Пять или шесть?

Записки приятеля
Недавно я навестил в госпитале своего старого приятеля Алешу Бехтина, с ним когда-то мы вместе служили в одном танковом полку. Майор Алексей Михайлович Бехтин, как мне сообщили, был доставлен в госпиталь в тяжелом состоянии. Но Алеша никогда не унывал, и я не только обрадовался, но и погордился им, когда увидел, что раненый он может и приподниматься на локте, и довольно бойко разговаривать, и глаза у него совсем не угасшие, как бывает у больных.
— Да, да, ранило,— усмехнулся он.— Не очень тяжело: пуля предназначалась, наверное, мне в голову, а попала в ногу… Что? Н-ну, был бой… Удивляешься? Мирное время — и боевые раны! Да-а. Наводит на некоторые размышления… Но ты же знаешь, такова моя работа… Здесь? Здесь хорошо, но, конечно, скучно. Спасибо, что пришел… Я тебе как-нибудь расскажу, с каким коварством они действуют. Я давно собирался потолковать с тобой, чтоб ты написал. Чудовища с холодной кровью и с арифмометром вместо сердца! Рассказать? Вот тебе история, когда все у них было рассчитано на основе самой низменной математики, и, если б не один наш парнишка, работяга… То есть как — написать самому? Это же целая повесть!.. Для ≪Уральского следопыта≫?.. А, пожалуй, ты прав. Я ведь когда-то даже стихи писал… Давай займусь, мне все равно еще с месяц придется проваляться. Неси бумаги побольше.
Назавтра я передал ему чистую клеенчатую тетрадь. И вот она вернулась, исписанная Алешиным угловатым почерком с крепким нажимом, без наклона. Мне пришлось лишь немного подправить стиль, подсократить отдельные рассуждения, разбить повесть на главы. Подумав, я даже оставил несколько необычное предисловие: пишет бывалый человек — пусть будет так.

Предисловие
Пять или шесть — невелика разница. Съесть пять конфет или шесть — одинаково. Нырнуть пять раз или шесть — почти одно и то же. Но однажды злая необходимость разобраться — пять или шесть — стала трудным испытанием в моей жизни, хоть и видел я немало на своем веку, прошел войну, работаю на нелегком деле.
Невозможно утверждать, что в моем рассказе, довольно необыкновенном, нет вымысла. Подобное случается не часто. Но даже когда сказка—ложь, в ней всегда есть намек и добрым молодцам урок, по народной пословице. И я решил, домыслив то, чего не видел сам, передать ту историю читателям: в ней — намек недругам, что пытаются бесчеловечными способами, злобными происками навредить нашей стране, ни во грош не ставя жизнь своих людей. Есть в ней и урок добрым молодцам. А главное, в ней действует парень, которому пришлось весьма несладко, его я сперва возненавидел, а потом полюбил всей душой. И мне очень горько, что он потерял хорошего друга, милую девушку, погибшую из-за своего упрямства.

Глава первая
БЕЛАЯ ТАЙГА
Все произошло возле белой тайги.
Есть на нашем севере малохоженные места, что в легендах называют белой тайгою. На десятки километров во все стороны раскинулся густюший березовый древостой, сплошной березняк. Пышные кроны плотно сомкнулись, и свет в такой чащобе зеленоватый.
Спокойно и таинственно.
Говорят, в белой тайге больше ничего не растет, кроме великанских берез. Я, правда, не заметил, мне было не до этого. И птицы, и звери будто избегают селиться там: они, наверное, страшатся однообразия беломраморных колонн-стволов. Колонны, колонны, колонны и плохо пропускающий солнце, монотонно шелестящий потолок. Под ногами — толстый слой каждый год опадающих листьев. В ручьях вода веснами сладкая от березового сока.
Много всяческих россказней, былей и небылиц можно услышать о белой тайге. И как-то в начале лета группа молодежи с машиностроительного завода решила провести отпуск в туристском походе — побродить в тех северных краях. Не мотаться же каждый год по затоптанным маршрутам Кавказа или чисто подметенного Крыма.
Затевалой похода был слесарь-сборщик Сережка Векшин, скуластый чернявый парень, выдумщик и весельчак. Как потом я узнал, его все в цехе любили, хотя каждую минуту от него только и жди какой-нибудь забавной каверзы. Глаза плутовские, с полуприщуром: правая бровь опущена, а левая приподнята. Перед походом он учудил — выточил большущую, килограммов на восемь, железную медаль и уговорил комсорга Зину Гулину торжественно вручить шлифовщику Васе Петряеву Вася не успел и поскрести по привычке свою макушку, вечно взъерошенную, — ему на шею под аплодисменты и повесили эту медалищу. На ней изображены вперекрест спущенные рукава, а по окружности надпись: ≪Знатному бракоделу≫.
Я видел эту бляху. Она настолько уникальная, что Вася приладил ее над своей кроватью в общежитии и всем показывает. Браку, правда, стал делать гораздо меньше. А на Сережку не обиделся, поддержал затею —отправиться в белую тайгу —и добровольно взял на себя самые трудные обязанности завхоза и повара.
Комсорг Зина Гулина —ее все называют Зина-беленькая — тоже пошла.
≪Надо же кому-то доглядывать за вами,— сказала она.—Ведь у вас коммунистическая сознательность в самом зачаточном состоянии;≫. Беленькой ее зовут в отличие от других Зин в цехе, она очень светло-русая: волосы, брови, ресницы, особенно на солнце,—точно пух новорожденного цыпленка. К тому же у нее маленький, вздернутый, задавашистый нос.
Из-за нее, как она сама мне сказала, согласился променять свою любимую байдарку на пешее хождение токарь Коля Шевелев, задумчивый толстяк-увалень, веснушчатый и потешный. Он всегда безропотно слушался Зину. Когда она разговаривала с ним, Коля терял дар речи и лишь улыбался, блаженно моргая маленькими коричневыми глазками.
—Ладненько. А с питанием вы все продумали?—только и спросил он.
В походе Зина его нещадно эксплуатировала. Коля носил ее рюкзак, перетаскивал Зину через речки на закукорках, да еще и обязательно постоит по пояс в воде, испытывая, наверное, удовольствие. А Вася —так тот уговорил бедного Колю прихватить сверх всех продуктов пятнадцать килограммов картошки. Сам-то, небось, и хлеб весь усушил в сухари, чтоб легче было тащить.
Пятым участником похода была крановщица Надя Зотова. Она смешливая, невысокая, Сережке по грудь, тонкая, острижена по моде под мальчишку, и это делает ее совсем маленькой. Я удивлялся, откуда столько силы у этой девчонки! Злые языки в цехе мне потом говорили, что Сережка Векшин и придумал-то весь поход ради Зотовой, чтобы помолодцеваться перед нею. Но в пути Надя отвергала даже самые малые Сережкины попытки помогать ей.
— Без тебя, бродяга, обойдется,— постоянно одергивала она Сережку, смеясь.— Без тебя!..
Он отомстил за ≪бродягу≫ —прозвал ее Бестебякой. Надя не обиделась, она была выше этого. Надя считалась старшей в походе, по документам, потому что ходила утверждать маршрут, оформляла все, что полагается. И очень гордилась этим.
На девятый день путешествия туристы дошли почти до цели. Они перевалили два увала и разбили палатку у вершины на третьем —на опушке бора перед неглубокой горной равниной, которая просторно разостлалась сплошным океаном зелени.
Там почти все и произошло, там я вскоре и познакомился с ними.
Величественны пейзажи нашего севера. Вершины одноростых деревьев внизу, на равнине, сливаются в тугой изумрудный бархат, и он дышит от ветра, будто волны. Настоящее море! Шум шелестящей листвы и впрямь похож на бушующий прибой— ш-ш-ш-у-у, ш-ш-и-и!.. А по краям этого зеленого моря, вдали, вздымаются горы. Справа — округленные синие шиханы увалов, слева— острые причудливые вершины хребта. Одни вершины сверкают на солнце кварцем —корявые каменные столбы или нагромождения скал. Другие похожи на полуразваленные башни или руины гигантских фантастических сооружений.
