Колька проигрывает. Два отчаянных хода ладьей — и он сам загоняет себя в тупик.
— Сэ-эр, сдавайтесь!— торжествующе кричит Драгунов.
— Мат!— и Толька с далеко не деланным бешенством вскидывает сжатые в кулаки руки, взлохмачивает копну спутавшихся соломенных волос.
Даже предстоящая рискованная схватка с водной стихией не помешала провести матч. Очередная шахматная партия нашего шефа — начальника Хантайского геологического отряда — с лаборантом закончена. Драгунов вскочил.
— Да здравствует новая Одиссея. Сцилла и Харибда нам нипочем! — Он возбужденно накидывает свою, и здесь, в тайге, чистую, модно скроенную рабочую куртку, задорно поправляет очки.— На штурм!
Он весел, он величественен, он кипит. Шефу, как воздух, нужны постоянные свидетельства своего превосходства. Даже маленькие победы и успехи. Тогда он словно взрывается, бурно фонтанирует мальчишечьей удалью и остротами, отвагой и добротой. В противном случае скисает, замыкается — тогда он нудяга и брюзга.
— На штурм! — сейчас он в ударе.— На штурм!
— А завтракать? — останавливаю я расходившегося шефа.
Съев зажаренного целиком в золе гуся, мы запили его клюквенным суфле.
Облизывая пальчики, двинулись на рекогносцировку.
— Смотрите!
Драгунов — полководцем, мы — генеральской свитой стоим уже на головокружительной высоте — на скале. Пороги, шиверы, водопады — вот они, у наших ног.
— Не теряться. Собрать все мужество, всю волю. Не жалеть ни весел, ни рук. Смотрите! входим вон в ту горловину. Потом вправо — в самый бурун. Не бойтесь, прямо на камень!..
Шаг за шагом был отработан весь самый страшный участок пути.
Я молчу. И лишь Толька неожиданно возражает:
— Разрешите, я пойду прямо в главный водослив, в трубу? Оставлю в стороне этот подводный камень. Ручаюсь, пройду!
Толька вырос на Енисее. Отец — поляк по национальности, но тоже считает себя сибиряком. Сына он вырастил отважным сплавщиком леса, неутомимым таежным охотником. Третье лето увлеченно ковыряется Толька с Вадимом Ивановичем в мерзлой заполярной земле. И его заразил беспокойный геологический зуд. Закончив школу, Толька Райнис нынче собирается в Ленинград — в горный институт…
Решили все-таки идти вместе, одним руслом, страхуя один другого.
— Александр Георгиевич, а вот вам-то, пожалуй, следует пойти берегом, пешком,— предупредительно и строго предлагает мне Драгунов.— Я не могу вас заставлять.— Он ткнул пальцем в водоворот.— Дело для вас новое, может случиться все. Клипербот ваш я возьму на буксир.
«Я вырос на море, отлично плаваю,— мелькает мысль.— Спортсмен-подводник… Не может быть, выплыву!» Но тут же вспомнил: камни,
страшная сила. Удар головой и…
— Нет! — перебарывая страх, протестую я.— Нет! Я поплыву вслед за вами. А перевернет лодку, выберусь, не утону.
Вадим Иванович почему-то жестко, пристально смотрит мне в глаза.
— Нет, вы можете тонуть — это ваше право,— вдруг холодно отрезает он.— Ваше право! Но на нас всех лежит еще и долг: сохранить все оборудование, приборы, инструмент, хотя бы до полного окончания исследовательских работ, на весь сезон. Сохранить ценнейшую коллекцию окаменевшей фауны, все собранные образцы. В них оправдание наших мучений, весь смысл нашей долгой борьбы!
Он рубит все это с плеча. Он прав. Но я стараюсь его убедить.
— Ну, смотрите,— сдается, наконец, Вадим Иванович.— Пусть по-вашему. Валяйте. Учитесь. Кто знает, что еще ждет вас впереди?
Два часа мы провозились с ботами. На моем оставили только «безделушки»: большую часть посуды, игры и библиотечку, запасную одежду и инвентарь. Все самое ценное и прежде всего приборы и образцы — больше тонны бутылок с пробами воды, камней и земли — взяли на свои боты Толя и Вадим,
«Вот и все!»Я предусмотрительно разделся до трусиков, натянул на голову плотную зимнюю шапку — на случай, если не избегу удара о камни головой. Вадим и Толька тактично делали вид, что не смеются надо мной. А мне наплевать: жизнь дороже. Задраенные брезентом и перетянутые вдоль и поперек веревками, как сеткой, надутые до предела, как мячики, боты нетерпеливо бьются на привязи у косы. По разработанному плану Вадим Иванович первым должен уйти в водоворот. Потом, строго по его «следу», иду я. Толя последним, страхуя нас.
