Ну, что ж, раз хотите, могу рассказать эту историю.
Было мне в ту пору лет пятнадцать, и служил я рассылкой при укоме партии, как сын красного партизана. Отец у меня сильно геройский был. Он и в германскую воевал, а как началась гражданская, ушел к Ефиму Мамонтову в партизанский отряд. Вместе с ним и город наш брал. Дома месяца не прожил, опять в поход собрался. Мать ему:
— Еще не навоевался… Мало тебе трех ранений да голодовки в Касмалинском бору?
А он в ответ;
— Пока с последним гадом не разделаюсь, жена мне — винтовка.
Убили его в боях под Перекопом.
А история моя случилась весной 1920 года, в первые месяцы Советской власти. В то время много разного люда появилось в нашем городе. Были тут и питерские рабочие, и беженцы с Волги, с Оренбургской губернии. Сначала с флагами ходили, песни пели, а потом пошли трудности. Главная была в том, что жили мы на самом краю. Наш Усть-Каменогорск— возле границы. А за границу, как Колчака разгромили, перебрались его недобитки— и черные гусары Анненкова, и карательные отряды, и корпус генерала Бакича. Какой там только сволочи не было! Да тут еще обнаружились внутренние банды Кайгородова, Плотникова, Рогова. У тех свой лозунг был: «За Советы без коммунистов!» Вон оно как!
Конечно, коммунисты в первых рядах шли, первыми и грудь подставляли под вражескую пулю. В ту пору секретарем
у нас работал товарищ с Урала. Он у нас в уезде и Советскую власть устанавливал и первую советскую газету основал. Человек уже в летах, из себя плотный такой, лобастый и большебородый. За бороду его звали «дедом», так что-то вроде партийной клички. Он и в Сибирь-то попал по партийному заданию.
Говорил тихо, но внушительно. Конечно, трудно ему приходилось в те беспокойные времена.
Бывало, спросишь:
— Когда же вы отдыхаете, товарищ секретарь? А он усмехнется в бороду и скажет:
— Время не пришло для отдыха, Митьша.
Он меня Митьшей звал, как у них на Урале по заводскому обычаю полагается. Да, не до отдыха тут, когда чуть не каждую ночь стрельба на улицах. Как стемнеет, так винтовку на плечо и отправляйся на ночное дежурство. «Дед» сам показывал пример, ходил в очередь патрулем, как все.
Военному делу обучал нас начальник нашей уездной чека, фамилию запамятовал, человек пронзительный и беспокойный. Только что вышел из тифозного госпиталя, с палочкой ходил, а старался до крайности. Как будто сорочьи яйца ел, про всех все знал.
Вот как-то он и говорит нашему Деду: —- Знаешь ли ты, что в верховьях Бухтармы своя автономная республика объявилась? Называют себя Горные Орлы… Ты как это понимаешь?
— Понимаю мало-мало. Служил я в восемнадцатом году в полку Красных Орлов, так это были настоящие орлы, а эти, по всей видимости, самозванные.
— Так ведь их много, семьями живут. Ёе они обманутые белогвардейской агитацией трудящиеся из при иртышских деревень. Конечно, и кулацкий элемент имеется.
— Да, надо что-то предпринять. Люди бросили свои хозяйства, живут на волчьем положении. Неладно это, нехорошо.
Тем же вечером срочно созвали заседание укома. Дед обрисовал все положение, что, мол, создалась в нашем уезде автономия, какое у ней политическое направление — неизвестно, но, видать, люди в чем-то с Советской властью не согласные или, вернее сказать, напуганные, хоть и называют себя орлами.
— Что же ты предлагаешь, товарищ секретарь? — спрашивают его.
— Предлагаю сходить к этим самым «орлам», узнать, чего они хотят, и постараться убедить.
Тут кто-то выкрикнул:
— Как, то есть, сходить? Это что же значит? Совать голову в пасть, может, самой лютой контре? Погибнуть зазря?
Замолчали товарищи, задумались. Долго молчали, и вот тут Дед встал и сказал тихо и просто:
— Ну, хорошо, тогда я сам пойду.
Конечно, поднялся шум, стали его уговаривать не рисковать, но он повторил твердо:
— Пойду сам. Только, раз я нездешний, мне нужен проводник, знакомый с местами.
Тогда я не утерпел, выступил.
— Знаю хорошо всю местность, потому как я сын лесника. Я согласен, товарищ секретарь.
— Ну, хорошо, — сказал Дед, — завтра на рассвете и отправимся в путь, Митьша.
Рано утром мы тронулись в наш рискованный поход. Оружия, понятно, не взяли. Дед объяснил так:
— Может, мы и не вернемся, а уж если наганы покажем, так не вернемся наверняка.
Вот мы и пошли. А денек выдался погожий, хотя и подувал с гор свежий ветерок. Птицы свистят, и дух лесной голову дурманит. На «белках» снег сверкает, а в долинах все зелено и, как будто умытое, блестит: и трава, и кусты. Иртыш течет, еще по-весеннему игривый и мутный. Но путь наш лежит к Бухтарме. Шагаем мы, старый да малый, он в плохоньком пальтишке, я в отцовской телогрейке, оба с бадожками, как нищие странники. Шли мы сперва бойко, а потом уставать начали. Пришлось чаще привалы делать. Таким образом добрели мы до Бухтармы. Глядим: рыбачья землянка. Вылез из нее старый рыбак, страшного вида мужик, на лешего похож.
— Можно переночевать, добрый человек?
— Мне и одному не тесно. Спите на воле.