— Нет, это не Кавказ! —вздохнула Зина-беленькая, зябко поеживаясь. Она родилась на юге, и север ей не нравился.
—Зато в десять раз красивее. Это точно,—убежденно протянул Сережка, хотя сам никогда не бывал на Кавказе.
—В одиннадцать. Ты подсчитал неточно,— сказала Надя и показала Сережке язык, потому что он слишком внимательно смотрел на нее.
—В цехе вы, товарищ Бестебяка, более остроумны,—весело парировал Сережка.
Надя привыкла оставлять последнее слово за собой. Она поправила Сережку и громко распорядилась:
—Не Бестебяка, а товарищ командир похода. Понятно?.. Дежурным назначаю на всю ночь Сергея Векшина. Давайте ужинать.
—Давайте, давайте! —живо подхватил Коля.—Картошечка готова. Эх, последняя!..
Повар Вася, не мешкая, приступил к делу:
—Сколько нас?.. Раз, два, три, четыре, пять… Все в сборе.
Внизу колыхалась приманчивая белая тайга, и после ужина, естественно, речь зашла о березах.
—Береза —поэтический символ России,—мечтательно сказала Надя, подгребая палкой в огонь отвалившиеся от костра огарыши.
—Устарелый символ,— сразу возразилей Сережка. — Сейчас символ России…ну, хотя бы…башенный кран! Или космическая ракета.
Сережка вдруг почувствовал, что к Наде неравнодушен и повар Вася. Это задело Сережку. Вася все время посматривал на Надю и хвастался ей, как много знает про березу. Сведения Васи, коренного жителя большого города, были книжными, вычитанными при подготовке к походу. О том, что березы у нас больше сорока видов и пород —бородавчатая, пушистая, железная, каменная, ребристая, карликовая и так далее и тому подобное. Но он изрекал это с ученым видом и налегал при этом спиной на Сережку —они сидели рядом у костра. Задаваясь, Вася развалился прямо по- барски, и Сережка, в конце концов, ткнул приятеля локтем в бок, да так сильно, что тот отпрянул и умолк. Сережка сам начал рассказывать про березу. Но он не обращался к одной Наде. Он даже не глядел на нее. Нарочно!
Сережкины сведения —из впечатлений детства. В маленьком заводском поселке, в верховьях Уфы, где он рос,— самая уральская глухомань. Там девчонки весной ходили в лес, завивали березку венком —ворожили. Потом кумились —давали клятву на верную дружбу, наряжали березку лентами, хороводили вокруг и приносили украшенное дерево в поселок, ставили на площади… А еще —при сватовстве: слово ≪береза≫ —ответ свахе, согласие, ≪сосна≫ и ≪ель≫ —отказ. Если береза весною опушается первая, то жди сухого лета, а когда ольха —лето будет дождливым.
—Береза —самые хорошие дрова, — наконец, сказал Сережка и принялся разрубать притащенное молчаливым Колей сухое долготье — толстые хлысты
—Да ну-у? Это ты уж Америку открыл, — посмеялась над Сережкой Надя. Но ее увлекало все, что он рассказывал. Все мы мало знаем народные приметы и старинные народные обычаи,  в наш век автоматики и электроники они уходят в область романтических преданий
Поначалу у ребят все шло так, как  полагается на привале у костра. Я себе отчетливо представляю те долгие нетемные сумерки безмятежного вечера в таежных горах, хотя и был далеко от них. В городе, затихающем к  ночи, у раскрытого окна, не зажигая  огня, я читал любимого Лескова. Я готов был, как всегда, к тревожному телефонному звонку. Но совсем не думал, что где-то на севере расположились на ночлег туристы с которыми мне придется столкнуться очень скоро. Там, у них в лагере, толстяк Коля уже хоте спать — клевал носом, но не забирался в палатку первым: неудобно перед товарищами. Робкий Вася, получив от Сережки тычок, немного обиделся —это не то, что шуточная медаль. Он отошел в сторону и долговозился с продуктами, перебирая их и перекладывая. Загрустившая Зина-беленькая неотрывно глядела на огонь, думала о чем-то, вероятно, вспоминала ослепительные горы юга.
Тихи и недвижны просторы вокруг, ничто не предвещало никаких передряг. Не было даже комаров и мошкары: ребята расположились высоко, на открытом месте.
В костер подбросили — огонь разгорелся ярче. Светлые сумерки летней северной ночи лишь чуть-чуть скрадывали очертания ближайших скал и могучих деревьев. А у горизонтов каждый излом гор и, казалось, каждая каменная глыба вырисовывались четко-четко. Белая ночь!
Ветер пал. Языки костра тянулись кверху, едва колышимые вздохами бора и нагретых за день валунов, разбросанных по опушке. Снизу веяло таежной прохладой. Костер горел, завораживал, пламя плавно изгибалось, словно в медленном танце. Не хватало лишь мелодии менуэта, только не гайдновского, оживленного и игривого, а моцартовского, мягко певучего и мужественного. Ребята долго сидели у огня, любуясь им.
А когда пришла пора спать, Зина-беленькая шепнула Наде: ≪Может, назначить несколько дежурных на ночь, не одного Векшина? ≫ Сережка услышал и гордо заявил, что он принципиально справится один и в помощниках не нуждается.
И получилось так, что все улеглись в палатке, а у гаснущего костра с Сережкой осталась Надя. В общем-то, несмотря на перепалки, они были давними друзьями.
— Ну, что ж,—нерешительно предложил Сережка.— Осмотрим местность?
Они пошли к самому большому валуну, в несколько метров высотой. Округлый, он похож на притаившегося зверя, с головой, прижатой к земле, и высоко приподнятым туловищем. Сережка ловко взобрался на голову каменного зверя, подал руку Наде и легко втащил ее.
—Какой ты сильный! —восхитилась Надя.
—Что ж ты не сказала: ≪Без тебя обойдется≫? —улыбнулся он.
В ответ Надя сразу оттолкнулась от него, взбираясь выше, но едва не скатилась с валуна. Пришлось ей крепче ухватиться за Сережку.
Внизу раскинулось по-ночному почерневшее море тайги. Вверху сквозило робким зеленоватым полусветом безоблачное и беззвездное небо белой ночи. Только на юге, у горизонта, блестело несколько маленьких звездочек. Зато впереди, на севере, горела неугасимая заря, словно подчеркивала, что там, дальше, сияет полярный день.
Придерживая Надю на вершине камня, Сережка крепко взял ее за плечо.
—Ой!—вскрикнула Надя.—Смотри!..
Повернувшись к ее лицу, Сережка увидел —первый раз в жизни увидел! — испуганные Надины глаза. ≪Чего ты- боишься? Ты же со мной≫,—хотел он сказать и созорничать —поцеловать Надю. Ему показалось, что она именно этого и испугалась.
Но Надя показала вперед, на север. Там, совсем уже близко от земли, опускались парашюты. Черные, на фоне зари.
—Кто это? —тихо спросила Надя, приникая ближе к Сережке, хотя в первый миг она не подумала о какой-нибудь опасности.
Парашютисты летели не плавно и медленно, как бывает на спортивных праздниках. Они почти падали. Быстро, торопливо. Скользили вниз, резко наклоненные набок, словно спешили на пожар.
Но никакого пожара в тайге не видно. Воздух чист и прозрачен, как после дождя.
—Шестеро,— сосчитал Сережка.
—Пять,— поправила Надя.
—Шесть,— упрямо повторил Сережка.— Шестой уже приземлился. Это неспроста…—Сережка настороженно за думался, бросился назад к палатке.—Давай будить ребят.
—Зачем? —возразила Надя.—Пусть отдыхают.
