Теплоход «Ракета» миновал устье Иртыша и, вздымая за кормой пенистый бурун, повернул вверх по Оби.
Нельзя сказать, что обский пейзаж был особенно живописен. Свинцовое низкое небо, мутные волны, жидкие ивняки подтопленной поймы и далеко, у самого горизонта, синие лесистые бугры коренного берега. Изредка сквозь тучи прорывалось солнце, но и оно не в силах было разогнать серость воды и неба.
Чем дальше уходила «Ракета» от устья Иртыша, тем безлюдней становилась река.
Более полувека назад вдоль этих пустынных берегов проплывал знаменитый немецкий зоолог Брем. Представляю, насколько тоскливым и однообразным показался здешний пейзаж ученому, исколесившему самые экзотические страны мира. В дневнике он писал, что люди селятся здесь поодиночке, потому что природа Приобского Севера не может прокормить многих.
Так ли это? Поплывем — увидим….
Вдали, на высоком песчаном откосе, замаячили деревянные постройки: Сургут.
Что я знал об этом городе? В 1594 году князья Барятинский и Аничков построили здесь деревянную крепость с двумя воротами, четырьмя башнями глухими и одной башней проезжей. В ней были поставлены воеводский двор, тюрьма, зелейный (пороховой) погреб, церковь и острог с двумя воротами и башней; тут же находились и хаты для служилых людей. Первоначальное население Сургута состояло из 155 служилых людей, прибывших вместе с первыми воеводами. Цель постройки крепости — «подавление и усмирение Пегой орды», — так называли в ту пору хантыйские племена.
С годами город разросся. Он даже имел собственный герб — изображение лисицы на золотом поле. Это должно было значить, что край богат пушниной. Ради нее пробрались царские воеводы на Обский Север.
Шли годы. Хантыйские племена исправно платили ясак, и функции города свелись к управлению и торговле.
После революции Сургут стал административным центром обширнейшего района. Пушные богатства края были взяты под защиту закона. Охота на ценнейших зверей — соболя, лося, северного оленя, запасы которых сильно сократились, была запрещена. Население освободили от уплаты всяких налогов, а пушнину стали принимать государственные организации по твердым заготовительным ценам. Но еще долго продолжал оставаться Сургут маленьким, ничем не примечательным городом в далекой таежной глуши.
И вот совсем недавно имя его замелькало на страницах газет, о нем заговорило радио. По железной дороге и водным путем пошли тысячи тонн грузов с пунктом назначения «Сургут».
Брем ошибся, назвав эту землю нищей. Оказалось, что недра ее сказочно богаты. За последние годы здесь открыты десятки месторождений нефти. Только вчера отсюда ушел первый танкер с «черным золотом», а, по утверждению специалистов, в скором будущем здешние месторождения будут давать колоссальное количество нефти.
Попасть в Сургутский край я мечтал давно. Я читал о путешествиях по нему прекрасного знатока нашего Севера Дунина-Горкавича, этнографа Митусовой, географа Городкова и представлял его себе одной из наиболее диких и малоизученных северных окраин. По сути, так оно и было. Еще в двадцать шестом году, после длительного периода войн и революций, когда миллионы людей были уничтожены из оружия новейших систем, Тром-Аганские ханты просили Митусову, как представительницу Советской власти, прислать им побольше кремневых ружей для охоты — другими в ту пору они не пользовались.
И вот я в Сургуте. То, что увидел я, было неожиданностью. Причудливое переплетение старого и нового, сочетание музейно-редкого с ультрасовременным.
Я увидел край на пороге нового периода в его истории. Пройдет два-три года, и все изменится. Двадцатый век с его мощной техникой и стремительным ритмом жизни безраздельно завладеет краем болотистых урманов.
А пока… Пока вот что я увидел.
