Записки приятеля
Содержание предыдущих глав
Тайга, север, горы. В туристском походе пятеро заводских ребят. Сережка Векшин с Надей Зотовой белой ночью увидели спускающиеся парашюты. Сережка возвращается в ближайшее селение, куда прибыл на вертолете и майор Бехтин, от лица которого ведется повествование. Сбит отказавшийся приземлиться иностранный самолет. Предполагают, что он успел выбросить парашютиста, а то и двух.
По пути Сережка Векшин заходит на стан к студентам-зоологам. Лихие парни — Миша и Петя — только что проворонили подозрительного человека-, они дурачились, а неизвестный принял их за бандитов и, испугавшись, скрылся.
Глава пятая
НА ХАРАКТЕР
В заводском обиходе говорят: «На характер». Это значит: из принципа, по упрямству, от сознания своей чести и достоинства, с азартом, — все вместе. Сережка бросил своих товарищей и отправился один в Р., можно сказать, «на характер». Но беспокойство за все, что хоть немного его касается, всегда толкало Сережку к решительному действию.
Сидя со студентами возле их палатки, на поляне в ольшаннике, Сережка злился. Думал, думал, и чем больше думал, тем злился больше. Сон исчез, усталость забыта. Сережка не из тех, кого при размышлениях клонит ко сну. Он возбуждался с мальчишеской непосредственностью: левое ухо краснело, брови подымались, лоб взморщивался, глаза округлялись и замирали.
Призадуматься-то есть над чем. Неизвестный убежал, а Миша с Петей ничего внятного сказать не могут.
В то же время Сережка не стал им говорить о парашютах, не стал объяснять, зачем спешит в Р*. Миша и Петя все-таки выглядели не очень серьезными, да и знал их Сережка весьма приблизительно: всего второй раз встретился.
— Лопухи!—со вздохом произнес он, прикидывая про себя, как быстрее добраться до цели. Ведь в Р* может и не оказаться таких людей, которым следует сообщить о парашютистах.
— Что-о-о?— возмутился Миша.— Ты поосторожней выражайся.
— Кто это — лопухи? — еще более вспылил задиристый Петя.
— За речкой лопухи, — отговорился Сережка.—Сплошные заросли…— Но добавил со значением: — Трава такая… Никудышная!
— А ну, давай, сыграем в карты! — со вздорной угрозой предложил Миша, вынув из кармана колоду и начиная тасовать ее с проворством завзятого шулера.
— Да, да!—тем же стращающим тоном поддержал Петя. — Сыграем. Посмотрим его умственные способности.
— Это что, ваш научный метод определять уровень развития? — усмехнулся Сережка.— На что играем?
Сережкина злость росла и постепенно вся обращалась на студентов. Он сдерживался, злость искала выхода. Азартный Миша согласился играть на что угодно, ц Сережка решил проучить парней:
— Давайте — на раздеванье.
Забавное условие понравилось. Мигом сдали карты. Миша и Петя надменно ухмылялись, предвкушая исход: сейчас этот мальчишка, слишком много, по их мнению, воображающий из себя, будет кормить мошкару.
— Таежный гнус — это гнусно,— философски произнес Миша.
Петя уточнил:
— Раздеваешься и идешь поближе к речке, где гнуса больше.
— Согласен, — ответил Сережка.
Докучливые тучи мошкары вились вокруг. Только отойди от костра! Солнце клонилось к западу, жар спадал, и, казалось, из-под каждого листа, из-под каждой травинки вылетали тысячи этой кусливой мелкоты.
Но Сереже ничего не стоило надуть таежных хватов, хоть сам он и не увлекался картами. Через несколько минут был вынужден раздеться Миша. Проиграл. А еще через минуту стал раздеваться и Петя.
— И трусы снимайте, — сказал Сережка.
Он деловито сложил их одежки в кучу, а карты разорвал и бросил в костер. Потом скомандовал:
— Марш — к воде! Ведь уговорились!..
Все это происходило так быстро, что Миша с Петей не успевали опамятоваться и послушно повиновались. И ловкий выигрыш Сережки, и его сильные пальцы, после игры разорвавшие пополам всю колоду разом, и Сережкино убийственное спокойствие, — все это ошеломило парней, умерило их спесь и чванство.
— А долго нам — так, без рубах? — только и спросил Петя, отчаянно отмахиваясь, отхлопываясь, дергаясь и отбрыкиваясь от мошкары, липнувшей к голому телу. Миша, совсем угнетенный, присел на корточки и немилосердно хлестал себя по спине ольховой веткой, словно банным веником.
Три минуты,— серьезно ответил Сережка и стал насвистывать песенку Миши, слышанную еще при первом знакомстве с ними:
Мы био-зоо-веды, Не страшны нам беды, Зверь нам самый дикий — Лучший друг и брат…
Он тщательно осмотрел оставленный скрывшимся незнакомцем рюкзак. Но это ничего не дало. Обыкновенный костюм, кепка, чистая рубаха, механическая бритва, полотенце, мыло, — все, что там оказалось. Кроме бритвы, явно заграничной, но такой, какие Сережка видывал прежде, все остальное ни о чем не говорило. Пистолет русский — обыкновенный, что носят наши офицеры.
Наблюдая за ним, Миша и Петя посерьезнели. Вернувшись к костру, они стали вспоминать вслух всю историю: как бровастый появился, да как испугался и счел их за жуликов, за грабителей. Сережка сказал с раздраженной подковыркой:
— Что ж, он не зря боялся. Его и правда ограбили.
Он уложил все вещи незнакомца обратно в рюкзак. Миша и Петя, отмахиваясь от мошкары, растерянно и виновато переглядывались. Сережка добавил:
— В лесу, выходит, тоже нужны народные дружины — следить за общественным порядком.
— А пусть не притворяется! — в сердцах воскликнул Петя, оправдываясь.
— Как же он притворялся?
Всполошившись и начиная оценивать все по-новому, Миша рассказал, как неизвестный говорил о себе. Миша еще пытался при этом улыбаться. Вот, дескать, какой дурачок этот бровастый. Но с каждой минутой он все ясней и ясней чувствовал, что тут не до смеха. Сережка слушал, напряженно насупясь и порываясь встать. Петя тоже начал что-то соображать — раскрыл рот, встревожась, даже мошкару перестал отгонять, и она облепила ему всю спину.
— М-м-да-а! Сомнительный мужчина, — подтвердил он. Взяв рюкзак бровастого и сунув в него пистолет, Сережка решительно поднялся:
— Лопухи. Точно — лопухи!—сказал он, укоризненно покачав головой.
И, не добавив ни слова, порывисто повернулся и зашагал прочь.
— Куда ты? — спросил Петя.
— Все туда же, — сердито ответил Сережка и, перейдя речку, помахал им рукой, — Будьте здоровы! Можете одеться, бдителяги!..
Сережка любил употреблять всякие словечки, производные от обычных, придавать им иную окраску, уничтожающее — «бдителяги» — дошло до сознания Миши и Пети, считавших себя в тайге, как дома. Они вконец были сокрушены, превратились в напуганных мальчиков.
Миша, правда, еще попытался догнать Сережку:
— Стой!.. Вернись!.. Товарищ Векшин!..
— Боюсь, дрова заготовлять заставите, а я к немеханизированному труду не привык, — отшутился Сережка и скрылся за деревьями.
Миша сам не свой вернулся к костру.
— Стой!.. Стой!.. — безнадежно кричал Петя. Зарядив ружье, он выстрелил в воздух, сам не зная зачем.