Ей, наверное, было очень хорошо вдвоем с Сережкой.

Глава вторая
СТАРЫЙ ЧУРСИН
Ранним-ранним утром я опустился на вертолете в шестидесяти с небольшим километрах южнее палатки туристов, в маленьком таежном селении Р*. Я прилетел туда срочно, по чрезвычайному заданию, и готовился пробыть в тех краях долго.
Сезон охоты еще не начинался, только женщины ушли по ягоды, мужчины и дети были дома. Вертолет приземлился на площади, вернее,— на зеленой лужайке. На ней полукругом, повторяя изгиб невидимой речки, что течет позади огородов, стоит десятка полтора крепких бревенчатых домов. Это все Р*. Вокруг вздымается стена вековых деревьев — лесное глушье.
По привычке все, от мала до велика, высыпали встретить свежие газеты, почту. Но, кроме девушки-почтальона, из вертолета, лихо поправляя новую фуражку, выпрыгнул сержант милиции Дмитрий Семенов. Молодой, белобрысый, загорелый — его в этих краях звали просто сержантом Митей. За ним —я.
—Ого! Стало быть, происшествие,— увидав милиционера, сказал лысастый загорелый дядька, когда пилот заглушил мотор. Я догадался, что это именно он, старый коммунист, бывалый охотник Чурсин, которого мне рекомендовали помощником в моем трудном деле.
—Привет, дядя Володя!—увидал его сержант Митя и взмахнул рукою к козырьку, отдавая честь собравшимся.
—Здравия желаем!.. Кого это ты привез? Какое-нибудь новое начальство летает? —Старик Чурсин внимательно осмотрел меня с головы до ног.
Я постарался непринужденно, как старый знакомый, поздороваться со всеми.
—Доброе утро, товарищи!
—Это, дядя Володя, к тебе, по чрезвычайному делу,—тихо сказал сержант старику и представил мне его.—Вот, Алексей Михайлович, тот самый Владимир Иванович Чурсин.
Мы познакомились.
Чурсин повел нас в свой дом, стоявший посредине поселка. Я еле поспевал за ним. Он, как и я, не рослый, но зато длинноногий, сухопарый, легкий в движениях. Не погнутый годами старик! Мы быстро прошли через массивную дверь в глухих воротах, на крытый темный двор, поднялись по ступенькам высокого крыльца в сени, пахнущие смолистыми бревнами.
—Ого! —восторгнулся я. —Как в крепости живете.—Я хотел быть как можно спокойнее, чтобы не разволновать старика.
—Да-а, дом старинный,—ответил Чурсин, сбрасывая свои валенки с галошами. Он и не собирался волноваться.
Выдержанный и заранее призванный мною к тройной выдержке сержант Митя привычно снял сапоги и первым прошел в дом. Я тоже начал стягивать свои, тесные, новые: я полетел в чем был. Но Чурсин остановил меня:
—Ничего, ничего, проходите так. У нас грязно, давно не убирали: ягоды начинаются, девки мои в бегах.
Но в комнате была удивительная чистота — некрашенные полы выскоблены до натурального блеска и устланы белыми домотканными ковриками. Я все-таки снял сапоги.
А сержант Митя за перегородкой у печки уже по-свойски распоряжался чайником —налил ковш воды и жадно пил.
—Там же в сенях —ключевая,— заметил ему Чурсин, усаживаясь за стол и приглашая нас на скамью у стенки, на табуреты.
—Понимаешь, дядя Володя, боюсь простудиться. А мне сейчас никак нельзя болеть. Обстановочка!..
—Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо,—успокоил я его.
Чурсин гладко выбрит, а серые глаза под жиденькими сивыми бровями делают непроницаемо спокойным его лицо, широкоскулое и плоское, почти без морщин. Он вынул из огромной берестяной табакерки на столе сложенную районную газету, оторвал четвертушку, завернул большущую папироску, задымил, предложил закурить и нам.
—Э-э, нет!—отказался сержант Митя.—Ты меня уморить хочешь? Я ж тебе, дядя Володя, говорил: мне сейчас надо быть в полной спортивной форме, потому что предстоит сложная умственная работенка. А от твоего самосада уже и медведи кругом повымерли.
—Ладно, не изгаляйся. Обещал я тебе охоту на медведя —будет. Дай срок.
— Ну, как у вас тут? Спокойно?— спросил я у Чурсина, усаживаясь к столу напротив него.
Мне не терпелось приступить к делу. Но я, конечно, старался не спешить, следил, чтоб движения мои были размеренны и собраны. Меня тяготит излишняя полнота, но я стремлюсь относиться к ней иронически: сев на табурет, попридавливал его под собой, выдержит ли, пощупал руками. И суровый старик Чурсин, наконец, улыбнулся.
—Ничего. Спасибо, охотничаем,— немного оживился он.—Тихо. Вот только ребятишки у Гилевых вечор принесли двух рысенков, еще слепых… Как их угораздило?.. Беспрепятственно взяли из-под коряг двух рысенков. Редкостный случай. Где только сама рысь была?.. А ночью пришла. Все крыши облазила —мурлыкала.
Чурсин кивнул небрежно за окно. Там на жердевой изгороди висела большая, похожая на кошачью, шкура, грязно-желтая, с рыжими пятнами, широколапая и с длинными кисточками волос на ушах.
—Не жалко?—спросил я.—За детенышами приходила. Мать все-таки.
—Всякая тварь бывает матерью. Но не всякая такой урон наносит. Я ее полгода выслеживал. От рысей у нас и зайца совсем не стало,—пожаловался он.
Меж ним и мною, конечно, пока была натянутость, напряженность, как бывает у людей, что сошлись для общего дела, но еще хорошенько не познакомились. Сержант Митя считал, что он представил нас друг другу вполне достаточно. Но в жестких глазах Чурсина можно было прочесть: ≪Кто же вы все-таки такой?≫ Я почувствовал этот немой вопрос —молча показал ему свое удостоверение. Старик Чурсин прочитал, тщательно, каждое слово в отдельности —≪Комитет государственной безопасности≫,—даже, казалось, сличил фотокарточку с моей физиономией.
— Понятно… Чем могу быть полезным?
Тогда я без обиняков рассказал. Я пытался говорить мягче, тише, словно о заурядном событии. Но происшествие такое, что взволновало бы любого советского человека, не говоря о жителях этих таежных мест, и я постепенно возбуждался.
Ночью наши радиолокационные станции обнаружили на большой высоте идущий с севера на юг неизвестный самолет. Пока связывались с управлением аэрофлота, выясняли, не заблудился ли это какой-нибудь воздушный лайнер с пассажирами, неизвестный самолет дошел до района Р* и круто повернул обратно. Установили, что он иностранный, военный. Дальше с ним поступили как полагается в таких случаях: потребовали взять курс на ближайший аэродром и приземлиться. Он не послушался. Его сбили как нарушителя границы.
По сообщениям наших военных товарищей, которым удалось быстро подоспеть к месту падения самолета, намного севернее Р*, экипаж весь погиб. И предполагалось, что нарушители сбросили в тайгу парашютиста, а то и двоих. Иначе, зачем летали над безлюдной местностью? По-видимому, спрыгнул опасный, хорошо подготовленный для такой рискованной операции человек. Ночью, с многокилометровой высоты…
—Понятно,— с серьезной задумчивостью протянул старик Чурсин.
Я разложил перед ним на столе карту:
—Вот Р*. А вот территория возможного приземления парашютиста. Учитывая, что ветра не было,— только здесь.— Я показал по карте длинный, километров на двести коридор, который был обведен карандашом.—Вот здесь самолет сбили. А здесь, почти над вами, он поворачивал обратно…
—Понятно,—почти нараспев повторил Чурсин.
—Туристы где сейчас могут быть?— поинтересовался сержант Митя. В вертолете он мне уже рассказывал о пятерке с машиностроительного завода.
