6. ГЛУБОКИЕ КОРНИ
Стремление полковника Максимова детальнее ознакомиться с судьбой егудинской библиотеки привело его, а вместе с ним и старшего лейтенанта Чернобровина к крутоярскому старожилу Якову Кирилловичу Успенскому, бывшему букинисту.
Небольшая комнатка Якова Кирилловича была обставлена скромно: диван, миниатюрный буфет, тумбочка — вот и вся мебель. Остальную площадь занимали книги. Они сверху донизу заполняли высокие шкафы, лежали на полу связками и пачками.
Комната слабо освещалась откуда-то сбоку, но источника света не было видно.
Оказалось, что комната имеет ответвление вправо, закоулок, также уставленный книгами. Здесь, за столом, в мягком кресле, и сидел старик с огромными кустистыми седыми бровями.
Маленькая настольная лампа-«грибок» освещала снизу его широкие скулы и морщинистый лоб. На столе лежали две раскрытые книги.
— Ух ты! Прямо доктор Фауст! — проговорил вполголоса ошеломленный и восхищенный Чернобровин.
Гости представились. Успенский не выразил никакого удивления, только спросил: ≪Не насчет ли Сухорослова?≫ и предложил сесть.
— Угадали,— сказал, усаживаясь, Максимов.— Насчет его. Думаю, что вы сможете сообщить нам кое-какие сведения. Вы, кажется, хорошо знали библиофила Егудина?
Старик сразу оживился, закивал головой:
— Геннадия Васильевича, покойного? Как же, как же…
Оказалось, что Яков Кириллович одно время служил у него приказчиком. Выиграв по займу 200 тысяч рублей, Егудин выстроил винокуренный завод и, быстро богатея, получил возможность удовлетворить свою страсть к собиранию книг. Яша стал у купца чем-то вроде агента по скупке всевозможной литературы. Он разъезжал по сибирским городам самостоятельно, приобретая для патрона и частные библиотеки, и редкие экземпляры книг. За двадцать лет такой деятельности Яков Кириллович сам пристрастился к книгам и стал заправским библиофилом. После смерти Егудина он держал свою книжную лавочку, а в советское время работал в книготорговых организациях как специалист по антикварным изданиям.
Книги заменили ему жену, детей, семью. Личная библиотека Успенского представляла весьма оригинальное по составу собрание литературы. В ней рядом с ≪Афоризмами великих людей≫ стояли разрозненные тома Александра Дюма-отца, а сочинения императрицы Екатерины И соседствовали с путешествиями Ливингстона. Цель и система такого подбора книг была ведома только хозяину.
…К этому человеку и явился в свое время продавать книги Сухорослов. У старика руки затряслись, когда он взял первую — ≪Рассуждение о метании бомбов и стреляний из пушек≫, редчайшее издание петровской эпохи. Была здесь масонская литература и другие книги в том же роде, ценимые антикварами на вес золота. Но старик сразу догадался о происхождении предлагаемого ему ≪товара≫.
—Где взяли? —сурово спросил он Сухорослова.
Тот начал лепетать что-то о сундуке, оставшемся от покойного деда. Но обмануть Якова Кирилловича было невозможно: он признал экземпляры из остатков гудинского книгохранилища. Подобно многим другим букинистам, старик обладал феноменальной памятью.
Цену Сухорослов назвал небольшую, сравнительно с подлинной стоимостью книг.
—Хорошо, возьму,—сказан Успенский.— Оставьте, у меня не пропадут. За деньгами завтра пожалуйте, в обед, сейчас не имею столько.
Долго по уходе Сухорослова старик перебирал томики, радовался им, как старым друзьям, гладил свиную кожу и сафьян переплетов, листал шершавые желтые страницы, любовался старинным шрифтом. А в душе ожесточенно боролись два чувства: доходящая до фанатизма страсть к редкой старинной книге и врожденная честность.
В критический момент этой мучительной борьбы на чашу весов упала такая деталь: перелистывая ≪Рассуждение≫, Яков Кириллович увидел подчистки —следы удаленных печатей и штампов, а одна из страниц была грубо вырвана. Старик даже застонал, словно от нестерпимой физической боли. С этого мига он возненавидел Сухорослова, как личного врага.
Утром он бережно завернул книги в кусок полотна и отнес в музей. Остальное известно.
—Расскажите нам, Яков Кириллович, о библиотеке Егудина,—попросил Максимов.
Огонек загорелся в запавших глазах старика, и он пустился в воспоминания:
—Какое собрание было! Геннадий Васильевич тридцать пять лет его собирал… Вторая библиотека в Сибири считалась после Томской университетской, да-с! Восемьдесят тысяч томов, рукописей почти полмиллиона — экое богатство, боже мой, боже мой!
