Пробуждение вулкана
В долине Мильна, где вечно дуют ветры или оседает на лица морось, стоят шесть домиков Симуширской гидрометеорологической станции — одного из аванпостов армии разведчиков погоды, которые несут свою службу во всех уголках Родины. Оторванные от большого мира, тринадцать человек живут здесь раз и навсегда установленной жизнью, ритм которой определяют часы вахт. Они ведут наблюдения за текущей погодой и температурами, запускают в небо радиозонды и передают по радио длинные столбцы цифр, чтобы далеко от Симушира, в областном центре, и еще дальше — в Сибири, в Москве другие метеорологи смогли предсказать хорошую погоду или предупредить суда и самолеты о грозящей им опасности. В последнее время работа станции была согласована с программой международного геофизического сотрудничества.
Народ здесь живет в основном молодой. От станции к Скалистому, где есть магазин, клуб и прочие блага, проложена берегом тропа, по которой можно пройти лишь в часы отлива.
…В ночь с 10 на 11 ноября 1956 года метеорологов разбудило сильное землетрясение. Пять подземных толчков потрясли остров. В домах осыпалась штукатурка, полопались стекла.
Дежуривший в ту ночь радист-наблюдатель Сидоренко, зафиксировав землетрясение, сообщил о нем в Южно-Сахалинск.
Утром 11 ноября его сообщение поступило в отдел сейсмологии комплексного института. Анализ показал, что землетрясение имеет не тектонический, как обычно, а вулканический характер и является прологом извержения. Но днем 11 ноября на острове было спокойно. Волнение, вызванное землетрясением, улеглось.
Однако через сутки в северо-восточном направлении, как раз там, где, окруженное скалами, лежит Бирюзовое озеро, старший радист-наблюдатель Скороходов увидел клубы черного дыма. Вскоре над озером появилась серая туча пепла с угрожающим багровым оттенком.
В Южно-Сахалинск полетела радиограмма: «Наблюдается зарево, густой дым высотой полторы тысячи метров. Слышится сильный шум. На поселок сыплется пепел». В ответ пришло указание обкома партии выяснить место извержения и через каждый час передавать сообщения о дальнейших событиях.
Начальника станции на острове не было. Его замещал Валентин Скороходов — русоволосый весельчак-гармонист, комсомолец, приехавший на Симушир два года назад после службы в армии. Получив радиограмму, он принял решение идти на разведку.
Скороходов вместе с радистом Борщевым поднялся на вершину близлежащей сопки. С нее было отлично видно, что вулкан действует в самом Бирюзовом озере, в его северо-восточной части, где раньше выступал островок с маленьким озерцом в середине.
В поселке было тревожно. Люди носили при себе документы. От проснувшегося вулкана ждали неприятностей. А двое метеорологов продолжали свой рискованный путь к кратеру, изрыгающему дым и столбы пепла. Небо полосовали белые траектории вулканических бомб. Иногда они вылетали целыми роями.
Остановились в восьмистах метрах от кратера. Дальше идти было опасно. У ног лежало взбаламученное, клокочущее озеро, наполовину затянутое черным дымом.
Метеорологи простояли у озера всего несколько минут. Трудно было дышать. Иногда раскаленные камни падали к их ногам. Борщев и Скороходов пошли назад.
Грозно ревел за их спинами вулкан.
В два часа дня в Южно-Сахалинске читали радиограмму: «Место извержения установлено. Бирюзовое озеро. Скороходов».
…Черный гриб все выше подымался над сопкой, облака дыма достигли высоты пяти-шести тысяч метров и, несмотря на сильный встречный ветер, ползли по направлению к гидрометеостанции и Скалистому. Сильный запах серы распространился по всему острову. Во второй половине дня пошел дождь, перемешанный с пеплом.
Быстро смеркалось. Наступила ночь. Окна домов были освещены зловещим заревом, захватившим полнеба. Вулкан беспрерывно бомбардировал черное небо огненными мячиками. Разразилась гроза. Сотрясая домики метеостанции, загрохотал гром, засверкали молнии.