—Они должны дойти до… гм!.. До белой тайги,—усмехнулся Чурсин, произнося непривычное для него название. Местные жители, как я узнал позже, не пользуются этим термином. Да и слово тайга они употребляют редко, обычно говорят: лес. Никакой романтики!..
Старик показал на карте нижнюю треть обозначенного мной ≪коридора≫:
—Вот сюда, стало быть. Там они собирались отдохнуть…
—Как их предупредить? Можно?— спросил я и предложил:—Давайте сейчас —в машину. Вы нас проводите?
—С вертолета можно ничего и не увидеть: лес. Я лучше схожу. Для надежности. А то у них с собой и ружья нет… Тут по речке еще два студента болтаются. Ну, это я — разом и к ним заскочу. А вот — восточнее —геологи?..
—На базу мы сейчас летим,— вставил сержант Митя.
—А по геологическим партиям дадим радиограммы, — добавил я, ориентируя старика в наших планах.
—Понятно. А строители дороги — вот здесь? — опять спросил Чурсин, показывая на карте.
—Им уже радировали, — ответил я. — Из районного центра.
Получалось похоже, что не я мобилизую Чурсина себе на помощь, а сам старик Чурсин возглавляет все дело, организует операцию, и мы с Митей у него — помощники. Что ж! Чурсин чувствовал себя в этих местах хозяином, и сообщение о десанте его обеспокоило, возможно, даже больше, чем нас. Это я понял позже. А тогда он совсем не подавал виду, и мне даже показалось, что старик отнесся к происшествию как-то не очень участливо. Во всяком случае, не было заметно его переживаний.
—Стало быть, так… Есину я скажу… Кульнева предупрежу… К Кичмаеву за еду…—   бормотал он вполголоса, глядя на карту полузакрытыми глазами и пуская папироской тучи дыма.
— Что-что? — Я не сразу понял, о чем он. Я уже собирался встать и уйти, чтоб лететь дальше. Мне надо было действовать, мой служебный долг обязывал ни на кого особенно не надеяться, никому не передоверять, решать самому и добиваться результата. Я спешил.
—Это я про себя, —нехотя ответил Чурсин. — Надо же наш актив предупредить. Неровен час… Должны быть начеку. Правда, народ у нас всегда начеку— чужого сразу приметят, и лес все расскажет. Но сообщить надо. Я сейчас туда пошлю, потом —туда: там по избушкам наши охотники есть. А как с оленеводами?
Водя корявым пальцем по карте, Чурсин поднялся, окидывая ее знающим взглядом. Я снова склонился над ней, недоуменно рассматривая показанную мне безлюдную низину за хребтом.
—Откуда там оленеводы?
—А новый колхоз ≪Харп≫. Уже двенадцать срубных домов, нас догоняют. Карта ваша устарела. Вот здесь, у озера. Рыбачат, нынче картошку посадили. Пишите: ≪Харп≫.
—В ≪Харп≫ мы обязательно заедем,— сказал сержант Митя из сеней, где он уже надевал сапоги. — Радио у них есть, но связь еще не организована. Это тоже мой участок.
—Значит, весь подозрительный район будет взят в кольцо, —не то утверждая, не то спрашивая, произнес старик Чурсин. Он достал из комода чистую рубаху и быстро переоделся.
—Великовато колечко, — возразил я, складывая карту.— В такое колечко дивизию брось —может никто не заметить.
— Разве что — дивизию бурундуков,— весело поморщился Чурсин. —Да и то перед дождем мы услыхали бы: бурун, бурун, бурун… Студенты знаете что, между прочим, выясняют? Есть ли у бурундука зимой вторая линька. Сколько раз, стало быть, шерсть меняет —один или два?.. Я им подсказывал: лучше изучите рысь. Как с ней воевать эффективней? Нет, говорят, у нас такого в плане практики нет.
Мы вернулись к машине. Занялся погожий летний день, становилось тепло, даже жарко, начинало подпаривать. Утренняя свежесть густела, воздух наполнялся прелыми лесными запахами, терял прозрачность.
Сонную тишину тайги снова взорвал мотор вертолета.
Я договорился с Чурсиным, что вечером мы увидимся. Вертолет медленно всплыл над домами, над вершинами деревьев и взял курс на северо-восток.
А еще через полчаса от Р* в разные стороны по лесным тропам отправилось несколько пеших и верховых. Прямо на север двинулся на гнедой крепкой монголке сам старик Чурсин.
Солнце и вовсе распалилось, словно забыло, что это далеко не южные края, и Чурсин, утирая пот со лба, наверное, с удовольствием въехал под прохладные своды тайги.
Оказалось очень приятно работать с такими отзывчивыми людьми!

Глава третья
СПОРЫ ШЕПОТОМ
События развивались стремительно. Но я постараюсь не спеша описать все по порядку. Терпеть не могу детективных историй, где все рассказывается с космической скоростью.
Многие мои герои еще пока не знали всего, что произошло, и действовали, движимые своими соображениями и чувствами.
Сережка Векшин догадывался о главном. Но плохо, когда много начальства, и каждое стремится, чтобы все подчинялись только ему. Даже если распоряжения произносятся на всякий случай шепотом. Так получилось ночью возле палатки у белой тайги. После рассказа Сережки, поднявшего всех по тревоге, после того, как он решил, что ему надо идти — сообщить о парашютистах, куда следует, все заспорили. Шепотом.
Зина-беленькая — комсомольское начальство— захватила инициативу и объявила, что парашютистов Сережка выдумал, а Наде просто поблазнилось. Мираж! А если парашютисты и выбросились с какого-то невидимого самолета, то почему бы не пойти к ним на помощь? Или, может быть, это какое-нибудь интересное спортивное мероприятие аэроклуба. и тогда почему бы не участвовать в нем?
Надя Зотова — начальник отряда — настаивала, чтобы все вместе срочно возвращались в Р* — ближайшее селение. Какой дурак будет устраивать спортивные соревнования или тренировку в неисследованной тайге? Прыжки ночью — затяжные, обыкновенные или с наибольшей скорости самолета — делаются всегда по хорошо обозначенным координатам. Надя знает, Надя сама прыгала. Правда, только с парашютной вышки, но сейчас это не имело значения: в теории парашютизма она, конечно, авторитетнее всех остальных. Вы же не помните имена знаменитых парашютистов — Федчишина, Селиверстовой, Султановой, Романюка, — а она помнит.
Надя не улыбалась, как обычно, а была испуганно серьезной и даже похорошела. Когда Надя смеется, лицо у нее сморщено, глаза —щелками, а тут они стали большими, смятенными. Но этого, конечно, никто не заметил, кроме Сережки.
—С такими вещами не шутят!— громким шепотом убеждала она.— Мало ли что может быть.
—Может, это военные занимаются? Пойдем —узнаем. Что? Боитесь? А еще комсомольцы! —ухватилась Зина за самый сильный, как ей казалось, довод.
Но и это не произвело впечатления на ребят. Каждый защищал свои предложения.
—Никто не боится, не суди по себе,— уже не шептал, а похрипывал (тоже начальство) повар и завхоз Вася.
—Я требую, чтобы мы никуда не ходили. Договаривались же, что здесь будет наша база. Дрова заготовлены — вон рядом какой бурелом. Сухой! Продукты уложены в снег —он там, в расщелине, хоть все лето не растает… А военным нечего мешать.
Сережка упорствовал:
—Я нашу экспедицию организовал и командую я. А вы слушайтесь. Все остаются здесь — жечь костер и быть ориентиром. Я бегу в Р*. Я же быстрее всех хожу. Это точно.
—Чего толку? В Р* и телефона нет,— возражала Зина-беленькая.
—Там есть лошади и есть дорога. И почти ежедневно вертолет бывает. Парашютисты, может, вражеские, а мы языками чешем, как на диспуте о любви и дружбе.
—Но почему ты должен идти обязательно без нас? —возмущалась Надя.— Почему мы должны оставаться?
