Дверки резко захлопнулись. Автобус тронулся с места. Владимир не хотел признаться самому себе, что отступил. И все-таки…
Он коснулся горячим лбом скользкой обшивки автобуса. Видно, поднялся жар. ≪Может, остановить машину? Вернуться к ребятам?≫ — вяло подумал Владимир. Точно из космоса, донесся тихий, печальный голос: ≪Может, не надо, Воля?≫ — Так зовет его только Аркадий.
Мокрый снег слепил окна. Размеренно накал ≪дворник≫ на ветровом стекле. Владимира бил озноб. А кажется, еще недавно, таяли снега и было все иначе…
***
…Какие сборы у восемнадцатилетнего парня? Мать положила самое необходимое. Новые рукавицы и кусачки арматурщика он сунул в карман.
Двенадцать парней ехали в новую жизнь. Конечно, с ними Владимир и Аркадий. Ехали в поезде. Всю ночь пели песни, шутили. Кто-то спросонья упал с полки.
В Нижней Туре погрузились в машину, крытую черным брезентом. Ее назвали душегрейкой, а за билет содрали шесть пятьдесят У ребят были рюкзаки да «авоськи», а у Владимира, как назло, — чемодан. Шофер придрался.
— Плати за багаж.
— Да ты что?..
— У нас порядок, у нас закон. Дети с семи лет обилечиваются взрослым билетом, на вещи габаритом 35 на 55 требуется билет… Видишь, какая картина…
— Не спорь, не спорь, а то высадят,— тыкал в бок Аркадий.— Черт с ним, с габаритом..
Машина шла ровно и быстро. Трясти начало внезапно, словно кто собрал все кюветы и кинул их под колеса. Все торкнулись головой о брезент Кто-то из пассажиров с ехидцей заметил: ≪Качканар привет передает≫.
Ехали в темноте, а тут вдруг развиднелось, Владимир посмотрел в узенькое оконце. На покосах пестрели проталины. Обнаженные и стыдливые, стояли березы в ожидании листвы. Снег оседал, ноздрился. Природа Жаждала солнца, чтобы закипеть, забурлить апрельской распутицей. И как-то не вязалось ее пробуждение с разбитой дорогой и едкой до тошноты гарью ≪душегрейки≫.
О встречах добровольцев Владимир читал в газетах. Обычно писали, что гремел оркестр и кто-то из начальства произносил речь. Правда, иногда оркестр не упоминался, и Владимир считал, что так, пожалуй, и лучше. Приезжают парни укладывать бетон, вязать арматуру, одним словом —строить. К чему оркестр? Что они, артисты? Смешно… Вот доброе слово услышать, вроде рекомендацию получить в жизнь — это пожалуйста,
А было все по-другому. Грязная улица с невысокими дощатыми домами, тол16 па людей в ожидании обратного рейса автобуса и первая рекомендация шофера:
— Газуйте в столовку, а то закроют…
Одиннадцать бросили на плечи рюкзаки, двенадцатый подхватил чемодан — и в столовую.
Потом они ходили по поселку. Строятся дома, горчат пни, какой-то всеобщий хаос. И все-таки понравилось. Чем? Дерзостью! Здорово отбросили тайгу. И Качканар возвышается, как вулкан. Только не курится дымка над ним.
Взойти бы туда…
Володька был романтиком. С шестого класса пошел работать. Хотелось все узнать, пощупать своими руками. Два года провел на стройке в Реже. Научился вязать арматуру, да так ловко, что его признал даже Аркашка, большой ≪спец≫ в этой области. Признал и безропотно подчинился. Потом они вместе ≪вкалывали≫ на заводе. А когда снова потянуло в неизведанные края —собрались на стройку. Вот они, эти края! Смотри, Володька, радуйся. Здесь признают одну романтику —труд. Засучивай рукава —и за дело. Случаем встретишь беду —не согнись. Победишь —ляжет на сердце добрая память о дерзкой юности… А теперь давай в отдел кадров.