НА РЕКЕ ТРОМ-АГАН
Естественно, для начала хотелось бы забраться в самую глушь. «Побывайте у Тром- Аганских хантов», — сказали в райисполкоме. И вот мы уже летим над тайгой, летим на реку Тром-Аган, в поселок Юрты Рускинские. Тень вертолета скользит по вершинам сосен, по голубоватой ряби бесчисленных озер. Нигде я еще не видел столько воды. Междуречье Оби и Тром-Агана представляет сплошную мозаику озер, прорезанных узенькими полосами леса.
Река Тром-Аган берет начало в зыбунах водораздельной тундры рядом с озером Нум-То, что по-ненецки означает «божье озеро».
На картах эта река числится Тром-Еганом, но приезжий народ зовет ее по-своему — Тром- Аган. Что правильнее — вопрос спорный. Поэтому я решил и дальше писать эти имена так, как я их слышал.
Вертолет делает круг над поселком. Какие же это юрты? Самые настоящие бревенчатые дома выстроились тремя ровными улицами в сосновом бору на высоком берегу реки.
Мы идем по поселку. Тоненький слой белого лишайника, копившийся веками под пологом сосен, сорван траками гусеничных машин. Глубокие песчаные колеи вдоль улиц. Просторное здание школы-интерната, большой клуб…
В конторе отделения промыслового хозяйства людно. Рыбаки получают деньги, выписывают сети. Большинство мужчин в обычной покупной одежде: диагоналевые брюки, темные рубахи навыпуск, высокие резиновые сапоги. У всех на поясе ножи в деревянных ножнах. На плечи накинуты светлые косынки, стянутые узлом у подбородка, — они заменяют головной убор и защищают шею от комаров.
Обычно летом ханты ничего другого на голове не носят, но в контору многие явились в фуражках. Говорят, года два назад завезли в район целую партию списанных армейских фуражек. Родилась мода. И вот теперь мелькают повсюду красные, синие, черные, зеленые околыши и лихо поблескивают лакированные козырьки. Кое-кто из щеголей ухитрился нацепить на фуражки эмблемы. Весело выглядит морской краб на красном общевойсковом околыше, а еще веселей — самый обычный пионерский значок на фуражке пограничника.
У большинства мужчин за нижней Губой — табак. Губа слегка оттопырена, и лицо принимает от этого надменное выражение.
На берегу трое хантов мучаются с шестисильным мотором. Мотор этот здесь зовется «рвисапог». Стартер у него ножной, и если заводить мотор так, как эти трое, то можно и вправду сапог порвать, прежде чем он заведется.
Но вот с крутика спускается невысокий паренек в старой солдатской гимнастерке, заправленной в штаны из чертовой кожи. Он что-то тихо говорит «ремонтникам», и те молча расступаются. Они с уважением смотрят, как парень копается в зажигании, проверяет подачу горючего, потом резко нажимает на стартер, и мотор заводится. Лодка медленно отчаливает от берега, ханты, смеясь и подталкивая друг друга, бросаются в нее. Паренек садится к рулю, и лодка описывает большой круг по реке.
Когда парень вышел на берег, мы познакомились. Зовут его Кирилл. Он из рода Покачевых, но ни отца, ни матери у него нет. Учится в восьмом классе, живет в интернате, а сейчас, во время каникул, работает в промысловом хозяйстве. Кирилл скуп на слова, да и запас русских слов у него невелик. На вопрос, откуда он знает мотор, отвечает, улыбаясь: «Кино шибко люблю». Понятно: ведь у кинопередвижки есть мотор, а Кирилл мечтает стать механиком.
— В техникум пойду, — говорит он. — Большие машины чинить буду. — И указывает рукой туда, где поблескивают сталью машины сейсморазведочной партии.
У сейсморазведчиков сейчас затишье. Они ремонтируют технику, занимаются строительством, ждут зимы.
— Не скучно ждать сезона?
— Нет, представьте, не скучно! — отвечает начальник партии инженер Седегов. — Своей работы по горло, а тут еще буровикам помогать надо. Я работаю уже много лет, а результатом труда были только ленты, сотни сейсмических лент. А здесь я своими глазами. Вижу, как ленты превращаются в буровую, и еще надеюсь увидеть, как они превратятся в нефть!
