Журналист Геннадий Константинович Григорьев не раз бывал на Северном Урале. Там у него состоялось много хороших встреч, завязалось много интересных знакомств. О некоторых из них он рассказал нашим читателям.
На перекатах Щугора
Молодой геолог Геннадий Елдашев и я сидели на поясном склоне горы Ярута. На восток от нас Ханты-Мансийский национальный округ, на запад — Коми АССР. Середина июля, солнце палит сильно, а снежных пятен на горах еще много. Внизу лощина, покрытая толстым слоем снега, из-под которого сочатся два ручейка. Один течет на восток, соединяется с другими ручьями и уходит в горную речку Толью. Другой ручей с Яруты течет на запад, и мы по нему спускаемся в долину, где местами толщина снега два метра. Здесь тоже шумят потоки воды. Ручьи текут с других гор и в этой местности сливаются в речку.
— Это Щугор — самая большая речка в Приполярном Урале, — рассказывает Геннадий. —Триста два километра ее длина. Больше, чем третью часть из них она течет с юга на север между горными хребтами, затем вырывается из тесных объятий Урала и уходит на запад, в Печору.
Час, второй идем по берегу Щугора. Он уже так разлился, что не всюду перейдешь и в резиновых сапогах. Уклон большой — и течение стремительное. Местами берега обрываются, и с гор в реку по выдолбленным водой каменным ступенькам красиво прыгают седые от пены ручьи. Елпашев то и дело останавливается, геологическим молотком отбивает образцы пород, долго рассматривает их в маленькую лупу, аккуратно завертывает в бумагу, кладет в рюкзак.
Мы уже пять часов в пути. Наконец, делаем привал, чтобы перекусить. Щугор здесь преодолевает перекат. Он так шумит и пенится, что в камнях похож на гигантский котел с кипящей водой. Я разжег костер. Геннадий выломал в кустарнике палку, привязал к ней капроновую леску с крючком и поплавком, под камнем нашел здоровых дождевых червей и стал рыбачить. Не успел вскипеть котелок с водой, как в руках Елпашева забился сильный полукилограммовый хариус. Клюет второй, третий. Уха из них, заправленная зеленым горным луком, превосходная.
Спускаемся ниже по реке. Далеко впереди виднеется вершина Тельпос-Иза. Это за ней Щугор поворачивает в сторону Печоры. Встречаем еще один перекат. На середине его возвышается огромный камень, отполированный водой. Елпашев с трудом пробивается к нему, чтобы отколоть образец и отдельные вымоины заснять. Потом влезает на камень, и я фотографирую его.
Через сутки мы вернулись обратно в палаточный городок геологов. Геннадий принес много ценных образцов пород и минералов.
Белка идет по карте
С манси Петром Ивановичем Номиным, замечательным проводником, я познакомился на Приполярном Урале в поселке геологов Толья. Петр повел в горы две лошади, навьюченные продуктами для разведчиков недр. Он никак не хотел брать меня:
— Дорога плохой: тайга, болота, горы. Через полтора сутки надо быть там. Не дойдешь.
Но я уговорил Номина. В путь отправились ранним утром. Собаки проводника Белка и Серка бежали впереди. Вначале шли по старой просеке, затем по тропе оленеводов. Вскоре и она затерялась в заболоченном карликовом сосняке. Ноги вязли, лошади часто проваливались, мешки с сахаром и крупой рвались о сучья. Мы останавливались и зашивали дыры. Собаки то и дело поднимали глухарей, рябчиков и шли по следу зверей. В одном местечке они подняли такой лай, что Петр бросился в лес. Я кинулся за ним. На пригорке стояла лосиха, а возле нее лосенок. Мать храбро бросалась на собак и норовила копытом зашибить их. Номин находился метрах в сорока от зверей и, облокотившись на ружье, любовался храбростью лосихи.
— Карточку фотографировать надо. Стрелять сейчас зачем?— шепнул он мне, и я побежал за аппаратом. Когда вернулся, зверей уже не было.
На вторые сутки на горизонте показались цепи гор в ярких пятнах снега. Болота кончились, навстречу нам с шумом неслись бурные речки и ручьи.
