Темной ночью партизаны спешили на митинг. Отсрочить его нельзя: дело незамедлительное. Бойцы, рабочие стекольного завода с женами и даже дети собрались у штаба отряда, возле бывшего помещичьего дома.
На крыльцо с четырьмя зажженными фонарями под сводчатой крышей взбежал высокий партизан и певуче, как кавалерийскую команду, выкрикнул:
— Будет говорить командующий Южноуральской партизанской Армией товарищ Блюхер!
Воцарилось безмолвие. По ступеням поднялся Блюхер, мужчина лет тридцати, и медленно, с паузами начал:
— Белогвардейцы заняли Самару, Уфу, Оренбург, Челябинск, Екатеринбург и всю Сибирь. Наш отряд — в окружении. Нет патронов и снарядов. Нет связи с регулярными частями Красной Армии. Мы вынуждены временно покинуть Урал, чтобы вместе с Красной Армией громить беляков. Вас мы зовем с собой. Конечно, нам придется идти с боем, переносить лишения и трудности. У нас нет запасов продовольствия, поэтому вам придется оставить семьи дома, в Богоявленске. Идемте с нами, товарищи! Да здравствует наша победа! Да здравствует товарищ Ленин и партия большевиков!
Начали говорить партизаны. Выступления их были кратки, но выразительны:
— Все, как один, бить белую гадину!
— Тяжело семьи оставлять, но так нужно, товарищи! Этого требует революция!
— Останешься здесь — не защитишь ни власти советской, ни семьи!
…Через час на заседании богоявленского партийного комитета решался последний вопрос. Докладчик — потомственный стеклодув командир богоявленского партизанского отряда Калмыков говорил взволнованно и резко:
— Завтра, шестнадцатого августа, мы уйдем из нашего поселка, — закончил он. — Все члены комитета зачислены в отряд. Члена комитета товарища Дуню предлагаю назначить начальником полевого госпиталя. Что скажешь, Дуня?
— Справлюсь ли? —робко сказала высокая смуглая девушка с длинной черной косой и темно-карими горящими глазами.
— Должна!
Заседание окончилось в полночь. Дуня и командир отряда вышли последними.
— Раненых вывези всех, — говорил Дуне Калмыков. — Поход будет большим: около тысячи верст. Все рассчитай, предусмотри. Выступим через двенадцать— четырнадцать часов. Торопись!
Дуня вышла в сад. Присела на скамью. Задумалась. «Начальник госпиталя… Но я лишь несколько раз была в больнице. Что же делать? Может быть, отказаться?.. Но разве можно отказываться от поручения партии? Вот Калмыков. Он — унтер-офицер, а командует отрядом в две тысячи человек. Блюхер тоже унтер-офицер, а командует армией. Нет, я должна научиться уходу за ранеными!.. Будет трудно?.. Будет. В тюрьме сидела, да не раскисла…»
Днем 16 августа партизаны покидали Богоявленск. Весь заводской поселок высыпал на улицы провожать воинов. В арьергарде Богоявленского отряда следовал и полевой госпиталь. Восемьдесят два раненых, кое-какие запасы медикаментов и продовольствия были размещены на шестидесяти подводах-телегах большой давности. Их с трудом тащили по вязкой дороге изможденные крестьянские лошади. Медицинский персонал шагал обочиной. Среди них была и Дуня.
Медленно прошли рабочий поселок. Потянулись бесконечные версты ухабистых проселочных дорог. На ночь госпиталь остановился в маленькой лесной деревушке.
Иван Захарыч — заводской фельдшер, в силу необходимости назначенный главным врачом, — стал осматривать больных. Медицинские сестры — недавние работницы — старательно перевязывали раненых, используя вместо марли белую бязь и ситец с большими красными цветами, какие попадаются на дешевых обоях, устраивали на телегах соломенные матрацы. Санитар Миша, расторопный и ласковый, натаскал дров, разжег костры, вскипятил воду, сварил щи, кашу. Дуня осталась у телег с тяжелоранеными. Осторожно и терпеливо, как маленьких, кормила и поила их.