Гроза продолжалась и на следующий день. Испуг, вызванный извержением, улегся уже к концу первого дня. К расшалившемуся вулкану стали привыкать.
Геннадий Скрынник, гидрогенераторщик, у которого в это время кончился срок работы на станции, заявил:
— Пока вулкан не выдохнется, не поеду. Ведь такое чудо и в кино не увидишь…
Над вулканом начали посмеиваться. В море стояли на якорях китобойцы и грузовые пароходы. Это-то и придавало бодрости.
Днем 13 ноября отряд метеорологов во главе со Скороходовым снова пошел к озеру. Вулкан пока вел себя смирно и не посягал на поселок.
Однако именно вечером 13 ноября было особенно тревожно на острове… Из Скалистого сообщили по рации, что из кратера Горящей Сопки вырвался столб огня…
Наука знает немало случаев спаренных извержений, когда один вулкан будит второй, и они начинают действовать одновременно. Так могло произойти и на этот раз.
Извержение на Бирюзовом никому не грозило, а вот если бы разбушевалась Горящая Сопка, плохо пришлось бы Скалистому, приютившемуся на ее подошве. Тысячи огненных бомб, тонны пепла, все сжигающие на своем пути лавы наверняка обрушатся на него и похоронят, испепелят поселок.
В море штормило, пенные накаты с грохотом разбивались о черные зубья камней. Вода захлестывала тропу Вымокнув с ног до головы, Скороходов и Шишков с трудом пробрались в Скалистый. Поселок был объят тревогой. Пост, выставленный у кратера, сообщил, что внутри вулкана явственно слышатся гул и клокотание. Шла подготовка к эвакуации. Люди укладывали чемоданы.
«Из кратера Горящей Сопки появились выбросы огня, дыма. Клуб в Скалистом оборудован под убежише. Срочно требуются противогазы, спасательные пояса, резиновые шлюпки. Погода — шторм, временами снегопад»,— радировал в областной центр Скороходов.
«Принять все меры эвакуации людей. Первую очередь женщин, детей»,— последовал ответ.
Сквозь белесую пелену пурги стали вырисовываться серые силуэты китобойцев. Один за другим они подвигались ближе к берегу. Когда ветер немного стих, к острову, подбрасываемые накатами, пошли шлюпки… По пояс, по грудь в воде матросы переносили женщин и детей.
Метеорологи продолжали следить за ходом извержения на Бирюзовом. Обстановка менялась каждый час. Близился кризис…
«14 ноября. 01 час. Над озером висит красная шапка. Наблюдаются частые электроразряды. В воздух на высоту 400 метров выбрасывается темная масса. Погода установилась хорошая, морозная. Ветер 5—6 баллов».
«14 ноября. 09 часов. Один за другим следуют все усиливающиеся взрывы. Из вулкана вылетают камни, густой дым, пепел. Погода опять испортилась. Шторм. Низкая облачность. Снегопад».
«14 ноября. 12 часов. Взрывы участились. Усилились грозовые разряды».
«14 ноября. 13 часов. Очень сильные взрывы. Электрические разряды. Столбы земли, перемешанной с паром, поднимаются с промежутками от одной до десяти минут. Пахнет газами. Над островом пар, дым. Погода — метель. На море — шторм».
«15 ноября. Произошло два взрыва исключительной силы Второй сопровождался выбросом большого количества валунов. Они взлетают на высоту в 2000 метров. Падают отвесно. При падении их слышится сильный грохот. Черное облако поднялось на высоту 6000 метров и достигло станции. Ощущается резкий запах серы».
16 ноября с озера, как из гигантской трубы, валил черный дым. Направляемый ветром, он хвостом протянулся над океаном… Но извержение уже шло на убыль. Небо над станцией и Скалистым прояснилось Стих грохот. Прекратились взрывы. Примолкла и Горящая Сопка.
