После полудня стало заметно прохладнее. С запада показалась туча, маленькая, аккуратная, вроде девичьего платочка.
— Дождь идет, ребята! — радостно кричит Андрей.
И верно: качнулись осока, листья ивняка, и мы почувствовали прикосновение ветра.
Но дождь так и не пришел. Тучка растаяла, притих шепот листьев.
— К вечеру обязательно смочит,— заверяет Андрей,- обязательно!
Я вспоминаю, что сегодня ровно месяц, как мы уехали из города. Ровно месяц осушаем заболоченные и топкие места.
Мы — это коллектив. Восемь человек. У нас есть повар, начальник и даже доктор. Все остальные имеют прямое отношение к технике. Андрей, Наташа, Павел Гриневич и я — трактористы. Мы умеем пока только водить трактора и ничего больше. Правда, еще мы учимся в техникуме мелиорации. Вместо летнего отдыха мы добровольно предпочли вот это. То есть тридцать дней напряженного труда на строительство мелкой осушительной сети. Вокруг нас— болото. Но мы не жалуемся. Наш начальник. Петр Леонтьевич, часто уезжает то в район, то в Смоленск ≪утрясать вопросы≫. На прошлой неделе в газете писалось, что герои-механизаторы Казахстана освоили новые сотни гектаров залежных земель. Масштабы у нас, конечно, меньше.
Два мощных дизеля тянут по топкому полю необыкновенный плуг. Этот плуг— канавокопатель. И дизеля тоже не совсем обычные — бывшие самоходные орудия попавших под сокращение частей. Теперь у ≪самоходок≫ снято все, что относится к войне, и лишь зеленая окраска напоминает о их былом назначении. Широкие гусеницы и мощный мотор очень хороши для работ, которые мы производим.
Тащить канавокопатель надо умеючи. На одной машине Андрей, на другой — я. Мы серьезны. Это понятно, работа у нас не такая, что можно глазеть по сторонам: канава должна быть прямой.
Дизеля соединены прочным железным коромыслом. К его середине и прикреплен этот плуг— канавокопатель. Нам нельзя ни обгонять друг друга, ни сворачивать в сторону даже на чуть; машины идут ровно, как на параде.
Короткая передышка. Гурьбой идем на речку. Она небольшая, местами не шире ручья. К воде добираться трудно: топко. Мальчишки, которые приходят к нам из ближайших деревень, говорят, что в августе речка кое-где совсем пересохнет. И не верят, что после нас придут другие тяжелые машины (для них мы и осушаем подход) и расчистят, углубят реку.
По плану, что лежит в портфеле Петра Леонтьевича, кое-где будут сооружены плотины и водоемы. В этих водоемах колхозники разведут рыбу… Ребятишки почему-то упорно не хотят нам верить. Чудаки! Для них это только мечта. А мы знаем, что мечта осуществится. Осуществим ее мы и, может быть, даже будущим летом.
Дикие утки, потревоженные нами, с неохотой покидают уютные кочки и, почти касаясь крыльями осоки, стремительно уходят в глубь болота.
До речки еще порядочно, но мы уже слышим всплески и крики. Так и есть! Мальчишки купаются. Мы подходим. Они прекращают возню. Из воды торчат только головы. Трудно определить, какого цвета волосы у ребятишек. Солнце, что щедро ласкает землю с раннего утра до вечера; солнце, что любит всех мальчишек одинаково, выкрасило их волосы как бы в один цвет — пепельно-желтый, и поэтому кажется, что на воде притихли утята и ждут маму-утку.
После купания едим ржаной хлеб. Хлеб немного черствый и, когда запиваешь его молоком, приятно рассыпается во рту. В котле булькает вода. Зина чистит рыбу. Мы отдыхаем. Все, кроме механика. Бросив под дизель охапку сухой травы, он лезет под машину, ощупывает болты, гайки. В любое время дня, как только остановка, наш механик уже копается в моторах. Поэтому при тяжелом режиме работы трактора у нас останавливаются редко.
