Автор этих записок — старый уральский большевик-революционер, член КПСС с 191? года Андрей Павлович Кучкин — в годы гражданской войны был начальником политотдела 2-й армии Восточного фронта. Он хорошо знал легендарный Уфимский отряд Александра Чеверева. О разведчике этого отряда коммунисте Даниле Чиркове и рассказывается в публикуемом отрывке.
Ныне автор воспоминаний — доктор исторических наук, профессор, работающий в Институте истории Академии наук СССР.
А. П. Кучкин принимал участие в создании новой книги — «Истории КПСС».
ТРУДНАЯ ДОРОГА
Отправляя Данилу Чиркова в разведку, Чеверев обычно приговаривал: дело-де предстоит сложное, задача трудная, но зато и почетная, так что никак нельзя ударить лицом в грязь. На этот раз Данила с секретным письмом должен был пробраться в занятую белыми Уфу. Задание было от штаба армии, где хорошо знали Данилу и нередко прибегали к его помощи.
Данила сам смастерил себе двойные подметки на сапогах и спрятал письмо. В Уфе он должен был отыскать пчеловода Алешина, большевика-подпольщика, и передать ему шифровку. Со сведениями от Алешина Данила должен как можно скорее вернуться назад.
Из села Данила вышел на рассвете. Через десяток верст пристроился на попутную подводу. На следующее утро он оказался в Шарыпово.
Шарыпово — большое село — было забито военными обозами и солдатами белых. Они разгуливали по улице, зевая, от нечего делать глазели по сторонам. На Данилу никто не обратил внимания: солдаты больше интересовались женской половиной сельского населения. Данила проехал на подводе в другой конец села, где возница остановился напоить лошадей.
Данила, спрыгнув с подводы, разминал затекшие от долгого сидения ноги и не заметил рослого человека с одутловатым, бледным лицом, что стоял на крыльце богатого дома и пристально смотрел на Данилу. Затем появился второй, такой же рослый, и оба они направились к Даниле. Тут и Данила увидел их. Два мужика в армяках,— богатые подводчики,— он знал их еще с волостного съезда в Топорнино. Там Данила резко говорил о сельских богатеях, и они, конечно же, хорошо запомнили его.
Столкнувшись взглядами с Данилой, подводчики сделали вид, что не интересуются им, отвели глаза в сторону и, повернувшись спинами, не спеша вернулись в дом. Такое намеренное безразличие убедило Данилу, что добра от этой встречи ждать нечего. Что же делать? Попытаться сбежать на подводе из села — догонят в поле и прикончат. Нет, бежать нельзя. Бегство далеко не всегда лучший способ избавиться от опасности.
Свернув в первый попавшийся переулок, Данила зашел во двор и скрылся в хлеву, якобы по нужде. Ни во дворе, ни в хлеву никого не было. Быстро выкопав ямку, он положил в нее браунинг, прикрыл платком и забросал ямку землей и соломой. Вернулся во двор, заглянул в избу. Спросил у хозяйки, не найдется ли молока на продажу.
Через несколько минут в избу, где перед кружкой с молоком сидел за столом Данила, вошли подводчики. За ними толпились солдаты, набежавшие ловить большевика. Даниле скрутили руки — он и не сопротивлялся — и всей гурьбой повели по улице села.
«Только бы сразу не расстреляли»,— думал Данила. Отпираться на допросе бессмысленно: ему не поверят, да и не захотят разбираться. Надо как-то схитрить, повести себя так, чтобы белые понадеялись получить от него ценные сведения. Он по опыту знал, что на допросе его обязательно будут пугать сначала самыми страшными карами, а потом пообещают помиловать, если он будет отвечать на вопросы.
Его привели в большую избу. Подводчики попытались было сунуться за ним, но их не пустили. Шумная орава солдат потолкалась немного под окнами и разошлась. А Данила стоял перед офицером, сидевшим за столом в шинели, накинутой на плечи.
— Не могу, ваше благородие, сказать,— прикинулся Данила дурачком.— Как узнают большевики, что я сказал, не жить мне на свете. Под землей найдут и прикончат. Нет, не могу.
— Ты Чеверева знаешь?
— Знаю.
— Сколько у него людей в отряде?
Данила мотал головой:
— Нет, не могу.
Офицер, отшвырнув ногой табурет и скинув шинель, возбужденно заходил по избе:
— Заговоришь, дубина! И не такие у нас становились разговорчивыми. Ну, будешь говорить?
Данила молчал, словно соображая — говорить или не говорить.