Сгорбившись и полузакрыв глаза, Яков Кириллович повествовал о делах, которым уже минуло полвека. Но картины прошлого вставали перед ним зримо, рельефно. Вот двухэтажный дом, выстроенный Егудиным специально под библиотеку, вот залы его, уставленные десятками шкафов. Но книги не умещались в шкафах и, как воды, прорвавшие плотину, затопляли все: лежали на столах, на стульях, на полу. И среди этих сокровищ расхаживал просвещенный хозяин, в накинутом на плечи пледе, благообразный, с длинной, редкой седой бородой и умными глазами.
—Из Америки приезжали знакомиться с библиотекой, да! — говорил Успенский.—Господин Грабин Алексей Владимирович, библиотекарь конгресса, даже описание ее издал…
И он рассказывал о том, как росла библиотека. Но время шло, Егудин старел и все чаще стал задумываться кед дальнейшей судьбой своего собрания. Революционные события 1905 года в Крутоярске напугали купца. Хотелось ему, чтобы библиотека стала после его смерти достоянием родного города или какого-либо большого университета и носила имя ее собирателя. Но, при всей своей начитанности, Егудин продолжал оставаться прежде всего коммерсантом, дельцом: мыслимо пи даром отдать то, во что вложены огромные деньги?
После долгах раздумий Егудин решил предложить свою библиотеку правительству. Запросил он немного меньше ее действительной стоимости. Директор Публичной библиотеки в Петербурге доложил царю и в ответ получил ≪высочайшую≫ резолюцию Николая И: ≪Из-за недостатка средств отклонить≫.
Егудин поместий в газетах объявление о продаже библиотеки. Охотников долго не находилось, потом прибыл представитель какого-то московского ≪мецената≫. Он что-то прикидывал, рассчитывал и, наконец, не моргнув глазом, предложил очень скромную сумму. Егудин колебался. Чуяло его сердце, с какой целью хотели приобрести библиотеку: пустив ее с молотка в розницу, ≪меценат≫ мог выручить втрое.
Вот тогда и прикатил из-за океана господин Грабин, на сей раз в качестве официального лица —заведующего ≪славянским залом≫ библиотеки конгресса США,—очень респектабельный субъект с худощавым лицом и огромным залысым лбом, в фасонистых шестиугольных золотых очках. Он давно натурализовался в Соединенных Штатах и на русского перестал походить. Отлично владея родным языком, Грабин даже говорил с нарочитым иностранным акцентом. Представителю Московского ≪мецената≫ он втихомолку предложил отступную и примялся улещивать Егудина.
Успенский стал свидетелем сделки. Дверь в кабинет Егудина была приоткрыта, и Яков Михайлович, стоя в коридоре, с замиранием сердца прислушивался к разговору. Купец сидел в кресле, а Грабин, в отличном сером костюме, поблескивая очками, кружил вокруг него, по образному выражению старика, «как ястреб над добычей».
—Поверьте, Геннадий Васильевич, я не знаю более достойного места для вашего собрания,— негромко, вкрадчиво говорил Грабин, сопровождая свои союза скруглыми, убедительными жестами холеных рук.—А здесь… Неужели бы не видите, что здесь попросту пренебрегают трудом всей вашей жизни? Горько, конечно, признаваться, но эго так. Увы, нет пророка в своем отечестве…
Егудин, поглаживая бороду, только кивал: ≪Верно, верно… Именно так≫. Однако, ни ≪да≫, ни ≪нет≫ пока не говорил. А Грабин настойчиво продолжал наступление. Он то проливал бальзам на уязвленное купеческое самолюбие, с пафосом именуя его труды ≪титаническим культурным делом≫, то заставлял еще и еще раз переживать страх за судьбу своей библиотеки: попев в руки ≪мецената≫, собрание, мол, будет развеяно по ветру…
И это было далеко не все; у Грабина имелся в запасе крупный козырь.
—Вы знаете, Геннадий Васильевич, что при крупных политических потрясениях (Грабин избегал прямого употребления слова ≪революция≫) в первую очередь бывают обрёчены на гибель культурные ценности. Но это — в худшем случае. В лучшем —вы рискуете лишиться своего собрания, не получив ничего взамен…
Ловкий провокатор знал, куда бить.
—Заверяю, Геннадий Васильевич,—нашептывал он,—в библиотеке конгресса ваше собрание ни в коем случае не будет разрознено. Оно войдет в нее как единое, неделимое целое и составит украшение ≪славянского зала≫. На какой бы сумме мы с вами ни сошлись, все равно приобретение вашей библиотеки будет рассматриваться, как ваш личный дар американской нации. Можете быть уверены, что западное просвещение оценит его по достоинству…
Патриотизм просвещенного купца не выдержал испытания долларом.
—Как узнал я, что решился он собрание за границу продать,—взволнованно продолжал Яков Кириллович,—кинулся к нему: ≪Геннадий Васильевич, говорю, что вы делаете?! Не отдавайте, хотите, на колени стану?..≫ Куда там! Ведь он с характером был, норовистый и ужас как самолюбив! ≪Оставь, Яков, не твоего ума дело≫. Отстранил меня. ≪Здесь, говорит, не оценили. И не надо! Западное просвещение оценит…≫
Библиотеку Егудина упаковали в ящики, погрузили в семь товарных вагонов, и покатилась она без малейшей задержки через всю Сибирь, Европейскую Россию и Германию на причал в Антверпене. Там ее перегрузили на пароход… Егудин выторговал только право оставить себе небольшую часть рукописей, да несколько сот книг, которыми особенно дорожил.
