НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ПЛАН
Шло заседание Свердловского совета народного хозяйства.
На сосредоточенные лица людей, сидевших за длинным столом, сквозь белые шторы падал яркий свет зимнего дня. А человек на трибуне оставался в тени, и только звездочка на лацкане его черного пиджака сверкала золотым лучиком.
Совет слушал доклад о семилетнем плане одного из крупнейших в стране металлургических предприятий — Нижне- Тагильского комбината.
Но, позвольте… Почему докладчик говорит о школах и институтах, об учителях, учебных программах, производственной практике?.. Может быть, вопрос заменили, и докладывает представитель ведомства просвещения или профессионального образования?
Нет, доклад непосредственно касался увеличения производства руды и известняка, кокса и чугуна, стали и проката.
Речь шла о поисках резервов, резервов несколько необычных, но чрезвычайно важных.
Новая техника, автоматика и электроника требуют более высокого уровня знаний. Вот почему тагильские металлурги решили так организовать учебу рабочих, чтобы к 1966 году на комбинате не осталось ни одного человека, не имеющего семилетнего образования. А места у пультов управления мартенами, прокатными станами, электровозами, экскаваторами и другими машинами займут специалисты с аттестатами зрелости, с дипломами инженеров и техников.
— Что это нам даст? — голос докладчика звучал глуховато, с простудной хрипотцой. — Это даст умелые, образованные, сильные кадры рабочих. Овладев современной техникой, они получат металла вдвое, втрое больше, чем сейчас!
— А что нам для этого нужно? — Докладчик остановился, видимо еще раз обдумывая уже сделанные подсчеты. — Нужно, чтобы в течение семилетки за парты село несколько тысяч человек.
Об этом невольно вспоминаешь, когда смотришь как по черным, очищенным от заледенелого снега асфальтовым дорожкам движется шумный людской поток. На комбинате закончилась смена. И вдруг бросается в глаза характерная деталь: почти у всех в руках — книги, тетрадки. Кончив рабочий день, металлурги идут учиться.
В двадцати пяти общеобразовательных школах, в двух школах мастеров, в нескольких техникумах и институтах учатся сталевары, прокатчики, горняки. Число металлургов, взявших в руки учебники, растет с каждым годом.
В 1958 году их было три тысячи.
В нынешнем учебном году дошло до девяти тысяч.
Это и есть практическое выполнение еще одного семилетнего плана, о котором докладывал совнархозу директор комбината: плана общеобразовательного и технического роста рабочих.
И, как всегда, в запевалах — бригады коммунистического труда.
Об одной из них и хочется рассказать.
ЯКОВ КАЛЬНИЧЕНКО, СТАЛЕВАР
Первое впечатление — самое сильное впечатление.
Мне приходилось бывать в мартеновских цехах, но то, что увидел сейчас, было ни с чем не сравнимо. На одной стороне гигантского пролета выстроились в ряд огромные печи. Пламя их, скрытое за толстыми кирпичными стенами, лишь на мгновения вырывалось ослепительными языками из круглых окошек. Но по мерному гулу, по жару, который лизал лицо, чувствовалось, что там, в чреве этих огнеупорных бронированных котлов, клокочет раскаленная лава металла.
Двигались со звоном электровозы, подвозя чугун и лом, бесшумно плыли по широко расставленным рельсам, вытягивая и втягивая свои хоботы, завалочные машины. И такими маленькими казались люди у печей.
Но первое впечатление — не всегда верное впечатление.
Прохожу дальше и вижу, что в конторке, у окна, стоит горбоносый стройный человек в суконной расстегнутой на груди куртке. За его спиной блестят стекла множества приборов. Вот он поворачивает рукоятку на панели — пламя в печи вспыхивает ярче. Поворачивает следующую рукоятку. Вижу, как одна за другой поднимаются заслонки, и завалочная машина, вытянув хобот, засыпает в огненное нутро печи известняк.
— Порядок, — говорит человек, и я понимаю, что он не маленький слуга печи, а большой хозяин в этом гудящем хаосе огня и металла…
— Кальниченко, сталевар, — он протягивает жесткую, как дерево, ладонь. — Рассказать о нашей бригаде? Как она учится? Можно. Только сейчас недосуг— плавка в самом разгаре. Приходите завтра ко мне, поговорим…
Он называет адрес и, натянув на лоб когда-то белую фуражку с черными очками, привязанными проволокой к козырьку, бежит к печи.