Вернулись в Скалистый к своей работе и обработчики кигоз, собравшиеся в эвакуацию. Вошла в ритм жизнь метеорологов, размеренная вахтами.
Об извержении вскоре забыли.
Больше всех пострадали от него, конечно, московские вулканологи, которые добирались в район извержения на маленьком суденышке. Эх, и покачало же их в проливах, взбудораженных свирепыми зимними ветрами!
Ты служишь людям, гордый Алаид…
«В западной стороне от помянутых островов (Курильских) есть пустой остров, который на карте под именем Анфиногена объявлен, но Курилы (айны) называют его Уякужачь, то есть высокий камень, а казаки — Алаидом.
…Об Алаиде есть следующая басня, которую рассказывают курильцы, живущие около великого Курильского озера (на юге Камчатки), будто помянутая гора стояла прежде всего посреди объявленного озера; и понеже она высотою своею у всех прочих гор свет отнимала, то оные непрестанно на Алаид негодовали и с ней ссорились, так что Алаид принуждена была от неспокойства удалиться и стать в уединении на море; однако в память своего на озере пребывания оставила она свое сердце, которое по-курильски Учичи… а по-русски Сердце-Камень называется, которое стоит посреди озера и имеет коническую фигуру. Путь ее был тем местом, где течет река Озерная, которая учинилась при случае одного путешествия: ибо как гора поднялась с места, то вода из озера устремилась за нею и проложила себе к морю дорогу».
…Эта легенда была записана на Камчатке два столетия назад знаменитым русским географом Степаном Крашенинниковым. Она вспомнилась мне в тот день, когда наш катер миновал второй Курильский пролив и взял курс прямо на срезанную белоснежную вершину величественного конуса, полуприкрытого сизым туманом.
— Слышали легенду об Алаиде? — спросил я Михаила Васильевича Манелова, капитана, который стоял у окна рубки, поглядывая то вперед, на беляки, сердито вскипающие у носа катера, то назад, где хлопал по верхушкам волн буксир и тащилась занайтованная по-штормовому баржа с солью, лесом и двумя лошадьми.
— А вы знаете ее продолжение? — ответил он вопросом на вопрос. Его глаза, сощурившись в улыбке, совсем спрятались под угольно-черными, удивительно широкими и густыми бровями.
Манелов, грек по национальности,— старый морской волк и старый курильчанин. Круглый год в любую погоду водит он баржи, разгружает океанские пароходы, выходит на спасение терпящих бедствие судов. Говорят, он знает на Курилах каждый камень…
Продолжение легенды? Что он имеет в виду?
Порывшись в памяти, осторожно выкладываю все, что знаю об острове-вулкане, который, вздымаясь из моря на высоту в две тысячи триста метров, как младших братишек, ведет за собой на север цепочку менее рослых курильских вулканов… Долгие годы гордый Алаид хранил молчание, словно отдыхал на просторе от ссоры со своими сварливыми камчатскими соседями. Но с 1790 года он снова стал метать громы и молнии. Особенно сильное извержение произошло в 1848 году, когда взрыв потряс остров, и Алаид лишился своей острой вершины. Три раза бушевал остров-вулкан во второй половине прошлого столетия, и, наконец, в 1933—4934 годах произошло последнее, подводное, извержение, в результате которого рядом с Алаидом неожиданно появился новорожденный островок-вулкан Такетоми. Через несколько лет юнец прицепился к папаше двумя косами, между которыми образовалось глубокое озеро с попавшей в плен морской водой…
На этом мои географические познания об Алаиде были исчерпаны.
— Все? — спросил Манелов.
— Все.
— Ну, так вот… Озера-то больше нет.
— Как так?.. Даже в только что изданной книге о Курилах говорится об озере!
— И все-таки его нет.
— В чем же дело?