—И много американцы ему заплатили? — поинтересовался Чернобровин.
—Какое! Задарма продал, вовсе задарма — пятьдесят тысяч долларов. Ведь ему самому-то библиотека больше полмиллиона рублей стоила.
—А вы не помните,—спросил в свою очередь Максимов,—были ли в оставшихся рукописях бумаги декабристов?
—Были. На них Геннадий Васильевич совсем случайно наткнулся. Стал как-то разбирать ящик с книжным хламом, что я в Чите купил, потом кличет меня: ≪Гляди-ка, Яков, вот так находка!≫
—Скажите, на было ли среди бумаг завещания декабриста Завалишина?
—Завалишина — старик, наморщась, напряженно пытался освежить что-то в памяти. Потом вздохнул: —Нет, не упомню. Стар стал. Да разве все упомнишь… Может, в музее знают.
Максимов и Чернобровин, поблагодарив старика, уехали.
И уже в своем кабинете полковник досказывал старшему лейтенанту Черчобровину то, о чем не догадывался старый букинист и что являлось истинной подоплекой этой беспрецедентной сделки.
—Я имею еще кое-какие материалы, относящиеся к судьбе егудинской библиотеки. Давайте подведем итоги. Вот описание егудинского собрания на английском и русском языках, составленное господином Грабиным,—Максимов положил на стол монографию, полученную от Гольдман.—Обратите внимание: место издания — Вашингтон, год тысяча девятьсот пятый. Она выпущена еще до приобретения егудинской библиотеки. Значит, там давно уже целились на это собрание. Зачем оно понадобилось им, как по-вашему?
—Культурная ценность? —высказал предположение Чернобровин.
—Как бы не так! Наивно думать, что полномочия и цели господина Грабина исчерпывались интересом к русской литературе и славянским языкам. Сама по себе такая библиотека, продаваемая за бесценок, являлась, конечно, лакомым куском. Но все-таки не в этом соль. Грабин был подослан с другими целями, и о них догадаться нетрудно. Он проговорился об этом в монографии. Вот, читайте на странице тридцать второй: ≪Библиотека г, Егудина весьма богата книгами по Сибири —путешествиями, сочинениями по истории, археологии и геологии Сибири≫. Заметьте: ≪по геологии≫. А среди рукописей имелись уникальные описания Сибири и омывающих ее морей, там содержались указания на местоположение природных сокровищ, дислокационные документы. Вот что интересовало американскую разведку.
Налицо диверсия, проведенная открыто и безнаказанно. Не было никакой романтики —ни масок, ни потайных ходов, ни револьверов, ни отмычек. Из-за невежества царя и тупости чиновников буквально на глазах., среди бела дня ≪увели≫ за границу библиотеку, за которой утвердилась слава ≪литературной Третьяковки≫, собрание, представлявшее национальную ценность. Вот вырезка из журнала ≪Сибирские вопросы≫. Видите, что писали тогда здравомыслящие люди: ≪В Америку увезена знаменитая библиотека г. Егудина. Все тяжелые последствия этого станут еще более ясны будущему поколению… Оно оценит этот факт и горьким словом помянет своих отцов≫.
Да, теперь стало куда ≪более ясно≫.., Грабин сдержал слово. Егудинское собрание, попав в одно из крупнейших книгохранилищ мира, где насчитывается 35 миллионов различных печатных изданий, не растворилось в этом океане книг. Вся литература и рукописи, касающиеся Сибири, были тщательно отсортированы, а затем поступили в распоряжение известного рода ≪специалистов≫ и ≪экспертов≫, чтобы служить самым темным и низким замыслам против нашей Родины. Именно в этом тяжкая сторона совершенного преступления. Вольно или невольно Егудин стал пособником тех, кто точит зубы на богатства сибирской земли. Да что Егудин — само царское правительство за гроши разбазарило русские территории. Вспомните хотя бы историю с продажей Аляски.
—Все понятно, Ефим Антонович. Теперь и дело получает новое освещение.
—Безусловно. И Сухорослов становится на свое место. Казалось бы, зачем ему завещание? Он хотя и числился в музее по штатному расписанию ≪реставратором≫, но никакой такой работы не выполнял, да и не умел ее делать, а малевал лозунги, таблички. Вряд ли он и подозревал прежде о существовании документа. Зачем же вдруг понадобился ему весь этот «исторический поиск»? Нет, он только пешка, действующая по чужой указке. По моральным данным Сухорослов —находка для врага. А кому именно нужно завещание —догадаться нетрудно, ведь в нем содержатся какие-то ценные данные о Сибири и бывших русских владениях на Аляске.
