К 150-летию со дня рождения Т. Г. Шевченко
Вторую «захалявную» книжечку Тарас Шевченко начал в Орской крепости. Вместе с ним она совершила долгий и трудный путь через казахские степи, пески Каракумов. Вольнолюбивый поэт, «сосланный под строжайший надзор, с запрещением писать стихи и рисовать», украдкой поверял маленьким листочкам свои мысли и впечатления.
Одно из стихотворений, написанных в это время, посвящено встрече с песней и «земляком из Островной».
23 сентября 1848 года шхуна «Константин» бросила якорь у острова Кос-Арал на Аральском море. На ее борту находились члены гидрографической экспедиции и среди них «рядовой Оренбургского отдельного военного корпуса» Шевченко.
Однажды поэт долго не уходил с палубы. Уже давно прозвучал сигнал ко сну, а он стоял и задумчиво смотрел на яркую полную луну. И вдруг послышалась песня. Чуть слышный вначале, голос звучал все сильнее.
Ну что, казалось бы, слова?
Слова и голос — что такое?..
Но вот заслышишь их едва —
И сердце оживет. Знать, слово
И голос тот от божества
Явились в мир!..
…Матрос,
Земляк из Островной, тоскуя,—
В ту ночь глухую
Он, подневольный, вахту нес,—
Вдруг начал петь. И пел покуда
Негромко: не было бы худа,—
Строг капитан, хоть наш земляк.
Он пел про то, как жил казак,
Как рос в неволе сиротою,
Как вырос — и солдатом стал!..
Знакомые с детства слова хватали за самое сердце. Казалось, в них была запечатлена не только судьба казака-горемыки. Обычно не дававший страданиям прорываться наружу, Шевченко на этот раз не смог сдержать слез.
Так что ж теперь заплакал ты?
О чем грустишь, старик? Седого
Какие думы тяготят?
Что счастье от тебя сокрыто?
Что ты и сам теперь солдат?
Что сердце вдребезги разбито?
Что расплескалось без следа
Все доброе, что в сердце было?
Что вот и старость наступила?
Не так ли, голубок мой?.. Да.
Записывая это стихотворение — одно из пятидесяти трех, созданных в 1848 году на Кос-Арале, Шевченко сделал сноску: «Островная — Оренбургской губернии».
Но почему «земляк»?
Это произошло годом раньше, в 1848 году, когда Шевченко направлялся к месту расположения пятого линейного батальона — в Орскую крепость.
Свои путевые впечатления он описал несколько лет спустя в повести «Близнецы», ведя повествование от лица вымышленного героя — лекаря Савватия Сокиры.
Вот некоторые места из этой повести.
«До станицы Островной он только любовался окрестностями Урала и заходил только в почтовые станции, и то, когда хотелося пить, но, подъезжая к Островной, он вместо серой обнаженной станицы увидел село, покрытое зеленью, и машинально спросил ямщика:
— Здесь тоже оренбургские казаки живут?
— Тоже, ваше благородие, только что хохлы.
Он легонько вздрогнул.
…Подъезжая ближе к селу, ему действительно представилась малороссийская слобода: те же вербы зеленые, и те же беленькие в зелени хаты, и та же девочка в плахте и полевых цветах гонит корову. Он заплакал при взгляде на картину, так живо напоминавшую ему его прекрасную родину.
У первой хаты он велел остановиться и спросил у сидящего на призьбе усача, можно ли будет ему переночевать у них?
— Можна, чому не можна, мы добрым людям рады.
…Здесь он впервые в Оренбургском крае отвел свою душу родною беседою…
Нет, нет, жизнь в Островной далека от идиллии! Чем дольше находился он в первой хате, тем больше бросалась ему в глаза бедность ее хозяев. Она — и в изумлении маленького Ивася, получившего «невиданный гостинец» — кусочек сахара, и в стыдливом признании хозяйки, что живут они тяжело, и во многом другом.
Великому поэту навсегда запомнились украинское село среди бескрайних оренбургских степей, сердечный разговор на родном языке, гордая нищета нежданно повстречавшихся приветливых земляков.
Кто же он, этот «земляк из Островной»?
В Оренбургском областном архиве мне дали папку, на которой написано: «Переписка с канцелярией военного министерства и предписания начальнику экспедиции о снаряжении экспедиции для обзора Аральского моря». Среди документов я нашел «Список нижних чинов команды шхуны «Константин», болевших в продолжение плавания по Аральскому морю в навигацию 1848 года». С волнением читаю: Аверьян Забродин… Тарас Фукин… Никита Даниленко… А вот и фамилия поэта. Стараюсь определить, кто из «нижних чинов» так взволновал Тараса Григорьевича песней в ту осеннюю ночь на Аральском море. Останавливаюсь на Даннлснко (он привлекает меня своей типично украинской фамилией) и собираюсь на родину матроса — в Островную.
В шевченковские времена в Оренбурге, там, где скрещиваются Пушкинская и Студенческая улицы, находились Орские ворота, то есть был край города. Отсюда до современной восточной городской
границы теперь ехать и ехать! Мимо сельскохозяйственного института с целым городком студенческих общежитий, вдоль «Оренбургских Черемушек», где большие, светлые дома растут, как грибы после дождя. И вот Неженка— первое пригородное село. В свое время она поразила Тараса Григорьевича зелеными лугами, затонами, а еще больше тем, что ее жители за луком ездили… в город.