…Три года назад озеро еще существовало Рыбаки, промышлявшие з водах Алаида, богатых сельдью и треской, не раз с завистью поглядывали на зеркальную гладь его зеленой воды. «Вот бы прорыть канал через косу, — мечтали они, — и суда получили бы прекрасное убежище от бурь и базу для сдачи рыбы. Не стали бы тогда «бегать» в Северо-Курильск, зря жечь горючее и терять время».
Мысль о строительстве канала рыбный главк одобрил. Отпущены были крупные средства, и проектировщики засели за карты и чертежные столы, как вдруг…
— Всю зиму работали штормовые ветры,— рассказывал Манелов. — Весной подошли мы к Алаиду, продуктишки привезли старику-сторожу, смотрим: что за чудо? Ворота в озеро! Естественный канал! Решили попробовать зайти в новоявленную бухту. На всякий случай матроса с шестом на бак поставили. Думали, глубина не позволит пролезть. Какое там! Глубина нормальная… А вы говорите — все. Ну, разве это—не продолжение легенды!
…Зимой 1957 года на берег Алаида высадились сорок человек. Днем и ночью завывала пурга. Узкая песчаная коса сотрясалась от ударов штормовых накатов. Ветер раздирал полотнища палаток. По пояс в снегу пробирались по утрам люди к первым строительным объектам…
Поселок Атласово молод, но он уже имеет свою историю и своих героев.
Каждый день подымался старик Сухов со своими плотниками на строительные леса, даже в те дни, когда ветер вырывал из рук доски и отшвыривал их на десятки метров.
В марте с Сахалина прилетела на самолетах вторая группа строителей. Зима отступала медленно, неохотно. В море по-прежнему штормило, но все чаще на алаидском рейде бросали якоря пароходы с брусом и досками, рыбонасосами, транспортерами, солью, клепкой. Все чаще в озеро-бухту заводил баржи Манелов, катер которого постоянно обслуживал экспедиционников. А пирс, самое необходимое сооружение, еще не был готов…
Его строили молодые плотники Машкин, Скляров и Палкин. Спешили. Стояли на дощатой площадке-времянке — забивали сваи. Неожиданно порыв ветра задрал площадку, и люди вместе с нею свалились в воду. Хорошо, что у пирса «на всякий случай» стояла шлюпка, а то бы пришлось ребятам купаться в ледяной воде минут пятнадцать — двадцать. Начальник базы приказал им идти домой, но плотники, обсушившись в кочегарке, вернулись на пирс.
…Поселок Атласово еще очень молод, а выглядит уже вполне солидно. В левой части косы — ряды темно-зеленых и пестрых палаток, с десяток брусчатых домов,— это общежития, столовая. магазин, пекарня; справа, у Такетоми,— посольные цехи, желтоватые горы клепки и бочек, длинная высокая эстакада, по которой течет сельдь, пирс с рыбонасосами. У пирса — оживление. Два сейнера разгружают свои уловы, другие стоят на якорях. Рокот моторов, людской говор, крик чаек. Веселая путинная суматоха. И очень трудно поверить, что совсем недавно Алаид был «пустым» островом.
Я ехал на Алаид с расчетом на следующий день вернуться в Северо-Курильск. Однако за ночь погода ухудшилась. На пирсе сказали, что катеров наверняка не будет и на возвращение нечего надеяться.
Пришлось использовать вынужденную остановку для ознакомления с окрестностями.
Проводниками вызвались быть две подружки — Галя и Зина, фельдшер и лаборантка. Одна высокая, другая толстушка. Обе очень боевые девчата, члены комитета алаидского комсомола. Это они затеяли походы на Такетоми, чтобы половить там рыбу и изжарить ее в горячем песке, и даже дальше — на самую вершину Алаида, занятую ледником, чтобы водрузить и там красный флаг в хорошую погоду этот флаг заметен издалека, даже с моря.
