Мы живём на четвёртом этаже в небольшой уютной комнатке заводского общежития. Первым поселился в ней Вадим Бабин. Воспитывался он в детдоме, учился в «ремеслухе», получил специальность кровельщика, но решил стать монтажником.
Потом с небольшим измызганным чемоданом прибыл я, а за мной Стаська Савельев. Оба мы после десятилетки.
Сейчас все трое работаем в одной бригаде монтажников.
Из окна нашей комнаты виден большой заводской пруд, что блестит голубизной. За прудом в синей дымке зеленеют леса, а дальше — в мареве Уральские горы.
Утром, когда выкатывается солнце, лучи его сразу протягивают сквозь тюлевые шторы свои золотистые щупальцы, и комната с тремя кроватями, круглым столом и этажеркой, забитой книгами, наполняется веселым светлым теплом.
Из окна нам видно, как по широкой улице, что ведет прямо к проходной, спешат деловито люди: смена за сменой. Улица наша просторная, лоснится асфальтом. И когда по ней течет людской поток, нам кажется, будто город подставил отшлифованную трудовую ладонь под ноги людям, чтобы не спотыкались…
Самый опытный и сильный в нашей компании — Вадька Бабин. Он каждое утро занимается гантелями и обливается холодной водой. Много говорить не любит. Ну, а уж если он скажет, то веско, прочно, словно гвоздь вобьет.
Вадька некрасивый, с крупным длинным носом и пухлыми сочными губами. Рыжие волосы всегда торчат у него на затылке, как уши у филина.
Мы с Вадькой завидуем Стаське. Он хотя и щуплый, но симпатичный. Особенно хороши у Стаськи глаза. Большие, выразительные, синие-синие, как весенний рассвет, они окаймлены черными длинными ресницами.
Одевается Стаська модно, ярко. Одних ковбоек у него больше десяти, и все разные. Потому, наверное, его и прозвали на работе «фазан библейский». Девчонки пишут Стаське. Приглашают его часто на «дни рождения». Если он не приходит, присылают ему обидные письма, в которых называют его грубияном и зазнайкой. Но Стаська относится к письмам и нашим заводским девчатам равнодушно.
Мы с Вадькой знаем причину этого равнодушия. Дело в том, что Стаська давным-давно по уши влюблен в медичку Валю Козыреву. Он еще в школе, с третьего класса, начал ухаживать за ней — пачкал чернилами тетрадки, дергал за косички, а в десятом стал писать Вале записки и краснеть при встречах…
После десятилетки Валя поступила в медицинский институт, а Стаська подался на стройку.
В бригаде монтажников мы самые молодые. Нас все зовут «початки молочной спелости». Поначалу ходили мы в учениках у Яшки Сокола — опытного монтажника. Знатно он работает, сноровисто. Но, по нашему твердому мнению, гордая и светлая фамилия — Сокол — Яшке не подходит ни по каким статьям: Яшка низенький, толстый, как откормленный поросенок, у него шишковатый нос и маленькие свинцовые глазки. Ходит он вразвалку, важно и степенно, носит бушлат, фланелку и тельняшку, хотя ни разу не видел моря. Флотское обмундирование Яшка купил на базаре. Сокол ярый враг узких брюк. Когда мы появились в бригаде, он презрительно оглядел нас и ехидненько хмыкнул:
— Стиляги, одним словом. К нам на перевоспитание? Ну-ну…
В первые же дни Яшка решил ошеломить нас знаменитостью своей. Когда мы проходили мимо Доски почета, он указал на собственную фотографию и с бахвальством произнес:
— Узнаете? То-то! Со мной, брат, не шути! Я ведь что? Я могу все! Вот, к примеру, возьми арматурщика. Вроде, нехитрое дело — гнуть арматуру, а спробуй! Черта с два! То не догнешь, то перегнешь… А я что? Я глянул, прикинул глазом — и пожалуйста — сто двадцать процентов за смену! Или того же оператора возьми… Хитрая работка, скажу вам. А я поглядел денек-другой, приспособился к контролерам и — пожалуйста… Слитки как по маслу пошли. Другим выговор, а мне — благодарность. И опять же — денежки в карман… А как же? Одним словом, сноровка! И потом что? Шурупить надо!—и Яшка постучал пальцем по лбу.— А вы что? Вы только брючки в дудочку да ногами буги-дуги шаркать. Нет, брат, у нас тут… не пойдет. У нас тут ого-го! Одним словом, работка.
