Офицер сидит на скамейке. Над садом низко парит ястреб. Он взмывает вверх, опираясь о ветер упругим хвостом. Потом делает вираж. Попеременно становятся видны то коричневая спина, то прижатые к груди восковые лапы.
— Петр Николаевич! — кричит кто-то на аэродроме.— Нестеров!
Офицер на секунду прекращает наблюдения за птицей. Наверно, опять гости или репортеры. После полета в Остер и Нежин они стали надоедливы. Но сейчас хочется побыть одному. Офицер снова поднимает голову. Ястреб кругами идет вверх. Птица складывает крылья, падает куда-то за дерево. Нестеров остается один среди святошинских яблонь.
Он вскакивает, нервно ходит по дорожке. Скорее бы на аэродром, но нужно ждать пока спадет жара. Остался час. В сущности пустяк! Сколько сотен часов смотрел он за полетом птиц, за первыми кругами аэроплана, похожего на фанерный ящик, по ошибке брошенный в воздух. Сколько дней обивал пороги министерства и штабов, чтобы из скромного поручика артиллерии, загнанного во Владивосток, стать офицером авиации. Сколько ночей не спал, пытаясь на точный язык формул переложить свою мечту— человек должен быть не гостем, а хозяином в воздухе.
А вдруг он не прав? Вдруг петля недаром зовется «мертвой»?
Тихий кашель прерывает раздумье Нестерова. Он оглядывается. Невдалеке навытяжку стоит рядовой Нелидов. Он, должно быть, стоит давно.
— Ваше благородие, аэроплан на старте.
Когда скрывается за поворотом дорожки замасленная гимнастерка, Нестеров вынимает карманное зеркальце. С острым любопытством глядит на свое бледное, изменившееся лицо, потом одергивает китель и, сдерживая шаги и непривычное биение сердца, идет к аэродрому.
«Ньюпор» стоит у стартовой черты, блестящий и подтянутый, как сам авиатор. Нестеров обходит его несколько раз, покачивает ручку. Послушно подымаются и вновь становятся на место рули. Пилот привязывается к сиденью, у него мелькает мысль:
— Может быть, сказать товарищам?
Но сейчас же решает.
— Не стоит. Что еще за анонс.
Удивительно близким, родным кажется аэродром. Чуть шевелится трава. Под крылом наперебой трещат кузнечики. Может быть, земля прощается с ним.
Редко захлопал мотор, и сквозь выхлопы послышалось — кто-то сказал:
— Счастливо, Петр Николаевич.
Он быстро глянул через плечо. Пилоты и студенты из политехнического стояли поодаль. Они увлеклись спором. Размахивая длинными руками, ораторствовал командир отряда Есипов. Возле аэроплана было лишь несколько солдат. Нестеров не успел рассмотреть их лиц — уловил лишь чей-то взгляд. Он был серьезен, тревожен и одобряющ.
Нестеровский «Ньюпор» привычными кругами шел вверх. Офицеры, проводив его взглядом, продолжали разговор. В последние дни всех волновал полет Пегу.
— Черт возьми, вот что значит Франция!
Вдруг раздался пронзительный крик. Есипов бешено повернулся — «Что за нарушение порядка?» — и замер. Замерли все, кто был на аэродроме. Желтый моноплан падал почти вертикально с высоты тысячи метров. Это длилось страшно долго. Потом машина, вздрогнув, будто в раздумье, стала выравниваться. Аэродром облегченно вздохнул. Но аэроплан не пошел горизонтально. Казалось, где-то там, в центре зеленоватого неба, была ось, вокруг которой он упорно описывал дугу. Машина подымалась в зенит, медленно переворачиваясь на спину. Людям на земле стала отчетливо видна фигура летчика, висевшего вниз головой. Она чернела среди легких, розоватых от солнца полотнищ парусины. Аэроплан, замыкая круг, нырнул вниз, и снова показалось шасси.
— Петля! Мертвая петля! — Словно вихрь пронесся по аэродрому, сорвал фуражки, скинул с людей сдержанность, на минуту уничтожил ранги. Офицеры, студенты, солдаты бежали, смешавшись в нестройную толпу, размахивая руками, кричали, не слушая друг друга.
Машина беззвучно шла на посадку, Когда она запрыгала по земле, толпа разделилась. Рядовые отстали, офицеры бросились к Нестерову. Есипов схватил его за плечи и прямо в лицо продолжал кричать оглушительное «ура». Студенты пробились вперед, подняли пилота, и он с замирающим сердцем полетел вверх.
Нестерову хотелось остаться одному, обдумать движение аэроплана, составить подробное описание. Но остаться одному оказалось невозможным. В шуме и гаме писалась телеграмма.
«Киев, 27 августа 1913 года. Сегодня в шесть часов вечера военный летчик 3-й авиационной роты поручик Нестеров сделал на высоте 600 метров мертвую петлю, то есть описал полный круг в вертикальной плоскости».
Шумная компания мчалась на извозчиках по городу, и нельзя было отказаться от дружеской попойки, от банкета в воздухоплавательном обществе, от вечеринки у студентов политехнического. Товарищи выкрикивали тосты — о подвиге, бесстрашии, безрассудной русской дерзости, его называли орлом российской авиации, королем воздуха, воздушным акробатом.