— Такой в Свердловске не бывает, — Номин указал на покрытую снегом лощину, где десяток березок с молодой зеленой листвой красиво выделялись на белом фоне.
Перевалив первую горную цепь, в большой долине увидели палатки геологов. Начальник партии А. Н. Южаков через два дня предложил Номину отыскать в горах манси-пастухов и попросить их выделить для геологов оленьи упряжки. Анатолий Николаевич дал нам карту местности, и мы в сопровождении собак снова отправились в путь. Дорогой проводник рассказывал, что работал с топографами и карду знает. Но знал он ее неважно, и я напрасно исходил с ним не один десяток километров. Часто Петр садился на землю, расстилал карту и подолгу всматривался в нее. А Белка, видимо, поняла, что мы заблудились и рядом жалобно скулила. Она ложилась около Петра, не спускала глаз то с карты, то с хозяина. Один из таких моментов я и заснял.
Номин несколько раз поднимался на гору, сличал местность. Потом со злостью сунул карту в карман.
— Это плохой карта. Без нее скорей найду.
В конце июня на Приполярном Урале ночей не бывает, и еще много часов мы плутали по горам, пока Белка не выручила. Она, оставив нас, нашла свежие следы оленей и заскулила в долине. Петру были знакомы эти сигналы собаки, и он с повеселевшим лицом бросился на ее далекий зов. Через полтора часа у подножья Кожемьи на большой красивой поляне мы увидели высокий берестяный чум. Навстречу нам вышли манси-пастухи.
На другой день я вместе с фельдшером чума зырянином Виктором Полухиным весело шутил над Петром:
— Белка по карте чум нашла.
Об этом я вспомнил недавно, получив письмо от Петра Номина, в котором он сообщал, что теперь работает шофером у геологов Саранпауля и едет в Тюмень за новой машиной.
О чем шумят кедры
Каменистая горная тропинка змейкой вьется по отлогому склону безымянной горы. Она опускается к ее подножию и огибает группу могучих старых кедров, которым не страшен суровый климат Приполярного Урала. Мой попутчик манси Василий Егорович Гындыбин рассказывает о тяжелой участи пастухов до Октябрьской социалистической революции. Семь месяцев в году кочевали они с оленями в горах, оторванные от всего мира. Ведь до ближайшего селения — не одна сотня километров по суровым горам и заболоченной тайге.
Василий закончил свой невеселый рассказ и вместе со мной прислушался к печальному шуму могучих кедров.
Не проронив ни слова, поднялись на перевал и в широкой долине, зажатой между двумя цепями гор, увидели светлую змейку речки Понья, возле которой треугольными камнями виднелись два берестяных чума.
— Теперь манси хорошо живет, — будто продолжил рассказ Василий.
Из чума неслись звуки песни «Широка страна моя родная». Жена Василия, Ульяна Тимофеевна, убавив громкость новенького радиоприемника «Родина», стала накрывать на стол. За обедом Василий рассказал, что его сестры получили среднее и высшее образование, а он поленился и закончил всего шесть классов. Татьяна работает в Кимкьясуе, Ольга там же фельдшером, а Елена в Ханты-Мансийске учится на преподавателя.
Гындыбин вырос до бригадира крупного колхоза имени Жданова. Ранней весной с другими пастухами из таежной деревни Кимкьясуй за двести километров он угнал на Уральский хребет около полутора тысяч оленей. Здесь для них обилие корма, и в октябре они вернутся домой больше числом и с хорошей упитанностью. Колхоз снабдил пастухов всем необходимым и с ними поддерживает постоянную связь. У оленеводов часто бывают фельдшер, киномеханик с фильмами, зоотехник и вертолет.
Вечером Василий вместе с Семеном Гындыбиным стали собираться в горы, к стаду, чтобы сменить других пастухов. Ульяна приготовила рюкзак с продуктами. Василий взял боевой карабин с патронами, на шею повесил полевой бинокль и, крикнув свою верную помощницу-собаку, отправился в путь. Дорогой пастухи говорили об осветительных ракетах, которые к осени пришлет колхоз. С их помощью в темные ночи бьют приближающихся к стаду волков.
Вдали, на пологом склоне горы, показалось большое серое пятно. Это паслись олени.