На берегу, рядом с поселком, стоят чумы. На кострах готовится пища, играют детишки. В тени чумов лежат собаки и, клацая зубами, отмахиваются от комаров.
— Почему не идете жить в дом? — спрашиваю я у пожилого ханта Ивана Осиповича Кечимова. — Там и комаров меньше и жить удобней!
Иван Осипович долго смотрит на меня, не мигая, светлыми, почти белыми глазами. Потом отвечает, с трудом подбирая русские слова:
— Зачем дом ходить? Рыба близко, вода близко, лодка близко. Вот мой дом, — указывает он на чум.
Чум у Ивана Осиповича старенький. Брезент пестрит множеством заплаток. Кое-где под него подложены «тиски» — полотнища, сшитые из вываренной бересты.
В хозяйстве Кечимова большинство предметов обихода сделано из материала, который обступает тебя со всех сторон. Облас—маленькая лодочка — выдолблен из осины. Почти вся посуда, кроме чайника и котла, сделана из бересты. Люлька у ребенка тоже деревянная и обтянута берестой. В чуме постелены ковры, желтые циновки со своеобразным черным узором. Циновки сплетены из осоки, а узор — из черемухового лыка. Мелкие домашние вещи хранятся в плетеных из ивняка и травы коробочках с крышками.
А вот сети у Ивана Осиповича современные, из крученого капрона. И ружье двуствольное, тульское. Видимо, новое быстрей всего входит в употребление в сфере производства. Человек долго может довольствоваться древними предметами быта, утираться сосновой стружкой, есть из берестяной посуды, но сети, ружье, лодочный мотор ему нужны современные.
С домами и оседлостью дело иное. Долгие годы на нашем Севере ведется работа по оседанию кочевого населения, по вовлечению в общественно-полезную деятельность вторых членов семей.
Вопросы эти чрезвычайно важны. Оседлое население гораздо легче поддается культурному влиянию, легче наладить его медицинское обслуживание и т. д. К сожалению, задача эта не проста.
Вот как проводит год семья Ивана Осиповича. Весной они спускаются в лодках к устью Тром-Агана, где в протоке Лаграм (теперь ее называют Лагерма) промышляют рыбу. На промысле заняты все члены семьи. Иван Осипович только готовит и расставляет ловушки, остальные же их осматривают и выбирают рыбу.
В середине лета, когда вода начинает спадать и обнажаются пески, семья переселяется на Тром-Аган. Здесь Иван Осипович вместе с бригадой рыболовов «неводит пески». Река перегораживается «варом» — просмоленной мережей. Рыба, идущая вверх, скапливается возле нее и вылавливается неводом.
К осени, когда поспевают ягоды и кедровые орехи, семья переключается на этот промысел. В лодках же заезжают по мелким притокам в урман и здесь промышляют, опять всей семьей.
Как только ударят холода, Иван Осипович запрягает казенных оленей и отправляется на всю зиму промышлять белку. А кто знает, где будет в этом году белка? То ли в Пуровских материках на севере, то ли на Аганском материке на востоке. Так и кочует весь год семья Ивана Осиповича с одних промыслов на другие.
Это промысловое, производственное, связанное с сезонностью мест промысла кочевание.
Прекратить его — значит, обречь семью промысловика на голод, а стране недодать рыбу и пушнину.
Нужен тонкий, вдумчивый подход. Нужно так усовершенствовать быт промысловика, чтобы на местах промысла он и его семья чувствовали себя не хуже, чем в просторном деревянном доме.
На катере мы подымаемся вверх по Тром-Агану. Прибрежные ивняки еще затоплены, но вода уже пошла на убыль. Низко над водой наклонились кедры. В устьях стариц сплошные завалы из плавника.