А Нестеров, возбуждая за спиной пересуды о том, что сам не понимает совершенного,— молча пил, стараясь вырвать хотя бы минуту, чтобы остаться одному. Конечно, он был рад. Трудно сказать, как рад. Но разве это подвиг? Это лишь доказательство его теории. Аэроплан должен летать как птица; в воздухе опора везде. Должен летать в любом положении, иначе вообще не стоит подыматься над землей.
Среди звона стаканов и криков он не раз вспоминал взгляд, которым кто-то провожал его в полет. Может быть, не будь этого взгляда, он не решился выключить мотор.
Товарищи кричали о победе. Нестеров знал, что он бросил вызов официальным руководителям русской авиации, а пожалуй, и мировой, которые хотели, чтобы пилоты ездили по воздуху как кучера, глядя на землю. Энтузиазм — это хорошо. Но огромная работа, которая должна сделать человека хозяином воздуха, была только начата. И как примут этот первый шаг?
Нестеров поминутно спрашивал полового:
— Газет еще не принесли?
— Никак нет, господин поручик.
* * *
Наконец, он остается один. Поздний вечер. Он сходит с пролетки и, открыв кошелек, убеждается, что он не может дать извозчику на чай. Он морщится, стучится в знакомую дверь. Жена на секунду прижимает к щеке мягкие губы. Нестеров проходит в кабинет — кипа газет лежит на столе.
Сейчас никто не стоит за спиной. И вместе с кителем можно сбросить офицерскую сдержанность. Нестеров хватает газеты. Через страницы придет всемирное признание его принципа. В глазах начинает рябить. Слова не сразу доходят до сознания. «Эти чертовы безумные петли задушат авиацию. Это ненужное трюкачество! Ведь никому не приходило в голову крутиться перед публикой на пароходе, броненосце или паровозе».
— Какой дурак!
Нестеров швыряет газету.
Он разворачивает другую, натыкается на статью известного генерала, который держит в руках русскую авиацию.
Она называется
«ХВАЛЮ ЗА УХВАТКУ».
…Хвалю за ухватку, да мертвая петля бессмысленна и нелогична. Мне лично кажется справедливым, если Нестерова, поблагодарив за смелость, посадят на 30 суток под арест. Петли надо запретить».
За окном шумит листва каштанов, обожженных ветром. Летят листья. Они звенят, как металл. Будет время — аэропланы станут строить из стали.
Петр Николаевич подходит к окну, опирается на раму. Ночной ветер холодит волосы на висках. Что это, собственно, такое — ветер, листва или занавес, который скрывает будущее? Спит за окном Киев, спит Россия. Черное, как августовская ночь, одиночество охватывает его. Смертельная усталость вдавливает в кресло. Из глубины памяти выплывает рассказ о смерде, которого забили батогами за попытку лететь. Тогда был век семнадцатый, теперь двадцатый. Батогами — это все же честней. Будь ты проклята, Россия!
Наедине с газетами, наполненными ядом, сидит Нестеров и яростно и злобно смотрит в одну точку. Он твердо знает, что открыл перед авиацией новые великие пути. Сколько времени он сидит: может, десять минут, может, час, либо три. Его заставляет очнуться тихий стук. Стучат в парадное. Кто это может быть? Петр Николаевич протягивает руку к кителю.
— Кто там?
Он снова становится поручиком Нестеровым — суховатым, сдержанным, точным.
Знакомый солдатский голос за дверью.
— Извините, ваше благородие.
Солдат стоит на пороге, Вытянувшись словно по команде «смирно», приложив руку к бескозырке. В коридоре темно. Сначала Нестеров узнает удивительно знакомые глаза, потом и самого солдата. Слесарь Нелидов из мастерских.
— Ко мне?
— Так точно, ваше благородие.
— Пакет?
— Никак нет, ваше благородие.
Молча, недоуменно смотрит поручик на солдата.
— Разрешите обратиться, ваше благородие. Я от нижних чинов, так сказать. Мы в присутствии господ офицеров не могли вас поздравить. И вот ребята говорят: «Иди, Нелидов, к Петру Николаевичу, к вашему благородию то есть, поздравь его от нас сердечно. Скажи, мол, что нет слов, как мы за него и за роту нашу рады. И что проси, мол, чтобы только нашему отделению свой аэроплан поручал».
Проходит несколько секунд растерянного молчания в полутьме коридора. Офицер делает неловкий шаг вперед, стискивает руку солдата и произносит единственное слово:
— Спасибо! — Он повторяет его несколько раз и, махнув рукой, поспешно идет в кабинет.
Он вновь стоит у окна, стыдливо отвернувшись от света. Ветер сушит глаза. Нестеров смотрит в темноту, за которой лежит родина, Россия, и мысленно просит прощения за минутную слабость. Газета с генеральской статьей срывается с подоконника. Белесое пятно, кружась, летит на дорогу. Мальчишеской озорной усмешкой провожает ее пилот.
— Вот и вы делаете петлю, ваше превосходительство.
Нестеров упругими шагами возвращается к столу, открывает папку с незаконченными чертежами своего маневренного аэроплана. Ему не хочется спать.
