Рассвет едва пробивался в густо замерзшее окно. От узорчатой изразцовой печи несло уютным теплом.
Воевода Исецкой провинции, статский советник Веревкин с неохотой натягивал на плечи тяжелую шубу. В такую рань и мороз выходить из дому не хотелось. А надо. Время наступило тревожное. То на одном, то на другом заводе работные людишки, расправившись с приказчиками и доглядчиками, переходили на сторону воровского казака Емельки Пугачева.
Для бережения города — крепости Челябы — воевода собрал «во временные казаки» крестьян окрестных сел. На смотр их он и шел сегодня на соборную площадь.
Мела поземка. Словно кривой покосившийся забор, тянулась шеренга мужиков.
Строй был не только пестр по одежде, но и по возрасту. Помещики и крестьянские сходы посылали на сбор, кого не жалко. Правофланговым стоял длинный, как жердь, старик, опиравшийся на такую же длинную палку. Высокая, облезлого меха шапка делала его еще выше. Он стоял, стараясь выпятить грудь, широко расставив носки больших подшитых валенок. Старик замерз. От ветра глаза его слезились, а к подходу воеводы на конце носа повисла большая светлая капля.
— Сколько годов, дед? —сурово спросил воевода.
— Три на восьмой десяток пошло, ваше сиятельство! — прокричал старик тоненьким голосом.
Рядом со стариком, согнувшись дугою, стоял средних лет мужичок с клочками какой-то пегой бороденки.
— А ты что?
— Грыжей маюсь… ваше…— испуганно залепетал тот.
Опережая воеводу, перед толпой бежала ватага мальчишек. Остановившись, ребята уставились на своего одногодка, мальчишку лет двенадцати — четырнадцати, переминавшегося в строю.
— Гляди-ка — вояка! — воскликнул Егорка и подмигнул. — Айда с нами, служивый, сопли утрем!
Смех пошел по толпе, собравшейся поглазеть на такое сборище.
Лицо воеводы все больше наливалось кровью.
— Куда смотрел?!— закричал он на старого атамана. — Какие это казаки? Либо немощны, либо малолетки.
— Мое дело принять, кого пошлют…
— Варнаки! —ревел воевода. — Всех разослать обратно! Писать указ, собирать сызнова и только годных к службе и оружных.
«Казаков» распустили. Воевода пошел в свою канцелярию. Народ медленно расходился. Ребятишки побежали за Егоркой на Миасс гонять ледышки.
Отца у Егорки не было давно. Сгинул на казачьей службе. То ли орда в плен взяла, то ли погиб, где в безвестности…
Жил Егорка с матерью и старшей сестрой. Хозяйство было небольшое, но мать была хорошая кружевница, так что жили не в достатке, но и не бедовали. Егорку мать баловала, шибко работой не утруждала. Он и бегал, пока время было.
Небольшого роста, худощавый, но крепкий и выносливый, «весь из жил», он хорошо ездил на неоседланных лошадях. Черные с поволокой глаза Егорки да ноги несколько колесом выдавали в нем примесь не то башкирской, не то казахской крови. У степняков казаков это было часто.
День был солнечный, но холодный, и ребята, подгоняемые морозом, с криками и смехом носились по льду. Водил неповоротливый Санька. Он гонял ледышку и никак не мог попасть ею по ногам увертливых ребят. От Саньки шел пар.
— Ну, хватит! — скомандовал Егорка. — Передохнем.
Ребята расселись на большом бревне, вмерзшем у берега в лед.
— Слышали, Ивану в лавку маковый жмых привезли. На полушку он во какой ком дает! — И худой парнишка в кургузом латаном армячишке широко развел руки.
— Это что, — понизив голос, перебил Егорка. — Вчерась казак из Долгой приезжал, сказывал: мужики у барина Ахтырова скирды с хлебом пожгли.
— Ну?!
— Вот те крест!
— Ух, здорово! Так ему, злыдню, и надо. Летось на своем огороде Петьку Козла поймал, чуть до смерти розгами не засек.
— Слышь, Егорка, говорят, на крепость государь Петр Федорович идет, с казаками,
— Верно говорят, — ответил Егорка. — Только тихо чтоб, а то знаешь за это…
— Са-ань-ка! Са-ань-ка! — раздалось с высокого берега. — Айда домой!..
— Пошли и мы! — Ребята, толкая друг друга в снег, побежали в гору к темневшим избам.