Через полчаса Дуня собрала помощников и приказала:
— Ложитесь отдыхать. Ночью наш лагерь будут охранять две няни и я. Дежурные, получите винтовки. К пяти часам утра, Миша, приготовь завтрак. В шесть выступаем…
Один походный день сменялся другим. Через месяц партизанские отряды, пройдя почти тысячу верст, близ Кунгура вышли из окружения. В госпитале Дуни оказалось 124 раненых. Через три дня они были санитарным поездом отправлены в глубокий тыл.
Дуня пришла на вокзал, чтобы проводить своих раненых. За время похода все они стали для девушки близкими, дорогими людьми.
Пожилой башкир с тяжелым ранением бедра протянул с носилок руку:
— Товарищ Дюна!
— Товарищ Дуня! — вторят ему с других носилок.
— Товарищ Дуня! — несется из вагонов. — К нам подойди!..
…Поезд ушел. Нет больше госпиталя.
И Дуня, заявившись в политотдел 30-й дивизии, решительно потребовала:
— Дайте мне серьезное дело. Хочу заниматься политической работой на фронте.
— На фронте…— Начальник политотдела замялся, — Трудно там будет. Не женское это занятие — сидеть в окопах!
— Значит, по-вашему, наше дело — сидеть на кухне?
И начальник после недолгого спора сдался. Он назначил Дуню инструктором политотдела в Богоявленский полк.
Через два дня она была уже в части, а недели через три. коммунисты выбрали ее председателем полкового партбюро.
Дуня решила начать работу с организации в подразделениях коллективного чтения. В окопах Богоявленского полка появились чтецы. Они стали знакомить бойцов с новостями зарубежного рабочего движения, с победами Красной Армии на других фронтах. Газеты прочитывались от начала до конца.
Убедившись, что грамотных бойцов мало, Дуня организовала в батальонах школы обучения неграмотных. Занятия проходили в двух верстах от передовой, в полковом резерве.
Активисты-бойцы, чтобы хоть чем-то помочь товарищам, вступившим в единоборство с «беспросветной темнотой», вырезали из шершавой газетной бумаги огромные «учебные» буквы и старательно наклеили их картофелем на листы картона.
Ученики — безусые парни и седобородые мужчины — при свете маленьких-маленьких коптилок, заправленных подсолнечным маслом, медленно выводили на газетных грязных листах первые буквы.
— Вот так освещение: днем солнечное, ночью — подсолнечное! — острили шутники.
Как-то коммунисты задумали устроить для бойцов большой вечер. Нашлись певцы, плясуны, отыскался и гармонист. С большими трудами товарищ Дуня раздобыла где-то пьесу. Прочла ее тем, кто записался в актеры. Пьеса понравилась.
— Кто будет играть буржуя? — спросила Дуня при распределении ролей.
Охотников не нашлось. Все решительно отказались.
— Вот так здорово: наряжаться буржуем! — заявил один из бойцов. — Я и разговаривать о них не хочу, не только наряжаться. Вот бить, во-е-вать с ними — это да-а!
Несколько дней «уламывали» и, наконец, уговорили каптенармуса из обоза 2-го разряда «сыграть буржуя».
Спектакль прошел с успехом…
В начале 1919 года Третья Армия Восточного фронта отступала с тяжелыми боями. Колчаковцы бросили на ее участок лучшие силы. Пользуясь численным превосходством, первоклассной техникой и хорошо налаженным бое- снабжением, белогвардейцы стремились захватить Вятку.
Для 269-го Богоявленского полка создалась угроза окружения.
Командир полка вызвал Дуню.
— Белые зашли в тыл, — сказал он ей, — высылаю туда роту. Вы идите с бойцами и любой ценой задержите белых. Все!
Короткими перебежками рота двинулась к высоте. Белые открыли огонь. Ближе, чаще, громче раздавались залпы.