Впереди показалась маленькая лодчонка. Гребец налегает на весло и спешит подвалить к берегу. Лодка настолько мала, что даже волна, поднятая катером, может затопить ее. Ханты в военной фуражке одной рукой придерживается за кусты, а другой приветливо машет нам. Еще минута — и наш катер скрывается за поворотом.
Река так часто петляет, что трудно даже определить, в каком направлении мы едем. Солнце светит то слева, то справа, то сзади. Через два часа замечаю впереди такую же лодочку. И опять машет нам рукой ханты в военной фуражке. Тот же самый или другой?
К вечеру на берегу увидели костер. Подчалили к берегу, и — о чудо! — навстречу выходит тот же самый ханты. Как же он смог обогнать катер?
Оказывается, местные жители прекрасно знают все изгибы реки и, даже спускаясь вниз, не следуют им, а накоротке передергивают облас по суше и срезают огромные петли. Рассказывают, что в эту пору можно таким способом доехать напрямую через водораздел до самого Сургута.
Уже ночью мы прибыли в поселок Кочевые. Тридцать новеньких домов двумя улицами растянулись вдоль берега. (Я забыл оговориться, что в эту пору ночью здесь так же светло, как и днем).
Тридцать домов и ни одного жилого. С трудом удалось отыскать единственного оседлого жителя — продавца магазина.
— Где же остальной народ?
Он только развел руками:
— Народ по тундрам оленей пасет. Один я здесь.
Все жители поселка Кочевые — пастухи- оленеводы. С ранней весны они ушли со стадами в тундру, где много корма и не так одолевают животных комары. Время от времени кто- нибудь заезжает сюда за продуктами, и опять продавец остается один.
— Да и зимой не лучше! — говорит продавец, теребя косматую черную бороду. — Кто белку промышлять уедет, кто грузы для промхоза возить. Торчат себе, как пеньки по болотам, а ты тут скучай.
Ночевали в доме у продавца. Обрадованный, он суетился, угощал чаем и без устали рассказывал:
— Вот уж второй год я здесь маюсь, ко всему привык. Но комары, комары!.. — Он не находил слов, чтобы выразить возмущение, и с силой хлопнул себя по лбу, где сидел огромный, налившийся кровью комар. — Вы, наверно, не поверите, прошлым летом прибежал олень в деревню, у самого моего порога свалился. Вышел Никита Покачев, говорит: комары зверя заели. Вынул Никита ножик, полоснул оленя по горлу, а оттуда ни кровинки не выбежало — всю проклятущие выпили!
Мы слушали, лежа в пологах, и сами то и дело отбивались от комаров. Моторист Лешка, парень озорной и веселый, при каждом хлопке, доносившемся из-под полога, приговаривал: «Ладушки, ладушки!».
Ранним утром отправились назад в Юрты Рускинские. За одним из поворотов реки увидели чум. Вчера еще его здесь не было. Причалили к берегу. Хозяин чума, моложавый, высокий ростом, Александр Кечимов, спускается вниз по реке на варовой лов. Плыть ему еще километров триста, а он говорит об этом так, будто собрался на рыбалку за соседней мелью.
Пока мой спутник разговаривал с Александром, я заметил, что кто-то за нами подглядывает из-за чума. Кто бы это мог быть? Обогнул чум с другой стороны и застал тех, кто подглядывал, на месте преступления. Это были Вовка, сынишка хозяина, и его четвероногий друг — лисенок. Оба подозрительно покосились на меня темными, с косым разрезом глазами. Вскоре мы с Вовкой были уже друзьями. А лисенок оказался ручным. Вовка по-братски поделился с ним подаренной мною конфетой.
С давних пор на Тром-Агане практикуется этакое примитивное звероводство. Лисят достают из нор и держат до поздней осени при чумах. А потом…
До «потом» еще далеко, и пока что Вовка не расстается со своим четвероногим другом ни днем ни ночью.
