Третьи сутки мы ехали вместе с летчиком Героем Советского Союза Павлом Ивановичем в одном купе. За это время о многом переговорили — в дороге быстро завязываются знакомства.
Павел Иванович рассказал немало эпизодов из своей боевой жизни, называя при этом имена известных, прославленных пилотов, вместе с которыми ему довелось воевать в дни Великой Отечественной войны. Но о своем личном участии каком-нибудь из боев он не говорил ни слова. Я как-то сказал ему:
— Вот вы все говорите «они», «мы», а вам вручили Золотую Звезду?
— Дело простое,— ответил он,— сбил ко положено фашистских стервятников.— метив на моем лице разочарование, добавил: — Многие считают нас, летчиков, непременными героями… Первый подвиг, свидетелем которого я был, совершил не летчик. Правда, дело связано с авиацией. Если хотите послушать, я расскажу вам об этом.
Равномерно покачивало вагон, однотонно постукивали на стыках колеса, неясные отблески зарниц угадывались за окном.
— Случилось это перед самой войной, весною 1941 года.— начал Павел Иванович.— Жил я тогда в небольшом районном городке, в Сибири, и летал на почтовом самолете У-2.
Среди молодых летчиков нашего подразделения я считался храбрецом за то, что часто занимался показным лихачеством — летал на бреющем полете, распугивая на поле овец, делал фигуры высшего пилотажа на малой высоте.
Поступок, совершенный на моих глазах одним человеком, заставил меня крепко задуматься о своем «геройстве» и навсегда отказаться от лихачества в воздухе…
Предвоенная весна в Сибири выдалась на редкость дружной. Небольшие овражки превратились в озера, мелкие речушки вышли из берегов и посносили переправы. Наш городок оказался отрезанным от большого мира. И вот как-то ранним утром вызвал меня начальник. «Готовьте машину,— сказал он.— Спешно доставите врача в деревню Низовку. У Низовки посадку сделать негде… Врач спустится на парашюте, а вы пролетите в село Нагорное—там хорошая посадочная площадка. Там и подождете врача».
Я готовился к вылету. Когда мы с механиком проверяли мотор, к самолету подошел человек небольшого роста, в плаще с капюшоном (с утра моросил мелкий дождь). В руке он нес маленький чемоданчик. За спиной человека был парашют.
Меня несколько обескуражила щуплая фигура пассажира: таких парашютистов брать на борт мне еще не приходилось. Врач Смирнов выглядел почти мальчиком. Девичий румянец заливал его щеки, а большие голубые глаза смотрели на мир с неподдельным любопытством.
До Низовки мы летели час. Сделав разворот над полем, я повернулся к пассажиру и, крикнув «Прыгай!», махнул рукой. Но врач почему-то не прыгнул. Он поднялся, ухватился рукой за борт и стал пристально смотреть вниз. Лицо его побледнело, глаза округлились, словом, парень, кажется, струсил.
Я сделал над полем второй круг и снова махнул рукой: «Прыгай!» И опять Смирнов не решился покинуть самолет. Все так же, чуть согнувшись, он стоял, уцепившись за борт. Я разозлился.
— Трус! Прыгай, говорят тебе! Прыгай! — Я выругался и погрозил ему кулаком.
Врач взглянул на меня и, тряхнув головой, как-то неловко, боком, вывалился через борт… А через несколько секунд в воздухе затрепетал купол парашюта.
Через сутки я увидел Смирнова. Он пришел из Низовки в Нагорное пешком. Усталый, испачканный грязью, но очень довольный,..
— Ну, как дела?— спросил я.
— Замечательно! К больной поспел вовремя. Операция прошла хорошо: женщина будет жить.
— Садитесь, полетим домой,— сказал я.
Но врач, прежде чем сесть в кабину, подошел ко мне ближе и почему-то, смущенно покраснев, заговорил:
— Товарищ… Простите, я не знаю вашего имени… Товарищ летчик, я должен вас поблагодарить за то, что вы заставили меня прыгнуть. Я ведь действительно струсил и, если бы не вы… В общем, прошу вас: не рассказывайте об этом в городе. Из наших никто не знает, что это был мой первый в жизни прыжок.
— Как? — удивился я.— Значит, вы никогда раньше не прыгали?
— Нет. И даже с вышки не приходилось. Из Низовки нам позвонили: больная очень плоха: гнойный аппендицит… Тогда я сказал старшему врачу, что будто не раз прыгал с парашютом с самолета…
— Этот случай научил меня многому,— закончил свой рассказ Павел Иванович.— Никчемными и ненужными показались мне вдруг все мои недавние выкрутасы в воздухе перед разумной отвагой этого парня.
СВАДЬБА МИНЕРА
Майор Александр Николаевич Нестеров был специалистом по разоружению вражеских мин.
Внешность у него самая обыкновенная: лицо худощавое, добродушное, глаза — голубые, когда он всем доволен, и серые — в минуты гнева. Матросы между собой называли его Голубоглазым.
— Всем хорош Голубоглазый, одно плохо: за тридцать перевалило, а он бобылем ходит,— сетовали они.
Но сегодня конец холостяцкой жизни. Прощай навечно, беспорядок на столе, заваленном частями обезвреженных мин, справочниками, записями, схемами.
Александр Николаевич сидит во главе свадебного стола. Рядом — молодая жена Люся. Она смущенно опускает глаза, когда гости, поздравляя, желают ей счастья и большой семьи.
Старый товарищ Александра Николаевича сказал, предварительно постучав ножом по тарелке:
— Сегодня, друзья, мы собрались, чтобы…
В это время раздался телефонный звонок, длительный, требовательный.