—Я один дойду быстрее, —доказывал Сережка.
Сказал свое слово и Коля Шевелев.
Он единственный был кругом подчиненный, не начальствовал ни по какой линии, поэтому долго молчал.
—Это, наверное, какие-нибудь пассажиры. С курорта. Им сказали, что авария, они выпрыгнули, а аварии не было. И ходят они теперь там по лесу без продуктов голодные-голодные, —произнес он грустно, растягивая последние слова.
Вспыхнул смех. Но тут же оборвался. Где-то далеко-далеко грянули частые выстрелы: тах, тах, та-тах и еще —тах!..
Так до конца и не погасшая вечерняя заря передвинулась с северо-запада на северо-восток и разгоралась утренней за рею. Небо заалело, будто залилось прозрачным соком ягоды княженики, и постепенно густело там, где должно взойти солнце. А очертания каменных громад, невидимых за горизонтом, бросали гигантские зыбкие тени почти на все небо —мираж горных северных краев. Всмотришься перед зарею ввысь —над тобою словно нависает прозрачная, но колоссальная и холодная тень. То силуэт одинокой разлапистой сосны, то камня-столба, подобного клинку, то еще чего-нибудь. Дух захватывает!
А тут еще стрельба. Глухая, еле слышная, но слышимая всеми. Парни и девушки лишь переглядывались, и каждый читал на лице товарища свои собственные мысли: там, где опустились парашюты, что-то на самом деле неладное… Частые выстрелы скоро прекратились. Потом прозвучал еще один, а через некоторое время еще. И снова стало тихо.
Молчали и ребята. Все смотрели туда, на белую тайгу, откуда раздались выстрелы.
И никто не заметил, как Сережка стянул с себя джемпер через голову, оставшись в клетчатой ковбойке, перешнуровал покрепче ботинки. Затем на широком старом ремне, который он носил поверх спортивных штанов, передвинул пряжку с буквами ≪РУ≫ —опоясался потуже, проверил свои часы, компас.
И громко спросил:
—Значит, все понятно?
—Т-ш-ш!.. —вздрогнула Зина-беленькая и шепотом переспросила: —Что — понятно?
—Я иду в Р*. Вернусь завтра к вечеру. Вы наблюдайте за местностью,— распорядился Сережка. — И какие бы люди ни вышли оттуда, вы задерживаете их здесь. Любой хитростью. Во что бы то ни стало! Жжете костер, и дыму побольше! Счастливо оставаться!..
Ему не успели возразить,—он быстрым шагом, почти бегом направился в гору, туда, откуда пришли.
За ним кинулась Надя:
—Сережа! Стой!.. Вернись!.. Ты просто струсил! Бросаешь товарищей! Как не стыдно!.. Сережка! —звала она, но он даже не оглянулся.
—Тише!..—Зина-беленькая, схватив Надю за руку, привела ее обратно к палатке.—Нечего перед ним унижаться! Подумаешь, генералиссимус без войска!..
Девушки сели у гаснущего костра. Казалось, они вот-вот заплачут. Коля и Вася виновато поглядывали друг на друга. Коля раздумывал, пощипывая нижнюю губу.
После тягостного молчания Вася поскреб в затылке и протяжно вздохнул:
—А я все время думал, что Сережка —старший в походе. Надо четче назначать командира, а то чепуха получается. Единоначалие должно быть.
—Какой он единоначальник? Кто его выбирал? Кто назначал? Какое он имеет право так распоряжаться? —возмущалась Зина-беленькая.
Она раскраснелась, глаза гневно сверкали, ее обида, казалось, не пройдет, пока недисциплинированный Сережка не получит возмездия за свой проступок.Молчаливый Коля подошел к ней, сгреб, как медведь, ручищами за плечи, поставил ее на ноги и посмотрел исподлобья— глаза в глаза.
—Перестань, Зинчик. Давай лучше обсудим: как—нам? — сказал он строго.
—Что — нам? Собираемся и идем домой. Поход окончен, —отрезала Зина.
—Это не ты говоришь. Это каприз в тебе говорит. Мы же должны…
—Я предлагаю выбрать старшего,— вставил Вася.
—Старшим буду я,— мрачно отозвался Коля. Зина что-то хотела возразить ему, но он мягко усадил ее обратно на землю и спросил:
—Кто —против? Надя, ты как?
—Мне все равно, —ответила Надя, отвернувшись. Она вслушивалась, не раздадутся ли еще выстрелы в тайге, не приближается ли кто-нибудь оттуда.
—Я — за, —поднял руку Вася, с восхищенным удивлением глядя на новоявленного командира.
Коля протянул свое ≪ла-адненько≫ и приказал Васе готовить завтрак, а девушкам наломать побольше хвойных веток для дыма над костром. Распоряжался он спокойно и как будто нехотя, ленивым басом. Надя молча повиновалась, а Зина, вскочив на ноги и подбоченясь, приготовилась сказать ему что-то резкое. Но Коля опять кротко взял ее за плечи и невозмутимо проговорил:
—Нам надо держать ухо востро. Что там за люди, неизвестно. У них есть оружие, мы слышали. Но мы должны… Нам, может, будет еще очень трудно…— а закончил зычной командой: —Жжем костер! Мы на возвышенности—нас увидят. И те. И Сережка. И еще, может, кому надо…
—Коля, это очень рискованно. Мне, Коля, страшно, —прошептала Зина.
—А ты не бои-ись, —шутливо протянул Коля, нарочно коверкая слово ≪бойся≫. —Ты же не одна.
Вася, раздув костер, повеселел и стал разминать в котелке концентрат гречневой каши.
—Сережке лишь бы успеть добраться, —успокаивал он всех. —Назад вернется не иначе как с милицией. На вертолете. Верно?
Солнце выглянуло из-за гор. Все вокруг озарилось нежным, поначалу неярким светом. А зеленое море тайги, внизу на равнине, оказалось подернутым тягучими белыми туманами.
Было все так же спокойно и безветренно. Клубы дыма от костра, заваленного трескучей хвоей, покувыркавшись над игривым огнем, взвивались прямо вверх. Вскоре над лагерем туристов к небу поднялся сизый столб дыма.
И Сережка, отшагав по еле заметной каменистой тропе единым духом километров десять, увидел, когда поднялся на следующий увал, этот столб дыма. На душе стало легче, а то он ушел от своих друзей с тяжелым чувством. В ушах все время стоял рассерженный голос Нади: —≪Струсил!..≫
Сережка был глубоко убежден, что парашютисты спрыгнули в тайгу неспроста, и чем раньше он примчится в Р*, тем лучше. А что за перестрелка была там? Может, парашютисты уже встретились с какими-нибудь нашими людьми? Чем окончилась встреча?
Все эти неясные и тревожные мысли подгоняли Сережку. Не чувствуя ног под собой, он почти бежал. Иногда казалось, что тело тяжелеет после бессонной ночи и форсированного марша, что легкие уже не справляются со своей работой. Дышать трудно —вот-вот закружится голова. Но Сережка не останавливался. Он знал, надо взять себя в руки. Только взять себя в руки! Это —как в ночную смену, когда утром поспишь мало, проболтаешься по разным делам, увлечешься днем каким-нибудь журналом в красном уголке общежития, а потом сходишь с Надей в кино и провожаешь ее до самой ночи. В цех затем явишься — вроде ничего, а через три-четыре часа обязательно начинает клонить ко сну! Хоть гаечный ключ подсунь торчмя под голову, —лишь бы уснуть. Но работу не остановишь, бригаду подводить не будешь: ведь ты за всех в ответе, как они за тебя.
И приказываешь себе: не дремать!
≪Не уставать!- Ведь мы все за нашу тайгу в ответе!..≫ Сережка умел приказывать себе. Он назначил привал через три часа. Путь лежал то путаными лесными тропами, то по камням, по гнилым стволам, переброшенным через топи. Дорога знакомая: раз уже прошел по ней. И Сережка постановил: к вечеру он обязательно должен дойти до Р*.