— Присядем! Помните: сегодня тринадцатое, синьоры.— Немного бледный, спокойно-ледяной, сжатый, как пружина, Вадим Иванович опускается на валун.
Посидели.
— Начали! — Драгунов первым направился к боту.— Ну, толкайте!
Бот Вадима Ивановича оторвался от косы. Удивительно, что в тоненьких белых ручках Драгунова весло вдруг заходило, заработало, как пропеллер. Лодка вылетела на стремнину. И в тот же миг завертелась волчком. Мы глядели: Вадим Иванович остервенело швырял весло то влево, то вправо, делал все, чтобы поставить лодку носом вперед.
— Держитесь, держитесь! — закричал, не вытерпев, я. — Держитесь!
Лодка стала, как нужно, и победно устремилась вперед.
— Ура-а! — завопили мы.
И тут с середины реки, прорезывая грохот, далеко в тайгу полетели задорные пиратские слова:
По морям и океанам Злая нас ведет судьба.
Ходим мы по разным странам И нигде не вьем гнезда!
Драгунов орал исступленно, или гоня прочь страх, или, скорее всего, в восторге от предстоящей схватки со стихией. Бот врезался в гребень. И взмыл ввысь. В пене, в грохоте волн. И провалился. Как не был. И показался уже по ту сторону порога — на глади сравнительно уже тихой, чуть пенившейся реки.
Мы с Анатолием, наверное, только этого и ждали. И, подхватив что было сил:
Эй, живей разворачивай парус!
И-го-го, веселись, как черт!, —
ринулись к своим судам.
— В случае чего хватайтесь за леер. За леер!— это последнее, что я услышал, когда пришел мой черед. Толя оттолкнул лодку. И меня сразу же понесло. В ту же минуту вырвало весло. Потом дернуло, завертело, зашвыряло. И взмыло вверх. Я падал в пропасть, уже наполовину мертвый, лежа пластом на дне почти пустого бота, вцепившись в него чем только мог. Пришел я в себя от страшного толчка, от того, что почему-то плавал в огромной ледяной лохани и меня больше никуда не несло.
Оставшись без управления, зачерпнув до краев воды, бот наскочил и сел посреди реки на подводный камень. Тот самый, который мне следовало обойти. Кругом все кипело и гудело. Одурев совсем, я выскочил на скалу, чтобы подтолкнуть засевшую лодку. И тут случилось самое худшее. Видно, облегченный бот дернулся, подскочил и вдруг понесся прочь. Я как стоял на четвереньках на камне, уцепившись за его скользкие выступы, так и застыл, оцепенев от ужаса. Все остальное произошло без моего участия. Спас меня Толька.
Он взмыл в своем клипер- боте на гребень водопада как раз в эту минуту и увидел все. Затем сделал то, что только и можно было сделать в тех обстоятельствах. И то лишь такому парню, как он. Серией ловких яростных ударов весла Толька устремил груженую камнем, могучую, как таран, лодку прямо на меня.
—За леер! За леер! Бисов сын!—завопил он.
Лодка зловеще охнула, врезавшись с силой носом в подводную скалу. Взвизгнула, заскрежетала резиновым брюхом по гранитному наждаку. И замерла. На миг. Только на миг.
Я очумело стал карабкаться на перегруженный бот.
— За леер!..— И он что было сил огрел меня по известному месту веслом. Память сразу вернулась ко мне. Я тотчас сориентировался и уже со знанием дела вцепился в канат. И вовремя. Лодку сорвало и понесло.
Бесстрашный сибиряк благополучно провел лодку через следующий порог. Ни жив ни мертв, я тащился за ней в бушующем потоке, как насаженный на кукан таймень.
В тихой заводи перед следующим порогом Толька выволок меня на свой бот. А вскоре у песчаной отмели мы увидели и мою ускользнувшую лодку — ее поймал и тащил на буксире Драгунов. Он приветливо помахал нам рукой.
— Поздравляю. С крещением. Дальше пойдет веселей! — кричал он мне.