Дул порывистый ветер. И, продвигаясь по узкой’ намывной полосе прибоя, под отвесными темно-серыми стенами Такетоми, мы видели, как на глазах разрушался вулкан… Стены его были изрезаны продольными бороздками, и по ним беспрерывно текли ручейки туфа и скакали мелкие камешки, которые иногда больно били по шее и лицу. Ветер подымал тучи пыли. Девчата сказали, что даже зимой (ведь снег на горячих боках Такетоми не держится) ветры беспрерывно несут пыль. Береговая линия очень изрезана. Там, где между черными скипевшимися нагромождениями базальта были рыхлые туфы, океан выдолбил глубокие пещеры, каньоны и гроты, и сейчас в них беснуется прибой. То и дело попадались причудливые камни, похожие то на фантастических зверей, то на сидящих птиц.
Прогулка была увлекательной. Пройдя километров шесть, мы оказались на подветренной стороне острова, где было много цветов и стоял густой аромат ольховника. Каждый шаг вперед, каждый поворот — и новые достопримечательности. Чертовы ворота, соединяющие Алаид с птичьим островком. Причудливая скала Свечка. Шумные бакланьи гнездовья.
Возвращаясь, заметили, что ветер усилился. Идти стало трудно. Весь берег был белым от пены. Оглушительно грохотал прибой, и мы вынуждены были кричать, чтобы услышать друг друга.
Особенно свирепствовало море вокруг видневшегося невдалеке разбитого японского парохода. Его выбросило штормом лет двадцать назад. Корпус транспорта был весь изъеден ржавчиной, палуба в нескольких местах провалилась, чернотой зияли окна штурманской рубки. Пенные накаты хлестали по его левому распоротому борту и с рокотом перекатывали в трюмах гальку. С правого борта на песок был спущен ржавый металлический трос. На миг показалось, что в рубке мелькнуло чье-то лицо. Мы пригляделись… Нет, все было мертво на этой полуразрушенной железной коробке с того дня, когда днише со страшным скрежетом и треском пронзили камни, когда заметались по палубе люди, хватаясь за спасательные круги и шлюпочные тали.
Эта картина навела меня на грустные раздумья: сколько времени продлится шторм? Не суждено ли мне надолго «застрять» на Алаиде?
В поселок вернулись уже в сумерках. И когда подходили к пирсу, случилось, пожалуй, еще одно алаидское чудо.
— Филармония приехала! — крикнул нам повстречавшийся парень.— Ох, и укачались. Некоторых выносят из кубрика. Но концерт, говорят, нынче будут ставить…
Через две минуты я увидел знакомых южносахалинских артистов. Впереди, выпятив живот, семенил администратор Лев Борисович, который сам не помнит, сколько уже лет возит труппы по сухопутным, морским и воздушным дорогам. За ним вели под ручки «ударника», стильного парня в изжеванных зеленых брючках-дудочках и зеленой, потерявшей всякую форму шляпе, нахлобученной на уши. Сбоку вразвалочку шагал с футляром под мышкой скрипач Миша, бывший балтийский моряк.
…Ну и ну! Ветер, шторм, ни одного катера — и вдруг чрезвычайный рейс с артистами; море, остров, вулкан — и вдруг концерт.
Ну, разве это — не новое продолжение легенды!
Новый год на Симушире
С капитанского мостика даже нос судна с гарпунной пушкой и фигурой впередсмотрящего кажутся расплывчатыми, а дальше — непроглядная белесая муть, прилипшая к, тихой воде. Туман… Но нетяжелый и мрачный, а словно подсвечиваемый электрическими лампами. Значит, он Лежит тонкой пеленой, значит, вверху солнце. Однако, капитану от этого не легче.
Растворив двери штурманской, он то смотрит на экраны радара и эхолота и дает гудки, то выходит на крылья мостика и прислушивается к ответным гудкам, которые, кажется, раздаются то спереди, то сзади.
— Пять градусов влево!— бросает он рулевому… И тут же, противореча себе, сердито и нетерпеливо:— Правее, правее держи!..