В Рускинские приплыли вечером. Берег был безлюден. Все жители поселка ушли в кино. Киномеханик спешил вниз к рыбакам и потому гнал по три картины в вечер. К сожалению, две из них — заграничные пустышки. А не лучше ли туда, где возможность увидеть кино представляется людям не каждый день, посылать побольше познавательных документальных фильмов о нашей стране, о других странах мира?
ПО РЕКЕ АГАНУ
Аган, приток Тром-Агана, вытекает из небольшого озера на северо-востоке района. Живут по Агану преимущественно ханты и ненцы, относящиеся к группе лесных ненцев «пянхасово». Все хозяйство населения имеет промысловое направление.
Вверх по Агану мы подымались на самоходной барже. Как только вошли в устье, начались приключения.
Прежде всего оказалось, что никто из команды и пассажиров реку хорошо не знает. Мы плыли среди высоких зарослей тальника. Русло делилось на множество мелких проток, и никто не знал, по которой же из них нужно плыть. Наконец, выбрались из приустьевого лабиринта. Вода вошла в берега, и ориентироваться стало легче.
Но и тут нас ожидали загадки. С левой стороны вливается мощный приток. Смотрим на карту — приток не обозначен. Проплываем мимо него. Плывем часа два и вдруг упираемся в тупик. Река кончилась. А за небольшим мыском виднеется устье того самого «притока».
Сто двадцать километров мы плыли целый день. По пути не встретили ни одного человека.
С левого берега очень близко к реке подходит «материк» — великолепный кедровник. Я разглядывал прибрежные кедры и поражался разнообразию крон. В зависимости от густоты леса, его возраста и места произрастания изменялись и кроны деревьев.
Вон вдалеке, высоко над окружающим лесом, высится маяком одинокий кедр-гигант. Толстый ствол почти до вершины лишен веток, а вершина увенчана зубчатой короной. Сбоку от великана рослые кедры-гвардейцы в мохнатых медвежьих шапках. На просторной поляне, залитые солнцем, поодаль друг от друга стоят коренастые кедры в шубах до самых пят. Кажется, что им жарко и они распахнули шубы.
А вот светленькие кедры-мальчишки гурьбою сбежали к воде с крутика. Они наклоняются над водой, глядятся в нее, рискуя поскользнуться и упасть в реку.
Впереди на реке замаячила какая-то постройка. Около нее причалена баржа. Это изотермический плашкоут рыбоконсервного комбината. Плашкоут наполнен льдом. В него и складывают принятую от рыбаков рыбу.
Характерно, что избушки рыбаков здесь стоят не в бору, а на открытом месте, на песке. Открытое место лучше продувается ветром, и комарам негде скапливаться.
Вот, наконец, и поселок Аган — длинная улица новых домов на высоком берегу. У причала множество мотолодок. Все население поселка вышло встречать нашу баржу. Ватага ребятни где-то задержалась и теперь мчится, перескакивая на ходу через заборы. Последней бежит девчонка в красненьком сарафане. Две жиденьких черных косички развеваются за ее спиной. На пути высокий забор. Девчонка подпрыгивает, ложится животом на забор, высоко вверх взметнулись красный сарафан и две худенькие ножки. И вот уже она спокойно стоит на берегу и внимательно разглядывает баржу.
Меня поразила сноровка девчонки. Точно так же солдаты прыгают через «стенку» на полосе препятствий. Кто ее этому научил?
Очень скоро это выяснилось. Местный уроженец Анатолий Тырлин окончил восемь классов. Потом служил в армии. Домой вернулся в звании сержанта. Сейчас Анатолий работает директором интерната и преподает в школе физкультуру. Может быть, знаний, почерпнутых им в «солдатской академии»— полковой школе, — и маловато для того, чтобы быть учителем, но Анатолий старается изо всех сил. Мы прошли с ним по спортивной площадке у школы. Футбольное поле, волейбольную и баскетбольную площадки оборудовали сами ученики. Чувствуется, что спорт прочно вошел в их жизнь.