— Верни-и-и-ись!..— еще раз позвали они в один голос.
И, не сговариваясь, оба решили бежать за Сережкой. Надо же толком объясниться! Надо же что-то предпринимать, если в тайге появилась посторонняя личность.
— Надо же. координировать наши действия! — воскликнул Миша, совершенно не представляя, что он будет делать, и что надо делать.
Похватав патронташи, надев их в спешке прямо на голое тело, они побросали в палатку остальные пожитки и стали тушить костер.
— Бровастый пошел в Р*, ближе — некуда. Можно нагнать его, отвести куда следует для проверки, — рассуждал Петя, неуверенно успокаивая себя и Мишу.
— Да, да!.. Скорее!..— бормотал Миша в панике.— А то этот Векшин!.. Будет везде рассказывать, что мы потеряли бдительность. Еще и в газету напишет, просмеет… Он языкатый. Ты видел, как он разговаривает? Это, брат, рабочий класс новой формации!..
И они отправились бы за Сережкой, если б в это время вдали, вверху по руслу речки, не показался дядя Володя Чурсин. Когда парни перебирались с камня на камень через воду, старик увидел их и окликнул:
— Эге-ге-е-ей!.. ученые-е !..
Миша с Петей шарахнулись в заросли, но тут же смекнули: от старого охотника никуда не скроешься, далеко не уйдешь. И они вернулись к своей палатке, делая вид, что ровно ничего не произошло. Петя принялся раздувать плохо погашенный костер, Миша — чистить свое ружье. Здравый смысл окончательно покинул их.
— Ну, как ваши бурундучьи дела? — весело спросил Чурсин, по-хозяйски присаживаясь к костру. — Ох, и намотался я сегодня! Лошадь загнал, пришлось оставить у Кичмаева… Поставь-ка мне кипяточку… «Красные Орлы» в гражданскую по восемь верст делали за час, а я по лесу — все девять… Что у вас тут случилось? Чего вы — голопузые? Вроде, и не жарко…
Внешне беззаботный, Чурсин, однако, сразу все успел осмотреть и приметил, что костер заливался водой и притаптывался, а палатка не разбиралась. Да и по тому, как Петя услужливо принес воды в котелке, настроился вскипятить, по тому, как Миша с бессмысленным усердием чистил ружейное клеймо на подушке ствола, — по всему было видно, что у них не все ладно. Что-то произошло.
— Ничего,—кротко ответил Миша.
— у нас все в ажуре, дядя Володя. Не волнуйтесь, — успокоил Петя и добавил, как мог беззаботнее: — Все в ажуре — без дождя, без бури…
Парни стали, наконец, одеваться. Чурсин как бы между прочим взял Петино ружье, заглянул в патронник:
— А чего стреляли? И почему стреляли тем ружьем, а чистите это? Кому кричали «вернись»?
— Парень был здесь, — нехотя сказал Миша,— Не успели поговорить — ушел делыпе, к вам в Р*.
— Да, да, Векшин,—поспешил подтвердить Петя, — Из тех туристов-машиностроителей. Они же у вас в Р* были.
— Один? — спросил Чурсин.
— Один, — ответил Миша.
— А чего — один? Что-нибудь стряслось?
— Кто его знает»? — развел руками Петя и нервно хихикнул. — Спешит, спешит… Ничего не объяснил…
— Ну, я его нагоню, — нахмурился Чурсин и принялся за крепкий навар чаги, поднесенный ему Петей. Как истые таежники, парни пили вместо чая навар чаги — березовой губки, грибатрутовика.
Помолчали. Отпивая большими глотками и выжидательно поглядывая то на одного, то на другого, старик ждал и надеялся; парни расскажут еще что-нибудь. Но они только посматривали на него вопрошающе. Тогда он поинтересовался;
— Никого больше не видели?
— Нет,—быстро ответил Миша.— А что?
— Да вот, нарочно завернул к вам — предупредить… и попросить…
Старик тянул, раздумывая. А Миша с Петей навострили уши: Чурсин пришел специально, значит, что-то чрезвычайное.
— Для вас, дядя Володя, вы же знаете, мы… — услужливо начал Петя, так как молчание становилось нестерпимо тягостным.
— Ваши поручения — мы всегда с удовольствием!..—добавил Миша, с готовностью придвигаясь ближе к старику.
— Дайте-ка вашу карту, — попросил Чурсин.
— Петя! Карту! Живо!—распорядился Миша.
Миша и Петя обалдели, когда Чурсин рассказал им о самолете, о вероятном десанте. И, боясь за себя, они не признались старику, что видели бровастого неизвестного. Уход от своей ответственности — величайшее зло нашего времени. Я не страшусь этой громкой фразы, потому что оно действительно так, хотя в данном случае и звучит смешновато. Старику и в голову не пришло, что парни могут скрыть свою встречу с парашютистом. Дядя Володя попросил их пойти к туристам — усилить заслон на горе перед белой тайгой. И парни, очертя голову, двинулись выполнять его поручение, храбрясь и пыжась друг перед другом.
В тот вечер я с сержантом Митей благополучно возвратился на вертолете в Р*. Мы облетели все места, где в тайге работали или жили люди, поговорили со многими, чтоб были начеку, попросили сообщать нам все, что прояснится. у геологов мне удалось по радио связаться со своими начальниками. Договорились, что я не буду пороть горячку, что и военные товарищи тщательно просмотрят с воздуха всю подозрительную местность, хотя с вертолета увидеть кого-либо скрывающегося в тайге трудно. Предлагали помощников, я пока отказался. Если понадобится прочесать лес, пришлют автоматчиков.
Вертолет определили в мое распоряжение, и я отправил его в районный центр — доставить почтальона домой, пополнить горючее, привезти радиостанцию, уже заброшенную туда.
В те часы я, конечно, еще ничего не знал ни о студентах-зоологах, ни о Сережке Векшине. Мы с сержантом Митей Прилегли отдохнуть в доме Чурсина, ожидая его самого, как условились. Кругом была такая мирная тишь, что закрадывалось сомнение: «А вдруг никакого десанта иностранный самолет и не выбрасывал?..»
Но я отогнал эту мысль, рожденную, возможно, свойством миролюбивого характера. «На характер» вообще рискованно поступать. Все мы, русские, по натуре оптимисты оптимистами — дальше некуда.
Привыкли мы верить своему человеку, случается, по первому впечатлению, и о чужих думаем: «Может быть, в самом деле заплутались, поймут, извинятся…» Жаль только, что разочаровывает нас практика соприкосновения с нежданными гостями в нашем небе и на нашей земле…
Нет, не должно наше миролюбие оборачиваться в благодушество!
Глава шестая
Я СОМНЕВАЮСЬ
Владимир Иванович Чурсин вернулся домой в начале ночи. Я с нетерпением ждал его и, грешным делом, волновался: случись с ним что-нибудь в дороге — насколько , все. усложнилось бы! Мы даже обнялись, как старые закадычные друзья.
Он дельно и коротко доложил, кто оповещен им о вероятном десанте, где и что предпринимается. Над картой района мы все обсудили, во всем разобрались, и он убеждал, что территория, где высадились парашютисты, берется в кольцо. Все тропы, все возможные направления, по которым кто-либо двинется из белой тайги, будут контролироваться охотниками, рыболовами, оленеводами. Там, где не побывали на вертолете мы с сержантом Митей, Чурсин договорился о засадах. Получалось — поставлена на ноги вся тайга.