На самом малом ходу подкрадывается китобоец к острову.
И вдруг туман разом расступается. Корма еще теряется в белой вате, а нос уже залит солнцем.
Отлично виден и остров… почти отвесная стена горного массива, поросшая внизу темно-зеленым ольховником и прорезанная жемчужными нитями водопадов. Над массивом торчит опаленный серными парами кратер. Это активно действующая Горящая Сопка. Справа—черный лавовый потек, след сравнительно недавнего извержения, слева в голубовато-белесой дымке правильные конусы еще двух вулканов — Прево и Фудзи.
Здесь, на Скалистом, от заведующего лабораторией и заместителя секретаря партбюро комбината Евгения Николаевича Данилова я услышал занятную историю…
— Приближался Новый год,— рассказывал он.— На острове была создана комиссия по подготовке к празднику. Партийно-комсомольско-профсоюзная комиссия — вот как громко она называлась.
Раньше Новый год отмечали просто: киномеханик тащил из дому припрятанный для этого случая фильм, который мы видели раньше всего два-три раза. Вот и весь праздник.
Но то было раньше, а теперь в поселке — не меньше сорока карапузов. Это-то обстоятельство и заставило нас призадуматься.
Сидели мы в клубе, дымили папиросами.
И один из членов комиссии с тоской в голосе говорит:
— По всей России елки сейчас из лесу волокут, а мы сидим, как медведи, и даже не можем своим детишкам показать Деда Мороза и все такое прочее. Сроду ведь они елки не видели! Даже не представляют себе, какая это веселая штука.
— Где же взять елку, если кругом гнутая ольха да кривая березка? — спрашивает второй.
— А что, товарищи, если кедрач приспособить? Та же елка!— вскакивает с места представитель комсомола Генка-радист.
— Ну и загнул! Во-первых, кедрач не елка, во-вторых, и его-то нету на острове.
— Говорят, где-то есть,— не сдается Генка.
Тут на некоторое время установилось молчание. Я по острову много бродил. Сижу и вспоминаю, где же я видел кедрач? Наконец, вспомнил.
— Кедрач есть,— говорю.— Но далековато. Километрах в пятидесяти. И пройти туда сейчас трудно… Но можно.
— Тебе-то хорошо: ноги длинные!—кричат.
— Далековато, а сходить стоит,— опять запетушился радист.— Хоть я и убежденный холостяк и ни сыновей, ни дочерей не имею, однако предлагаю идти. А если вы, любящие папаши, ленитесь для своих детишек праздник устроить, так я один пойду.
— Вот прихватит тебя ветер в горах, так по-другому запоешь, — припугнули радиста.
Однако, Ивану Дмитриевичу, парторгу, предложение Генкино понравилось, и он сказал:
— Ставлю вопрос на голосование.
Утром котомки на плечи — ив путь. Семеро нас собралось. Все ребята крепкие, бывалые. Но и путь предстоял него легкий — все время по горам, через перевалы…
Впрочем, погода была солнечная, и вначале шли весело, как на прогулке. Прошли по камушкам в часы отлива в долину Мильна, где стоит поселочек гидрометеостанции. Помнится, еще пяток бакланов подстрелили. Стали подыматься в гору.
Зима была вьюжной, многоснежной. Над берегом всюду нависли белые козырьки. Над нашим поселком лишь крыши торчали. Некоторые, кто поленился от окон снег подальше раскидать, днем с огнем сидели… А в горах зимы словно и не было. Снег здесь не задерживается. Ветра сильные. Сдувают его вниз, уносят в море. Под ногами скрипел сыпучий черный вулканический пепел. Иногда мы вязли в нем чуть не по колена.
Подымались то по ступенькам древней уступчатой лавы, то по гряде вулканических бомб, которые гудели под ногами, как пустые бочки. То и дело приходилось лавировать между гигантскими, причудливо выветренными глыбами. Смотришь на нее — громадина, кажется, сотни тонн весит, а тронь рукой — качается. Легкие вулканические туфы. В этом-то и таилась опасность: одно неосторожное движение — и тысячи таких глыб обрушились бы на наши головы.
