НАШ рассказ — о юношах и девушках, чья жизнь и труд проходят вдали от больших городов и железных дорог, куда летом можно добраться только катером, а зимой легкой собачьей упряжкой,— о молодежи Нанайского района Хабаровского края.
Желтым драконом называли раньше Амур рыбаки-нанайцы. Много горя приносила река, много горя приходило с другого берега. Наводнения, набеги хунхузов и жестокие поборы несли несчастье.
Сейчас Амур — река дружбы. Рядом с кораблями под советскими флагами идут корабли с вымпелами Хейлунцзянского пароходства Китайской Народной Республики.
Отступает тайга. Отступает перед геологом и строителем дорог, перед лесозаготовителем, охотником-промысловиком и рыбаком. И всегда на переднем крае этого наступления — юное сердце.
Лес, друг мой
Самолет болтало. Центр Нанайского района — село Троицкое — осталось позади. Виктор Пономарев летит в глубь тайги, на Верхнюю Маному. Виктор Пономарев, как шутит он сам,— глава государства в полтора миллиона гектаров, а проще — хозяин Анюйского лесничества.
Виктор не кряжистый, не широкоплечий и даже не бородатый. У него юношеская фигура, сухое моложавое лицо и бойкий вихор из-под кепки. Только глаза привлекают внимание. Уставшие, видавшие жизнь глаза на озорном мальчишеском лице.
Крик пилота прорвался сквозь шум мотора:
— Лес горит!
Внизу от подножия хребта до голубой полоски горного Анюя тайгу покрыл сизый дым. Ветер вздымал его фантастическими столбами.
Посадка. Пассажиры бегут к дому лесничего, натягивают противоэнцефалитные куртки, сапоги — и на почту.
— Говорит Манома. Говорит Манома. Все — на тушение пожара!— тревожно несется из репродукторов.
А дым уже расползается по улицам маленького поселка. Десятки людей работают в едком дыму. Натужно ревя, тракторы опахивают очаг пожара. Виктор успевает всюду: то он по колено в болоте, то на тракторе, — организует, подбадривает, расставляет людей. Огонь отступил.
Люди расходились. Прокопченные, едва держась на ногах от усталости. На взмыленном коне прискакал помощник лесничего Владимир Цыганков. В удэгейском селе Сира горит лес, гектаров четыреста. Пожар идет по вершинам. Парашютистов сбросили, но они ничего не могут сделать.
Виктор смотрит на измученных людей, на солнце, которое в клубах дыма казалось желтым пятаком, скатывающимся за сопки. Говорит тяжело:
— Путь дальний. Надо выходить.
Погибал друг. Виктор представлял себе, как падают могучие ели и кедры, как текут по стволам объятых пламенем великанов слезы — смола.
Он медленно брел к дому. Его преследовал гонимый ветром запах гари. И вдруг лесничий поднял лицо. Радостно блеснули его глаза:
— Дождь! До-о-ждь!..
…В просторном доме был тот же запах тайги. Это одуряюще пахли смолистые бревна. На струганом столе, рядом с консервными банками, лежал томик стихов Есенина. На медвежьей шкуре, у кровати — забытый баян.
…Виктор Пономарев полюбил лес, хотя и вырос в безлесной заволжской степи. Может быть поэтому и влекла парня дальневосточная тайга. Окончил лесотехнический техникум — и прощай, детство, прощай, Волга. Здравствуй, Тихий океан!
У охотников-удэгейцев учился Виктор премудростям лесной жизни. Здесь на зорьке прошел к водопою сохатый — пропечатал копытами болотный мох. Тут нерестился осенью лосось — ишь, забегали в прозрачной воде резвые стайки молоди.
А там, на деляне, опять трактористы выбирают самые толстые стволы, нещадно губя молодые деревья. Он уже устал предупреждать лесозаготовителей. Ничего, Закон об охране природы заставит кое-кого призадуматься,
Вот и его детище — недавно заложенный лесной питомник. Ясень, амурский бархат, маньчжурский орех, тис, сосна — чего тут только нет. Тысячи всходов. Будет чем восстанавливать богатства родной тайги.
Тайга. Здесь у него друзья. Много друзей. Но есть и враги — те, кто рад поживиться из народной казны. Видит Виктор— стреляют браконьеры лося, изюбря, кабана, вылавливают редчайшие экземпляры рыбы. Как начнется путина — кетовая лихорадка — целые чаны в лесных заломах засаливают, а потом, зимой, вывозят на собаках. Круто повернул он против браконьеров.
Гулко раскатился в распадке между сопками винтовочный выстрел. Вот они!..
Как ветром сорвало Валета. Глубокий горный ручей. Течение подхватило лошадей. Наконец под копытами оказалось дно.
Тишина была тяжелой. Только в сапогах при ходьбе звучно хлюпала вода. Виктор замер. Донесся звук ломаемых ветвей. Прямо на берег выбежал сохатый, замер на секунду и рванул в сторону, ломая бурелом. На задней ноге его алела большая кровоточащая рана.
— Самка. Наверное, убили олененка,— сказал Виктор с ненавистью.
И ринулся вперед, через пни, коряги, ямы…
Браконьер, здоровенный детина, был по пояс в крови. Он торопливо свежевал молодого олененка.
— Гад! — Виктор сказал это слишком громко. Детина подскочил, схватил винтовку. Маленькие злые глазки забегали:
— Уходи в тайгу, парень! Маленькая эта тропинка. Нам с тобой не разойтись.
— А, старый знакомый! — крикнул Виктор.— Бросай ружье! Нашел твое логово!
Хапуга узнал голос лесничего, бросил винтовку, добычу, метнулся к плоскодонной лодке и стал торопливо отталкиваться шестом, выгребая на течение.