Там ждали люди. Все приезжие. Мрачно молчали. Подошел высокий, грузноватый мужчина. Громко спросил:
— Значит, приехали? Откуда? Режевские… Ну-ну,— повернулся и пошел прочь. Владимира удивил его голос — без интонации, с ударением на каждом слове. Брови сурово нахмурены, а глаза добрые, отцовские. Владимир решил подойти к нему, спросить, куда лучше устроиться, но Аркадий дернул за рукав: ≪Очередь!≫
Ох! Лучше бы ее не было. Не приняли. Представляете? Говорят: ≪Опоздали, ребятки. Мест нет в общежитии. Через месяц — милости просим≫. Они вышли из комнаты.
—Через месяц, через месяц!—передразнил Владимир.—Так мы ноги протянем за месяц-то…
—Домой?—спросил Аркадий.
—Не смеши…
Присели на лавку. В комнате напротив звонили телефоны. Голос без интонации спрашивал, отдавал приказания. Ребята закурили. Мужчина вышел в коридор. Увидев парней, спросил:
—Что? Не приняли? Приходите еще. Каждый день убывают —прибывают. Ждите. Да…
Так и сделали. Дежурили по одному. Раз Аркадий зевнул: освободились две койки, но их перехватили. Владимир стал дежурить сам.
На пятый день —удача: один пришел рассчитываться. Володька —за ним. Спрятался за спину, ждет. Начальник отдела кадров устало задал трафаретный вопрос:
—Как фамилия?
—Бетховен, маэстро…
Володька прыснул в кулак, за что парень наградил его тумаком. Начальник спохватился:
—Бросьте разыгрывать цирк! Уезжаешь?..
—Представьте. А мою кровать прошу вот этому патриоту,—парень сделал шаг в сторону.
—Опять ты? Ладно… Фамилия?
—Тимкин, девятнадцать лет, русский. Пожалуйста, возьмите и друга. Устроимся…
—Где он?
Аркадий, словно призрак, появился в дверях. Парень весело смотрел за происходящим. Кажется, ему все это было знакомо.
—Ты давай к нам, в ≪Кастрюль-монтаж≫…
— Куда?
— Вот темная личность! В сантехники…
— Нет, я — в трест.
— Выдумал, это же ≪Качканаррудстрой≫; хоть — работай, хошь — стой. Нет? Ну, бывай…
Вся бригада состояла из новичков. И бригадир свой парень, Михаил Руднев. Строили производственную базу. Собственно, участие их в строительстве было довольно странным. Может, оттого, что большинство из них не имело специальности, мастер Тараканов,— маленький толстый человек,— помыкал ими, как хотел. Наряды не выписывал, а работу давал ту, от которой отказывались другие бригады. То пошлет копать землю. Копают, не куражатся. Через час идут разгружать вагоны с песком. Иногда привозят бетон, а бетонщики ушли — кладут бетон. А нарядов на все это не, Тараканов закрывает их в конце месяца. Владимиру сразу не понравилась такая работа.
— Не пойдет так!— сказал ой однажды мастеру.
Тараканов поднимал над головой мясистый указательный палец и торжественно говорил:
— Кто вас послал? Комсомол! Что вам говорили? Не бойтесь трудностей! А вы?…— и, довольный произведенным впечатлением, покидал площадку.
Однажды, проходя мимо, мастер заглянул в бригаду:
— Мое почтение! Как могло-работалось?
— Надо бы хуже, да некуда,— буркнул бригадир.
— Ну, ладно. Продолжайте в том же духе,— он повернулся, чтобы уйти. Владимир преградил дорогу:
— Как закроете наряды, Аполлон Исидорыч?
— Порядочек! Да ты что, Тимкин, Тараканова не знаешь?
— Потому и спрашиваю. Отвечайте!
— Саботаж! Не позволю!.. А ты, Тимкин, смотри!— и Тараканов затрусил прочь.