Вот механик выполз из-под машины. Идет к нам. На комбинезоне стебли травы. Лицо худое, скуластое. Впрочем, у такого сорта людей оно редко бывает полным. Берет литровую кружку молока, кусок хлеба, ест.
— Хоть бы умылся! — делает замечание Марина. Механик машет рукой. Жест все понимают правильно: ≪оставьте меня в покое≫.
Съел хлеб, допил молоко и на старое место.
— Техника целиком поглотила человека,— как бы между прочим говорит Павел.
— Он помешан на ней!— Голос у Марины недовольный, и по всему видно — она не простила механику ослушания. Андрей тоже пробурчал что-то в его адрес.
— А мне нравится он!— возражает Наташа.— Очень! А вы как старики! Бу-бу… Бу-бу… Человек влюблен в свое дело, а вы…
Об этом мы не подумали. Умение видеть и подмечать то, что иногда проходит мимо нас,— у Наташи поразительное! Кажется, мы теперь начинаем понимать, почему Наташа получает повышенную стипендию.
Часам к пяти зной, который держится с одиннадцати, спадает. Даже земля, если на нее лечь, посылает откуда-то из глубины прохладу. Правда, к вечеру появляются комары. Их — миллионы, и нам приходится покрывать руки, шею, лицо неприятной мазью. Она, впрочем, мало помогает.
Продолжаем работу. Для разнообразия меняемся машинами. На месте Андрея теперь Наташа. Со стороны кажется: все равно, кто твой напарник, но это далеко не так. Андрей ведет машину ровно, по-деловому. А Наташа будто видит впереди такое, что нужно как можно скорее рассмотреть получше и торопится. С ней труднее, но и интереснее — все время начеку.
Вечер. Каждый раз мы радуемся ему. И не только из-за отдыха. Нет. Каждый из нас должен рассказать у вечернего костра какую-нибудь интересную историю. Бывает и так: мы молчим, сидя у костра. Сидим, как цыгане. Трещат дрова. Пламя порой выхватывает из темноты силуэты машин, возле которых возится механик.
Сегодня ему тоже не до нас. Уже в сумерки ≪забарахлил≫ мотор бульдозера, и теперь механик с Павлом заняты ремонтом.
Пламя костра, пробегая по кругу, старается поближе приглядеться к нам; а ночь, кажется, обнюхивает нас, желая удостовериться, те ли мы люди, которые пришли в болотистые топи, чтобы победить их.
Наташа набрала в траве светляков, и теперь они сказочно мерцают в ее волосах. Павел уже несколько раз пытался сфотографировать Наташу в этой ≪короне≫, и каждый раз у него не получается.
— Пленка не та,— обычно оправдывается он.
Марина и Зина боятся всяких букашек. Наташа для них— герой. Покрыв плечи платками, они сидят, прижавшись друг к другу,— наши девушки.
На дороге, что лежит от нас километрах в двух, поют деревенские девчата. Сейчас десять вечера. В эту пору они обычно ходят на ≪вечерок≫.
≪Если скажут, что я некрасивая≫.— долетают к нам слова песни. Чистые, звонкие голоса.
— Самая красивая штука — это молодость,— убежденно замечает Павел (Они с механиком оставили ремонт до рассвета — нет никакого смысла копаться в темноте).
— Споем что-нибудь, а? — предлагает Андрей. И мы поем. Поем про Сибирь, про Урал, про другие края; даже про те, в которых никто из нас не был. Это и не очень важно, что не был. Края все наши.
В двенадцатом часу приехал Петр Леонтьевич, привез свежие газеты.
Догадливый механик подбрасывает в костер промасленную ветошь; он всегда ее припасает к таким случаям. Светло, как днем. Что и говорить, догадливый человек механик: недаром прослужил в армии около десяти лет! Он доволен, что демобилизовался вместе с боевой техникой.
Марине от родителей посылка; Петр Леонтьевич помогает вскрыть ящичек. Теплый свитер, сорочка, не забыта даже губная помада. Это, конечно, старается мамаша. Отец Марины крупный хирург, и ему некогда.