≪А что делается там, у палатки? Как там держатся ребята? Вдруг к ним уже пришли парашютисты? Кто они оказались? Как встретились с ребятами? Нет, еще рано, наверное…≫ И то предполагалось самое страшное, то уверенно обнадеживающее. Но, так или иначе, мысли гнали Сережку вперед и вперед по безлюдному лесу.
Для читателя малосведущего следует оговориться, чтоб не удивлялся понапрасну. Наш рабочий народ, живущий в новых индустриальных городах Урала и Сибири, хорошо дружит с природой — она стоит с заводами рядом, почти нетронутая. И люди, особенно молодежь, довольно много свободного времени проводят в окрестных лесах, на озерах, в горах. Каждый более или менее сообразительный парень уверенно ориентируется на едва знакомой местности, даже без компаса. Он уж обязательно турист, а то и заядлый гриболюб, ягодник, рыбак или охотник. Он и по болотам ловкий ходок, и по бурелому, по каменистому бездорожью. И в глухом лесу, где и неба не видать, и где север, где юг —подчас сразу не определишь, —наш человек не теряется, идет, куда ему надо.
Обманчиво безжизненна тайга. Поначалу кажется, что окрест — мертвое безмолвие. Можно идти час, два, и если сердце колотится от волнения и быстрой ходьбы, а голова занята тревожными мыслями,—не увидишь, не услышишь ничего.
Но вдруг в косом луче солнца, пробившегося сквозь плотную хвою, промелькнула, как маленький парашют, белка-летяга. Как парашют! А до сих пор ничего не замечалось.
И заостряется зрение.
Летяга ночной зверек, и я не очень поверил Сережке, когда он потом рассказывал мне про него. Но вообще-то если какое-нибудь внешнее впечатление перекликнется с мыслями,, засевшими в голове, это непременно вызовет повышенное внимание к окружающему. Тем более, такие люди, как Сережка, все воспринимают остро и глубоко.
Вон играет на ветвях полосатый бурундук. Не боится —остановился, опершись передними лапками о ствол, склонил мордочку, смотрит на Сережку, будто через большие авиаторские очки. Почему широкое белое кольцо вокруг бурундучьего глаза на буро-коричневой головке напоминает что-то пилотское, парашютистское?
—Цыц, грызун! —говорит ему Сережка  грозно.
И бурундук исчезает, словно понял, что ему велено человеком.
Потом впереди, по влажной тропе, спускающейся вниз, побежал неуклюжий, зверь. Голова большая, шея толсуая, жестко мохнатый, темно-бурый, уши маленькие. ≪Ага! —шлея по боку —широкая полоса от плеч до хвоста, —разглядел Сережка.—Значит, это росомаха. Ишь, в галоп перешла! А в книгах пишут, что двигается коротким шагом… Ого!.. Росомаха даже прыгнула и скатилась клубком по каменистому откосу. В книгах все приблизительно…≫
≪На медведя похожа≫, —рассуждает про себя Сережка, глянув на следы росомахи. Они напоминали медвежьи, только -поменьше . И Сережка быстро выламывает сук подвернувшейся на пути коряги, вынимает нож, на ходу выстрагивает себе дубинку поудобнее. Кто знает! Еще повстречается такой, что не побежит прочь, как росомаха. С дубинкой идти лучше.
Вспоминается Сережке, где-то читал в старых приключенческих романах, что страшнее в тайге встреча не со зверем, который обычно убегает, а с незнакомым человеком. Чепуха! Как хочется Сережке сейчас повстречать хоть кого-нибудь! Он быстро сообразит, распознает, что это за человек, и завербует себе в попутчики, в помощники. А пусть и парашютисты встретятся!.. Пусть они самые что ни на есть вражеские!.. Сережка уверен, что обхитрит их —он-то дома у себя—и приведет, куда следует. Они не решатся тронуть его —он убежден в этом —они- то не на своей земле. Это точно!
И Сережка кричит, взбудораженный своими мыслями, кричит во всю глотку, набрав полную грудь ядреного лесного воздуха:
—Эге-ге-геге-е-е-ей!..
Опять, я помню, не поверил Сережке, что он кричал в лесу, вел себя этак по-ухарски смело. ≪Наоборот, —заверил он меня.—Я боялся. Я кричал, чтобы приободрить самого себя…≫

Глава четвертая
≪С ЛЕШИМИ ЗНАКОМЫ ≫
Я весь день продолжал организовывать жителей таежного района себе на помощь. Позже выяснилось, что мы с сержантом Митей дважды пролетали там, где проходил Сережка. Как и почему он не видел вертолета и не слышал стрекотанья пропеллеров, —непонятно. Впрочем, едва ли он мог что-нибудь предпринять, если бы заметил нас. Правда, он утверждает, что сумел бы мгновенно разжечь костер и обратить на себя наше внимание.
Пролетали мы над местностью, где по карте значилась небольшая речушка. Ее сверху и не увидишь в сплошном густолесье. Но сержант Митя —милиционер таежный. Он обратил мое внимание на дым костра.
Я посмотрел на это подобие жиденького клочка дыма, — в кабине вертолета обзор хороший: сидишь, как в автомашине. Но мои мысли, естественно, были заняты парашютистом. Мы часто в своей работе, увлеченные главной за дачей, не замечаем вокруг себя людей, способных помочь нам, готовых сделать это и желающих быть полезными. Почти каждый человек нынче у нас может мыслить по-государственному, а мы иной раз даже отмахиваемся от них. И потом узнаем, что наша цель могла быть достигнута раньше и проще.
Я резонно возразил сержанту: никакой диверсант не будет разжигать огонь в неизвестной ему тайге, чтобы сразу обнаружить себя.
—Так это какие-нибудь наши, может, женщины ягоды собирают. Мы их предупредим, —предложил сержант Митя.
—Не всех надо вовлекать в это дело,—сурово сказал я.—И вообще в таких случаях, товарищ сержант, вам следует научиться держать язык за зубами. Вы готовы абсолютно всем рассказывать о случившемся.
Впоследствии я жалел, что не распорядился приземлиться. Там происходили события, прочно связанные с моей задачей.
Во второй половине дня два друга — Миша и Петя, два будущих зоолога, составлявших ≪экспедицию по изучению проблем распространения грызунов севернее шестидесятой параллели≫, —сидели у костра возле своей палатки на берегу журчащей речки и играли в карты.
Карман у друзей общий, и игра проходила скучно: то все деньги оказывались у Миши, то у Пети, и ни в том, ни в другом случае благосостояние обоих не изменялось. Поэтому, играя, парни лихо пели на мотив старой песни беспризорников сочинение Миши:
Мы био-зо-веды,
Не страшны нам беды,
Зверь нам самый дикий —
Лучший друг и брат.
Мы в тайге, как дома,
≪С лешими знакомы≫.—
Так про звероводов говорят…
Слова —≪с лешими знакомы≫ —они выкрикивали с особенным энтузиазмом, смакуя.
Но не следует думать, что Миша и Петя какие-то непутевые забулдыги. Нет. Они оказались вполне порядочными студентами, когда я с ними познакомился ближе. Но они молоды и изрядно бравируют своим таежным житьем-бытьем. Поэтому они попали впросак, да еще пытались и замазать свою оплошность.
Бравада —пустое молодечество от незрелости ума —бывает, не проходит подолгу. У одних юнцов эта сырость мозгов проявляется в стиляжничестве, у других —в том, что они изображают из себя всезнающих, ни во что не верящих и во всем разочарованных. А Миша с Петей, где надо и где не надо, подчеркивали свою лесную бывалость. Мы, дескать, люди таежные, от земли, от сучьев, мы подолгу живем вдали от современной цивилизации, и нам все нипочем, мы дикари. Кроме картишек, им нравилось ходить небритыми, нечесаными, в грязных рубахах без пуговиц, непременно отпускать непристойные словечки, разговаривать нарочито грубовато и громко, с размашистыми ухарскими жестами, с пренебрежением ко всем остальным, кто не живет в лесной глуши, не принадлежит к продымленному племени завзятых таежников.