Центр Исецкой провинции — крепость Челяба, расположена была в пойме реки Миасс, на опушке густого соснового бора, на месте урочища башкирского рода Челябея. Лет сорок назад воинская команда согнала башкир с нажитого места. Мужики вместе с солдатами стали валить лес и рубить крепостные стены. Крепость заселили казаками. Но скоро сюда перенесли центр Исецкой провинции, охватывающий все южное Зауралье. В город наехали чиновники, поставили воинский гарнизон, стали селиться купцы. Казачьи угодья расхватывали. Недовольные казаки писали челобитни аж самой царице, но ответа не получали, и вольность их продолжали теснить…
Январское утро 1774 года было ясное. Солнце серебрилось на густом инее тополей, стоявших около белых стен каменного собора. Но ни воскресный перезвон колоколов, ни праздничные пироги не радовали воеводу Веревкина. С высокого крыльца собора он через низкие горбатые крыши вросших в землю изб с тревогой смотрел на Зареченскую сторону, туда, где за крепостными стенами начиналась степь.
Опять вчера о пугачевских разъездах доносили. «Смутное время!» — думал воевода, грузно ступая со ступеньки на ступеньку.
Вместе с воеводой из широко распахнутых дверей собора валила густая толпа.
Вдруг воевода почувствовал, что его легонько подталкивают и с боков, и сзади. Никогда этого не было. В любой тесноте вокруг воеводы всегда была почтительная пустота. А тут… «Ох, совсем обварначился народ, никакого тебе страху», — подумал Веревкин, хотел было повысить голос, но решил скорее пойти домой, под защиту стоявших у ворот заряженных пушек.
От резкого посвиста воевода присел и вдруг почувствовал себя крепко схваченным. Руки его оказались вывернутыми за спину, а ноги заболтались в воздухе, не находя под собой каменных ступенек.
— Ребятушки! Детушки! —раздался по всей площади зычный голос атамана Михаила Уржумцева. Толпа на паперти расступилась, и на широких ступенях собора, над скрученным веревками воеводой, легко, как степной ястреб, выросла по-молодому стройная фигура старого казака.
— Довольно нам спину на воевод гнуть. Нашу казачью вольность совсем нарушили. Поднимайся, детушки! Наш государь Петр-то Федорович снова нам полную волю дает. Вяжи супротивников государевых да воеводских приспешников.
На колокольне ударили в набат. Гулкие удары колокола подняли с крыш галок, которые с громкими криками закружились над площадью. В набат ударили еще в двух церквах. Гул ширился, рос и бунтарским призывом далеко разносился в морозной тишине ясного раннего утра. В нескольких верстах тревожно ответил гул небольшого колокола церкви Першинской деревни. Там ждали этого набатного призыва и радостно подхватили его.
Из толпы вынырнул Егорка. Он с любопытством посмотрел на перекошенное злобой лицо воеводы.
Казаки тащили его волоком в свою казачью избу, пиная ногами, раздирая шубу в клочья.
— Айда к воеводе в гости! — разнеслось по толпе.
Егорка вместе со всеми кинулся к широко осевшему на каменном фундаменте дому. Около ворот у захваченных двух пушек вместо солдат стояли уже казаки. Ловко проскочив под руками казаков, Егорка юркнул в горницу. Из спальни двое казаков волокли визжавшую свояченицу воеводы, бабу костлявую и зловредную.
В выбитые вместе с рамами окна выбрасывали шубы, ковры, кафтаны. Егорка вертелся под ногами у взрослых и только ахал от удивления. В воеводском доме он был впервые и такого богатства еще никогда не видел. Протиснувшись в небольшую боковую комнату, Егорка не утерпел и дернул за ручку ящик небольшого стола, на котором лежали бумаги. Ящик легко выдвинулся, и Егорка замер от неожиданности. В столе лежал, отливая вороной сталью и блеском начищенной медной оправы, пистолет с резной ручкой темно-вишневого цвета. Минута — и пистолет уже лежал за пазухой.
Выскочил Егорка из воеводского дома вовремя. Около пушек уже суетились солдаты гарнизонной команды. Повернутые в сторону площади пушки гулко ударили одна за другой. Над головами собравшихся зло завизжала картечь, и толпа кинулась врассыпную. Увлеченные расправой над ненавистным воеводой, восставшие упустили момент и дали солдатам возможность захватить пушки. Теперь все разбегались кто куда.