Среди черных безжизненных камней яркими красками горели гигантские свечи, люстры, веера, бороды… Летом в горах шумят сотни речек, ручьев, водопадов. Мороз сковал их неожиданно. Они так и застыли на бегу, на лету и, казалось, вот-вот вновь придут в движение, загремят, и все вокруг оживет.
Шли, как по волшебному замку…
К вечеру поднялись на первый перевал. Впереди лежала долина — пятикилометровая щель между океаном и морем.
Спуск в долину был крут и покрыт ледяной коркой. Мы стали было совещаться, как лучше спуститься, но тут радист кричит:
— Я знаю способ!..
Садится — и фьюить! Закрутился за ним снежный вихрь. Смотрим, он уже внизу, отряхивается и руками машет…
В долине я видел летом избушку. Но теперь все было похоронено под снегом. Стали щупать сугробы палками. Долго ходили. Уже смеркалось, как вдруг наткнулись на крышу.
Генка, конечно, ворвался первым:
— Тут русским духом пахнет!— кричит.— Добрая душа ночевала и о нас не забыла позаботиться.
Смотрим, на полке — консервы, буханка зачерствевшего хлеба, дровишки у печки. Кто-то недавно был в избушке: то ли метеорологи, то ли охотники… В общем, ночевали мы с комфортом.
Утром нас разбудил свист ветра. Выползли наверх. Смотрим, по всей долине курится поземка. Но небо пока ясное. На севере четко рисуется конус Прево, к подножию которого нам надо было добраться. Заспешили.
Однако, ветер с каждым часом усиливался. Чем выше подымались мы к перевалу, тем труднее было идти.
Перевал представлял из себя острый полуторастаметровый гребень, который в середине загибался и подходил к возвышавшейся над ним горе. Предстояло добраться до этой вершины и повернуть влево. Там, под ее защитой, ветер был бы не страшен. Миновать этот опасный открытый переход нельзя — с обеих сторон ущелья. Но и вперед невозможно было сделать ни шагу. Шквальный ветер нес навстречу песок и камни, срывал рукавицы. Мою меховую кожаную куртку насквозь продувало.
Решив переждать, мы легли. Прижались к ледяному голому базальту. Уцепились руками за трещины. Прошло пять, десять, пятнадцать минут. Ветер не стихал. Лица и руки покрылись ледяной коркой, смерзлись веки. И тогда мне стало ясно, что ветер не переждать.
Слышу, кто-то костерит меня — якобы, не тем путем повел… «Нет, думаю, ждать больше нельзя, иначе — конец!»
Связали мы с Иваном Дмитриевичем Беловым ремни и поползли вперед. Он с одной стороны гребня, я — с другой. Ползли, не подымая головы, чтобы уберечь глаза. Метр, второй, третий…
Таким же способом и весь наш отряд перебрался. И когда собрались в затишье, под защитой горы, и взглянули друг на друга, раздался дружный хохот.
Почти у всех были порваны брюки, а из рукавов лезла вата.
Генка смотрит на Белова и говорит:
— Вы, Иван Дмитриевич, на странника-богомольца сейчас чем-то смахиваете.
— А вы, молодой человек, лучше на свои штаны обратите внимание. Они у вас совсем плачевный вид имеют. Как будто вас собаки преследовали,— в тон ему отвечает Белое и, обращаясь ко всему отряду, спрашивает:— У кого есть иголка с ниткой?
Все молчат.
— Эх, забыли хорошую фронтовую привычку! Избалованы женами!
Тут Генка, порывшись в карманах, достает моток медной проволоки:
— Меня-то. слава богу, еще никто не баловал. Вот она и нитка, и иголка. Кому нужно?..
Подремонтировав одежду, двинулись дальше.