Пожаловался Владимир в комсомольский штаб. Вызвали Тараканова, предупредили, а он, к удивлению всех, еще больше распоясался. Руднев махнул рукой: ≪Не связывайся! Режет наряды, подлец, сознательно≫. Одни поддержали Владимира, другие — наоборот:
— Что тебе, больше всех надо?
Но Владимир не послушался ≪разумников≫, на профсоюзном собрании снова выступил против Тараканова. Высмеял его задания — перекладывать кирпичики с места на место. Требовал настоящей работы. Пусть даже землю копать, но чтобы осмысленно.
Тараканов смолчал. Но при встрече усмехнулся со злом и многозначительно стучал пухлым пальцами по синей папке с тесемками. Мол, все в моей власти.
В одиночку дрался Владимир. Аркадий не в счет. Тот презирал мастера молча. Владимир возмущался:
— Ну, что ты молчишь? Нас оскорбляют, а ты молчишь!..
— Я презираю…
— Плевал он на твое презрение. Драться надо, понимаешь?
***
По-детски доверчивые кроны берез уже позолотила осень. Перепадали дождь ди, и туман не покидал низины даже днем. Качканар укрылся пеленой грязновато- серых облаков. Смолкли разноголосые говоры тайги. Приглушенным стал шум стройки.
В эти дни Владимир и еще несколько ребят жили в совхозе, на уборочной. Раз надо, так надо. Не отказывались. Только обидно, что отбирал их опять Тараканов. Словно наказание выносил. Ткнул синей папкой в грудь: ≪Ты, ты и ты, Тимкин≫. Аркадий сказал:
— Пиши и меня.
— Ах, значит, вы заодно? Хорошо, и ты…
Копали картофель, подвозили к скотным дворам солому. По субботам приезжал Тараканов, что-то проверял, записывал и прятал в синюю папку. К группе Тимкина Тараканов не мог придраться, как ни старался. Ребята работали хорошо.
Здесь-то и произошла новая стычка с мастером, которая так изменила весь ход жизни Владимира Тимкина.
Провожали в армию парня из бригады. Часов в двенадцать закончили работу и собрались за столом. Подняли тост за парня: служи честно! Подняли второй — за стройку. А за вторым — третий: за жизнь. Потом пели и грустную ≪Рябинушку≫, и мужественную ≪Комсомольцы-добровольцы≫.
Обнялись на прощание. Все-таки свой парень, режевской. Проводили до машины. Тут их и увидел Тараканов.
— Пьянствуешь, Тимкин? Молодежь спаиваешь?
Только бы сдержаться, смолчать, сказать что-нибудь презрительное…
Сорвался. Все перевернулось в душе. Выхватил ненавистную синюю папку и бросил под колеса машины. В это мгновение она тронулась. Владимир схватился за борт и перемахнул в кузов. Кто-то еще ухнулся на дно кузова. Владимир посмотрел под ноги. Потирая ушибленное колено, недоуменно смотрел на друга Аркадии…
***
— Отец! Да иди же сюда! Володя вернулся… А как вырос, загорел…— Мать обняла его голову. Мальчик мой, у тебя же температура. Быстрей раздевайся! Андрейка, беги к соседям, попроси малинового варенья, у них есть.
Белоголовый мальчишка накинул на плечи шубенку и выскочил в сени. Из комнаты вышел отец с газетой в руке. У него, кажется, прибавилось седин.
— Ну, привет, качканарец! И вправду возмужал. А чего раскис? Накормить бы его сначала, мать, да и по стопочке пропустить. Такой случай…
— Ты отпил свое…
— Понимаешь, Володя, запретили. А ты что, в отпуск? Рановато как будто. Сколько уже живешь на Качканаре?
— Семь месяцев.
— Смотри, как время идет! Ну, отдыхай. Завтра поговорим.
Отец ушел, а Владимир не мог представить, что он завтра скажет отцу. Мать тепло укрыла его. Андрейка подал горячую кружку чая с вареньем и облизнулся.
— Ешь, Андрейка, я не хочу.