Так и воспитывал нас Яшка. Все разговоры его сводились к одному: «Чтобы деньгу иметь—шурупить надо!». Мы Яшку возненавидели, как кошки собаку. Грызлись каждый день. А вот на работе Яшку хвалят! Даже фотографию вывесили на Доске почета.
Мы, правда, ее сковырнули ножичком. Нечего ему там болтаться. Может быть, нам влетит за это. Ну и пусть. Дождемся собрания — все равно выскажем все, что думаем о Яшке.
Нашей бригаде из-за него не присуждают звание коммунистической, потому что Яшка не желает учиться.
— Учиться? А на кой,— рассуждает он,— забивать-то всяческой ерундой голову? На мой век и шести классов хватит. Возьми анжинера. Он что? Он меньше получает. Он — полторы, а я — две! Однем словом, шурупить надо, а не в букварях ковыряться. Вот так!..
А нам и десяти классов почему-то мало. Ведь в жизни столько интересного, и все хочется узнать, а времени в обрез! Наша тройка учится в строительно-монтажном техникуме. А Стаська еще, кроме того, осуществляет свою мечту — настойчиво штурмует музыку. У него есть старый, облезлый аккордеон, который сразу же после войны привез ему отец из Германии.
Когда Стаська берет в руки эту «музыку», у инструмента прежде всего рвется ремень, потом отлетает планка, и только после этого аккордеон начинает вздыхать, скрипеть и свистеть так, что никакой мелодии при всем желании не уловить.
А у Вадьки тоже есть своя мечта — написать хорошие стихи. Когда мы ложимся спать, v него начинаются муки творчества. Вадька забивается в угол кровати, подкладывает под спину подушку и усиленно грызет карандаш, ероша и без того лохматые рыжие волосы.
Стаська часто пристает к нему:
— Валя, напиши что-нибудь Валюшке. Что-нибудь такое… чтобы сердце… Напишешь, а?
— Напишу! Только так напишу, что Валя меня полюбит! — шутит Вадька.
— Нет! Она верная! — гордо отзывается Стаська.— Это уж точно!
— Посмотрим!..
И начинается спор. О разном. Это мы любим. Говорят, в спорах рождается истина. Вот мы и ищем истину иногда до хрипоты. Ведь жизнь интересная штука! Человек ведь рождается, чтобы что-то совершить, оставить о себе добрую память людям. Значит, и мы должны многое сделать для будущих поколений. А такие, как Яшка Сокол, живут ради собственного живота, окружив себя забором, уткнув нос в тарелку со щами… Они работают лишь там, где можно «зашибить деньгу». Этакие людишки в трудный момент не будут жертвовать собой!..
Однажды в конце апреля, в ночь под выходной день, разыгралась гроза… Нас разбудил раскатистый удар грома, от которого задрожали стены комнатки и зазвенели стекла. Молнии освещали комнату голубым тревожным светом. Ветер выл и ударял в окна с нещадной силой, врывался в открытую форточку, забрасывал в нее брызги дождя. На полу образовалась лужа. Я вскочил с постели, прошлепал босыми ногами по холодному мокрому полу, подошел к окну и с силой захлопнул форточку. Снова полыхнула молния и осветила бурлящие потоки дождевой воды. Они с шумом неслись по кюветам, вдоль улицы. Раздался треск.