Но я сомневался в легком успехе. Уж очень необжита, неизучена, дика вся эта местность. На десятки, сотни километров — лес, лес и лес, — то хвойный, то лиственный, то болотистый, то загроможденный скалами, валунами или каменистыми россыпями. Искать иголки в стоге сена — тяжелое занятие. А тут — «иголочки» блуждающие, да еще, наверное, вооруженные и оснащенные по последнему слову техники.
И, главное, если судить по литературе и кинофильмам,—у жителей тайги повсюду священные места, куда они ни за что не пойдут и посторонних не пустят. Не раз я читывал, как трудно в этих северных краях найти проводника для какой-нибудь экспедиции, встретить содействие. А те, что идут без местных проводников, бывает, гибнут по непонятным причинам.
Есть, например, множество легенд о «Золотой Бабе», которую якобы бережно охраняют религиозно настроенные коренные жители этих краев. Будто гдето в тайге спрятан древний идол с несметными сокровищами. Путешественники о «Золотой Бабе» пишут более сотни лет. Одни сообщали, дескать, идол похож на составную деревянную матрешку — вятскую игрушку, что делают из осины в Предуралье: раскроешь куклу — в ней другая, поменьше, затем — третья, четвертая. Только «Золотая Баба» не деревянная, а из чистого золота и в несколько раз выше человеческого роста. Внутри — идол поменьше, из платины, затем — из серебра, потом — опять из золота.
Другие же утверждают, что это деревянный истукан, стоит на древнем капище — месте жертвоприношений, там и накопились несчетные сокровища — золотые, серебряные, платиновые слитки. В общем, легенда есть легенда, никто не видел воочию. Не веришь — сбегай проверь,— как говорят в Одессе.
Было немало отважных, пытавшихся найти этот легендарный клад. Широко известна экспедиция московских братьев Кузнецовых. В 1909 году они организовали с помощью тогдашней Императорской Академии наук полтора десятка ученых для исследования нашего Севера, путешествовали несколько месяцев и вернулись ни с чем. В их отчете, изданном солидной книгой, говорится, что местные проводники будто бы заставляли их кружить и кружить на одном месте в радиусе ста пятидесяти — двухсот верст. Не спуста!
Зарегистрировано и много случаев необъяснимой гибели разных людей в этих краях «Золотой Бабы». Легенды говорят, что там всюду наставлены натянутые луки-самострелы: шагнешь неосторожно — тебя навылет пронзит каленая стрела. По легендам, там водятся огромные стаи рысей, и никто не уйдет от их нападения ночью, когда эти хищнейшие сильные кошки начинают прыгать с деревьев на всякого, кто осмелится приблизиться на семь верст к сокровищам. Это уже совсем враки.
Между прочим, почему бы нашим современным краеведам не рассказать читателям о «Золотой Бабе» все подробней и вразумительней? Надо отделить фольклорный вымысел от правды, объяснить возникновение столь загадочного мифа.
Я поделился своими сомнениями с Чурсиным:
— Не помешает ли нам, дядя Володя, эта проклятая «Золотая Баба»?
Старик неожиданно рассердился на меня, закричал:
— «Золотая Баба» в Овроле пивом торгует! Можете съездить посмотреть!.. Правильно, Митя, я говорю?
Сержант Митя живо согласился. Чтоб умерить гнев старика, он подтвердил преувеличенно серьезно:
— Да, да, Алексей Михайлович! Легендарная буфетчица! Сказочно богата, а на жульничестве никак подловить не можем.
Дядя Володя посмеялся и помягчел. И уже спокойно, почти несердито сказал:
— Не знаю, товарищ майор, что думают религиозно настроенные мансийцы, к ним я не обращался, да где пай* дешь теперь таких? Но если вам понадобятся проводники, я найду вам десять, двадцать, тридцать добровольцев. Сколько надо!.. Ваши легенды сочинены в восемнадцатом веке, я их сам немало знаю, а сейчас вторая половина двадцатого.— Он опять засмеялся и добавил:— А если ваша «Золотая Баба» именно там, где спустились парашютисты? Хе-хе-хе!.. Самострелы! Стаи рысей!.. Чудеса!.. Езжайте, дорогой Алексей Михайлович, спокойно домой — доложите, что с парашютистами расправилась «Золотая Баба».
— Да-а, пожалуй,—примирительно поддержал я его шутку.
— Митя!..— Дядя Володя начал командовать сержантом. — Давай-ка организуй свой пост. Какой же ты милиционер, если у тебя, здесь у нас, и поста нет? Вот-вот должны появиться голубчики!.. По-моему — двое. Да еще парнишка из туристов сейчас придет.
Я согласно кивнул Мите, и он исчез, схватив на ходу пару шанег, что пекла за перегородкой комнаты старшая дочь Чурсина. Дядя Володя проводил его до Шаньги с мятым картофелем и пережаренным луком так вкусно пахли, что я, наверное, глотал слюнки. Дядя Володя, прежде чем продолжить наш разговор, принес полную тарелку этих уральских ватрушек, с пылу, с жару, и заставил меня поесть.
Его расчеты, что вот-вот в Р. придут двое, основывались на своеобразных доводах. Он достал из кармана лоскут добротной легкой парусины. Рассмотрели. Это оказался карман от куртки.
Нашел его дядя Володя неподалеку, на сучке, невысоко над землей. По его заключению, шел человек, спешил, перепрыгивал с камня на камень, зацепился — и нашитый карман целиком отлетел. Дядя Володя утверждал, что человек, судя по тому, как лоскут висел, двигался к Р.
— И человек заведомо новый. За последние месяцы в нашей округе никого в такой куртке не бывало.
Другой человек, на тропе, ведущей в Р*, долго шел впереди дяди Володи, хорошо были слышны шаги. Но когда старик стал нагонять его, тот сумел схитрить. На каком-то спуске по каменистой россыпи человек столкнул вниз камень, а сам остался наверху. Дядя Володя и проскочил мимо, думая по шуму, что человек спустился.
— Прео-о-опытный таежник! — посмеивался старик. — Надуть меня посреди леса не всякий может. Придет — посмотрим, что за гусь… Ну, и вскорости должен подойти сюда парнишка из туристов.
Он рассказал, как наведался к студентам.
— Раз парень от туристов побежал сюда, стало быть, там у них что-то стряслось. И немудрено: они добрались как раз до той долины, за Спесивой горой.
Я слушал старика и диву давался. Казалось, спроси, сколько он сегодня встретил на пути кедров, берез и сосен,— дядя Володя прикинет про себя и ответит.
Он сидит за столом, напротив меня. Озаряя его широкие скулы, натянутую бронзовую кожу, горит желтым светом керосиновая лампа. Щурясь на огонь, старик аккуратно откусывает душистую шаньгу, зубы — все один к одному! Тщательно прожевывает, запивая молоком. И только проглотив и словно убедившись, достигла ли пища желудка, он произносит несколько фраз:
— Те, что идут сюда, торопятся. Сильно торопятся. Иначе за день столько не отмахать. Стало быть, Р. — их цель.
Любуясь, как он ест — не ест, а лакомится — я предложил: не выйти ли и нам с ним на помощь сержанту Мите? С чем спешат сюда голубчики — неизвестно.
— Хва-а-тит,—ответил дядя Володя.— Восемь мальчишек у меня по за углами расставлено.