—Одного не пойму, Ефим Антонович: что же они хватились искать завещание только теперь, через полсотни лет?
—На это может быть один ответ: только недавно в егудинских материалах там, за рубежом, обнаружили сведения о существовании такого завещания и его содержании. Данные, надо полагать, не утратили значения до сих пор. Игра стоит свеч, средствами решили не стесняться. Дело, как видите, далеко перерастает рамки простой уголовщины и принимает политический характер. Тут уже не наше поле деятельности, и надобно информировать органы безопасности. Я сегодня доложу генералу. Но вы ни в коем случае не демобилизуйтесь, продолжайте свое, время попусту терять нельзя.
7. ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
В музее никто ничего не знал о завещании: такой документ в инвентарных книгах ≪е значился. Однако, к помощи- историков прибегать не пришлось. Чернобровину позвонили из клиники и сообщили, что Ковальчук окончательно пришла в себя и к ней можно допустить следователя, но только на очень короткое время. Захватив снимок последнего листа рукописи, старший лейтенант помчался в больницу.
—Максимум пятнадцать минут! —сказал врач.—И при условии: не волновать больную, не заставлять ее напрягать память.
Зинаида Васильевна Ковальчук лежала в отдельной светлой палате. Девушка была очень привлекательна даже в рамке бинтов. На нежные щеки уже возвращался румянец, особенно выделялись глаза: большие, серые, с длинными ресницами.
Ковальчук, заметив над воротником халата синий воротник кителя с красной выпушкой, спросила у Чернобровина тихо:
—Вы из органов?
Голос был грудной, мягкий.
—Да,—сказал старший лейтенант, садясь к изголовью.
—Вас, вероятно, прежде всего интересует, кто был ночным посетителем музея?
— Мы уже знаем это.
— Он задержан?
― Пока нет. А что вы могли бы сказать о нем?
— Что я могла бы сказать о Сухорослове?.. — Ковальчук на миг задумалась.—Мне, видите ли, мало приходилось сталкиваться с ним по работе.
—Что он представлял собой как человек? Вам не приходилось встречаться после его увольнения из музея?
—Один раз. В выходной день я проходила через рынок и случайно его увидела. Он продавал стенные коврики собственного изделия, знаете, такие —с волоокими красавицами, розовыми лошадьми и лебедями…
—Да-а-а… Извините, Зинаида Васильевна,— задумчиво протянул Чернобровин,—оставим Сухорослова, сейчас важно другое. Прошу не обижаться, но нам пришлось побывать в вашей комнате и познакомиться с рукописью диссертации. Этого требовал ход следствия. Вы в ту ночь сидели над своей работой, потом спустились в зал, оставив недописанную страницу. Так? Меня интересует текст этой страницы. Из рукописи она исчезла. Вы хорошо помните, что писали?
— Примерно.
— Не напрягайте память! У меня есть неполный текст, я буду читать его вам, а вы подсказывайте недостающие слова. Речь идет о завещании Завалишина. Вы цитируете высказывание декабриста Муханова: ≪Признаюсь, я впервые встретил выражение последней воли, изложенное в столь…≫
— ≪Необычной форме≫…
Полностью восстановленный текст выглядел так:
≪Признаюсь, я впервые встретил выражение последней воли, изложенное в столь необычной форме. Если те, кому адресовано это завещание, сумеют прочесть его, то получат чрезвычайно ценные сведения о месторождениях золота и нефти на Аляске, а в Сибири —драгоценных минералов≫.
—Кажется, все? —спросила Ковальчук.
—Почти. Вот еще в конце: вы указываете, что часть архива Егудина не ушла за границу. Следовательно, ≪завещание≫ должно было бы находиться… Где?
—Среди писем декабристов Якушкина, Беляева,
Репина и других рукописей, национализированных в 1920 году и вместе с остатками библиотеки
Егудина переданных Крутоярскому музею. К сожалению, этот интереснейший документ не удалось обнаружить до сих пор. Чернобровин вскочил:
—Как?! Не удалось обнаружить?! Значит, завещание не найдено?
—Нет. Мне знаком в этом фонде каждый листок, относящийся к декабристам, там нет ничего похожего. Не исключена возможность, что оно было сожжено…
— Кем?
— Это, видите ли, темная история,—сказала Зинаида Васильевна.—В 1918 году в Москве, в квартире дочери Завалишина —Еропкиной было уничтожено больше двухсот писем декабристов, адресованных Завалишину. Там были письма Николая и Михаила Бестужевых, Кюхельбекера, Оболенского, Трубецкого… Обстоятельства, при которых погибли эти документы, точно не выяснены. Среди них могло находиться и завещание. Впрочем, это только догадка. А как хотелось бы знать его содержание! Документ, несомненно, позволил бы добавить яркие штрихи к характеристике Завалишина. Но я, кажется, разочаровала вас?
—Что вы, Зинаида Васильевна! Безмерно вам благодарен. Еще один вопрос: зачем вы спустились в зал?