Егорка кинулся к крепостным воротам. Сюда же в намет на неоседланных лошадях скакало около трех десятков казаков с хорунжим Наумом Невзоровым во главе. Ворота были еще открыты. Но наперерез казакам с полуротой солдат уже бежал усатый капрал. Капрал вырвался вперед. Вот он уже в воротах. Одна половина больших, тесаных из бревен ворот медленно закрылась. Капрал подскочил ко второй половине. Еще миг, и ворота крепости захлопнутся, как в мышеловке. Пока казаки будут спешиваться, подбегут солдаты. Егорка видел искаженное злостью молодое лицо Наума Невзорова, слышал храп коней, а капрал уже наваливался всем своим телом на створку.
Егорка вспомнил о пистолете. Выхватив его, он с силой рванул большой курок, тряхнул на полку порох и, почти не целясь, выстрелил в капрала. Тот резко дернулся и упал на снег.
Створка ворот медленно пошла назад. Мимо Егорки мелькали всадники. Наум, пропуская казаков в ворота, придержал своего коня, а потом ловко, одной рукой подхватил Егорку, перекинул его впереди себя через седло и под самым носом подбежавших солдат выскочил в степь. Казаки скакали по дороге в Першино. Вслед им трещали выстрелы…
Опомнился Егорка только в избе, где собрались все вырвавшиеся из крепости казаки, а также казачий разъезд пугачевского атамана Ивана Грязного, подходившего к Челябе из-под Чебаркуля.
Егорка стоял среди столпившихся вокруг казаков, все еще сжимая в руке тяжелый пистолет.
— Вот спасибо, парень! — обнял его за плечи Наум. — Выручил! И где это ты пистоль достал?
— У воеводы в горнице.
— Совсем молодец! — молвил казак, бывший за старшего в пугачевском разъезде. — А теперь так. — И обратился к Науму: — Я тут с твоими и моими казаками останусь и парень с нами, а ты без отдыха давай навстречу атаману. Ему твои вести важными будут.
Скоро все разошлись, и Егорка, забравшись на полати, уже крепко спал, не переставая и во сне сжимать рукоять добытого им пистолета…
Засыпая, он мечтал о том, как казаки возьмут его в свой отряд, дадут коня, и он будет помощником храброго Наума. А потом вместе со всеми казаками въедет в крепость. Он ведь перед ребятами даже пистолетом похвастаться не успел.
Но утром все повернулось по-другому.
Заспавшегося Егорку растолкал молодой казак:
— Айда, атаман кличет! Вместе с вашим хорунжим в поповской избе ждут.
Весть о самом атамане подстегнула Егорку, и вот он уже бодро шагает по утреннему морозу к большому пятистенному дому, стоящему на деревенской площади.
Кроме казачьего патруля, в первой комнате никого не было. Попа с попадьей, видимо, выселили в другую избу. В горнице Егорка увидел Наума и средних лет стройного казака со светлой, окладистой, коротко подстриженной бородкой. Это и был атаман восставших казаков и крестьян Иван Никифорович Грязнов, получивший от Пугачева звание полковника.
Егорка заробел и, стащив с головы шапку, стал у порога.
— Подойди ближе, — раздался звонкий ласковый голос. — Ишь ты какой! Казак, совсем казак!..
Глаза у парнишки заблестели. «Вот сейчас бухнуться в ноги и у проситься в отряд», — подумал он, шагнув ближе к лавке, на которой сидел атаман.
— Так, говоришь, капрала он уложил, а солдаты его не рассмотрели?
— Он сбоку, от забора, стрельнул, а они от площади бежали, — ответил Наум, — а тут я его подхватил.
— Звать-то как? — спросил Грязнов.
— Егоркой…— все еще робея, ответил мальчишка.
— Ну, так вот, казак, дело какое, — продолжал Грязнов, легонько покручивая левой рукой мягкую светлую бородку. — Службу государю сослужить надобно. Дело-то тайное, только промеж нас троих будет, — посмотрел он на Наума и Егорку. — Надо тебе, парень, обратно в крепость пробраться, да так, чтобы никто этого не приметил, будто ты из крепости и не выходил. Сможешь?
Не хотелось Егорке обратно в Челябу, да приказ самого атамана, государева служба.