— Вот дает!—грустно произнес Стаська.— Погода с ума спятила. А сегодня Валюшка обещала приехать… Не видать мне ее, как своих ушей.
— Да… Не погода, а психическая атака! — определил Вадим. Я, поеживаясь от холода, возвратился к кровати. В это время раздался громкий стук в дверь. Мы услышали панический голос тети Фроси, нашей вахтерши:
— Толик! (это меня). К телефону! Живо!
Я быстро скатился вниз по перилам лестницы и схватил трубку:
— Анатолий?— донесся до меня тревожный голос.— Говорит Мальцев. Поднимай свою братву и срочно на участок! — И подчеркнул: — Сро-чно!
В трубке что-то затрещало, потом раздался какой-то гром, словно тысячи железных пустых бочек упали и покатились по крыше общежития. Я стремглав бросился в комнату.
— Братва! Одеваться! На участке чепе!.. Звонил мастер!..
Стаська сбросил одеяло и сердито прогудел:
— Вот, чтоб их там!..
Вадька поскреб затылок и определил:
— Гроза что-нибудь натворила.
На улице бушевала гроза. Упругий ветер толкал в грудь с такой силой, будто старался унести все, что стоит на его пути, за город, в степь. Деревья сгибались почти до земли.
С трудом добрались мы до проходной. Грязные и мокрые, ввалились в конторку стройучастка. В тесной комнатушке уже сидели бригадир Вохменцев в больших резиновых сапогах, заляпанных грязью, мастер «дядя Мальцев» (с его усов на дощатый стол капала вода) и Яшка Сокол, заспанный, всклокоченный и сердитый.
Увидев нас, Мальцев обрадованно воскликнул:
— Пришли! Молодцы. Больше никого собрать не удастся.— И объяснил обстановку:— Дело вот в чем… У мартеновского цеха вот-вот рухнет труба. Под натиском ветра вышла из орбиты движения. Вы понимаете, что произойдет, если она вдруг на цех рухнет? Ваша задача — заарканить ее тросами. Мы, конечно, заставить вас не можем. Техника безопасности и все такое… Короче говоря — риск!..
Мальцев умолк, провел ладонью по мокрым усам и как-то испуганно оглядел нас, ожидая ответа.
Наступила тишина. Было слышно, как завывал ветер. Под натиском его конторка вздрагивала. Тревожно мигала маленькая лампочка.
Первым подал голос Яшка:
— Оно… Дело такое… Может, и верная гибель. Под такой махиной хоронить себя…— и спросил: — А здорово она нахилилась-то?
— Тросы выдержат?—деловито осведомился Вадим.
— Должны! — ответил мастер.
— Ладно! — вдруг согласился Яшка.— Сколько на кон?
— Как?..— не понял Мальцев.
— Ну, премиальные…
Мне почему-то захотелось ударить Яшку. Я сжал кулаки.
— Мы сделаем, верно, ребята?!— резко бросил Стаська.— А то пока Яшка торгуется — труба рухнет!
— Подходящий момент для сделки!— У Вадима на скулах забегали желваки. Сокол зло сверкнул заспанными глазками и процедил:
— А я что? За всех стараюсь. Што мне, одному, што ли? А дело не шутейное, не жалко и заплатить!
— Двигаемся, братва! — скомандовал Стаська и нервным движением поправил широкий монтажный пояс.
Мы вышли из конторки и направились к мартеновскому цеху: впереди, подняв воротник, Мальцев, за ним гуськом следовали мы. Последним, сгорбившись, плелся Яшка.
Гроза проходила. Уже вдали полыхали молнии. Восток начинал синеть. В просветах туч кое-где мигали яркие звезды. Ветер не унимался.
У трубы толпился народ. Подкатили на машине директор завода и парторг.
Труба угрожающе гудела. Порою казалось, что она падает. В такие моменты все замирали. Но труба только кренилась.