—Я вспомнила, что давно собиралась взять портрет Завалишина (он, кстати, долгое время тоже считался потерянным). Утром должен был зайти фотограф и сделать с него репродукцию. Взяла ключи и спустилась, зажгла свет, подошла к шкафу… И тут увидела Сухорослова, присевшего за витриной. Я, кажется, закричала, стала вырывать у него папку…
В палату вошел врач, поглядывая на часы:
—Хватит, хватит, товарищ старший лейтенант! До свидания…
—Вы разрешите мне еще раз навестить вас? —неожиданно спросил Чернобровин, обращаясь к Зинаиде Васильевне.
—Приходите,—просто оказала она.
С этого дня в личном бюджете старшего лейтенанта появилась еще одна статья расхода: цветы.
8. ВОСКОВАЯ ПЕРСОНА
Полковник Максимов подробно изложил генералу обстоятельства дела. Выслушав, тот долго поглаживал ежик волос, курил, раздумывал.
—Так, так… Ясно. Оно, конечно, и данные по Сибири —лакомая штука для тех, кто издавна рвался на русский Север. Однако близок локоть, да не укусишь! Для них сейчас важно… что важно, полковник?
—Нефть, товарищ генерал.
—Точно, аляскинская нефть. Но ее до сих пор на Аляске не добывают, а лишь ведут весьма активную разведку. И занимается этим военноморское ведомство США.
—Безусловно! Отсюда и поиски ключей… в чужом кармане.
—Ну, что ж. Вами, товарищ Максимов, и вашими сотрудниками сделано много и сделано хорошо. Было бы нецелесообразно на данном этапе следствия выключать вас из дела. Нам надобно действовать параллельно, произведя некоторое так сказать ≪разделение труда≫. За вами оставляется честь довести до конца ≪уголовную линию≫ с Сухорословым. Я целиком и полностью согласен с вами: если он еще не завладел документом,— а этого, видимо, пока не произошло— то должен оставаться в Крутоярске. Продолжайте поиск…
Генерал привалился грузноватым телом к столу и продолжал, глядя в упор и давая вес каждому сказанному слову:
—Итак, Сухорослов —за вами. Нужно найти его во что бы то ни стало. Но брать пока не следует. За спиной Сухорослова стоит некто, вдохновляющий и направляющий его. Необходимо установить их связи, должны ведь они сноситься каким-то образом. Вот этого ≪некто≫, будем называть его условно ≪наставник≫, мы возьмем на себя. Мы придадим Чернобровину на его работника, который будет заниматься ≪наставником≫. Чернобровин не должен показывать вида, что знает своего напарника, вмешиваться в его действия без особых на то указаний. Словом, все должно выглядеть так, будто вы продолжаете расследовать обычное уголовное дело. Пусть никто не подозревает, что теперь параллельно с вами работают органы безопасности. Вы установили наблюдение за квартирой Сухорослова и за музеем? Уже сделано? Отлично.
…Найти Сухорослова?! Легко сказать! В Крутоярске насчитывается несколько сотен тысяч жителей, и преступник, даже если он и оставался в городе, имел возможность бесследно кануть в людском море.
И вот Чернобровин, в штатском костюме, изменив наружность, появлялся всюду, где мог вынырнуть Сухорослов: толкался на рынках, на железнодорожном и речном вокзалах, заглядывал в рестораны, пивные, чайные, ввязывался в разные сомнительные компании. Он знал, что ему всюду сопутствует напарник, но никогда не ощущал его присутствия.
На третьи сутки старший лейтенант обследовал район железнодорожного вокзала. К концу дня наведался в один пивной павильон. Фасад заведения был выкрашен в ярко-голубой цвет, поэтому местные поклонники Бахуса окрестили павильон ≪Голубым Дунаем≫.
Здесь, как всегда под вечер, было людно и шумно, у столиков толкалась разноликая публика. В углу кто-то пиликал на губной гармошке. Чернобровин, в форме железнодорожника, с измазанным копотью лицом, с железным сундучком в руках (ни дать ни взять — член паровозной бригады, идущий домой со смены) взял кружку пива и устроился за высоким столиком неподалеку от входа. Отсюда можно было обозревать все помещение.
Над прилавком красовалась копия со знаменитых репинских ≪Запорожцев≫, чрезвычайно примечательная по исполнению. У копииста, вероятно, не оказалось под рукой киновари и кармина, и поэтому веселые сечевики походили больше на пекарей, вывалянных в муке. Мало того —горе- художник внес в гениальное произведение собственные ≪поправки≫ и пририсовал на заднем плане дубраву, реку и лодочку под парусом. Завсегдатаи павильона привыкли к этому курьезу и не обращали на него внимания, Чернобровин же не мог сдержать улыбки. ≪Уж не Сухорослова ли изделие?≫ —пришло ему а голову. Он усмехнулся и стал оглядывать зал.