Ожидание будоражило. Я прислушивался к звукам за окнами. Подмывало выйти на улицу — встать где-нибудь в засаде с пистолетом наготове, и я еле сдерживал накаляющее волнение. Черт те что! Хорошо знаю, что подобные события, которых напряженно ждешь, обычно проходят буднично и просто, гораздо обыденнее и менее занимательно, чем в приключенческих книжках, да и не впервые мне все это. Но все-таки я — живой человек, с нервами, с чувствами. Ответственность и значительность дел, редко похожих одно на другое, всегда приподнимают дух и обостряют переживания.
Не здесь ли кроются главные упущения приключенческой литературы, думаю я сейчас, когда пишу эти строки? В некоторых книжках, что мне приходилось читать, действуют и переживают они — шпионы, диверсанты и им подобные сверхчеловеки, а мы — советские патриоты — лишь двигаемся по прямой линии, согласно своему долгу, выполняем роль третьестепенных персонажей. Авторы, видимо, сами это чувствуют и, чтобы уравновесить впечатление, делают шпионов и диверсантов глупыми, недалекими, совершающими пустяковые и опрометчивые поступки.
— Идут они порознь,—негромко рассуждал дядя Володя, покончив с ужином и закручивая большущую папироску самосада. — Атаковать наш Р. они не будут. Намерения у них другие.
Я заметил, что он тоже сторожко прислушивается. Но не подает виду и тихо говорит, словно сам с собой:
— Неужели на спуске по камням надул меня этот парнишечка из туристов?.. Не должно быть!.. Такая хитрость в лесу — у заводского человека?.. Жаль, давно дождя не было — следы плохие… Нюся! — неожиданно громко окликнул он свою дочь, которая мыла посуду за перегородкой.—Ты не помнишь, какие ботинки были у тех, заводских, что в дальний березняк пошли, за Спесивую гору?
— Обыкновенные, за сто шестнадцать, на микропоре. Как у Пашки Гилева, видал, он недавно привез, — ответила Нюся. Это были единственные слова, что я от нее слышал за все время пребывания в доме у Чурсина.
— Так-так-так-так,—задумчиво и весело проговорил дядя Володя, — Векшин, Векшин его фамилия — студенты сказали. Ну, хитер!.. Ну, хитер!..
Второй раз старик упомянул — «Спесивая». И я спросил его о горе: на моей карте такая не значилась. Почему — Спесивая?
— Название, наверное, дано в шутку, на картах гора никак не пишется, — улыбнулся дядя Володя. — Есть поверье, будто бы, если на Спесивой горе заночевать — ей это не нравится: она начинает шевелиться, дыбиться и сбрасывает с себя. Просто ходить можно: гора как гора, с лесом, с каменьями, а заночуешь — сбрасывает. Дед мой божился, что это сущая правда. Он в молодости однажды там чуть не погиб. Будто бы заночевал на горе зимой с товарищами — компания человек восемь, разгребли снег, соорудили шалаш, разожгли костер,— все чин чином. А ночью поднялся буран. Они сидят, распарились в тепле, сушат онучи. И вдруг под утро гора зашевелилась — вздыбливается, словно уросливая кобыла, стряхивает их с себя. Страх!.. И сидеть невозможно, и перепутались до расстройства пищеварения. В чем были — так и повыскакивали из шалаша: без тулупов, босые. Кругом снегу по пояс, метет, ветер сбивает с ног, сдувает с горы вниз. И стужа — градусов сорок, а то больше. Все они и позамерзали. Выжил один мой дед, он упрямый был вогул, мансиец по-теперешнему. Когда его ветром с горы сдуло, он пополз обратно наверх, к шалашу — и успел, не закоченел. Ползет и думает: уж лучше на горе перетерпеть ее вздыбки, чем окачуриться на морозе. Забрался — глядит: костер весь развалило по сторонам, и на том месте, где горел огонь, торчит огромнейший золотой кукиш. Схватил мой дед шапку да тулуп, нярки да онучи и — деру…
рассказывая, дядя Володя все время посмеивался и не столько над приключениями своего удачливого деда, сколько, по-видимому, надо мной: я сидел, развесив уши, забыв на несколько минут обо всем. Я люблю такие байки: в них предания затейливо переплетаются с действительными событиями, и сразу не отличишь, где реальность, а где вымысел. Я задумался, замечтался.
Но дядя Володя быстро вывел меня из этого состояния.
— Может, это ваша «Золотая Баба» показала кукиш моему деду? — весело сказал он с откровенной издевочкой.
Я ответил какой-то шуткой и круто вернулся к нашим делам. Чтобы дать понять старику, сколь замысловаты бывают обстоятельства в подобных операциях, спросил:
— А нет ли тут какой-нибудь связи между туристами и парашютистами?
Конечно, сам я не чувствовал и не мыслил такой связи, а просто механически сопоставил: день в день в белой тайге появились и те, и другие.
Дядя Володя в ответ — как посмотрит на меня! Не то что укоризненно, а прямо уничтожающе. И сказал тихо-тихо, оглянувшись, — не услышала бы дочь.
— Вы уж, товарищ майор, и меня тогда зачислите в эту общую банду. Какое имеете право подозревать вы, если их видел я, видели многие наши, они у нас в Р* ночевали, и ни у кого никаких подозрений не возникло?
— Но вы меньше моего знаете в этой области. А у меня это постоянная работа,— возразил я, подзадоривая старика.
— Ничего! Газеты мы читаем.— Дядя Володя крепко обиделся.— И как сто миллионов монет выделяются неким правительством для тайной работы против нас и расходуются — представляем. Это у вас в городе голубей поразвели и за голубями все забывают.
Вспоминая эту ночь ожидания, проведенную у Чурсина, я улыбаюсь про себя: как все обернулось неожиданно, и как после все оказалось запутанным и усложненным!
Без стука, без шума сержант Митя спокойно кого-то привел. Мы с дядей Володей услышали только тогда, когда сержант в сенях начал снимать сапоги и заставлял кого-то тоже разуваться;
— Чисто у них. Понимаешь! Половики! И в уличной обуви заходить не принято,—объяснял он,—уважать надо!
Мы поднялись навстречу. Сержант Митя вошел вместе с рослым мужчиной. На лице напряженно улыбающегося незнакомца мы прежде всего увидели крупные мохнатые брови, застывшие в настороженном изломе. Одет по-альпинистски, сбоку на куртке не хватает кармана, выправка военная, ноги поставил, как в строю, — пятки вместе, носки врозь.
— Товарищ майор! — торжественно доложил сержант Митя, хотя ему и запрещено так называть меня. — Задержан иностранный парашютист, нарушивший воздушное пространство СССР вчера ночью и направлявшийся, по его заявлению, в милицию, то есть ко мне. Сопротивления не оказывал. Обыскан. Оружия при нем не найдено. Вот его предъявленные лично им документы. Мною не просмотрены, ввиду отсутствия уличного освещения в данном населенном пункте.
Сержант протянул мне пачку документов, а бровастый мягко шагнул вперед и скороговоркой тоже отрапортовал:
— Так точно! Юрий Попов! Нас было пять человек. Четырех я убил. — Говорил он четко, видать, заранее подготовил свой рапорт,— Добровольно отдаюсь в руки властей. Прошу принять. Оружие и вещевой мешок у меня отобрали по дороге ваши, советские бандиты. Имею ценные показания, готов сообщить их уполномоченному лицу…
Всю ночь я занимался добровольно сдавшимся бровастым. По его показаниям, оставалось только проверить — найти четырех убитых — и задача выполнена. Он якобы, еще проходя курс в диверсионной школе, задумал перейти к нам и во всем признаться. По происхождению он — русский, гитлеровцы вывезли его ребенком с оккупированной территории, родителей не помнит.