— Что же я буду с ней делать?— Марина показывает помаду. Голос у Марины жалостный.
Петр Леонтьевич закусывает с дороги. Зина кормит его на славу. Механик и Павел с газетами в руках уже о чем-то спорят. Так и есть — Куба. И вот уже Зина, Андрей и Марина — все прислушиваются к разговору.
— Мы не допустим войны! — говорит Зина.
— Народы не допустят,— поправляет Павел.— Ну, а если… Это будет для них последняя война.
Мы смотрим на Петра Леонтьевича и ждем, что скажет; он ведь не только руководитель работ, но и парторг в техникуме. Петр Леонтьевич согласен с Павлом.
Уже поздно. Угасая, тлеют угли в костре. На болоте ухает какая-то птица. Мы расходимся спать по палаткам.
Утро. Начинаем трудовой день с гимнастических упражнений. Скидок нет никому. Километровая пробежка, умывание, завтрак.
Пушистый туман, закрывавший кусты и болото, поднимается, сворачивается, как широченное одеяло.
Я сегодня работаю на грейдере. Машина в порядке, чувствую себя отлично. Андрей с Наташей уже проложили новую борозду.
Бульдозер Павла вдруг встал со всего хода. Павел соскочил и забегал вокруг машины. Что-нибудь с мотором? Нет, мотор работает. Павел забыл сбавить газ: рев стоит такой, что слышно, наверное, в районе. Издали видно, как дрожат створки капота. К Павлу бежит Андрей; бегут Зина и Петр Леонтьевич, бегу и я тоже. Павел показывает нам клинок.
Тонкий, прямой! Узором покрыла лезвие ржавчина. Все возбуждены. В торфяном пласте виден куток серой шинели; разгребаем торф руками — не терпится. Еще кусок серого сукна, солдатский башмак, обмотки, буденовка, зажатая в твердом, как камень, кулаке. Большая часть тела под бульдозером. И только теперь замечаем, что машина медленно оседает на левую гусеницу, которая шла по краю канавы. Вибрация от работающего мотора ускоряет оседание. Что делать? Конечно, надо сначала заглушить мотор. Это делает Наташа. Механик через кусты и кочки летит к дизелю, что стоит в упряжке канавокопателя.
— Куда!?— кричит Петр Леонтьевич и несется в противоположную сторону, к мастерской.
— Может, задний дать?— возбужденно предлагает Наташа. Нет, задний — нельзя. Сейчас каждое движение бульдозера врежет еще глубже левую гусеницу.
А она оседает. Даже простым глазом это видно. Андрей снимает рубашку и укладывает ее в несколько рядов на плече, забирается в канаву, упирается плечом в гусеницу, а ногами — в твердое дно. Он проделывает это спокойно, обдуманно.
Уперся, и сразу же струйки пота побежали по вздувшимся мускулам.
Помощь идет. Напрямую ломится дизель, ломится по бездорожью быстрее автомашины, грязь клочьями разлетается вверх.
Долго ли продержится Андрей? Вместо мускулов выступают бугры, перевитые жилами. Мы помогаем Андрею. И трос, и дизель — все приготовлено.
— Заходи поровну с двух сторон!— отрывисто командует Петр Леонтьевич.
Напрягаем все свои силы и, помогая дизелю, сдаем бульдозер назад.
В болотах часто, говорят, случается такое. Он лежит перед нами, боец-красногвардеец, молодой, нам ровесник, скуластый и гордый. Тление не тронуло его. Таким мы и представляли героя гражданской войны. Не под Каховкой или Спасском, не в овеянных легендой местах лежит он, а здесь, в болотах. Лежит, будто лег вчера. Значит, в этих краях он был тогда нужнее всего. Он делал самое нужное дело и погиб за него.
Послали нарочного в райком. Щелкает фотоаппарат. Скоро сюда придут люди, много людей. Молчим. И только жаворонок поет далеко в голубом небе.