— Смогу…— выдохнул он шепотом. От волнения перехватило голос. — Матери скажу, что у Петьки ночевал. Я у них часто ночую…
— Пока не рассвело, доставь парнишку к крепости. Митрич в возу с сеном провезет, — отдал хорунжему приказ Грязнов. — А теперь слушай, — обратился к Егорке атаман, понизив голос и доставая из кожаной сумки бумажный сверток. — Эти вот государевы грамоты налепи, где людно. У церкви, у кабака… Только смотри не попадись. За государем служба не пропадет… Только вот пистолет свой пока у меня оставишь. Сохраню, не бойся. Как в крепость войдем, возверну, да еще казачью саблю за службу пожалую.
Не хотелось Егорке расставаться с пистолетом, но понимал, иначе нельзя. На большое дело шел. Отдав Грязнову пистолет, Егорка сел на пол, быстро переобулся, заматывая грамоты в портянки. Через два часа он был уже в крепости. Забежал домой, выслушал наспех воркотню матери, схватил кусок теплого еще хлеба и снова на улицу, к своим дружкам.
На дело он решил отобрать самых надежных: долговязого Федьку, закадычного друга Петьку и Федотова Саньку. Кликнув их, он забрался с ними в хлев, к овцам. Здесь было тепло и скрытно. В маленькое мутное окошко проникал слабый луч света.
— Вот три грамоты, а вот воск, огарок у матери с божницы взял, — шепотом говорил Егорка трем своим друзьям, склонившим головы к самому его лицу, — вы «льдянку» гоняйте, а я лепить буду. Чуть что, шум поднимайте.
— А что в грамотках? — спросил Санька.
— Царские-то грамоты, к казакам да мужикам писаны, против воевод да бар… Ну, айда…— и ребята выскользнули из хлева.
Рано поутру, когда еще только сонный пономарь Варсанофий проковылял к колокольне, чтобы звонить к заутрене, ребята уже собрались у большого амбара. Городок только просыпался. Стучали калитки. Скрипели колодезные журавли. По узким, занесенным большими сугробами уличкам города-крепости, вырисовываясь темными силуэтами, брели первые прохожие.
Вот и соборное крыльцо. Двое следят по сторонам, двое к большой, окованной широкими медными полосами двери, и вот уже на ней белеет царская грамота. Через некоторое время такая же грамотка, ловко прилепленная воском, висела и против приземистых дверей кабака, на столбе.
Через полчаса, когда совсем рассвело, у грамот стал толпиться народ.
— А ну, что там?
— Погодь, не замай, грамотка.
— Опять, поди, воеводский указ…
— Воеводский?.. Самого государя.
— Ну?!..
— Не гомони! Нефедыч читать зачнет.
«…Жалую вас реками, морями и травами, денежным жалованием, хлебом, свинцом и порохом, и всею вольностью».
— Вот он, милостивец, вспомнил о нас…
«…Я намерен вашу вольность восстановить и дать вам благоденствие».
— Вишь, государь нас жалует, а воевода правду прячет.
— А ну, разойдись, что за сборище! —с хрипотцой прокричал подошедший с командой рекрутов солдатский дядька. Толпа медленно разошлась. Листка на столбе уже не было… К вечеру весть о государевых грамотах разнеслась по всей крепости. Кто сам слышал, как их читали, кому люди пересказывали. Народ в крепости гудел, как пчелы в улье. Ждали государеву силу, а наутро под барабанную дробь в крепость вступил Сибирский корпус правительственных войск под командованием генерала Де-Колонга. Сотня за сотней, мерно отбивая шаг, маршировали батальоны. Шли обозы. Верхами ехали офицеры. Народ в крепости присмирел. Чиновники и купцы снова подняли головы. Навестив лежащего после побоев Веревкина, генерал Де-Колонг заперся в канцелярии со Свербеевым, замещавшим воеводу. Все ворота крепости были взяты под строгий солдатский караул. Из надежных казаков посылали разъезды. Они доносили, что Грязнов, отступивший с подходом правительственных войск к Чебаркульской крепости, сейчас вновь встал в деревне Першино.
Егорку манило опять к атаману, но приказ был строгий: ждать прихода казаков.
С вечера Егорка отпросился ночевать к Петьке. Набегавшись за день, ребята, как котята, нежились на теплой большой печи.
— А что, Егор, государевы казаки возьмут крепость?
— А как же! У государя-то знаешь сколько войска? Весь народ с ним!
— Да… а смотри сколь солдат пригнали, с пушками.
