один корабль целым не уйдет с моря… Во какой он, рыбий царь!
— Как все цари? — спросил Петя.
— Что?..—растерянно спросил Демьян.— То есть как это?
— А так — людей губит…
— Петр, не болтай глупостей! — сказал отец.
— Царь властен над телом и душой своих подданных,— поучительно заметила Ефимия Васильевна.
— А бог? — спросил Петя.
— Бог над всеми…
— И над царем?
— Да, и над царем.
— Тогда он должен наказывать злых царей…
— Петр! Что я тебе сказал!
Демьян, уже оправившись от удивления, опять спокойно посапывал трубкой, поглядывая из-под шляпы на Петю. Разговор начал принимать опасный оборот, и Демьян предпочел помолчать.
Выручила Марфа. Она деловито подкинула в костер сушняку и сказала:
— Рыбий царь рыба-кит — в море, а в реке самый главный — ерш!
— Почему ерш? — спросил Петя.
— Его все боятся, а он никого не боится,
Даже щуки. Щука на него, а он растопырит свои колючки — и дело с концом, повертится вокруг него щука, плюнет да и давай бог ноги…
— Щука плеваться не умеет,— сонно сказал Коля. На его слова никто не отозвался.
— Ерш никому спуску не дает,— продолжала Марфа.— А за обиженных всегда заступается. Только карасей он не любит. Карась ленивый, все в тине лежит да на судьбу свою плачется, пузыри пускает — это у него все одно что слезы. Ерш, как только увидит эти пузыри, так к карасю, расшевелит его, а тот бежит к генералам-осетрам жаловаться, плачет и всяческими словами ерша поносит. Те, конечно, в гневе, грозятся заарестовать ерша… А куда там! Глядишь, ерш уже с язями схватился, жирных трясет или пескарей донимает…
— Уха из него хороша! — сказала Ефимия Васильевна.
— Отменная ушица! — подтвердил Демьян.— Видели монахов в Кондинском?
— А что? — спросила Ефимия Васильевна.
— На ершовой ухе отъелись. Сварят ершей, мясо их выбросят, а в навар стерлядь пустят — царское блюдо получается… А то и в мясной бульон стерлядь завалят…
— А ты откуда знаешь, как монахи уху варят? — строго спросил Павел Алексеевич.— Сплетни все это!
— А что, я как люди говорят…— сказал Демьян, и Петя увидел, что лицо Демьяна вдруг стало каким-то глуповатым, словно он не понимает и сам, что говорит.
— То-то! Не болтай! — хмурясь, сказал Павел Алексеевич.
— Монахи — служители бога, святые люди,— заметила Ефимия Васильевна, зевая и крестя рот.
— Спать пора! — сказал Павел Алексеевич и поднялся.— Завтра в дорогу, а то заненастит — сгинем здесь!..
Следом поднялись Ефимия Васильевна и Коля. Петя остался у костра, пригревшись и задумчиво смотря на пламя, пожиравшее сухой плавник. В меняющихся очертаниях углей, в пляске языков пламени чудились ему новые, невиданные еще очертания каких-то сказочных фигур, строений, чудовищ. От костра уходить не хотелось.
Марфа чистила посуду. Демьян полулежа, опершись на локоть, иногда бросал исподлобья быстрый взгляд на мальчика и на Марфу. Потом он посмотрел на темный берег, где в дощанике укладывались спать Ершовы, и, усмехнувшись, сказал:
— Святые люди! Знаем их—обороти порося в карася!..
Петя засмеялся. Он уже слышал эту присказку от Марфы. В великий пост на именинах у купца подали жареного поросенка. Очень уж захотелось попу отведать его! Он и поднял руку с крестом и перекрестил поросенка, бормоча как молитву: «Благослови бог, а хорош ли пирог… Бойтесь греха и ада, покормить попа надо…».
Однообразно накатывала на берег волна. Шум от нее был тише, чем в прошлую ночь, а на небе, чистом от туч, горели яркие звезды.
Демьян пыхнул трубочкой, вынул изо рта и выколотил о каблук.
— Пойдем, Ершович, спать. Завтра, ужо, потолкуем еще о рыбьем царстве-государстве.— Спать-то не хочется. Расскажи еще про ерша…
— Поздно уж.
— А ты коротенькую…
— Коротенькую? — сказал Демьян—Ну ладно… Знаешь, Ершович, как твоего тезку сгубить хотели?
— Нет, не знаю.
— А вот так. Жил Ершишка, на лбу шишка, парень смелый, до всего ему дело, за обиженных горой стоит, а обидчиков на чем свет костерит, ну, и задумала щука Ерша сгубить, со свету сжить. Стала всех рыб на то подговаривать. Окуню говорит, а тот все свое твердит: «У меня глаза посоловели, да перья подопрели»… Налиму говорит, а тот свое твердит: «У меня губы толсты, брюхо мягко, усы коротки…» Щуке, своей сестре, говорит, а та свое твердит: «Я щука щекотлива…»— значит, боится, что ерш ее своими колючками пощекотит,— пояснил Демьян.— Язю говорит, а он ей в ответ: «Я — язь, всем рыбам князь, негоже мне пустяками заниматься, с Ершом сражаться…». Карасю говорит, ну тот и рад стараться. Сразу к осетру-генералу: так и так, ваше превосходительство, ерша требуется сгубить, потому он о вашей особе неуважительно отозвался. А генералу, известно, есть не давай — кого-нибудь засудить. «Действуй! — говорит, — даю тебе полные права!». Тут карасишко на попятный: «Вы бы сами… Нет у меня силов на это…» Осетр как закричит: «Дурак! Приказываю тебе ерша сгубить. Вон с моих глаз, а то прикажу щуке тебя съесть!». С тех пор карась с ершом враждуют, и живет карась в озерах, куда осетры и не заходят. Вот и сказка вся. Сам разумей, что к чему!
— А ерш?
— Ерш гуляет по-прежнему… А нам с тобой спать пора.
— Иди, дитятко, в постельку,— сказала Марфа.— С посудой вот управлюсь, приду и еще сказку на сон расскажу…
Петя побежал к дощанику, смутно черневшему у края воды.
Демьян проводил его взглядом и сказал:
— А парень-то не похож на исправничьего сынка!..
— Сердце у него доброе.— Марфа вздохнула.— Опять же болел он тяжко, солдата у него на глазах забили…
— Трудно будет ему в жизни,— сказал после раздумья Демьян.
— И то правда,— ответила Марфа,— с добрым-то сердцем у нас куда тяжело жить…
Демьян подтащил оленью шкуру поближе к костру, улегся на нее и, укрывшись зипуном, затих.
Марфа вытерла руки и пошла к дощанику.
О берег однообразно билась обская волна.
4.
На четвертые сутки после стоянки у перевалки дощаник подплывал по Сосьве к высокому левому берегу, на котором стоял древний Сугмут-вож — Березовый городок, Березово.
Северный городок встречал Ершовых неприветливо Старый ханты не ошибся — моросил мелкий дождик, было холодно, зябли руки и ноги.
Из-под навеса дощаника Петя различил на высоком берегу темные от дождя, приземистые домики и несколько неподвижных фигур людей, одетых в черные совики. Под берегом на кольях виднелись обрывки сетей и намокшие, перевернутые кверху днищами лодки. Грязный глинистый подъем вел наверх.
Дощаник мягко ткнулся носом в берег.
— Слава богу, доехали,— сказал Демьян, перекрестился и, вынув из кармана трубку, стал набивать ее отсыревшим табаком.