Я вижу над дверью конторки, где только что стоял мой новый знакомый, табличку:
«Печь № 14. Здесь работает коллектив коммунистического труда».
…На другой день я нажимаю кнопку у двери, на которой висит почтовый ящик с надписью: «Корреспонденция Кальниченко». Открывает маленькая изящная женщина.
— Дома, дома, — улыбается она, — проходите…
Прохожу в комнату и наталкиваюсь на коляску, в которой валетом лежат два совершенно одинаковых глазастых младенца.
— Наши двойняшки, — говорит женщина, — Олег и Игорь. Да вы проходите. Сейчас Игоря накормлю, и мы пойдем гулять…
С дивана встает хозяин и опять со страшной силой давит мне руку.
— Вот химию, бес ее забери, мучаю, — смущается он. — Завтра занятия в школе мастеров. Третий курс измором беру.
Насчет измора он шутит. Я был на другой день в школе. Группа, где занимается Кальниченко, знаменитая. В ней учатся Герой Социалистического Труда Анатолий Морогов, известные сталевары-скоростники Бусыгин и Валеев. И Яков Кальниченко — «среди бойцов не из последних удальцов». Он быстро и точно писал на доске химические формулы, толково рассказывал о видах нормирования. Там же я узнал, что в прошлом году параллельно со вторым курсом школы мастеров Яков закончил семилетку.
Между тем молодое поколение Кальниченко собирается в путь: двухместная коляска, занимая половину лестницы, спускается вниз, на улицу.
Кальниченко возвращается на свой диван и, не ожидая вопросов, говорит:
— Прежде всего — о нашей печке. Четырнадцатая — сейчас лучшая печь в цехе. Автоматика работает, как часы. Плавки, ясно, скоростные. И стали снимаем порядком: были дни, по тринадцать — пятнадцать тонн с квадратного метра пода брали. Вы сравните, — Яков покопался в каких-то своих записях, — Вот. В Западной Германии средний съем с метра — пять целых три десятых, в США —шесть тонн. А у нас более одиннадцати. Нет, добрая у нас печка. Чтобы на ней работать — опыта одного мало…
Кальниченко говорит о разных марках стали, о технологии их плавки, об окислителях, об автоматах и механизмах, которые все больше заменяют тяжелый труд людей у огня. И мне кажется, что разговаривает со мной не простой сталевар, который еще десять лет назад растерянным деревенским пареньком ходил, «разинув очи», по мартеновскому цеху Магнитки, а инженер-металлург. Только вместо инженерного у него другой диплом — руководителя бригады коммунистического труда. И на обложке этой синей книжицы — слова Ильича: «Коммунизм есть высшая, против капиталистической, производительность труда добровольных, сознательных, использующих передовую технику рабочих…»
— Но хватит о металлургии, — неожиданно заканчивает он. — Вы на аккордеоне играете?
— Нет, к сожалению.
— Тогда придется меня послушать, пока хлопцев нет…— Яков снимает со шкафа блестящий перламутром аккордеон, забрасывает ремни за спину и берет первый аккорд. Сильная, глубокая мелодия старой украинской песни заполняет комнату. —
ТРЕТЬЕКЛАССНИКИ
Яков Кальниченко — сталевар. Александр Степанович Вдовин — его правая рука, первый подручный. Хотя возраст его приближается к сорока, он хорошо помнит свое детство.
Он помнит отца, широкими усталыми шагами идущего с рудника. На плече у отца небрежно висит обушок, гладкая отполированная ручка которого в такт шагам бьется о ремень. Этот широкий солдатский ремень не раз гулял по худым Сашкиным ягодицам, когда он получал колы и двойки. А такого добра у Сашки хватало. Он помнит мрачное высокое здание. По звонким коридорам его, завешанным лозунгами о третьей пятилетке и схемами мартеновских печей, бегал он, Сашка-ремесленник, будущий сталевар. Он помнит себя, когда, сбросив рукавицы, с двух ударов разбил летку, и из печи, ослепив его, потекла тонкая спервоначалу струйка стали.
— Едрена-зелена, — удивленно сказал мастер. — А из этого заморыша выйдет добрый сталевар.