Прямо против него, за соседним столиком, появился Сухорослов. Длинные черные волосы, усики ниточкой над толстыми губами, бугристый низкий лоб — все точно отвечало описаниям его наружности, а узенький, едва заметный шрам на подбородке рассеивал последние сомнения. Сухорослов был одет с полуцыганским, полублатным шиком: серый каракулевый картуз с кожаной отделкой, замшевая рубаха с напуском, шаровары из тонкого, дорогого серого материала с «молниями»на карманах, желтые сапожки… Явно нетрезвый, он клевал носом над своей кружкой.
Тотчас старший лейтенант достал из кармана коротенькую черную трубочку и закурил: этим условным знаком он давал знать напарнику, что Сухорослов находится здесь.
≪Ах, вы сени, мои сени!≫ —запиликала губная гармошка. Это означало: ≪Понял, вижу!≫
…Менялись за столиком Сухорослова посетители, и каждый раз Чернобровин спрашивал себя: ≪Не этот ли вот черненький, низенький и есть ≪наставник≫? Или, может быть, вон тот солидный дядя в футболке? Но нет, черненький посетитель и дядя в футболке ни движением, ни слогом не пытались войти с Сухорословым в явный или замаскированный контакт. Они пили пиво и уходили. Сухорослов также не обращал ни на кого внимания, только время от времени апатично потягивал из кружки.
Вот к столику Сухорослова протиснулся гражданин в летнем коломянковом пиджаке и синей шляпе из фетра-велюра, под мышкой — портфель и газета. Вежливо осведомившись: ≪Тут не занято?≫, он занял место, сдул пену и, отхлебнув из кружки, поставил ее на столик. На полочку под крышкой столика положил портфель и газету, достал платок и, не торопясь, обтер светлые, коротко подстриженные усы и потное лицо.
Если бы пивная была освещена получше и старший лейтенант стоял поближе к гражданину в синей шляпе, то он заметил бы, возможно, что тот бросил искоса быстрый взгляд на Сухорослова, увидел его состояние, и тогда в глазах гражданина сверкнул недобрый огонек затаенного бешенства.
Гражданин долин пиво, взял портфель и проследовал к выходу. Газета, свернутая в узкую полосу, осталась лежать на полочке.
За гражданином покинул павильон и ≪музыкальный посетитель≫. Он еще относительно твердо держался на ногах.
Сухорослов остался за столиком один. Зыркнув глазами направо-налево, он опустил руку под крышку столика и потянул газету к себе. Быстро сложив ее, сунул в карман.
≪Значит, это все-таки был ≪он≫! —ликующе подумал Чернобровин.—Вот удаче! Ну, за того можно не беспокоиться, след взят. Посмотрим, куда направит столы мой подопечный≫.
Напарник, однако, оказался не так удачлив, как Чернобровин. Он, правда, сумел сфотографировать гражданина в синей шляпе, но потом произошло нечто непредвиденное. Человек, за которым он следовал по другой стороне улицы, внезапно остановил такси и укатил. Это вышло так неожиданно и быстро, что напарник Черно-Зросина ничего не мог предпринять —он только заметил номер машины (шофер такси потом сообщил, что седок в синей шляпе слез на центральном проспекте, сунул деньги и ушел).
Еще сутки прошли в напряженных, но безуспешных попытках восстановит≫ слад ≪гражданина в синей шляпе≫.
Квартира Сухорослова находилась под неослабным наблюдением. Но и отсюда сообщения были неутешительно!: Сухорослов залег, как барсук в нору, и не показывался.
Генерал и полковник Максимов посовещавшись, пришли к выводу: Сухорослова надо брать. Когда он снова выйдет на явку —неизвестно. Если же ≪наставник≫ учуял слежку, то времени терять нельзя. Оставалась надежда через Сухорослова восстановить утраченный след.
—Товарищ полковник! —взмолился Чернобровин, узнав об этом решении.—Подождите еще немного. Сухорослов должен непременно второй раз вернуться в музей! В первый раз он ничего там не взял, ручаюсь. Он даже не успел как следует просмотреть папку, ему помешала Ковальчук. Он искал документ в комнате Зинаиды Васильевны. Лист из диссертации он захватил как оправдательный документ перед ≪наставником≫. ≪Вот, дескать, я был в музее!≫ и прежде всего как свидетельство того, что тайна завещания еще не стала достоянием советских людей. Потом, когда все уехали, он снова вернулся в зал и попытался продолжить поиски…
Чернобровин остановился, налил себе изграфина воды.
—Так, продолжайте! —сказал полковник, делая пометки в настольном блокноте.
—Сухорослов, конечно, страшно торопился и нервничал, ведь с момента ранения Зинаиды Васильевны он все время ходил по острию бритвы. Давал себе отчет, как сильно рискует. Ищет папку —нету; если помните, я накануне поднял ее и положил на стеклянный шкаф. Сухорослову стоило только поднять голову, чтобы увидеть папку… Но он не сделал этого. ≪Психическая слепота≫ говорит о том, в каком состоянии находился преступник, А тут Кирюхин то и дело подходит к двери и проверяет печать… Сухорослов решил больше но испытывать судьбу. ≪Наставник≫ выждал немного, пока уляжется суматоха, связанная с первыми днями следствия. На явке Сухорослов получил от него директиву довести дело до конца, то есть проникнуть в музей вторично. Эта директива была передана через газету, в какой форме —трудно сказать. Газету Сухорослов, надо полагать, уничтожил.