—Ты, так-перерастак, что в костер не подбросишь? —сказал Миша.
—А на так-перерастак? —ответил Петя.—И так горит, так-перерастак!
—Давай порубаем, —предложил Миша, что означало давай поедим.
—Идет! — поддержал Петя, что означало ладно.
Оба они коренастые, с отлично развитыми мускулами, оба в модных капролактановых шляпах, оба курносые и оба заросшие бородами, что торчали наподобие зубных щеток. Только у Миши растительность светло-русая, а у Пети — черная, с рыжим оттенком. И глаза — соответственно — голубые и карие.
Хорошо оснащенные —от ружей до карманного радиоприемника,—они не торопились со своей работенкой-практикой, тем более, что любили тайгу искренне и преданно и не прочь были проводить в ней круглый год, кроме банных дней. На правах будущих зоологов, не считаясь со сроками охоты, они настреляли тощих июньских глухарей и теперь собрались доесть третьего, аппетитно поджаренного на костре. Петя, обжигая пальцы, снял птицу с вертела, положил на траву и разрубил топориком. Потом взял каждую половину за ножку и, спрятав у себя за спиной, спросил:
—Какая лапа?
—Левая, —привычно отозвался Миша.
Петя отдал ему полглухаря из левой руки, и оба вцепились крепкими зубами во вкусное мясо.
—Сухаря надо? — предложил Петя.
—М-гм-гм-м!.. Нет! — жуя, отмахнулся Миша.— Кабы свеженького, такого, знаешь, чтобы… М-м-гм-м!..
—Сбегай, —сострил Петя. —До ближайшей булочной всего каких-нибудь полтораста километров.
—У меня есть свежий хлеб! — громко раздалось чуть не над их головами. Миша и Петя, перестав жевать, медленно повернулись и так же медленно подняли недоуменные глаза. В нескольких шагах от них стоял высокий, широкоплечий молодой человек с мохнатыми, настороженно сдвинутыми бровями. Он улыбался по-дружески, хотя и несколько натянуто. Одет в куртку тонкого брезента на искусственном меху, с молнией и капюшоном, со множеством карманов, в добротные туристские штаны, ботинки на толстой кожаной подошве, за плечом — небольшой рюкзак.
—Откуда такой бровастый? —произнес Миша, пряча испуг за развязной усмешечкой.
—Добрый день! —Бровастый приблизился, сбрасывая рюкзак, и вынул белую сайку.
—Она, поди, давно окаменела, — сказал Петя, подавляя свою дрожь.
—О, нет! Вчерашней выпечки. Берите. Поделюсь,— предложил бровастый. —Я тоже хочу немного поесть.
Он по-компанейски подсел к ним, извлек из рюкзака ветчину, завернутую в целлофан. Достал большой блестящий складень, ловко нарезал несколько аккуратных ломтей. Потом так же быстро нарезал сайку, сделал бутерброды и начал угощать.
—Культурненько! —снисходительно отметил Миша.
—Куртка у вас шикарная, —сказал Петя, с почтением переходя на ≪вы≫. — Не отечественная? Где брали? В комиссионном?
—Что? A-а. Да-да! Удобная… А вы охотники? —спросил бровастый, кивая на ружья, валявшиеся рядом.—Как ваши успехи? Ни пуха, ни пера?
—Мы просто бродяги,—сострил Петя, считая неудобным афишировать свою будущую профессию.—Вольная банда!..
—Бродяги? —поразился тот и даже, по-видимому, испугался. —Как бродяги? Банда?
—Да, ходим-бродим, скитаемся, кое-чем занимаемся,— беспечно подхватил Миша.—Сыграем в карты?
—Карты? Не-ет! —поморщился бровастый.
—Это игра для богатых и для дураков. А как вас зовут? Вы хорошо знаете эти места?
—Зна-аем!—угрожающе протянул Миша, рассерженный отказом и такой оценкой карточной игры. И спросил грубо:
—А ты вообще-то кто такой? Куда идешь? Откуда?
Бровастый склонил голову, откладывая свой бутерброд, и податливо, с доверчивой готовностью сказал:
—Мне надо в ближайший населенный пункт. Зовут меня Юрий, Юрий Попов.
—Он говорил отрывисто, волнуясь.—Меня сбросили сегодня на парашюте, здесь, недалеко. Я должен найти представителя власти, чтобы… Я дам интересные показания… Это очень важно…
—Нну-у-у!… Вот это свист! Художественно!…— воскликнул Петя и засмеялся.— Брось-ка ты нам мозги пылить. Мы же видим, что ты геолог…
—Из той экспедиции,— добавил Миша, ткнув большим пальцем себе за плечо.—Мы все знаем. Ты что же, нас напугать хочешь? А мы никого не боимся. Здесь мы хозяева!
—Зачем пугать? —заискивающе улыбнулся тот, он на самом деле принял их за бандитов. —Я не буду никому говорить, что видел вас. Я понимаю. Честное слово! Я могу все вам отдать добровольно. Хотите —куртка, часы. Бритва есть, механическая бритва с пружинным заводом. Как электрическая. Раз —и все чисто…
Он полез в рюкзак, но Миша остановил его, прикрывая ладонью свою небритую бороденку:
—Не валяй дурака. Ничего нам не надо.
Миша с Петей были изрядно ошарашены. Но им стало весело оттого, что такой крупный, атлетического сложения человек опасается, приняв их за каких-то уголовников, скрывающихся в тайге. Сдерживая смех, они переглядывались, придумывая, как бы еще похлеще подшутить над чудаком, прикидывающимся черт знает кем, нагнать на него страху побольше.
—Вы меня не трогайте!—откровенно беспокоился бровастый, перехватывая непонятные ему взгляды Миши и Пети.— Я должен дать ценные показания. Это очень важно…
Была минута, что самолюбие порядочного человека взяло верх, и Миша начал читать бровастому нравоучение:
—Вы, молодой человек, видать, маменькин сынок, пижон, стиляга. А геолог должен быть таежником. Иначе, какой он геолог?.. Настоящий таежник сразу определит, что мы не какие-нибудь праздношатающиеся, а производим научную деятельность. Мы работники умственного труда. Настоящему таежнику нечего прикидываться подозрительной, таинственной, экзотической личностью, чтобы обезопасить себя. Мы и так никого не трогаем, не грабим… А то, что мы небритые,— так это специально: мы, может быть, бороды себе запустили… А мыло мы потеряли…
Про мыло Миша сочинил для пущей убедительности: два куска третий день лежали нетронутые на камне у речки, где парни утрами освежались. У Миши мелькнула мысль, что перед ними какой-то геолог, который вдруг да и расскажет где-нибудь про одичавших студентов. И Миша готов был оправдываться всячески. Он даже встал уважительно.
—Я вас понял, товарищи работники умственного труда, — ответил бровастый вежливо, тоже подымаясь и застегивая свой рюкзак. —До свиданья. Мне надо спешить. Я по этой дороге дойду до Р*? — спросил он, показывая на другой берег речки, где виднелась еле-еле проторенная тропа.
Она вела именно в Р*, хоть и не совсем прямиком. Она была чуть-чуть приметна, тем более столь издалека: до речки шагов десять, да полувысохшее русло — шагов двадцать. Миша с Петей какую-то секунду подивились такому острому зрению и пониманию признаков местности в тайге, где что ни путь, то перепутица. Но на этот раз взяло верх бравое озорство Пети. Он прицепился к слову и напустился на бровастого:
—Это еще что за ирония? А ну, стой!..