МАМОНТ УХОДИТ ПОД СНЕГ
Я уже знал своего шефа — человека наоборот. Возможно из самолюбия не очень доверял он чужим советам. А может быть, из осторожности. Во всяком случае правилом «выслушай женщину и поступи наоборот» он руководствовался не только в своих отношениях со слабым полом. Поэтому с некоторых пор был с ним осторожен и я. Мне хотелось кричать: «Вы что, спятили?! Это же мамонт! Нежданно-негаданно явившийся к нам из глубины веков. А вы еще — ломать голову! Все ясно и так: немедленно туда, не мешкая ни минуты!» Крик этот так и рвался с моего языка, а я, между тем, произнес совсем равнодушно:
— Вы спрашиваете, куда нам прежде податься — к мамонту или на трубку?—Тут я умышленно сделал паузу, пожав безразлично плечами.— Видите ли, трубка в конце концов никуда не убежит. Простояла двести миллионов лет на месте и еще годик-другой постоит. А мамонт…
— Думаете, сползет в реку? Или звери сожрут?
— Что вы меня спрашиваете? Я не бог.
— Да, это и видно.— Вадим Иванович Драгунов измерил меня насмешливым взглядом.— Признаков вроде никаких. Но человек вы все- таки бывалый…
— Прежде всего, хватай то, что плохо лежит.
— Гм… А я, грешным делом, всегда считал, что вначале берись за то, что поважней.
— А что важнее? Биологи, например, вас не поблагодарят, если упустите эту птицу.
— Полагаете, что может повалить снег, метель может ударить? Денька два-три, по-вашему, не продержится летная погода?
— Кто его знает? Вы же сами только с улицы. Небо как там, чистое, в звездах? С утра-то солнце, помните, как светило?
— Это с утра…
«Кажется, доходит»,— насторожился я. Вадим Иванович шагнул к окну. Из нашего номера в гостинице центральная улица Норильска, вся в электрических огнях, видна, как на ладони.
— Вон, все уже в шубах. И провода гудят, слышите? — шеф прислушался. Потом потер запотевшее стекло.— Кажется, даже снежинки.
— Неужели?! — я бросился к окну. И точно, темное небо прочерчивали тихие блестки.
— Плакал наш мамонт, Вадим Иванович, плакал. Такой случай! Э-эх! — не выдержал и я, выдавая себя с головой, с досадою махнул рукой.
— Да-а, теперь вижу: на трубку вам наплевать.— Драгунов с сожалением, даже враждебно, уставился в меня своими черными холодными глазами.
— Зачем же так сразу… наплевать! Трубка — тоже интересно. Но мамонт…
— Александр свет Георгиевич! Мамонт для вас, журналиста,— это прежде всего, конечно, сенсация. Знаю я вашего брата. Мастера напускать туман… Боже мой, чего только не услышишь! A-а, это который… каждый бивень по тонне, за каждый килограмм — по сто тысяч рублей. Как же… где это было?.. Ага, в Братске, кажется. Рыли котлован, наткнулись ребята на мамонта. Бедолага застыл в вечной мерзлоте. Свеженький, ну словно только прирезали! И прямо в столовую. Представляете, сто тысяч котлет! Потом разоблачили… Да нет, не мамонта. Зава столовой. Всю прибыль присвоил себе, сукин сын! — Прищурившись, Вадим посмотрел на меня из-под очков.— А по радио… слышали? Откопали его, а во рту — травка. Развели вокруг костры. Оттаял, отогрелся. И встал. «Спасибо,— говорит,— никак отошел. А из каменного века, от всей нашей братии вам привет». И давай жрать траву. Съел! Ей-богу, съел. Вот вам, Александр Георгиевич, обывательская сказочка о мамонте. Тем он и знаменит. А спросите о вулканической трубке. Многие ли о ней слышали? Ну, вот хоть вы. Что вы знаете о ней?
— Ну-у… кажется, жерло вулкана, а в нем…
— А в нем много, много всего. Для Хлестакова неплохо. Но для интеллигента, для вас… — На тонком лице Драгунова отразилась крайняя степень сожаления.— Учтите, денег на лимитной книжке у нас лишь четыреста рублей — на один рейс.
Про себя я тотчас опрокинул этот довод: «Рейс может заказать и Маслов. И Матухин может. Они сами говорили, что у них еще не вышли в банке счета».
— Знаете, как еще могло получиться? — казалось, желая разубедить самого себя, начал вдруг Вадим.— Летчики шли на большой высоте, очень быстро. Могли и ошибиться. Приняли за мамонта старую лодку, корягу, замшелый валун.
«Тем более необходимо все срочно проверить. Москва, академия далеко. А здесь, в Норильске, единственные ученые-естествоиспытатели — это геологи, это вы!»