В поселке Аган организован участок Сургутского рыбоконсервного комбината. Большинство жителей — рабочие рыбоучастка. В отличие от Тром-Агана, рыбачат здесь недалеко от дома, в 15—20 километрах. Прочими лесными промыслами почти не занимаются, а потому семьи рыбаков могут круглый год жить в поселке. Даже по внешнему виду населения и его жилищ видно, что народ здесь живет значительно культурнее, чем на Тром-Агане.
В поселке Аган русские занимаются огородничеством, держат коров.
Стоит посреди поселка толстенная сосна. Может быть, и ее ожидала бы участь ее товарок, спиленных для постройки поселка, но пришел добрый человек и повесил на сосну большой серебристый динамик. С утра до вечера не умолкает в нем музыка.
Ранним утром, когда над тайгой еще стелется белый туман и рыба плавится в зоревых бликах аганских плесов, с этой сосны раздается бой Кремлевских курантов, звучит Гимн и, подхваченный таежным эхом, далеко катится по аганской пойме. И людям радостно вставать под эти звуки, радостно начинать трудовой день вместе со всей страной.
Наша баржа вновь подымается вверх по Агану. Материк отступил от берега и теперь синеет за километровой полосой болот. По правому берегу тянутся боры-беломошники. Белеют крутые песчаные откосы. Говорят, осенью на эти откосы вылетают огромные стаи глухарей клевать гальку. На таких местах охотники настораживают специальные ловушки — слопцы».
Ловушка чрезвычайно проста. Глухариные дорожки перегораживают заборчиком из веток, в заборе оставляются воротца, над которыми укрепляют тяжелое бревно. Как только глухарь войдет в воротца и наступит на «порог», бревно срывается с насторожки и падает вниз. В слопец за осень попадает до десятка глухарей.
На одном из береговых откосов бродит пара домашних оленей. Животные долго смотрят на проплывающую баржу, а потом стремительно бросаются по берегу за нами вслед. Вот на пути у них толстая валежина. Птицей перелетают через нее олени. Мне вспоминаются зимние сугробы, частый перестук копыт и прерывистое дыхание оленьей упряжки. Нет, по-настоящему грациозен олень только на свободе, без упряжки, без нарт, без нависшего над спиною хорея!
Ночью подплыли к лагерю лесотаксаторов Пятеро заросших бородами юношей коротали ночь на прибрежном песке. Завидев баржу, выхватили из костра головешки и призывно замахали ими. Оказалось: у ребят кончились продукты. Вот уже месяц работают они в тайге, прорубают просеки, описывают насаждения, проводят первую в истории здешней тайги инвентаризацию лесных богатств. Шкипер выдал им нужные продукты, получил расписку (денег в тайгу не носят), и мы поплыли дальше.
Только в середине следующих суток приплыли в поселок. Верь-Еган. Поселок внешне ничем от виденных ранее не отличается. Здесь центр промыслового хозяйства. Все жители — рабочие этого хозяйства. Но коренное отличие от Тром-Агана сразу бросается в глаза. Тут люди живут оседло.
Еще пятнадцать лет назад стояла на месте поселка всего одна юрта. А его теперешние жители селились семьями вдоль берегов Ага- на и его притоков. Но вот построили поселок, и все они съехались в него. Характерно, что живут в нем не только ханты, но и ненцы. Хозяйство получилось многонациональное. Особых различий в быту хантыйских и ненецких семей не заметно. И те и другие занимаются лесными промыслами. Хотя ненцы наиболее пристрастны к оленеводству, а ханты тяготеют к рыболовству.
Поселок построен в центре промысловых угодий. Рыбу ловят рядом с домом, охотятся тоже неподалеку. Часть людей оказалась занята на звероферме, другая — на заготовке кормов.
Здесь позаботились и об обогащении природы. В леса были завезены и выпущены соболя, а в реки, озера и старицы — ондатра и норка.
На новом месте звери прижились, и теперь их шкурки ежегодно заготавливают.