…А тайга уже проснулась. На далеких делянках гудели тракторы, жужжали мотопилы. По Анюю в Амур самосплавом шел лес, оттуда доносились веселые голоса сплавщиков. Бесконечной вереницей плыли могучие кедры, ели, пихты. Тайга отдавала свои дары людям.
„Курган» уходит в шторм
Дождь лил. Мутное, в волнах, озеро казалось морем — так велик был паводок. А кошель с лесом вести было надо. Против ветра.
— Иначе какие же мы комсомольцы,— сказал Анатолий Больпат.
Он мог этого не говорить, все и так понимали. Важно другое — сколько.
— Возьмем десять тысяч кубов.
Раньше бы никто не удивился, хотя по норме надо было всего три тысячи кубометров. Водили в рейс и по двенадцати. Но тогда не было шторма…
— Вы что, с ума посходили? — качали головами опытные сплавщики. Они тыкали заскорузлыми пальцами в маленькое запотевшее окно. Из домика, приютившегося на самом краю высокого обрыва, Иннокентьевское озеро казалось еще коварней.
— Что же теперь, сидеть еще неделю?— сказал Больпат.— А если погоды не будет?
«Курган» вышел в рейс. Хотя новенький дизель с трудом перебарывал встречный ветер, катер упорно продвигался вперед. Сзади расслаивала волны серая груда лоснящихся стволов.
Дальний путь у этого леса. Не только новостройки семилетки Дальнего Востока и страны. За рубеж — в Японию, на Кубу экспортируется прекрасный дальневосточный кедр.
На минуту Анатолий оторвался от штурвала, глянул назад, удовлетворенно улыбнулся. В километре вели такой же кошель три катера. Но они даже не догоняли «Курган».
«Проняло старичков», — думает молодой старшина.
А ветер дичает. Настолько, что трехсотсильному дизелю уже не по силам бороться с ним. Восемь баллов! Винты бесполезно пенят воду.
Лицо Больпата посерело:
— Бросать якорь!
Но стальные лапы чиркают по каменистому дну, как игрушечные. Все быстрее и быстрее. Катер неотвратимо движется назад. Провис трос, буксирующий кошель. Еще сильный порыв ветра— и не миновать катастрофы. Разнесет лес по озеру, за лето не соберешь.
Из машинного отделения выскочил моторист, он пытается перекричать ветер:
— Смотри!
С Амура через затопленные поймы двигалась на катер серая громада льда. И не было в ней просвета. Лоснящиеся от воды льдины грозно покачивали в волнах своей посинелой толщью.
Их было только четверо. Четверо комсомольцев на маленьком катере. И на миг им показалось, что они одни среди этой ревущей воды.
Анатолий посмотрел назад. Нет, не одни. За ними лес. Тысячи кубометров, тысячи стволов, за которыми труд тысяч людей. Рубить буксир? Ни за что.
Секунды длилось замешательство. Больпат сжал штурвал:
— К берегу. Лево руля!
Да, это был единственный выход. Единственный, но самый опасный для экипажа. Бортовая качка швыряла катер с волны на волну, ежеминутно грозя перевернуть.
Двадцать минут колоссального напряжения. Они показались парням бесконечными.
Едва выскочив на берег, успели обмотать тросы за могучие стволы деревьев, как налетел тайфун. Но катер и лес, скрытые за крутой излучиной берега, уже были в безопасности.
Вот они, боевые, задорные. Таким любое дело по плечу. Анатолий Больпат, нанаец Владимир Бельды, Юрий Губин, Иван Козлов— экипаж, борющийся за звание коммунистического труда. Слава о его трудовых успехах идет по всему району.
А романтика? Надо водить лес —и они водят. Другой разговор, как это делается. Нет разве в этом настоящей трудовой романтики?
Однажды бурной осенней ночью ребята, возвращаясь из Амурска, спасли терпящих бедствие московских кинооператоров. Спасли с большим риском для себя. Катер операторов выбросило штормом на камни.
— Кто вы, ребята? — раскрыл блокнот известный режиссер.
— Комсомольцы, — сказал за всех Больпат.
Больше они ничего не сказали.
Валерка и его друзья
Валерку все звали романтиком. Валерку Осинцева из таежных Джонок — бывшего нанайского стойбища, а ныне столицы леса, — как зовет село сам Валерка. Не мог устоять парень перед романтикой капитанского мостика.
Крылаты мальчишеские мечты у рыбацкого костра, в дальних охотничьих походах. Но вот на Валерке уже «взрослые» сапоги, он больше не меряет километры до сельской школы, он собирается в капитаны. В рюкзаке припасы, сверху — старенький цейсовский бинокль.
Но видит Валерка, что в горячую пору сплава бурлит лесом быстрая Ченка, и днем и ночью стоят свою вахту сплавщики, не хватает сноровистых рук.
— Ладно, отложу до осени, — говорит родным Валерка и идет на сплав.
Сплавной рейд для него — родной дом. Даже опытные только ахают, видя, как ловко орудует он багром, перебегая по живым, качающимся над семиметровой глубиной бревнам. Здорово это получается у лучшего легкоатлета района.
Он работал, мысленно прощаясь с лесом навсегда. А когда уезжал, вырубил топором на коре могучего кедра: «Вива, Куба! В. Осинцев».
Думал: а, может, и дойдет где-нибудь в морской сигаре через Тихий океан его привет далеким друзьям.
А когда вырубил, понял, что настоящая романтика — это не только капитанский мостик.
Скоро Валерка-романтик окончит лесотехникум, станет мастером молевого сплава. Да он и так мастер.
А на сплаве — страда. Сплошным потоком идет деловая древесина по протокам Иннокентьевского озера.