— Знать бы точно. А так я не могу рисковать,— Драгунов заходил по комнате туда-сюда.— Вот стукнет сегодня ночью зима — прощай тогда, вулканическая трубка! Вы, сэр, не представляете, какая это будет потеря для геологов.
Шеф еще что-то взвешивал, решал, когда в дверь постучали.
— Войдите.— Вадим Иванович обрадовался, узнав гостя.— Георгий Дмитриевич! Проходите, проходите… Скажите, Георгий Дмитриевич, могли бы мы сейчас же связаться с летчиками? Ну, этими, что нашли мамонта? Подтвердят ли они с уверенностью, убежденно, что видели именно его?
Маслов спокойно высматривал, куда положить шляпу, пальто.
— Если подтвердят,— продолжал Драгунов,— пожалуй, целесообразнее все-таки лететь сначала к мамонту. Тогда хоть не будет обидно. А трубка… Что ж, на худой конец… на будущий год.
Сложный все-таки человек этот начальник Хантайского геологического отряда Вадим Иванович Драгунов. Пожертвовать, даже просто рискнуть своим успехом ради чужих научных изысканий, решений, побед! Нет, я в глубине души не верил, что он на это пойдет. И вдруг… Сколько раз говорил я себе: не делай скоропалительных заключений о людях, Два месяца уже, как работаем вместе. Уж сколько болот, рек, порогов прошли с ним в тайге. Сколько соли съели. А я многое еще в нем не понял.
Повесив шляпу, пальто, Маслов скромно, почти робко встал в уголке.
— Проходите, не стойте..— предложил я.
Поглаживая по обыкновению лысинку, гость вдруг сказал:
— Подтверждать-то летчики подтверждают…— виновато улыбнулся, опустив припухшие глаза. Помолчал.— А знаете, завтра летим на трубку. В восемь утра. Вертолет будет ждать в Надежде.
Вадим Иванович оторопел: столько терзаться, мучительно решать, и вдруг на: все уже решено. И без него!
— Моторесурс,— развел Георгий Дмитриевич руками.— До мамонта километров триста, а у вертолета ресурса — только на пятьдесят.
— Так ведь случай какой! — взмолился я.
— И на трубку отказывались лететь. Не хватает моторесурса. Вернее, туда хватает, а на обратный путь нет. Едва уговорил.
На лице Вадима Ивановича, всегда умело скрывающем за непроницаемой маской сложный, пожалуй, даже витиеватый внутренний мир, сейчас откровенно отражались все его чувства. Прошла растерянность, ее снова сменило сосредоточенное раздумье, наконец, наступил полный покой: вот, мол, все и решилось. Изучим трубку, соберем ценнейший материал. Значит, уже в этом году покончим с проблемой.
Во мне же подымалось раздражение: «Черт возьми, уплывает из рук такой шанс!.. А наука?! Мамонты — настоящие, не на кончике обывательского языка, а реальные, осязаемые, ведь они встречаются не часто. Неужели вам наплевать?!»
— Все-таки как у них строго,— удивленно, даже с восхищением произнес Георгий Дмитриевич. Уютно устраиваясь в кресле, достал пачку папирос.— Говорил с командиром отряда, звонил в Игарку. И просил, и требовал, и угрожал. Нет—и точка! Моторесурс! — Закурив, он пустил первые клубы дыма.— Но завтра, после обеда, все-таки пришлют свеженький вертолет из Игарки. Специально, чтоб слетать к мамонту.
— Так значит?..— не выдержал я.
Маслов спокойно покрутил в воздухе спичкой, потушил ее, оставляя сизые замысловатые витки. Не отвечая мне, обратился к Драгунову:
— Как, полдня вам достаточно будет на трубку? К обеду должны вернуться в Надежду. Машину из Игарки подадут туда.
На следующий день, отправляясь с шефом, я испытывал праздничное чувство. Еще бы, сразу столько открытий: вулканическая трубка, мамонт…
Командир вертолета, как эскимос, весь в меху, Маслов, закутанный в шарф, молодые новосибирские геологи Валентина и Ростислав Ма- тухины уже закончили изучать карту. Мы с шефом только подходили к вертолету, а командир уже махал рукой:
— Скорее! Надо лететь. Погода того и гляди испортится.
Ростислав с высоты своего тополиного роста поклонился мне, как всегда, ровно, со спокойным достоинством. Даже сейчас, в суматохе поспешного вылета, я невольно отметил строгую красоту его по-юному свежего, голубоглазого лица. Атлетическое сложение, не по возрасту мужественная холодность и при этом простота наводили на мысль: «Вот так и должен выглядеть молодой, знающий себе цену, не кичливый ученый».