Готовили их всех пятерых для самой коварной цели. Они не должны были шпионить в обычном понимании этого слова, не должны совершать диверсий, а пристроиться где-нибудь на большом заводе и жить, работать, усердно изображая передовых советских людей, чтобы в конце концов занять как можно более высокий пост. До первого, так сказать, выстрела.
Своим планом — отдаться советским властям — бровастый якобы поделился с одним своим другом по школе. Друг одобрил его план и посоветовал всех остальных перестрелять — искупить свою вину перед Россией и снискать милость, а каждый добровольно сдающийся по советским законам прощается. Друг снабдил его перед вылетом на нашу территорию дополнительными патронами.
Документы у бровастого все налицо — и диплом об окончании металлургического техникума, и паспорт, и комсомольский билет. Все они — подделанные, подчистками сфабрикованы из настоящих. Весь его рассказ выглядел логично, убедительно, поведение оправдано. Но я сомневался…
Глава седьмая
ОН МЕНЯ СОДЕРЖИТ
Сережка Векшин тоже вскоре появился в р* и причинил нам много хлопот. Гораздо больше, чем добровольно сдавшийся парашютист.
Задержала его под утро в лесу молодежь — помощники дяди Володи. Сережка отчаянно сопротивлялся:
— Дураки! Я к Чурсину иду! В тайге чепэ, понимаете, чепэ — чрезвычайное происшествие.
— Ладно, ладно, — ответили ребята.
У них в Р. — отряд друзей природы, народ боевой — убежденные хранители порядка в лесу, хозяева. Они тут же наподдавали Сережке за сопротивление, за то, что обозвал их дураками, отобрали у него рюкзак, обнаружили пистолет… Кто-то в запальчивости ткнул его прикладом и обозвал диверсантом и предателем.
Сережка разъярился. Он стукнул кулаком одного — тот свалился, другого ударил ногой в живот, и началась свалка. Кто-то в горячке выстрелил. Поднявшийся галдеж разбудил все Р*. Жители повыскакивали на улицу. Подоспевший сержант Митя даже растерялся.
В зыбком предутреннем свете, сменившем полусумерки белой ночи, он увидел, как двое местных друзей природы наставили ружья на Сережку и прижимали его к бревенчатой стене пристроя. Собралась толпа. Все шумели. А Сережка схватил оба ствола руками и, пытаясь вырвать ружья, отбивался то одной, то другой ногой:
— Я покажу вам, какой я предатель!
Темнота таежная! — орал он, перекрывая крик собравшихся.
— Дай ему по скуле! По скуле! Он меня двух зубов лишил! — слышался чей-то плачущий голос.
Еще минута — и Сережке пришлось бы худо. Сержант Митя врезался в толпу, пробился к нему и наставил револьвер:
— Руки вверх!
— Ты что, товарищ милиционер, пьяный, что ли? — сказал Сережка. От него отступились, отхлынули, шум утих, и он объяснил: — Не умею я руки вверх подымать, не знаю, как это делается.— И с достоинством добавил, сведя руки за спиной: — Доставь меня своему начальству — дело срочное есть… у кого рюкзак?.. Дай-ка его сержанту!.. Проверь, товарищ сержант: пистолет они не присамили, пошехонцы?
Его привели в порванной рубахе, с заплывшим глазом, изможденного и столь растерзанного, что бровастый не сразу признал знакомого. Сережка весь съежился и настороженно разглядывал то парашютиста, то сержанта Митю, то меня. Сережка смолчал, когда бровастый подтвердил, что это один из бандитов, ограбивших его, что вещи все в целости, ничего из рюкзака не пропало.
Сережка лишь криво усмехнулся и, сообразив, что я здесь старший, стал следить за каждым моим движением. Я распорядился парашютиста держать пока в бане, сержант Митя пошел его там устраивать. Старик Чурсин уже прилаживал к бане запор и должен был организовать охрану. А мы с Сережкой начали разговаривать.
— Ну, рассказывайте,—предложил я.
— А вы кто такой? — насупился он. Оба мы устали: бессонная ночь, а у Сережки — две, да многокилометровый переход. Поэтому внешне мы очень лениво перебрасывались словами, интонации в голосах звучали скупо, приглушенно. И тем сильнее выглядело наше неудовольствие друг другом.
— Вас привел ко мне милиционер, следовательно, я — представитель государственных органов, — сказал я.
— Это ничего не значит, — ответил Сережка. — Может, вы все тут заодно. А милиционер ваш одет не по форме. Точно! В галошах — на босу ногу. Я сразу не заметил, а то бы так вы меня и видели!..
— Я не внушаю вам доверия? — начинал я сердиться.
Сережкина наивная логика, его осторожность, уместная в той обстановке, были весьма милы и обаятельны. Сейчас, когда пишу, я с улыбкой иронизирую по этому поводу. А тогда было не до иронии. Я сердился на молокососа, сидевшего передо мной, и, подавляя свое чувство, подумал: видик — отъявленный хулиган после кровопролитной драки.
Показал ему свое удостоверение и, стараясь говорить помягче, объяснил, что сержант отдыхал и выскочил на шум, не успев натянуть сапоги.
— Гм!.. — Сережка удовлетворенно изучил мой документ и предъявил свой. — На ловца и зверь бежит.
Кого из нас он подразумевал под зверем, кого под ловцом? Я повертел в руках его заводское удостоверение. Кроме имени, фамилии и его специальности — слесарь-сборщик — да табельного номера на левой стороне, в книжечке ничего, как обычно, написано не было. На правой половинке, разграфленной в крупную клетку, поставлены разные печатки: цифра четыре, силуэт лосенка, скрещенные газовые ключи, какая-то шапка.
— Какой завод? Цех? — спросил я.
Сережка удивился:
— Если вы такой работник, за которого себя выдаете, вы должны знать пропуска наших предприятий. Вот это — означает завод, это — цех, это — проходная… А это — то, что я дружинник, могу пользоваться телефонами заводской охраны, недавно у нас ввели… — И, словно спохватившись, добавил насмешливо: — А может быть, и все наоборот…
Я не знал условных значков на пропусках наших заводов, и меня возмущал дерзкий тон Сережки. Я напустился на него.
— Бродите по лесу — грабите прохожих! Где ваши остальные? Что это за компания подобралась такая? Как вы себя ведете?..
Долго не прощу себе этого. Мне тогда еще не были известны подробности Сережкиной встречи со студентами, история с рюкзаком и пистолетом. Основываясь только на том, что бровастый признал грабителя и рюкзак принес Сережка, я как следует отчитал парня, накричал.
Он выслушал, поднялся, побледнел. На лице — такая решимость, что я подумал: уж не собирается ли он опять кинуться в драку?
— Не знаю, уважаемый, кто вы на самом деле, но в нашей стране чекисты так не ругаются и, прежде чем говорить, хорошенько думают… Точно…—произнес Сережка весомо.— И вообще, если вы настоящий!.. Трудящиеся работают! Налоги платят. Долю своего труда отчисляют! Вас содержат!.. Чтоб вы охраняли нас!.. Чтобы…
Готовый ко всему, он выпалил это единым духом, возвысив голос, резкий, с мальчишеской хрипотцой. Он чуть заметно глянул искоса на керосиновую лампу, затем на окно, словно примерился разбить — потушить свет и выскочить, как это делают герои приключенческих книжек. Я погасил лампу: вокруг давно было светло. Сережка разочарованно сел и напустил на себя каменное безразличие.