У въезда внимание привлек щит. Слова, начертанные на нем, сообщали, что неженские труженики сдали государству четверть миллиона пудов хлеба. Длинная вереница машин, двигавшихся навстречу, везла в Оренбург картофель и овощи. Неженцы давно уже снискали у горожан добрую славу мастеров-огородников.
На пути к Островной Шевченко любовался природой и «заходил только в почтовые станции, и то, когда хотелося пить». Природа здесь и ныне очаровательна, но глаз невольно привлекают внушительных размеров хозяйственные помещения, добротные жилые дома.
Машина останавливается у совхозной новостройки.
Директор объясняет, кивая в сторону человека на тракторе:
— Для него строим! Не знакомы? Наш свинарь-механизатор Заборский!
Это, оказывается, был тот самый Заборскнй, который один откармливает четыре тысячи свиней в год.
«Фабрика мяса» — так называется новостройка. Когда корпуса будут готовы, Заборскнй, по-прежнему один, сможет выращивать дополнительно не одну тысячу животных.
А как не остановиться у колхозного Дома культуры, у строящейся школы, у сельского магазина?
Как не пройтись по лесной полосе! Пока деревца невысоки, по-детски робки. Но пройдет немного времени — и зеленая стена, растянувшись на сотни километров, уйдет от горы Вишневой к Каспию.
К исходу дня показалась Островная. С холма она была видна как на ладони. С зеленью улиц и вербами над прудом, с гусиными стаями на тихой речушке, с заповедным лесом невдалеке.
Такой, наверное, увидел ее Шевченко.
Такой?
Нет. Тогда не было вон того городка. Тракторы, комбайны, косилки… Это — ремонтные мастерские совхоза «Красногорский»…
Не было вот этих линий. Откуда они начинаются? От электростанции, той, что стоит на пригорке. Не было клуба, антенн телевизоров, просторных домов, библиотеки, школы…
В школе как раз закончились уроки, и ребята шумной гурьбой высыпали на главный тракт. Вот они какие, сегодняшние «Иваси» Островной! Живые, веселые. Они знают все: и марки автомашин, и последние «космические новости », и какую картину привезли в клуб, и результаты очередной футбольной встречи в Москве.
Я обратился к ним с тем, что меня интересовало прежде всего.
— Скажите, ребята, много дедов в вашем селе?
— Много.
— А кто из них самый старый?
Наперебой посыпались ответы:
— Самый старый у нас — дед Иван… Коханов, Иван Егорыч.
— Ни, дид Литвинов стариш за всих! И балакаты про цэ нэ треба!
— А чего спорить? У аксакалов и спросите. Рядом живут. Айда, доведу!
Мальчишка с казахскими чертами лица бросил хитрый взгляд на приятелей и бодро зашагал рядом.
Победителя в споре не оказалось. Как выяснилось, старики были ровесники: обоим по восемьдесят. Иван Егорович Коханов и Петр Иванович Литвинов — коренные земледельцы. Поход на целину в Оренбуржье проходил при их активном участии, о чем свидетельствуют награды — медали «За освоение целинных земель».
Родословные Коханова и Литвинова начинаются от тех украинских крестьян, которые еще в середине восемнадцатого века переселились на заволжские просторы, в район Кииеля, а лет через пятьдесят были причислены к казачьему сословию.
В начале девятнадцатого столетия — как раз во время Отечественной войны 1812 года — часть жителей Кипель-Черкасской слободы перебралась на правый берег реки Урал. А так как облюбованное ими место по капризу реки и ее своенравных притоков напоминало остров, то и станица стала называться Островной.
— Проходил тут Тарас Григорьевич, слыхал,— рассказывал Петр Иванович Литвинов.— Много через наше село разных людей проходило. И на моей памяти было. То в Орск гнали, то из Орска в Оренбург. В Островной ночевку делали. И у моих стариков останавливались. Рассказывали, хворым был тогда Тарас Григорьевич. А поговорил с народом — и будто из ключа целебного напился.
— А то еще слух ходил,— вступил в разговор Иван Егорович,— будто у одного из станичников приключилась беда Ну и попросил он Тараса написать прошение. Тот с великой охотою согласился. Душевный, говорят, был человек, запросто держался с сельчанами.
Литвинов согласно кивнул головой.
— Земляками называл островнянских. Земляки, мол, мы с вами и, значит, помогать должны друг другу.
Я раскрыл томик «Кобзаря», положил на стол и прочитал вслух:
…Земляк из Островной, тоскуя,—
В ту ночь глухую
Он, подневольный, вахту нес,—
Вдруг начал петь…
У стариков на глазах показались слезы. Коханов взял в руки книжку, любовно погладил ее натруженными, узловатыми пальцами и произнес:
— Вспоминал, значит…
Наша беседа затянулась. Передо мной прошли родословные Бурлуцких, Черкасовых, Полторадневых, Скрыпниковых… Они дали героев гражданской войны, Великой Отечественной. Пожалуй, в Островной нет семьи, которая не посылала бы воина на битву с фашистами. Островнян можно было встретить в пехоте и артиллерии, среди танкистов и летчиков. Были и моряки. Многие из них дошли до Берлина. Но о том. кого Шевченко назвал земляком, старики, к сожалению, ничего сказать не смогли.
— Даниленко, говорите? Нет, не слыхали.
Хотя поездка в Островную не оправдала всех моих надежд, я не испытывал разочарования.
Право же, то, что я увидел и узнал стоило многого.