Его жена весело кивнула.
Из всех присутствующих я один по штату числился рабочим. И, не ожидая приказа, стал закидывать в кабину вертолета ящики, мешки, молотки. На помощь поспешил Слава.
Всю дорогу, несмотря на оглушительный рев мотора, Вадим Иванович покорял молодую чету красноречием, преданностью геологии, эрудицией. Матухины внимали — Слава глубокомысленно, а Валя напряженно и доверчиво. Я не слышал почти ничего: сидя у рубки, наблюдал за работой экипажа.
— Командир спрашивает, не здесь ли? — закричал я, поворачиваясь к Маслову.
С высоты птичьего полета тундра с близнецами-холмами, с зеркалами-озерами, островочками мха однообразна, как стена с трафаретным узором. Маслов не отходил от иллюминатора. Наконец он подал знак:
— Приземляйсь!
Земля встретила нас таким ветром, что парусом вздувалась одежда. Тревожно поглядывая на небо, летчики ставили машину на якоря.
— Худо дело. Кто у вас здесь начальник? — выпрямился над вбитой глубоко в землю «занозой» командир.— Как бы не пришлось по тревоге сниматься. Не отдаляйтесь очень. И заканчивайте побыстрей.
— Готовы? — Маслов озабоченно осмотрел всех. Тоже взял часть ноши — порожние мешки под образцы.— Вот взберемся на гребень — и трубка. Увидим и Ергалах…
Но за гребнем, на северном склоне горы, нас обдал ледяной вихрь. Фиолетовые, почти черные тучи рвались на клочья, налетая на соседние холмы. Мгла окутала и нас. На стланике иней, в низине, по кромке ржавых болот,— ледяной припай.
— Туфы! Смотрите, Александр Георгиевич, туфы! — заслоняясь воротником от ветра, закричал Драгунов.
— Да, уже трубка. Превратившийся в землю вулканический пепел,— подтвердил Маслов.
Все склонились, стали щупать землю, растирать пальцами сухие комки. Как выполотая, без единой былинки, мертвая, заиндевевшая от стужи земля похрустывала под кирзовыми сапогами. Я остановился, взирая на мрачный пейзаж. На вулкан, пусть даже уснувший, я вступал первый раз. По черному ковру, раскинувшемуся на сотни метров, словно какой-то великан рассыпал тысячи бусинок. Каменные глыбы с тыкву величиной, осколки, подобные гравию.., Красные, белые, зеленые, пламенеющие, как золото, сверкающие серебром.
— Как с неба свалились…
— Из недр земли,— поправил меня Вадим Иванович.
— Километров с десяти, пятнадцати. Во, с какой глубины! — уточнил Маслов. Теперь геологи принялись за камни. Ростислав, выбрав черный обломок, изо всех сил колотил его молотком. Валя подбирала и рассматривала осколки. Вадим Иванович бегло осматривал каждый валун. Один Маслов ничего не делал. Он уже бывал здесь не раз. И, как щедрый хозяин, дарил все: «Берите, это ваше».
— Что им нужно? Объясните,— попросил я его.
— Пробурить такую скважину… на пятнадцать тысяч метров… Миллионы рублей! Да и восемь километров — пока предел. А тут сама природа… Ведь все жерло вулкана начинено пеплом, остывшей лавой. А в них, как зерна, эти камни — гнейсы, сланцы, кварциты, гранит… И все — из самых недр! Мы словно заглядываем в глубь земли, раскрываем ее тайны.
Работать на ледяном ветре было тяжело. Мы поминутно дули на пальцы, совали руки за пазуху, растирали лицо.
Неожиданно, словно где-то поставили заслонку, утих ветер. А вскоре повалил и снег.
— Кончай! Скорее к машине! — встревоженной птицей замахал руками на гребне пилот.— Скорей!
Засуетились геологи, заполняя последние мешки. Дружно перетащили добычу к вертолету.
Когда отрывались от земли, снег уж валил стеной.
— Да, срывается, кажется, мамонт,— зябко поеживаясь, грустно заметил Маслов.
— Как сядем? Не видно ж ничего!
— Это что!.. С Таймыра идет буран,— сообщил радист.
А снег все валил и валил. И всему подводил черту — экспедиции, мучениям, радостям, интересным встречам. О мамонте же лучше и не вспоминать. Он опять укладывался спать. Укрываясь на зиму белым пуховым одеялом, где-то на Таймыре уходил под снег удивительный зверь, так и не успев рассказать о себе людям ничего нового. До весны.