— С пушками! А у государева войска, думаешь, пушек нет? Вот погоди…
Скрипнула дверь, в избу вошел Петькин отец и с ним еще два казака. Покрякивая с мороза, они сняли шапки, перекрестились в передний угол и подсели к столу.
— Что будем делать, Андреич?
— Предупредить бы государево войско надо…
— А как? Из крепости никого не пускают. Караулы наряжены крепкие, из солдат.
— Генерал-то в наступление утром, засветло, пойдет. Как бы наших-то в Першино сонных не захватил…
— Поди, сторожевиков выставили…
— Если обходом?
Казаки, поговорив, разошлись. Егорка растолкал заснувшего Петьку.
— Пошли!
— Куда это, ночью-то?
— Генерал заутро в наступление пойдет. Наших в Першино предупредить надо.
— А как?
— Как, как? Закаркал. Пошли тихо, чтоб никто не слышал. Вожжи у вас где?
— В сенях.
— Пойдем, возьмешь. Со стены меня на них спустишь.
Ребята тихо выскользнули из избы…
Ночь была темная. Ребята застыли на морозе, лежа в сугробе у возвышавшейся над ними серой бревенчатой крепостной стены.
— По-о-слу-ши-ва-ай!.. По-гля-ды-ва- а-й!..— монотонно перекликались часовые на башнях.
— Ну, пошли, —шепнул Егорка и тихо поднялся. — Перевязывай за пояс. Спускай тихо. Как дерну, сматывай вожжи и беги домой.
— Не удержу если?
— Я те не удержу! Упрись!
Скоро через обледенелую стену крепости перевалилась маленькая фигурка.
От холода тянуло в дремоту. Переступая валенками и кутаясь в овчинный тулуп, наброшенный поверх суконного мундира, солдат, чтобы не уснуть, тихо тянул сквозь зубы старую походную песню.
С крепостной стены в густом ночном сумраке серел луговой берег реки Миасс. Вдруг что-то черное мелькнуло по снегу, будто собака, либо волк. Солдат моментально стряхнул с себя дремоту. Вот тень мелькнула на снегу еще раз.
— Стой! Стреляю! —хрипло выкрикнул солдат, сбросил тулуп и вскинул тяжелое ружье…
Тень мелькнула быстрее, потом стала выше, вроде уже не собака, а человек. Грохнул выстрел, гулко разнесшийся в ночной тишине… Солдат вытянул шею, внимательно всматриваясь, но больше ничего не было видно.
— Кто стрелял? — На стену вместе с капралом лез дежурный офицер.
— Я, ваше благородие! Что-то мелькнуло. Ровно человек бежал…
— Человек? Поблазнило тебе, Фролов, спросонья, — недовольный, что пришлось покинуть теплую караулку, ворчал капрал.
Постояв на стене и обойдя другие посты, офицер с капралом, сменив с поста Фролова, ушли снова в караулку.
В березняке, что версту не доходил до стен челябинской крепости, стоял казачий пугачевский секрет. Один казак с лошадьми был в небольшом овражке, двое скрадывались в кустах на опушке леса.
В ночной тишине гулко разнесся ружейный выстрел.
— Стреляют! —повернул голову к старшему молодой казак.
— С крепостной стены ударили. В кого бы? — всматриваясь в ночной сумрак, ответил старший. — Наших, вроде, не посылали. Давай к Степану, выводите лошадей. Проедем, посмотрим.
Ехали осторожно, готовые в любой момент, развернув коней, ударить в намет. На полдороге к крепости увидели что-то чернеющее на снегу. Двое соскочили с коней, третий, держа наготове пистолет, настороженно смотрел в сторону крепости.
— Смотри-ка ты, парнишка? —удивился молодой казак.
— Раненый. Ишь, кровью изошел, еще дышит, — промолвил пожилой казак, стоя на коленях перед лежавшим на снегу Егоркой. — В седельной сумке полотенце у меня возьми, — приказал он молодому.
Перевязанного мальчика бережно положили поперек седла и так же тихо двинулись в сторону Першино. С крепостной стены ничего не заметили.
Очнулся Егорка в избе. Он лежал на лавке, укрытый теплым тулупом. В голове был жар, а ноги знобило. Туго перетянутая левая рука, простреленная навылет пулей, нетерпимо болела.
— Пить…
Над мальчиком склонилась седая голова бабушки Арины, известной по деревне костоправки и целительницы.