— Но сталевар из меня, видно, так и не получится, — говорит Вдовин. — Грамотешки не хватает…
Только что закончилась смена. Вдовин работал в самом горячем месте, на своде печи. Пот струится по его лицу, он залег капельками в морщинах под глазами, длинными белыми полосами соли выступил на грубой полотняной рубахе.
— Так, наверное, и на пенсию уйду первым подручным, — смеется он, когда мы по длинному коридору идем к душевой. — Да я в сталевары и не рвусь. Только вот что обидно. Ребят у печки приходится учить, десятиклассников там, практикантов из института. Практику-то я им как надо показываю, а в теории кладут они меня на обе лопатки. Поэтому и решил нынче идти учиться.
— В какой класс?
— Да в какой… в третий.
— Что-о?
— В третий, — серьезно повторил Александр Степанович, повернув ко мне свое широкое курносое лицо. — До войны пять классов кончал, да забылось все — решил повторить. И учусь. И ничего. А ведь двадцать пять лет учебники и тетради в руках не держал…, да вы приходите вечерком к нам в школу. Учительница, брат, замечательная, Полина Павловна. С нами, как с малыми детьми, возится. И знаете, — Вдовин уже опять улыбается, — очень интересно учиться.
И вот школа.
Мой сосед по парте Александр Степанович Вдовин склонился над тетрадью. Жесткие пальцы, сжав ручку и чуть дрожа от напряжения, выводят слова. Я открываю его тетрадь по арифметике: сплошные пятерки.
Звенит звонок.
Мы выходим в коридор. Открывая пачку «Казбека», Александр Степанович говорит:
— Обо мне, брат, писать нечего. Я человек устаревший. Ты о наших парнях напиши, о вторых подручных. Работают, как львы, и дорожки им в жизнь все открыты. Да… дорожки, — Вдовин задумывается. — А здесь надо писать же, хотя слышится еще. Правильно?
ПРАВИЛЬНО, РЕБЯТА!
В бригаде их четверо.
Сталевар. Первый подручный. И два вторых подручных — Александр Паньков и Юрий Зазулин.
Их четверо в бригаде. Но у печи это один человек. Умный, быстрый, сильный. И любо смотреть, как они работают, без слов понимая друг друга. Опыт Калиниченко и Вдовина в сочетании с юношеским задором Зазулина и Панькова дают сплав чудесной силы.
Об Александре и Юрии я думал написать больше всего. Но сейчас, листая блокнот, вспоминая наши разговоры, — честное слово, теряюсь: о них, вроде, и говорить нечего — обычные для миллионов юношей нынешнего поколения биографии.
Десятилетка.
Техническое училище.
Мартеновский цех.
И мечта у них одна: осенью поступить в институт. И чтобы поступить наверняка, они ходят сейчас на подготовительные курсы, созданные здесь же, на комбинате. Три раза в неделю, сидя за одной партой, они снова и снова учат математику, физику, химию, пишут сочинения.
И все-таки они очень разные, эти два парня. Паньков хочет быть инженером- металлургом. Юрий не пошел в прошлом году сдавать экзамены:
— Раздумал, на металлурга учиться не хочу.
— Почему? Не нравится работа?
— Нет. Работа хорошая. Три года не трубил бы, если не нравилась. Но учиться хочу в автодорожном. Машины очень люблю!
Попрощавшись, они уходят в аудиторию, — славные, очень правильные ребята, подручные сталевара из первого мартеновского цеха…
Каждую субботу на Нижне-Тагильском металлургическом комбинате проходит директорский рапорт. Начальники цехов докладывают директору комбината о делах за неделю. А в конце каждый из них говорит об учебе своих рабочих.
— Докладывает начальник первого мартеновского… Идем с опережением графика. Держат подъездные пути. Просим нажать на строителей.
— С учебой как? —спрашивает директор.
— Из всех начавших учиться в школах, институтах и техникумах бросили трое — ушли в армию. Остальные не сдаются!
***
Сейчас на предприятиях индустриального Урала все шире развертывается соревнование в честь предстоящего XXII съезда КПСС.
Бригада Якова Кальниченко решила к съезду выплавить две тысячи тонн стали сверх плана. И это обязательство бригада выполняет успешно