—Очень логично и интересно, прямо художественную картинку зарисовали,—сказал полковник улыбаясь.—Но, Вадим Николаевич, это опять-таки гипотезы. А где доказательства, что Сухорослов явится снова?
—Поступили сведения, что приятельница Сухорослова была у ≪Косого≫ и получила от него набор отмычек.
—А! Это уже не журавль в небе, а синица в руках. Что же вы предлагаете? Засаду?
—Я предлагаю нечто лучшее. Сухорослова мы, конечно, возьмем. Но нужно обставить операцию так, чтобы он еще до момента задержания показал нам, где находится завещание.
—Как же вы это сделаете?
—Вот как. Папку нужно положить на место…
И Чернобровин выложил свою идею. Предложенный план получил полное одобрение.
* * *
Давно уже стемнело, время подходило к двенадцати. Музей чернел на берегу геометрической своей громадой. Кирюхин сидел на скамеечке у ворот. После ЧП он проявлял сугубую бдительность и на дежурство являлся раньше положенного. Вот и сейчас, завидев темную фигуру, возникшую из-за угла, он встрепенулся, насторожился…
Однако прохожий не проявлял никаких агрессивных намерений. У старика отлегло от сердца: было в этой фигуре что-то знакомое, привычное взгляду. Фигура приблизилась, и сторож узнал Сухорослова.
—А, Василий Кузьмич! —дружелюбно приветствовал его старик. Кого-кого, а этого человека он никак не заподозрил бы в посягательстве на музейные ценности. За что уволили бывшего ≪реставратора≫, Кирюхин толком не знал, ибо история с кражей книг не вышла за стены директорского кабинета. Для Кирюхина Сухорослов оставался по-прежнему недавним сослуживцем, рубахой-парнем, не дураком выпить.
—Давно к нам не заглядывали. Прогуливаетесь, значит? Присядьте, отдохните! —и старик подвинулся, всем видом показывая живейшую готовность покалякать.
—Здравствуй, товарищ Кирюхин, из кино иду,—сказал Сухорослов, садясь.—А ты все оберегаешь этот допотопный склеп? Ну, есть новенькое? Да, впрочем, что я спрашиваю, ведь у вас тут сплошная древняя история…
—Не говорите, Василий Кузьмич! —запротестовал старик, становясь серьезным.—Ох, и дела! Такие дела!..
—Что, Гольдман со своим заместителем поругалась? Или выходной день с четверга на понедельник перенесли?
—Грех шутить! —угрюмо сказал Кирюхин.— Дела, прямо сказать, уголовные. Зинаиду Васильевну без малого чуть не убили! В больнице лежит, говорят, па-ра-ли-зо-ва-на…
И сторож принялся рассказывать о происшествии в музее.
—Грабителя-то нашли? —перебил Сухорослов.
—Какое! —Кирюхин махнул рукой.—Видать, бросили это дело. Никто теперь из милиции и не показывается.
Сухорослов поежился, словно от ночного холодка, достал ≪Беломор≫ и так ловко щелкнул в донышко пачки, что папироса выскочила прямо в руки старику.
—Вот, Василий Кузьмич, какие неприятности случаются,—продолжал сторож, глубоко затягиваясь.— Разве найдут? Держи карман шире…
Дальше разговор как-то перестал клеиться. Кирюхин начал зевать, речь его становилась все менее и менее связной. Наконец, клюнув носом, он опустил голову на грудь.
—Врачи говорят: па-ра-ли-зо-ва-на, значит…
Папироса с наркотиком сделала свое дело. Сухорослов выждал пару минут и потряс Кирюхина. Убедившись, что теперь никакое ЧП не в силах пробудить старика, оглянулся, прошел во двор и достал связку отмычек…
В зале стояла особенная, свойственная нежилым помещениям тишина. Бледный круг света от электрического фонарика заскользил на полу… по витрине… по манекенам, что в причудливых костюмах стояли, безмолвные, как мумии, по бокам книжного шкафа.
По улице, огибая музей, неслись машины. Они торопились к понтонному мосту, который соединял левобережную часть города с промышленным заречьем: в полночь мост разводили, чтобы пропустить суда. Вот донесся какой-то особенно четкий и мелодичный звук Зимовской сирены: ≪ту-ту-ту≫… И опять все стихло.