У меня тоже есть самолюбие, меня задели его слова. «Подумаешь, он меня содержит!..» Я взял себя в руки. Потрепанный вид Сережки так не соответствовал его речам, что трудно было не высмеять их. «Впрочем,—прикидываю я теперь, — за его словами, видать, крылась гражданская гордость».
— Неумело, неумело выражаетесь,— пробормотал я тогда, мобилизуя свое самообладание.
Выручил старик Чурсин. Он слышал Сережку, разуваясь в сенях, и вошел в комнату с веселым смехом:
— Правильно, парень! Охранять нас! И — с нашей помощью!.. А ну-ка, покажи свои обувки… Так и есть! Стало быть, это ты на откосе, в распаднике за кедрами шел впереди меня и не спустился по россыпи, а скатил камень?
— Я, — просиял Сережка. — Точно! Позади меня шли вы?
— Я,—так же обрадовался дядя Володя.— Молодец! Хорошая хитрость. Уралец или сибиряк? — И сам себе ответил, ласково ощупывая Сережкины плечи. — Векшин? Стало быть, ура-а-лец. Сибиряки — они покрепче, уральцы — похитрее. Ну, не обижайся на ребят, что немного поклепали: тут такая ситуация… А зовут тебя как?
— Сергеем.
— Ну, докладывай, Сергей. Что своих бросил? Что случилось?
Сережка своим рассказом все усложнил. Я уже построил для себя логическую цепь всей сути происшествия в тайге. Версия бровастого — пять человек, и он убил четверых — мною принималась при условии, если будут найдены парашюты и трупы. Я допускал, что бровастый, может быть, все наврал, но он должен будет показать место разыгравшейся у них трагедии. Сережкина версия опять все путала.
— Может быть, их было пять? — допытывался я.
— Шесть, — настаивал Сережка.
Конечно, проще всего не ломать голову разработкой новой версии, а начать поиски парашютов, убедиться в их количестве и делать выводы. Но если их там пятеро живых, вооруженных? Они не будут сидеть на месте. И они могут сбить заслоны, если станут выходить из тайги. Я смотрел на карту: придется обследовать, возможно, до нескольких тысяч квадратных километров. Математика — штука упрямая: двести километров ширины, не меньше, помножить на минимум двести километров длины — получается сорок тысяч!
Я еще раз допросил бровастого. Он снова рассказал, что их было пятеро, четверо убито. Подробно описал, как он опускался на высокоствольный березовый лес, плотный, без единого просвета, как, застряв среди ветвей, запутался в стропах парашюта, обрезал их и, встав на ноги, начал расстреливать остальных, и они, не достигнув земли, повисли мертвыми на деревьях.
С оговоркой, что это, возможно, неточно, он показывал на своей довольно подробной карте: пять—десять километров севернее лагеря Сережкиных товарищей. Бровастый готов найти трупы на парашютах. Правда, это очень трудно: полдня он двигался оттуда по прямой сплошным березняком, однообразным и густым, не встречая никаких ориентиров. Но он настаивает на том, чтобы непременно отыскать убитых — проверить его показания.
Утром в р* возвратился вертолет. Я связался по радио со своими руководителями, доложил о ходе операции.
И дело опять усложнилось. Военные товарищи, сбившие иностранный самолет, усомнились в пяти или шести парашютистах. Самолет, по их утверждению, был небольшим. Экипаж весь погиб, не успев выпрыгнуть. Так что десант мог состоять самое большее из двух человек. Я подробно информировал начальство о результатах допроса бровастого.
Делать нечего — одними заслонами, кольцом вокруг тайги не обойдешься. Да и надежно ли такое кольцо? Надо искать парашютистов.
Обсудив с руководством свои действия, я еще раз послушал Сережку. Он снова подробно рассказал, как увидел парашюты в небе.
— Все видели, что шесть? — спросил я.
— Нет, только я и Надя. Остальные были в палатке. А когда мы их подняли по тревоге, парашютисты уже приземлились.
— А Надя тоже говорит, что шесть? Сережка долго мялся, кисло ухмыльнулся и, наконец, ответил:
Надя утверждает, что пять. Но я докажу, что шесть. Я запомнил, где они приземлились. Это прямо на север от нашей палатки. Только стрелка компаса, имейте в виду, там барахлит: в горе, наверное, много железа. Давайте немедленно — туда, пока остальные парашютисты не разбежались далеко.
Я предложил ему сначала выспаться. Он никак не соглашался, требовал сейчас же отправить его на вертолете к товарищам:
— Понимаете, мы там без оружия! Пока вы здесь разрабатываете свою операцию, наших ребят, может быть, уже убивают. А я здесь торчу!..
Кое-как удалось его угомонить — заставить лечь, и он мгновенно уснул. Я был доволен, что хоть соберусь с мыслями. При Сережкиной настойчивости, настырности невозможно ничем заниматься.
Итак, что у меня получается? Пять или шесть — неизвестно. Скорее всего — пять: бровастый подтверждает, что самолет был небольшим, десант еле утолкали в грузовой отсек, — они прямо лежали друг на друге.
Однако, будем добывать доказательства. Вот-вот прибудет и армейский вертолет. Я решил перебазироваться на Спесивую гору, господствующую над белой тайгой. Договорились, что туда же забросят автоматчиков. С дядей Володей Чурсиным условились, что он остается на месте: все, с кем он связан, будут сообщать новости в р*. За проводниками я вертолет пришлю.
Вздремнув с полчаса, я принял таблетку фенамина и стал собираться. Неплохая штука — фенамин, сильный стимулятор для высших отделов нервной системы. При любой усталости — примешь и снова ощущаешь бодрость, исчезает сонливость, чувствуешь прилив новых сил, словно хорошо выспался. Правда, после такого искусственного возбуждения, когда опять придет усталость, надо отдыхать вдвое: на фенамине держишься в случае крайней необходимости, с ним организм работает на износ.
Стояла ведреная погода. Жарко. Все благоприятствовало тому, чтобы провести операцию в темпе отыскать пять парашютов и четырех убитых десантников. Сержант Митя привел к вертолету бровастого, и тот опешил, не смог скрыть своего удивления.
— Но-но, давай заходи! — подтолкнул его сержант. — Это же обыкновенная телега. Тебя, поди, учили, что у нас телега — единственный вид транспорта? Вот сейчас съездим по твоим делам, вернемся и станем щи лаптем хлебать.
Острота сержанта Мити предназначалась для парнишек из дружины охраны природы, которые собрались поглядеть на иноземного парашютиста. Но никто из них даже не улыбнулся. Впрочем, они не были мрачными, а лишь серьезно-задумчивыми. Они впервые почувствовали все великое значение своей дружины.
А небо над головой было ослепительно-синим—чистым и безмятежным. Обычно оно белесое в наших краях. Но в ту пору, видать, долго стояли безоблачные дни, и небо голубело и голубело.
Я пошел будить Сережку. Он спал прямо на полу, на белом домотканом половичке, которыми устлана вся комната. Кто-то — или дочь Чурсина или сам старик — прикрыл его ватником. Сережка лежал с раскрытым ртом, по-ребячьи мерно дыша, и спал так сладко, что я не стал его тревожить. Жалко. Пусть отдыхает парень — он свое сделал.