— Испей, милок, испей. Это отвар с божьих травок, — и, поддерживая Егорку под голову, она поднесла к его воспаленным губам деревянный ковш с пахучим настоем. Мальчик жадно глотнул несколько раз. Голова кружилась, тянуло в сон. Вдруг он что-то вспомнил и резко дернулся на лавке, отчего боль пронзила все тело. Охнув, он торопливо зашептал:
— Атамана мне, бабонька, атамана…
Бабка повернулась к печи, где хозяйствовала молодуха, и велела:
— Анисья! Беги до атамановой избы. Скажи: парнишка в себя пришел, атамана кличет.
— Бегу!
Молодуха исчезла за дверью. Скоро в горницу вошел сам атаман Иван Никифорович. Сняв шапку, он тихо, на носках подошел к переднему углу, где лежал мальчик.
— Ну, как? — тревожно спросил он у бабки.
— Отлежится… Рана легкая, да крови потерял много. Тебя спрашивал.
Грязнов наклонился над мальчиком. Егорка открыл глаза. Увидев атамана, казачонок опять весь встрепенулся.
— Генерал… на приступ… рано поутру… всем войском, — прерывисто шептал он. — Я предупредить…
— Ну, спасибо, парень, опять услужил, спасибо, — и привстал. — А его превосходительству встречу мы подготовим! — Он быстро вышел из избы.
Через полчаса вся деревня была уже на ногах. Седлали лошадей, вывозили с площади пушки, за селом, у дороги, строились отряды пеших мужиков и заводских работных людей. Атаман в сопровождении своих помощников верхами выехали к тракту, что шел из крепости на Екатеринбург.
К утру все было приготовлено. На высотке у дороги установили пушки. По обе стороны дороги стала пехота. Вдоль берега реки Миасс и по льду Грязнов пустил казачью и башкирскую конницу.
Правительственные войска думали захватить восставших в спящей деревне, а вместо этого сами попали под неожиданный удар. Колонна под огнем стала размыкаться на шеренги, а сзади уже неслись гортанные выкрики башкир и лихой посвист казаков.
Генерал Де-Колонг стоял около своих саней, в тылу войск. Он был поражен и подготовленностью восставших, и их упорством в бою. Обрусевший француз, почти всю свою жизнь проведший в России, он так и не выучился как следует говорить по-русски.
— Наше наступление тайна не есть для бунтовщиков, — говорил он окружавшим его офицерам. — Но ничего, ничего. Этот сброд будет сейчас разбивать. Господа, прошу двигать ваши войска.
Офицеры разъехались по своим батальонам, но войска, ведя ответный огонь, почти не продвигались. Пушки Грязнова отбивали все атаки.
Бой шел уже шесть часов. Де-Колонг, рассчитывавший обедать в Першино, все еще топтался в своих меховых сапогах в снегу у дороги, где он вылез из возка утром. Правда, мимо генерала уже прогнали в крепость до сотни лохматых мужиков, захваченных в плен. Но для двухтысячного регулярного войска эта кучка безоружных мужиков, и воевавших-то в большинстве дубинами, была позорным трофеем.
Донесения от командующих отрядами поступали все неутешительней и неутешительней. Вечерело. Махнув рукой, генерал завалился в обшитые мехом сани и повернул к крепости. За ним последовало и войско. От наступления Де-Колонг отказался, как он сам писал в своем донесении, «за наступившим вдруг большим туманом, а более по малости конницы, на оное покуситься и в видимую опасность вдаваться не рассудил».
Подвиг Егорки хорошо помог пугачевцам.
После боя Грязнов навестил казачка. Тому полегчало. Он спал. Атаман положил ‘рядом с ним его пистолет и легкую, красиво отделанную казачью саблю…
Через неделю Де-Колонг, поспешно оставив Челябинск, отошел в сторону Сибири. Его отступление, по существу, было бегством.
Ранним февральским утром под веселый перезвон колоколов и крик неугомонных галок в широко распахнутые ворота крепости въезжал казачий отряд. Рядом со стройным, молодым казаком с курчавой бородкой, верхом на коне, опоясанный саблей с пистолетом за кушаком, ехал и Егорка. Левая рука его была еще на перевязи, но глаза весело и задорно блестели. Бежавшие рядом с конным отрядом крепостные ребятишки кричали «ура» и с гордостью глядели на своего «атамана». А он, стараясь сохранить серьезность, но не в состоянии справиться с улыбкой, важно кивал им и улыбался во все свое смуглое, несколько скуловатое лицо.