Сухорослов приблизился к шкафу и, присев, звякнул отмычками. Руки его слегка дрожали. Скрипнула отодвигаемая дверка. Папка лежала на прежнем месте. Оставалось взять ее, закрыть шкаф… Как будто все. Через несколько минут он будет за воротами Музея, а дальше —солидная пачка ≪красненьких≫ и новый паспорт, обещанные ≪шефом≫, привольная жизнь где-нибудь в другом городе, пока хватит денег…
Внезапно преступнику показалось, что за его спиной кто-то дышит. Он так и застыл на корточках, прислушиваясь. Нет, показалось…
И в этот миг кто-то крепко взял его сзади за руку пониже плеча. Сухорослов, холодея, медленно повернул голову: сзади стоял… казак из стеклянного шкафа, большой, темный, бородатый, в железном шишаке. Но это не была мертвая ≪восковая персона≫, как в шутку именовали ее в музее; от страшного бородача веяло теплом жизни, а из-под шишака грозно глядели живые глаза. Левой рукой он крепко сжимал плечо Сухорослова, а правой опирался на пищаль.
Преступник оцепенел. Ощущение было такое, будто ему внезапно заморозили всю нижнюю половину туловища. Сердце затрепетало, потом оборвалось и упало куда-то вниз.
—Все! —сказал казак голосом Чернобровина, прислоняя пищаль к витрине.—Папочку-то сюда дайте! —Он взял ее из рук вора.—Пойдемте же!
Сухорослов пошел, с трудом переставляя не- гнущиеся ноги. Он силился что-то сказать, но язык отказывался повиноваться ему, потрясение было слишком сильно.
Медленно прошли они через двор музея к воротам, за которыми продолжал крепчайше спать Кирюхин, и очутились на улице. Чернобровин негромко свистнул: из-за ларька напротив появились оперативники.
—Вы что, идти не можете, что ли! —сказал старший лейтенант, встряхивая пленника.— Нервы подгуляли? Сейчас машина подойдет.
Сухорослов молчал, делая вид, что ему дурно. На самом же деле несколько глотков свежего воздуха привели его в себя. Нервный шок проходил. Теперь он напряженно взглянул в сторону реки, где в темноте по воздуху двигались красные и зеленые огоньки. Глухой металлический грохот доносился оттуда: рабочие кувалдами выбивали болты соединении понтонов, а огоньки горели на судах, ожидающих пропуска.
Здесь, и только здесь могло еще быть спасение! Помощники Чернобровина приближались. Сухорослов набрал в легкие воздуха и, вдруг решившись, со всей силой толкнул старшего лейтенанта в грудь.
Редкие парочки, прогуливавшиеся в этот поздний час по набережной, стали свидетелями необычной сцены: по асфальтированому спуску, ведущему от музея вниз, к понтонному мосту, неслась карьером цепочка людей.
В том факте, что бегут люди, не было, собственно, ничего необычного. Жители правобережья, опаздывающие к разводке моста, поневоле занимались ≪физкультурой≫, если не хотели остаться на левом берегу до четырех часов утра. За бегом следовали прыжки, и победителем в этом своеобразном кроссе оказывался тот, кто успевал в последний момент перескочить через образовавшуюся расщелину, если она не оказывалась чересчур велика.
Удивление вызвало другое: в десятке метров за ≪лидером≫ (это был Сухорослов) неслась фигура в чрезвычайно оригинальном одеянии, бородатая, в богатырском шлеме. Поверх красного кафтана она была облачена в ≪бахтерец≫, кольчужный доспех с металлическими планками- ≪зерцалами≫, тускло поблескивающими в лунном свете. Так и казалось, что ожил и вновь вернулся сюда, на берег Енисея, какой-нибудь отважный спутник Ермака Тимофеевича, один из тех, кого так блистательно изобразила кисть Сурикова на картине ≪Покорение Сибири≫. Со всей его исторической внешностью не вязалась одна деталь: в левой руке казак держат белую канцелярскую папку.
За казаком бежали с небольшими интервалами еще два человека.
Сухорослов, порядочно опередив преследователей, затопал по деревянному настилу моста. Вслед за ним мимо контрольной будочки пронесся Чернобровин.
—Наддай, артист, еще успеешь! —крикнула вслед дежурная.
Старший лейтенант понимал, на что рассчитывал преступник: впереди уже зияла расщелина пролета. Если Сухорослов успеет перескочить через нее, го может ускользнуть, бросив за собой, как в сказке, полотенце-реку.
Чернобровин молниеносно прикинул ширину пролета, которая неуклонно увеличивалась, дистанцию между беглецом и пролетом. Нет, не догнать!
Он с размаху остановился и выдернул из-под кольчуги пистолет.
—Стой!
Сухорослов был уже на краю пролета. Выдохшийся, он собрал для последнего броска все силы. Полтора метра, еще можно перескочить. Как подстегнутый, он метнулся вперед. Тело перенеслось через пролет, носок правой ноги стал на закраину настила, левая повисла в воздухе. Раз, и еще раз взмахнув руками, беглец полетел вниз, туда, где шумела вода. Мелькнул в пенных струях и исчез.
Старший лейтенант кинулся на спасательную станцию. Вышли на полуглиссере, долго мотались в лучах прожектора, спускались далеко ниже моста. Но суровая река редко отдавала свои жертвы.
Окончание следует.