Но как только мы все уселись в вертолете, и над нами засеребрился в солнечных лучах круг вращающихся лопастей винта, из дома выскочил Сережка. Босой, с ботинками в руках, прижимая к груди шаньги, он в несколько прыжков достиг машины и начал тарабанить в дверцу:
— Откройте! Откройте! — кричал он истошно.
Его услышали, несмотря на оглушительное стрекотание мотора. Водитель, переглянувшись со мною и получив молчаливое согласие, впустил. Сережка пожал ему руку, а мне сказал со сдержанным негодованием:
— Как не стыдно, Алексей Михайлович!..
Если бы в кабине не было постороннего, бровастого, Сережка, наверное, опять наговорил бы мне кучу неприятностей. Он, оказывается, попросил на всякий случай дочку Чурсина разбудить его, когда все соберутся отлетать.
Предусмотрительно!
Я смолчал. Сережка обулся и, поглядывая вниз на раскинувшуюся под нами тайгу, начал уписывать Нюсины шаньги. Мне очень хотелось попросить у него кусочек, но я, конечно, не сделал этого: неудобно.
Глава восьмая
СПЕСИВАЯ ГОРА
В то солнечное утро у палатки Сережкиных товарищей произошли события, подтвердившие предания о спесивости горы. Дед Чурсина, оказывается, не врал, хотя дядя Володя и сам не верил в то, что мне рассказывал.
Весь предыдущий день и всю ночь Коля и Вася с Надей и Зиной-беленькой прилежно поддерживали костер. Они старались, чтобы дым шел как можно гуще и, не скупясь, подкладывали сырые ветки, траву, листья — вперемежку с большими плахами. А когда стемнело, наваливали столько сушняка, что костер постепенно раздавался ввысь и вширь, слой раскаленных углей под огнем рос и рос.
Стараясь не опалиться, не обжечься, Повар Вася прилаживал над костром котелок — вскипятить воду для бульона на завтрак. Он уже приготовил кружки, положил в каждую по два мясных кубика, а для Нади — три. Заспешил и стал разгребать пылающие сучья, чтобы поставить воду где-нибудь сбоку на пышущие жаром угли покрупнее, рогульки и перекладина давно обгорели, а небольших камней поблизости не оказалось. Вот Вася и возился. •
Остальные опустились в овраг под горою, где лежал упрессованный за зиму снег. Оттуда вытекал крошечный ручеек. Талой водой туристы и пользовались — и умывались и пили.
Котелок, поставленный Васей на угли, неожиданно подскочил и опрокинулся. Вася выругал себя за оплошность, налил воды из другого котелка и крикнул товарищам:
— Прихватите с собой еще водички!
— Ладно, умыться сам придешь сюда! — ответил из оврага невозмутимый Коля.
Настроение у всех четверых вошло, что называется, в норму. Они успокоились и были снова беззаботны, веселы. Молодежь! Первое время часто и с опаской посматривали на белую тайгу, но там вся природа, казалось, спала, и тревога, поднятая Сережкой, улеглась.
Надо отдать должное Коле — он своими мягкими распоряжениями и здравыми рассуждениями поддерживал в коллективе выдержку и уверенность. Ну что ж, если из тайги появятся какие-нибудь люди! Мы-де сделаем вид, что ничего не знаем и ничего не подозреваем, будем с ними ласковы, предупредительны и гостеприимны. Постараемся задержать их возле себя. Не может быть, чтобы Сережкино сообщение кому следует оказалось новостью, если это на самом деле недобрые парашютисты. О них уже наверняка знают, их вот-вот начнут искать.
Правда, ночью ребята спали неважно: все-таки страшновато. Они поочередно дежурили на ближайшем валуне, с него хороший обзор местности. А большую часть ночных полусумерек просидели у костра и развлекали друг друга всякими россказнями.
Толковали и о «Золотой Бабе», и о «Великом Полозе». Вспомнили и «Хозяйку Медной горы», и «Каменный цветок», и «Малахитовую шкатулку», и «Ящерку-огневку». Больше рассказывала Надя,— она знала почти все сказы Бажова. А слушал Надю увлеченней всех повар Вася. Он откровенно любовался ею, благо — Сережки не было, и никто Васе не давал рычка в бок: «Не заглядывайся на кого не надо».
Надя же возьми и придумай свою сказку, будто из прочитанных. «Золотая Баба», мол, это гордая и справедливая женщина. Она вышла замуж за богатыря по имени Урал. Всем был хорош богатырь Урал —и силен, и умен, и красив, но по мелочам ее часто обманывал. То медведя убьет, а скажет, что двух. То, говорит, сплошную электрификацию сделал. То дров наготовит на месяц, а похвастается, что на всю зиму. То еще чтонибудь. Любил преувеличивать, напрашиваться на похвальбу. А она не выносила показухи — ловила его на каждом обмане, и жизнь у них складывалась недружно. Тем более, что народ все видит, и всякая нечестность ей была известна.
И однажды, мол, когда богатырь Урал начал докладывать ей, что он уже построил лестницу до неба долезть, «Золотая Баба» вконец рассердилась на него, топнула ногой в золотом кованом сапожке и исчезла навсегда. С тех пор она только под землей ходит — все слышит, все знает, что Урал делает. И как только он поступит нечестно, так она ему поставит преграду на пути — камень ли, гору ли, чтоб споткнулся или упал, лоб расшибя. И так делает «Золотая Баба» каждому обманщику — любителю показухи.
А кто хочет правду знать про дела богатыря Урала, тот должен к самой земле приникнуть — подслушать: она снизу и скажет, где и что показуха, а где и что — истинно сработано.
Эта смешливая сказка произвела большое впечатление на Васю. Он подумал о том, что если подружится с Надей, то всегда будет говорить ей только правду, как бы ни была она горька, правду в самых незначительных мелочах, в подробностях. Хлопоча у костра, он даже решил, что обязательно шепнет Наде о бульонных кубиках в ее кружке — не два, как всем, а три.
Устанавливая снова котелок на огне, Вася почувствовал, что костер шевелится и весь приподнимается. Парень замер, не веря своим глазам. Что за чертовщина!.. Галлюцинация!.. Когда подолгу глядишь на пламя, всякое может померещиться.
Вася поднял руку поскрести в затылке — она так и окаменела где-то за ухом, потому что вся земля под костром завздыхала, стала вспучиваться, словно кому-то живому и огромному нестерпимо жгло спину, и это чудовище забеспокоилось, заприподнималось под ветками, под углями. Вот-вот встряхнется и встанет на дыбы — сбросит с себя весь костер и схватит Васю, раскаленные угли, зола, горящие ветки начали отскакивать в стороны, а большие сучья — вздыматься торчмя.
— Э-э-э!..—хотел позвать Вася всех остальных. Но голос пропал. И тут же он явственно ощутил, что земля приподнимается и под ногами. Он отшагнул, отшатнулся, а костер продолжал разваливаться на стороны, треща, расступаясь от середины, где вырос целый холм, который все увеличивался и увеличивался.
Вася не был трусливым парнем, но тут побледнел и, издав какое-то бессмысленное восклицание, стремглав побежал прочь с горы. Прямо с котелком в руке он промчался мимо обескураженных Коли и Зины с Надей. Они остолбенели, увидав Васю: в лице у него — ни кровинки, подбородок трясется, а ноги шевелятся как-то неодушевленно.
— Что случилось? — спросил Коля.
— Ба… ба… ба… ба..! — только и пролепетал Вася, растопырив руки — в одной котелок с водой — и взмахивая ими, словно пытаясь взлететь.