Александр Николаевич подошел к телефону, снял трубку:
— Майор Нестеров слушает.
Гости следили за его лицом. Оно было спокойным. Только меньше стало в глазах голубизны.
— Ясно, товариш адмирал… Выхожу,
— Куда, Саша? — с тревогой спросила жена.
— Адмирал вызывает на беседу,— беспечно ответил он и, не стесняясь гостей, нежно поцеловал жену.— Извините, товарищи. Сами понимаете — служба остается службой…
— Надолго, Саша?— прошептала жена, прижавшись к нему в прихожей.
— Нет, Люсенок,— сказал Нестеров.— Не волнуйся.
Она проводила его до дверей, вернулась к гостям. А Нестеров, как только в прихожей стихли шаги жены, снова открыл дверь, взял в коридоре чемоданчик с инструментами, необходимыми для разоружения мин, и быстро зашагал по улицам города.
Остановился он на горе. Отсюда был виден порт — плавучий док, каменные стенки причалов, у которых стоят корабли, и краны, вечно скрежещущие. Почти в центре гавани темнела громада землечерпалки. Углубляя канал, ковш зацепил и поднял со дна фашистскую мину.
Корабли, транспортеры и краны застыли. Тишина. Мертвая тишина. И это понятно: только специалист скажет, какая мина лежит в ковше землечерпалки — магнитная или акустическая. Вот почему замер порт, притаился: если мина акустическая, не взорвется она в тишине, будет смирнехонько ждать минера.
Александр Николаевич спустился к шлюпке, что ждала его у берега. Матросы энергично взмахнули веслами. За кормой сонно зажурчала вода.
Короткая, толстая, вся облепленная илом, покрытая ракушками и водорослями, лежала в ковше землечерпалки мина.
Мина — маленький завод с различными механизмами. Одни приводят ее в боевое положение, другие настраивают на момент взрыва.
Есть даже специальное устройство, которое позволяет заранее определить, когда, под каким кораблем должен произойти взрыв. Много в ней и ловушек, которые должны уничтожить мину и минера, попытавшегося разоружить ее. Коснешься какого-нибудь механизма, начнешь доставать запал — так и жди, что вот-вот последует взрыв. Даже простого винта нельзя вывернуть: проникнет в отверстие свет, сработает фотоэлемент — и столб огня, грохот взрыва…
Особенности фашистских мин, их ловушки Александр Николаевич знал. Только все ли?..
Наконец, он увидел марку мины. Теперь ясно: мина акустическая.
Александр Николаевич сидит, курит и думает. Думает о том, как подобраться к «жалу» мины, как вырвать его. Фашисты обычно ставили мины с таким расчетом, чтобы они взрывались под вторым кораблем. Мина может взорваться от любого звука, который будет продолжаться больше двух секунд.
Две секунды. Ноль—раз, ноль — два. Стоит сказать: «Ноль — три» — и уже взрыв. Смерть.
Значит, ключами работать нельзя. Остается одно: резать ножом эбонитовую прокладку.
Александр Николаевич встает, подходит к мине.
Начали!
Нож касается эбонита. «Ноль — раз, ноль — два!»
Счет быстрый, чтобы не ошибиться.
Минутная пауза, и снова нож делает глубокую бороздку на прокладке.
Постепенно Александр Николаевич увлекся, забыл об опасности. Ему казалось, что дело спорится, скоро с миной будет покончено. И тут нож задержался на эбоните чуть дольше двух секунд. Чуть больше положенного времени. Прибор сработал: слышно тиканье часов.
Александр Николаевич замер.
Неожиданно часы остановились.
Значит, мина была установлена не на второй корабль! Значит, еще можно бороться, значит…
Только теперь работать нужно спокойно и внимательно, внимательно и спокойно. Проверил прорезанную в эбоните щель. Только три сантиметра…
На порт коршуном упала ночь. В домах постепенно гасли огни: люди ложились отдыхать. А минер все резал и резал эбонит.
— Ноль — раз, ноль — два,— шептали его пересохшие губы.
Город утонул во мраке. Только у шлюпки, на которой ждали майора матросы, светился огонек фонаря. «А как Люся? Хорошо, что не знает она ничего. Она спокойна».
«Ноль — раз, ноль — два,— майор прижимается лбом к холодной мине.— Ноль — раз, ноль — два…»
Потом Александр Николаевич не мог вспомнить, сколько раз отдыхал за ночь. Утро для него наступило как-то неожиданно. Просто он вдруг заметил, что видит не только темный контур мины, но и ракушки, водоросли, прорезанную щель.
Как много еще…
И тут мелькнула дерзкая мысль. «А что, если всунуть нож в щель и нажать на него? Эбонит хрустнет, отломится… А не взорвется мина? Не должна: звук будет продолжаться меньше трех секунд…»
Он вставил нож в щель и сильно нажал на рукоятку. Раздался громкий, короткий треск. Теперь в щель можно просунуть руку, можно вынуть взрыватель.
***
Обезврежена еще одна мина. Александр Николаевич помахал фуражкой. И тотчас раздался первый гудок. Это буксир пошел к пароходу, стоявшему на рейде. А еще через несколько секунд шевельнулась стрела одного крана, другого, требовательно засигналил какой-то шебер.
Ожил порт!
Матросы помогли минеру перебинтовать исцарапанную в кровь руку.
— Вас проводить, товарищ майор?— предложил один из них, когда шлюпка подошла к стенке.
— Нет, спасибо, я сам,— ответил он.— Разве вот только чемоданчик с инструментом… Занесите его днем и незаметно поставьте в прихожей. Жена у меня,— будто извиняясь, закончил он.— Как бы не узнала. Разволнуется еще чего доброго.