Интересный факт: ондатра, которую раньше здесь не знали, стала одним из наиболее лакомых блюд у ханты. А вот грибы, в большом количестве растущие вокруг, они не едят совершенно и даже отказываются их заготавливать.
Совсем недавно в поселок Верь-Еган стал ходить почтовый вертолет. Сперва ему удивлялись, но вскоре привыкли, как умеют привыкать к новому и хорошему. Первыми приближение вертолета слышат собаки. Они неторопливо направляются встречать его к посадочной площадке. Спешит начальник почты с пакетами писем и двумя-тремя посылками. Степенно подходят мужчины, ненцы и ханты. Женщины никогда к вертолету не выходят. Здесь же, конечно, и поселковая ребятня. Затихли винты вертолета. Осела пыль. Из кабины вышел пилот и недовольно поморщился:
— Ветер боковой, садиться мешает. Вот вырубить бы эти пеньки да вон те березки…
А назавтра вся молодежь Верь-Егана собралась на воскресник. Они расчистили место для площадки, выкорчевали пни, а по краям любовно выложили белыми стволами берез. Сбоку на длинном шесте воткнули флажок, чтобы пилоту видно было, с какой стороны дует ветер.
Пилот горячо благодарил верьеганских комсомольцев.
БУДУЩЕЕ СУРГУТА
Снова в Сургут я попал через месяц.
В зале Тюменского аэропорта было людно. За билетами очередь. Маленький порт не успевал отправлять пассажиров на Север. А пассажиры — все молодежь. Вот группа азербайджанцев. На отворотах пиджаков поблескивают вузовские значки. Это специалисты — нефтяники. Много парней в солдатских гимнастерках с еще невыгоревшими следами от погон.
Держатся они дружно, компанией, хотя познакомились здесь, в порту. За мной в очереди стояла курносая беленькая девушка с двумя длинными косичками. Неужели и она на Север? Оказывается, да. Мы познакомились. Зовут ее Валя. Она только что закончила медицинское училище в Свердловске и направлена работать в Сургут. В Сургуте у Вали нет ни родных, ни знакомых.
— Хотя есть один знакомый, — смущенно призналась она. — Толя Кравченко. Да он не в самом Сургуте, а где-то еще дальше, на буровой. Работает помощником бурового мастера. Пожалуй, если бы не он, я бы побоялась ехать. А поехала, и уже ни чуточки не страшно!
Нам повезло. Сегодня шел четвертый, дополнительный рейс. И вот уже мы в самолете. Белокрылый ЛИ-2 держит курс на Сургут.
Самолет приближался к Оби. Широкой голубой лентой извивалась река среди обширной поймы, а вокруг бесконечные леса.
— Смотрите! — тронула меня за рукав Валя. — Тени от облаков, как розы…
И правда, по зеленому бархату лесов плыли тени кучевых облаков.
Вот и Сургут — маленький, деревянный, шаткими дощатыми тротуарами и разбитыми колеями песчаных дорог.
— Приезжайте годика через два, — говорит, улыбаясь, начальник геологоразведочной экспедиции лауреат Ленинской премии Борис Власович Савельев. — Не узнаете города. Это будет совсем другой город. Каменный, многоэтажный, на триста тысяч жителей. В нем будут жить нефтяники.
— А где же они будут работать? — удивился я.— Ведь буровые далеко в тайге!
— Далеко? — усмехнулся Савельев. — Устарелое у вас понятие о расстояниях. У нас уже и сегодня буровик встает себе утром потихоньку, не спеша завтракает, идет в порт. А уже через двадцать минут он — за семьдесят километров, в тайге, на своем рабочем месте. Вертолет — хорошая машина!
— Да, будет город! А пока… — продолжал он, нахмурившись, — а пока ютимся в бараках и палатках. Население ежегодно увеличивается на сто пятьдесят — двести человек. Стройке нужны люди, а жить им негде.