К вечеру без особых приключений добрались до поселка — конечной точки нашего маршрута. Рыбаки встретили нас приветливо. Обогрели, накормили. А утром дали нам «следопыта» в провожатые, лопаты, и мы отправились на поиски кедрача.
Немало снегу перебросали, прежде чем увидели зеленые мохнатые лапы. Наломали веток, набили ими все семь котомок и наладились было в обратный путь, но гостеприимные хозяева не пустили. Согласно метеосводке, ночью ожидались усиление ветра и пурга.
Так оно и вышло. Трое суток света белого не видно было, и мы совсем было заскучали, потому что Новый год подошел вплотную. Но тут ветер стал стихать.
В нашем распоряжении оставалось два дня. Встали пораньше, надеясь успеть в Скалистый к вечеру 30 декабря. И успели бы, если б… не спешили
Решив сократить путь, мы пошли по крутому, градусов под шестьдесят, снежному склону горы, который нависал над морем. Чем дальше, тем снег становился хуже — видать, хватило его теплым ветром, а потом морозом. Под ногами у нас оказалась твердая ледяная корка. Пошли парами, держась друг за друга. Я шел рядом с радистом. Горячий парень все рвался вперед. Вдруг поскользнулся, вырвался у меня из рук и стал медленно сползать к краю обрыва.
— Держись, Генка!.. Держись!..
Расстегиваем ремни, а он, царапая ногтями ледяную корку, сползает от нас все дальше. И уже остаются каких-нибудь два метра до края обрыва.
— Генка!—Иван Дмитриевич швырнул обломок палки прямо к его лицу. Радист схватился за нее, воткнул в лед и затормозил. Тут уже успели связать ремни. Кинули ему петлю. Вытащили.
— Иван Дмитриевич, нехорошо так: чуть в лоб не закатили,— шутит по своей привычке Генка, а сам еще дрожит от страха.
Чуть было не потеряли самого активного члена новогодней комиссии.
Стали вырубать лунки под ногами. Передовые менялись через каждые пять минут. Вырубил лунку — сделал шаг. Еще лунку — еще шаг. Вдобавок опять начало пуржить.
Тут мы совсем заскучали. Прошло шесть дней, как вышли из поселка, дома беспокоятся теперь, наверно, уже оплакивают, а самое главное, если мы задержимся на этом склоне,— не успеем к Новому году, и труд пропадет даром. Не знаю, что больше — мысль об этом или то обстоятельство, что ночевать все равно негде, двигали нашими ногами, но мы шли всю ночь.
В обед спустились с гор и не поверили своим глазам: ни пурги, ни ветра. Белое сияние снегов, голубое море. Тишина… В поселке даже и крыш не видать — одни дымки. Весь Скалистый высыпал на улицу: как мы и предполагали, нас уже похоронили. Оказывается, здесь была сильная пурга, и все решили, что нас замело…
В клуб притащили березку. Лишенная сучьев, она выглядела кривобоким уродцем. Но это не беда. В теле березки просверлили дыры, вставили в них ветки кедрача, и елка получилась хоть куда. Особенно после того, как женщины обрядили ее, а радист навешал лампочек.
Как полагается, и утренник был, и хороводы детишки водили вокруг елки, и танцы для взрослых, и даже ряженые были…
Огромный шар солнца утонул в море. Контуры гор потемнели.
Мы сидели с Евгением Николаевичем на завалинке, наслаждаясь прохладой вечера, и курили.
— Смотрите! Что это такое?— вдруг воскликнул он, показывая рукой на север.
Там, вокруг конуса Прево, светилась багровая корона. Невозможно было оторвать глаз от этой жуткой и таинственной картины.
— Неужели?..— пробормотал, привстав, Евгений Николаевич.
Но это было не извержение. Вскоре из-за конуса показался край луны, создавшей эту фантастическую картину. Пока спокойно было на острове. Вулканы лишь слегка «травили» серные пары.