Красноармейцы залегли. Было видно, что колчаковцы уже начинают обтекать правый фланг. По цепи бойцов пробежал тревожный шепоток: «Белые нас окружили…» Тогда товарищ Дуня поднялась во весь рост: «Не отступать, товарищи!»
Рота выстояла. Бойцы открыли по врагу ураганный огонь.
Атака была отбита, и командир повел красноармейцев в контратаку.
— Ловко мы их двинули, товарищ Дуня, — с задором говорили бойцы после боя…
Обязанности товарища Дуни — председателя партбюро полка — были многообразны.
Как-то одна полурота собралась в деревенской избе погреться. Бойцы жались к печке, оттирали прихваченные морозом носы и уши, сушили валенки.
Вошла, поеживаясь от мороза, Дуня.
— Здравствуйте, товарищи!
— Здравствуйте! — нескладно, в одиночку ответили ей красноармейцы.
Начинались будничные разговоры: о селедке, о соли, о морозах. А потом незаметно перешли к газетам. Зашла речь о Коммунистическом Интернационале.
Коротко, просто и увлекательно рассказала товарищ Дуня бойцам о Коммунистическом Интернационале, о великой роли Владимира Ильича в Коминтерне, о предательстве II Интернационала.
А закончила свое сообщение вопросом:
— Как, по-вашему, мы с вами должны быть интернационалистами?
— Обязательно!
— Товарищ Дуня, а почему нас все-таки держат здесь, в чужой губернии? — спросил молодой красноармеец с веснушчатым смышленым лицом. — Почему нас не пошлют на свой фронт, под Уфу, брать Богоявленск?
Все смолкли. Насторожились.
Дуня знала, что в связи с успехами Красной Армии под Уфой кое у кого из богоявленских красноармейцев появилось желание отправиться на «свой» фронт, ближе к родному заводу.
Дуня смутилась, а потом, встав с табуретки, с обидой начала:
— Значит, Богоявленск, товарищи, наш, а Пермь и Кунгур — не наши?! А Москва и Петроград? Выходит, пусть каждый воюет за свой город и завод? Так?!.. А петроградские, псковские, и калужские рабочие послали в нашу армию свои отряды. Ведь они не стали ждать прихода белогвардейцев к своим городам. В 17-м, Сибирском, полку нашей дивизии сражается батальон венгров, в Белорецком полку — рота китайцев. Они сражаются не за свой завод, не за свой город, а за революцию они сражаются с колчаковцами, потому что — он ин-тер-на-цио-на-листы.
Интернационалист должен, если надо, драться не только под Вяткой, Кунгуром, но и в любом месте, где это потребуется для человечества. Интернационалист тот, кто не жалеет себя для братьев по классу. Да здравствует человек, который не умеет жалеть себя!..
Ранней весной 1919 года наши части начали готовиться к наступлению на Урал. Дуня бывала в батальонах, рассказывала о положении на фронтах, о продовольственном положении Москвы.
Красноармейцы приняли решение: «Наш хлебный паек ‘уменьшить с 600 граммов до 400. Отчисленный хлеб отправлять детям Москвы. Просим передать рабочим Москвы, Петрограда и нашему вождю товарищу Ленину, что скоро пойдем в наступление и, если не хватит оружия, загрызем белогвардейцев зубами, пощады врагу не будет, а победы обязательно добьемся!»
Через несколько дней Богоявленский полк перешел в наступление. Вместе с бойцами шла, как всегда, и товарищ Дуня.
За храбрость, за скромность, за честное большевистское слово, за ее талант воспитания нового человека, талант терпеливой любви к человеку товарища Дуню знали и любили не только в полку, но и во всей 30-й дивизии.
Дуня (Шойхет Евдокия Ильинична)— коммунистка с 1911 года — здравствует и теперь. Ей сейчас почти семьдесят лет. Но ни годы, ни болезнь не сломили духа этого прекрасного человека. Ей пишут товарищи по фронту, к ней идет молодежь за дружеской поддержкой, за советом.