Да, трудно в Сургуте с жильем. На наших глазах маленький буксирный катер подвел к высокому берегу старый колесный пароход «Максим Горький». Много потрудился этот пароход на своем веку, а теперь и здесь, на последней пристани, помогает строителям нового города. На «Речном ветеране» живет около полутора сотен парней- строителей — озорной, веселый народ. Но порядочек на пароходе флотский. Есть даже свой боцман, бывший моряк, а сейчас староста общежития.
— Ну что ж, — сказал я Савельеву, — годика через два можно побывать у вас на новоселье?
— Где? — спросил он.
— В новом городе, конечно.
Савельев рассмеялся:
— В нем будут жить эксплуатационники. А мы, разведчики, уйдем дальше на восток. Наше место всегда впереди!
Встречался я и со своей попутчицей Валей и ее другом Толей Кравченко. Он оказался очень веселым, разговорчивым парнем. В Сургут приехал всего год назад, сразу после армии. И вот уже работает помощником бурового мастера в самой лучшей бригаде Лагутина.
— Темпы даем что надо! — говорил Толя, встряхивая темным казацким чубом, —В июне годовой план выполнили. Самая высокая скорость бурения!
Живет Толя в Сургуте в маленьком дощатом вагончике. Вернее, жил. Теперь там хозяйничает Валя. Пока ей не дали квартиру, Толя перебрался к ребятам в общежитие.
Перед отъездом я заглянул к Вале.
— По маме не соскучилась? — спросил я ее. — А то поехали вместе?
— Нет! — засмеялась она. — Я уже, кажется, акклиматизировалась. А ведь если бы не Толька, не поехала бы.
— Как же ему тебя убедить удалось? — поинтересовался я.
— Да вы же видели, какой он! Хотите, письмо покажу? — Она достала из чемодана помятый конверт.
Я пробежал глазами по карандашным строчкам письма. Почерк у Анатолия твердый и красивый. Он писал: «…Ты должна радоваться, что тебя направляют к нам. Край интереснейший. Представь, еще два месяца назад на том месте, где сейчас наша буровая, стоял ветхий чум (брезентовый шалаш) ненца Илику. Бродили, позвякивая бубенцами, олени. Жена Илику качала в берестяной люльке младенца. Вместо пеленок в люльку была насыпана древесная труха. А завтра здесь ударит нефтяной фонтан! Да что завтра! Уже сегодня Илику спокойненько садится в вертолет и летит в Сургут за покупками. Ты знаешь, что он купил в первую очередь? Ползунки для своего малыша! Наш мастер, говорил мне, что на днях Илику просился работать к нам в бригаду. Вот это да! Не спорю, тебе сейчас в Свердловске, может быть, и лучше, но подумай хорошенько. Человек должен сам выбирать свою дорогу…»
Я прочитал письмо и подумал о Толе и его друзьях, о ребятах с парохода «Максим Горький». Да, они настоящие парни. Они сами делают свою судьбу. Это они строят Новый Сургут, они дали Родине большую нефть. Если у нового города будет герб, — а нужно, чтобы он был, — то это будет буровая вышка на золотом поле.
Я шел к аэродрому и думал обо всем, что увидел в этом краю. А что же будет с местными жителями? Как они воспримут новое, что принесет с собой нефть? Придут ли они, как тот ненец Илику, работать на буровые или по-прежнему будут заниматься промыслом?
И вдруг, словно в ответ на мои мысли, из- за угла строящегося дома навстречу мне степенно вышел… лебедь! Самый настоящий лебедь спокойно разгуливал по стройке.
Я расспросил о нем прохожих. Оказывается, лебедь уже два года живет у одного из буровиков. Чувствует себя хозяином и даже машинам неохотно уступает дорогу.
Гордая таежная птица сумела ужиться рядом с нефтяниками. Так же уживутся с ними и другие звери и птицы, и рыба в реках, и нетронутые кедровые леса. Нефть — только одно из богатств края. Она не пойдет в ущерб его прочим богатствам.