— Ну, что ж, мы люди не гордые, уснем и возле костра на пихтовых ветках.
— Куда это вас нелегкая несет?
— Пробираемся к Горным Орлам.
— Родичи небось?
— А как иначе: рабочие люди всегда друг другу родичи.
— Не рабочие они, а дурни. Покидали дома и пашни, живут впроголодь.
В такой приятной беседе мы скоротали ночь, а наутро рыбак показал нам дорогу, вдоль берега Бухтармы. Шли мы довольно долго, а потом тропинка вывела на высокую гору. На вершине среди леса объявилась большая поляна. На ней землянки, шалаши, костры горят, люди ходят, детишки плачут.
— Ну, хорошо, — сказал Дед. — Вот и добрались до орлиного гнезда. Семейно живут. Тут тебе и орлы, и орлята.
Увидали нас, подошли, спрашивают, кто такие, зачем пожаловали.
— Кто тут у вас за начальника?
— Да мы сами себе начальники. А старше всех у нас дедушка Пимен.
— Идем к нему.
Привели нас к древнему старику. Борода по пояс, седой весь, аж до желтизны. Поздоровались мы с ним, разговорились. Стали спрашивать, по какому случаю они живут в лесу звериным обычаем и не лучше ли бы им вернуться в свои деревни. Но старик оказался себе на уме: не столько отвечал, сколько сам спрашивал.
— Ушли мы, сынок (это он Деда так обозвал), от скверны мира сего, от безбожной Советской власти… Ты, поди, тоже в бога не веришь?
— Нет, верю, только в своего.
— Какой же он, твой бог?
— Мой бог — советская правда. Эта правда народу глаза открывает, к новой, светлой жизни путь указывает.
— Красно баешь, — усмехнулся старик.
— Так как же с возвращением-то?
— А это, родимый, как мир решит. Созовем сход, вот и пускай тебя послушают, да и решат, как бог велит.
Старик мне не поглянулся. Вижу — лукавый. Но пришлось согласиться. Стали мы среди поляны, а вокруг нас начал собираться народ — орлы эти самые. Чумазые, худые и, видать, злые до последней степени. Тут и женки ихние, с детьми. Множество пришло, глядят на нас дико, меж собой переговариваются. Слышим, говорят про нас: «Из города… должно, коммунисты… Пришли сговаривать в свою веру…»
Дед спокойно начал объяснять положение.
— Вот, мужички, видите, какая погода стоит. Самая пора за сев приниматься, а вы в лесу живете. Пашни ваши травой зарастают, а вы по тайге бродите. Неужели не стосковались руки ваши по природной вашей крестьянской работе?..
Тут и началась настоящая история. Поднялся такой гвалт, что у меня поджилки затряслись. Одни кричат: «Правильно говорит! Домой пора! Хватит, нахлебались дыму!» Другие вопят: «Не пойдем к сатанам! Обманывает коммунист! Вернемся — три шкуры с нас сдерут!»
Особенно старался один большеротый, костлявый. Петушиным голосом орал:
— Хватайте их, доглядчиков! Камень на шею — и в Бухтарму!
— Бей их! — раздались голоса.
Тут я здорово струсил. Вижу одни разинутые рты и кулаки. Может, Дед тоже испугался, но только поднял руку и спокойно, но громко сказал:
— Убить нас дело нехитрое. Мы к вам пришли безоружные, для мирного разговора. Согласны вы жить, как люди, возвращайтесь в свои деревни и села, а не хотите — ваша воля…
Опять поднялся невообразимый шум. Одни за, другие против. Но тут вмешались бабы, им-то, беднягам, эта орлиная j жизнь досталась вдвойне солоно.
— Домой! — вопили они. — Разве это жизнь? Мы такого горя еще не видывали! j. Пускай старики остаются, а мы домой \ желаем!
Долговязый куда-то смылся, ушел и древний Пимен. У меня отлегло от сердца, и Дед повеселел.
— Правильно решают бабоньки, — говорил он. — А Советской власти не бойтесь. Зла вы ей не сделали, а ко всем трудящимся она — родная мать. Поезжайте в свои родные места, работайте на счастье себе и обществу.
После этих слов стало тише, и разговор стал растекаться на мелкие ручейки. Спрашивали нас, конечно, о советских порядках, признавались, что поддались вражеской агитации, поругивали своих богомольных стариков и под конец накормили нас досыта вареной козлятиной. Попрощались мы с согласными вернуться и двинулись в обратный путь. Правда, у меня на душе все еще было тревожно. Говорю:
— Как бы не устроили засады. Несогласные, вроде того долговязого, подстерегут и кокнут.
— Не кокнут, — ответил Дед. — А ты человеку верь. Без того как с людьми жить будешь.
Понятно, домой мы шли бодро: дело свое сделали, а главное, живы остались. Снова собрали собрание, доложили, и все нас очень одобряли.
Ну, а конец этой истории таков. Прошло, наверно, не больше десяти дней, как разнеслась по городу весть о том, что творится на Бухтарме. Я сам не вытерпел и сходил посмотреть. Что же я увидел? По реке плыли плоты, а на плотах семьи Горных Орлов со всем домашним скарбом. Плыли довольные, и с берега им махали руками. Так благополучно кончилась эта волынка.
Что же касается Деда, то прожил он в нашем городе около года и тяжело заболел, уехал к себе на родину—на Урал. Прошло с тех пор много лет, и узнал я, что стал он большим писателем. Я даже книгу его читал, «Малахитовая шкатулка» называется. Только в ней он о своем бухтарминском приключении ничего не написал.