Петя схватил ружье, быстро откинул ствол, подул в пустой патронник и выпрямил, громко щелкнув затвором. Наставить оружие на живого человека он не решился. Но принял грозную, задиристо воинственную позу. Подумал немного и предложил со смехом:
—А ну, давай посмотрим, кто из нас какого труда работник… Бери топор, так-перерастак! Вон—сучья, видишь?
—Он показал на сушняк — несколько берез, сваленных грозою в груду.— Наруби нам дров для костра, тогда можешь идти куда хочешь. Нну-у-у! Живо!..
Бровастый пожал плечами, покладисто усмехнулся и поднял с земли топор. Петя отскочил в сторону и, взяв ружье наперевес, проводил бровастого к поваленным березам. Тот сговорчиво покивал и, поплевав в ладони, начал обрубать сучья со ствола лежащего дерева.
—Давай-давай!..—всполошенно покрикивал Петя.
—Физический труд, он облагораживает!— со смехом вторил Миша, потакая другу. В возбуждении он тут же забыл, как и что думал две минуты назад. Ему понравилась Петина затея — заставить какого-то аристократа поработать. Мальчишеская бравада толкала на своевольничанье. Сознавая безнаказанность своих действий в глухом лесу, вдали от жилья, добрые молодцы потешались над тем, что человек покорен им, как телок.
—Тоже, навыпускали горе-геологов! — громко, издеваясь, брюзжал Миша издали. Он снова расположился у костра, прилег поудобнее — расправиться с глухарем и бутербродами.
—А ничего!.. Получается!.. — сообщил Мише Петя, стоя, как часовой, рядом с бровастым.
Тот старался топором изо всех сил и даже посмеивался добродушно. Это злило Петю.
—Нечего зубы скалить! Вот употеешь, тогда по-другому глядеть на нас будешь, —увещал Петя.
—Пусть, пусть мозоли себе набьет. Полезно! —добавлял Миша.
И никто из них не заметил, как в ольшняковых зарослях за палаткой появился Сережка Векшин. Он поначалуобрадовался, что наткнулся на стан студентов: все же —люди и знакомые, мимо них туристы проходили и делали привал. Сейчас можно попросить у них чего-нибудь поесть, они ребята нескупые да и промысловые —всегда с рыбой, с дичью.
Но, услышав залихватские возгласы Миши и Пети, Сережка замедлил шаги, остановился, не доходя, и даже чуть замаскировался острыми лоснящимися листьями кустарника ольхи. Присел. Как же! Интересно узнать, что у них происходит! И кто же с ними третий? Кого это Петя с ружьем охраняет?
Однако, сколько ни пытался Сережка разглядеть третьего, ничего не получалось: тот работал внаклон, совсем не разгибаясь. Не сидеть же Сережке в засаде до бесконечности. Да и запах жареной дичи, доносившийся от костра, поддразнивал. Уйдя от своих натощак, Сережка за всю дорогу съел лишь несколько ягод земляники. Останавливаться и собирать? Он не мог терять времени. Да и какая это еда!
—Привет неутомимым работягам науки!—С таким приятельским восклицанием Сережка, взяв дубинку на плечо, вышел к костру. Он даже поклонился небритому, удивленному Мише, чопорно воздавая ему честь не только как обладателю кое-чего съестного, но и как представителю ученого мира.
—Здорово, создатель машин в пучине оголтелого туризма! —с иронической высокопарностью произнес Миша.— Что? Уже —назад! Ненадолго же хватило вашего исследовательского энтузиазма.
Сережка живо подхватил этот нарочито пренебрежительный, внешне веселый тон и тоже постарался выразиться риторически-витиевато:
—Увы, мой дорогой ученый муж, я возвращаюсь в одиночестве, ибо чрезестественные (словечко-то какое употребил!) обстоятельства вынудили меня покинуть своих верных спутников и спешить в Р*.
Миша поразился такой речью больше, нежели неожиданному появлению самого Сережки, и ответил не сразу:
—А ты, я смотрю, начитанный…— похвалил он Сережку и перестроился на иной лад, стал разговаривать, как равный с равным. —Что? Из-за девчат поссорились? Нет?… Вон, тебе попутчик есть до Р*. Ох, и чудак. Какой-то инженеришко, что ли, из геологической партии. Мы немножко тут разыграли его и заставили поработать…
—Мотор докладом не заправишь,— Прервал его Сережка. — Дай чего-нибудь поесть, у меня в желудке вакуум.
—Садись, садись… Вот птичка. Понимаешь, упала в костер, пришлось зажарить. Ты вчерашнюю кашу любишь? У нас как раз полный котелок остался.
—Давай все, —ответил Сережка.
Пока он ел и, обжигая губы, пил горячий навар чаги из эмалированной кружки, Миша с удовольствием рассказывал, как пришедший бровастый парень принял его с Петей за каких-то беглых уголовников.
—Вот юморист! — восторгался Миша не то бровастым, не то самим собой.
Сережка слушал. Но его сразу начало клонить ко сну. Разомлел. Ночь не спал, да еще с утра отшагал столько. Усталость брала свое.
≪Хороши студенты, если их принимают за бандитов≫, —подумал он и почувствовал, как у него опускаются отяжелевшие веки. Казалось, теперь никакая сила не заставит его подняться на ноги и продолжать свой путь.
≪Пожалуй, не дойду,—склонялся он к назойливой мысли.—Надо растолковать все ребятам, чтоб они добрались скорее до Р* и сообщили там хоть кому-нибудь о шести парашютистах. Там есть хороший старик Чурсин… Или пусть этот третий сообщит, он все равно идет туда… Надька ничего не понимает, еще и трусом меня назвала…≫
Сережка почти спал. Еще пока неглубоким сном, сквозь который все слышится. Но приятная истома опутывала, навевала туманные видения. Вот Сережка идет по лесу, и от него убегает росомаха. А потом она вдруг оборачивается и кричит почему-то Петиным голосом: ≪Давай, давай!… А ну, стой!.. Мишк-а-а!.. Сюда-а-а!≫
≪Это Петя зовет на помощь… Что там делает тот, третий?..≫ —смутно и тревожно думает Сережка сквозь сон. И ему чудится, что он бежит скорее от росомахи к палатке студентов. Быстрее!.. Еще быстрее!.. Вот уже палатка на полянке среди ольшняковых кустов. Костер…
В тяжелой дремоте Сережка медленно валился набок.
А Петя на самом деле звал на помощь. Бровастый обрубал сучья, обрубал да и вспотел. Петя посоветовал ему снять куртку—тот отказался. Петя, посмеиваясь и добродушно поругиваясь, хотел все-таки заставить его раздеться и пригрозил ружьем. Тогда бровастый сказал, что он вообще больше работать не будет и бросил топор. Петя ткнул его стволом в грудь и схватил за полу куртки, потянул, стаскивая. А бровастый вытащил из кобуры под полой куртки пистолет.
—Руки вверх, бандит! —скомандовал он Пете.—Ружье у тебя не заряжено, я знаю.
Миша ринулся Пете на помощь. Он прыгнул на бровастого сзади, чтоб отнять оружие, наставленное на друга. Но не сумел. Через полсекунды Миша был свален наземь, а Петя лег с ним рядом по команде, под пистолетом.
—Пятнадцать минут — ни с места!— крикнул бровастый и бросился к костру за своим рюкзаком.
Но в это время очнулся Сережка. Он накололся щекой о сучок на полене у костра, а в своем сновидении как раз подбежал к этому самому месту. Открыл глаза, тряхнул головой, обернулся.
Бровастый поднял рюкзак и с пистолетом в руке опрометью кинулся прочь. Тут Сережка схватил его за ногу. Бровастый, падая, с размаху, лягнул Сережку, но рюкзак и пистолет выронил. Сережка вскочил, схватил пистолет. Но бровастый метнулся к речке, в три прыжка пересек ее и скрылся в лесу.
Сережка бросился за ним, хотел выстрелить вдогонку. Но в пистолете не оказалось ни одного патрона.

Продолжение следует.