— Сильно нагружать трубу нельзя!— прокричал мастер.— Сначала пусть двое лезут, потом их сменить можно… Тех-ника безопасности и все такое… Понятно?
И мы со Стаськой, нагрузив на плечи тяжелые мотки канатов, двинулись к трубе. Она вздрагивала и стонала, словно больное гигантское чудовище. Железная лестница была скользкой, шаткой. Все выше поднимались мы. Ноги начали дрожать. Во рту появилась горечь.
Чем выше, тем холоднее. Ветер пронизывал до костей. Наверху особенно чувствовалось движение трубы. Вот она медленно наваливается на нас. Замирает сердце. Кружится голова. Кажется, падает труба. Вот-вот с грохотом рухнет она на металлический каркас цеха. Но труба вдруг останавливается и клонится в другую сторону от нас. А тучи бегут низко, стремительно. Наконец-то вот она — вершина! Мы на железном мостике!
Далеко внизу, в синеватом сумраке, маячат бледные точки огоньков.
— Эге-ге-гей! — кричит Стаська, но голос его тут же разрывается ветром.
Мы разматываем тросы. Пальцы одубели. Губы свело холодом, трудно выговорить слово… Делаем петлю. «Заарканиваем» горло трубы как раз по стальному кольцу. А ветер шумит, мечется. Честное слово, мы думаем сейчас, что на всей земле нет тихого уголка.
Вдали полыхают молнии и прокатывается гром. Но часть работы сделана. Мы быстро спускаемся вниз. У земли нас подхватывают на руки. Но опасность не миновала. Надо еще закрепить трубу по центру. Подошел мастер. Он хотел теперь подниматься вместе с Вадимом. Но нас со Стаськой захлестнула волна залихватской удали.
— Доведем дело до конца! — решили мы, и, сменив мокрые варежки, снова ринулись на штурм.
Наконец, измотанные ветром и страшно усталые, мы стоим на земле. А земля, словно качели, ходила у нас под ногами. Заскрежетали лебедки. Заскрипели, натягиваясь, тросы. Труба дрогнула и медленно, но уверенно, пошла… пошла.
— Уходи! Все уходи-и-и!— закричал мастер.
В канатных струнах свистел ветер, срывая с них дождевые капли. Над заводом показался раскаленный кусок солнца. Стаська вдруг заорал:
— Ура-а-а!
И все разом заговорили, зашумели. Кто-то гаркнул:
— По местам!!
Люди бегом бросились в цех… Директор завода, здоровенный, грузный, в мокрой развевающейся плащ-палатке, подошел к нам, крепко пожал руки огромной ладонью и устало, с хрипотцой сказал:
— Молодцы, хлопцы! Большущее спасибо!
Мы довольные заулыбались. А Яшка Сокол смутился, видимо, оттого, что и ему директор пожал руку. Он насупился и, сгорбившись, пошел к проходной…
А в конторке табельщица Прасковья Федоровна заговорщически сообщила Стаське:
— Савельев, тебе тут одна особа звонила. Говорит, ждет в общежитии.
— Как? Неужели приехала?! Ребята, она!— Стаська сорвал монтажный ремень, бросил его на мокрую скамью, пулей вылетел на улицу и, как сумасшедший, бросился к проходной…
Мы — за ним вслед. Как же! Мы вместе должны встретить Валю.
— Видать, здорово любит, раз такой погоды не испугалась!— кричу я Вадьке.
— Да, она смелая!
Мы бежим, кричим и завидуем Стаське. Догнали Яшку Сокола. Он шел попрежнему сгорбленный и уничтоженный, втянув большую голову в плечи.
Пробежали мимо, обдав Сокола,— да какой он сокол — крот! — грязными брызгами лужи. Он, к нашему удивлению, даже головы не поднял.
На востоке, набирая высоту, пронзая острыми лучами последние рваные тучи, вставало солнце!