Он в ужасе обернулся назад, и ребята глянули туда. И все увидели, что костер на горе подпрыгнул, кто-то или что-то подбрасывает, подковыривает снизу горящие и дымящиеся головешки. Вася опрометью кинулся дальше, через овраг, в лес, не выпуская из рук котелка с водой. Зина-беленькая вскрикнула и присела: «Коля! Ой, Коля, Коля, Коля!..» Коля схватил ее за локоть и потащил на гору, осторожно всматриваясь во вздыбленный костер. Надя уцепилась за Зину, и несмелой цепочкой, с Колей впереди, они медленно подошли к развороченному огню.
Посреди костра земля вздулась большим бесформенным золотисто-бурым волдырем, торчащим, словно большой палец в кукише.
— Вермикулит! Я читал. Это он…— облегченно вздохнув, произнес Коля и тихо распорядился: — Беги, Надя, за Василием, а то он с перепугу до заводской проходной котелок донесет. Да смотри, не насмехайся: он перетрусил, потому что, наверное, не знает о вермикулите.
— Верно — сказал Коля. — Страх всегда — от неведения. Я и сам сробел бы, возможно. Твердая земля на глазах подымается и сбрасывает с себя костер, у любого екнет сердце от неожиданности.
Теперь я знаю, что за минерал — вермикулит. От нагревания до двухсот — трехсот градусов он вспучивается и увеличивается в объеме в двадцать — двадцать пять раз. Это гидрослюда — полностью окисленное железо с присутствием большого количества молекул воды. Костер очень жарко горел на земле больше суток, и вермикулит под углями нагрелся. Отсюда и все необычайное свойство Спесивой горы.
Вот и кукиш «Золотой Бабы»! Представляю, что было бы, если б никто из ребят не слыхивал о вермикулите, да если б вспучивание произошло ночью, да во время бури!.. Сколько бывает несчастных случаев от незнания, от малограмотности, от неподготовленности!..
Когда Надя ушла вдогонку за Васей, наш вертолет и появился над Спесивой горой. С другой стороны прилетела машина армейских товарищей. И первое, что все мы услышали, приземлившись,— это популярную лекцию симпатичного толстяка Коли Шевелева о вермикулите.
А Вася в лесу все бежал и бежал, натыкаясь на кусты, на деревья, путаясь ногами в траве. Наконец, попал на тропинку и дунул по ней, что было сил. Надя звала его, но он не слышал. Она несколько раз видела его вдали за деревьями и упорно догоняла.
Неизвестно, на сколько километров он удалился, если б на пути ему не попались студенты-зоологи Миша и Петя.
Держа ружье наперевес, Миша пробирался к туристам на Спесивую гору, Петя остался несколько позади. Миша чуть не столкнулся лбом с бежавшим Васей. В двух шагах они неожиданно увидели друг друга и узнали не сразу.
— Стой!—рявкнул Миша, угрожая ружьем.
Вася глянул в небритую и немытую физиономию — деваться некуда. Сообразительность отсутствует, когда у человека шок с перепугу, движения подсознательны, и Вася плеснул водой из котелка Мише прямо в глаза. С таким приемом нападения отважный таежник еще не встречался. Ружье у Миши выпало из рук, и он завопил на весь лес.
Бросив котелок, Вася подхватил Мишино ружье и помчался по тропинке дальше. Выскочил на опушку, к болоту. Тропинка круто сворачивала. И на повороте Петя, ловко пригнувшись за огромным гнилым пнем, подставил Васе подножку. Вася плюхнулся в болото. Но быстро пришел в себя, вскочил и кинулся на Петю — тоже небритого, грязного и поэтому очень подозрительного по виду.
— Хэнде ап! — скомандовал Вася. — Руки вверх, — почему-то по-английски, хотя это были единственные слова, которые он помнил из единственно известного ему по учебе в школе иностранного языка.
— Ты что? Сдурел? — Петя с силой оттолкнул его.
— А ты что? Ты что? Ты что? —кричал Вася, вытирая зеленую тину с лица и в конце концов начиная что-то смекать.
— Ружье! ружье!.. Петька, отбери мое ружье!.. Он меня, должно быть,— кислотой! Кислотой! — заикаясь, орал подбежавший Миша. Он схватил ружье за ствол, пытаясь вырвать, но Вася не дал — отскочил в сторону.
— Что вам надо? — грозно спросил он.
— А тебе что надо? — резонно возразил Петя.
— Я ослепну! Я уже ничего не вижу-у-у-у! — по-девчоночьи взвизгнул Миша, налетая на Васю с кулаками.— Он мне кислоты в глаза плеснул.
— Какой кислоты? — удивился Вася, защищаясь локтем.—Вода у меня в котелке была. Где котелок? Куда ты девал мой котелок?
— А водой — зачем? — спросил Петя, ничего не понимая.
— Отдай ружье!..
— Погоди, разберемся… Вы куда?
— А ты куда? Мы-то к вам…
— А я оттуда. Туда нельзя!..
— Что?.. Парашютисты?..
— Мы парашют нашли… И скафандр!..
— Вот здесь, в болоте…
Подоспевшая Надя увидела трех перепуганных парней, которые плохо понимали друг друга, уже охрипли и сипели, отчаянно размахивая руками. Она подошла, разрумяненная от бега, маленькая, но спокойная и как-то сразу укротила насмешливыми глазами.
— Вася! Я за тобой, там у нас все в порядке… ф-ф-ух!.. Еле догнала тебя,— Она отдышалась и, улыбнувшись, кивнула студентам, как старым друзьям.— Здравствуйте, мальчики! Вы что? К нам поближе перебираетесь? Ой, какие вы небритые, грязные — смотреть страшно.
— Мы ловим диверсанта-парашютиста, — доверительно засипел Миша. — Парашют, скомканный, в ранце… Скафандр на меху… С кислородным прибором… Вон там, за кочками…
— Один? — спросила Надя. — А должно быть пять…
Я как сейчас вижу это солнечное утро на Спесивой горе. Мы все стояли, вглядываясь в белую тайгу, широким морем раскинувшуюся перед нами. Сережка показывал место вдали, где, по его мнению, опустились парашютисты. А потом Сережка побежал вниз, навстречу Наде — она появилась с остальными из лесу. Он бежал, широко раскинув руки.
— Ура-а-а!.. Види-и-ишь!.. Два вертолета! Мы помогли!..
Подбежав, он схватил Надю в охапку, вскинул на плечо и понес на гору. Она отбрыкивалась и колотила его по спине кулаком. Но Сережка не выпускал ее — она маленькая, легкая — и только смеялся, счастливый-счастливый…
И это воспоминание сплетается у меня с другим — печальным. Я так же вижу, до боли ясно, вечер, когда Сережка, так же вскинув Надю на плечо, натужно нес ее к палатке уже мертвую. Но об этом — позже.
Один комплект снаряжения парашютиста, который принесли утром парни во главе с Надей, намного все усложнил, спутал мои планы и предположения. Нашли его студенты случайно и совсем не в той стороне, где Сережка и Надя видели приземление десанта.
Я допросил бровастого:
— Это ваш комплект?
Он долго осматривал, примеривался, что-то прикидывал про себя. Потом нехотя ответил:
— По-видимому, мой. Я долго тащил на себе, а потом устал и бросил в болото.
— Но ведь он найден там, где вы, по вашим показаниям, и не были вовсе!
— Я не помню, где я шел: тайга…
Окончание следует.