— А ты расскажи про Качканар. Нам в школе говорили. Он большой? А медведи там есть?.. А что там будет?
— Комбинат, руду обогащать.
— Как это — обогащать?
— Долго рассказывать. Потом.
Мать еще некоторое время сидела в изголовье и шершавой рукой гладила его волосы.
— Хорошо у вас, мама, покойно,— тихо сказал Владимир.
— Может, приедешь насовсем?
≪Да я вот и приехал≫,— подумай Владимир. И его вновь охватила тоска.
Утром вся семья Тимкиных собралась за столом. Только Андрейка умчался в школу. Пришел с работы старший брат Михаил, недавно демобилизовавшийся из армии.
— Как жизнь, качканарец? А я думал, не махнуть ли к тебе?
— Ты объясни, что за комбинат вы строите?— спросил отец.
Стараясь не выдать волнения, Владимир стал рассказывать. И чем дальше он говорил, тем тревожней Становилось на душе, Покинуть такую стройку! Почему так случилось, что именно Тараканов затмил ему все? Ведь он видел сотни счастливых ребят. Да разве и сам он не работал с радостью и упоением, когда дел было по горло? В такие дни он с особенным удовольствием снимал просоленную потом рубашку и блаженно плескал на себя воду…
Отец смотрел на пылающее больным румянцем лицо сына и смутно улавливал за словами рассказа тревогу и волнение.
— А ты не разочаровался? — вдруг спросил отец.
— Нет.
— А я где-то читал, что разочарование— свойство слабых,— отец вышел из-за стола. Владимир, не поднимая головы, грустно признался:
— Уехал я с Качканара, насовсем…
***
А сердце осталось там… Бывает, споткнешься где-нибудь и придумаешь себе оправдание. Успокоишься. Но сердце не обманешь Оно стучит тревожно день и ночь. Сложная эта штука — сердце…
По утрам Владимир включал радио, и диктор читал: ≪Сегодня на Качканаре≫. Газеты наперебой писали каждый день о жизни и делах строителей. Одно слово ≪Качканар≫ вносило в сердце бурю сомнений Он и не подозревал, что так привязан к стройке. Да, сердце было там…
Отец видел, что происходит с сыном, но разговора больше не начинал. Казалось, он предоставил Владимиру все решить самостоятельно. Только однажды сказал:
— Есть мудрые слова: береги честь смолоду!
Нетрудно было догадаться, чего он хотел.
Думал… Чтобы больше не колебаться, поступил на завод слесарем. Все, что бы ни делал, невольно сравнивал с прежней работой: ≪Нет, на Качканаре иначе≫.
И тосковал. Ночью снился грохот, шум компрессоров, даже Тараканов с его неизменной синей папкой…
Однажды к нему подошел комсорг:
— На комсомольский учет когда встанешь?— Владимир отшатнулся, ответил что-то невразумительное.
Дома его ждало письмо. На штемпеле—≪Качканар≫. Писал Аркадий: ≪Новостей много. Ты, наверное, порадуешься. Сначала—сняли Тараканова. Только ты уехал, ребята пошли в партком. Там разобрались. На собрании рассказали, как случилось с тобой. Тараканов грозил, кричал, но его все-таки сняли. Теперь ходит почему-то с красной папкой. А работаем мы арматурщиками на заводе стройматериалов. Знаешь, наша любимая работа, да и заработок приличный. Может, приедешь, Воля? О тебе помнят. Правда, ругают. Говорят — струсил. А ты приезжай≫.
Владимир расстегнул ворот рубашки. Чтобы легче дышалось. Он снова и снова перечитывал бесхитростные строки. Лицо горело, словно свежий ветер отхлестал его своими ручищами…
***
Прошел год. Недавно я снова побывал на Качканаре. Встретил и Владимира. Он работает бригадиром арматурщиков. Женился. Вспоминает о старом неохотно. А когда узнал, что я хочу написать о его судьбе, просил не упоминать фамилию.