Открыв дверь, офицер громко позвал:
— Эй, Парамонов!
В комнату вошел солдат с винтовкой.
— Отведи этого болвана в баню!— и добавил вслед:— У Курочкина заговоришь!
В маленькой бане, на задах двора, было полутемно. Данила вытянулся на скамье, а солдат сел у двери, поставив винтовку меж ног, и закурил.
Данила негромко спросил:
— Эй, земляк, махорочки не найдется?
Солдат в ответ лишь пыхнул дымом. Данила порылся в кармане, вытащил смятую рублевку:
— Выручи… Курить — смерть охота…
Солдат, не выпуская винтовки, хмуро взял деньги и отсыпал Даниле щепоть махорки.
Скоро маленькую баньку до потолка затянуло сизым дымом. На дворе темнело.
— Что ж Курочкин не идет?— спросил Данила.
— Придет. Уехал за фуражом, а как вернется, сразу придет. Он это дело любит— с вашим братом поговорить…
Данила снял пиджак, свернул и подложил под голову. Улегся поудобнее и сказал:
— Как Курочкин придет, разбуди. А я посплю пока.
— Он-то разбудит. Враз вскочишь,— проворчал солдат.
Лежа спиной к солдату, Данила притворился спящим и рассматривал в гаснущем свете дня оконце бани. Рама ветхая, чуть толкни — выскочит. В крайнем случае можно обмотать руку пиджаком — и кулаком высадить. Пролезть через оконце можно. Словом, тюрьма не слишком страшная.
Через несколько часов солдат за спиной мерно посапывал. Медлить нельзя ни минуты! Данила неслышно приподнялся. Потом встал, взял пиджак. Глаза, привыкшие к темноте, хорошо разглядели солдата, который сидел на полу, положив голову на табурет. Винтовка стояла рядом. Данила переставил ее подальше. Выждав еще секунду, накинул солдату на голову свой пиджак и со всей силы несколько раз стукнул его кулачищем по затылку. Солдат дернулся, обмяк и кулем свалился на пол.
Бесшумно Данила откинул крючок на двери и выскользнул наружу. Обогнул баню и, сделав несколько шагов, больно стукнулся обо что-то твердое. Тьфу ты! Телега военного обоза. Кто-то приподнялся на телеге, спросил сонным голосом;
— Кто там?
Данила побежал по огороду.
— Стой! Стой!— летело ему вслед.
Выстрелы разбуцили ночную тишину.
Очутившись на окраине, Данила наскочил на омет и с ходу зарылся поглубже в солому. По разбуженному селу перекрикивались солдаты,иногда постреливали. Так продолжалось почти всю ночь. Только под утро село угомонилось.
Весь день Данила просидел в омете. Нестерпимо хотелось пить и есть. Но нечего было и думать, чтоб высунуться наружу. Вокруг все время ходили, слышались голоса, скрипели телеги. Судя по разговорам, которые доносились до него, белые готовились сниматься с места.
Так тянулся весь тревожный день. Вечером телеги заскрипели. Обоз снялся с места. Но Данила еще долго прислушивался к наступившей тишине. Перед рассветом он выглянул наружу. Село спало. Данила выбрался из соломы и, захватив полную грудь воздуха, всласть вздохнул. Пошел задами по селу. Отыскал хлев, где зарыл браунинг, пробрался туда. Он и подумать не мог, что уйдет без браунинга. Откопал и бережно обтер платком своего надежного друга, единственного в трудной дороге разведчика.
БЕЛОБОРОДЫЙ СТАРИК
До Уфы Данила добрался благополучно. Он помнил наказ Чеверева — не расспрашивать прохожих, как найти улицу и дом, где живет Алешин. Адрес Данила вытвердил наизусть еще в начале пути.
Немного поплутав, он отыскал, наконец, четырнадцатый номер — каменный одноэтажный дом с заколоченным наглухо парадным входом. Данила вошел во двор и позвонил, дернув за торчащий из двери металлический штырь. Где-то звякнул колокольчик, дверь распахнулась, и показался невысокого роста, крепкий старик с белой бородкой.
Поначалу Данила решил, что ошибся адресом: уж очень старик не похож на большевика-подпольщика. Но отступать поздно.
— Здесь ли проживает пчеловод Алешин?
— А что надо, милый?
— Я от Савоськина за медом.
— А меду-то нет, расторговались,— ответил старик, как условлено.
— А бражкой медовой не богаты?— спросил Данила, и старик посторонился, пригласил зайти.
Он ввел Данилу в чистую комнату. На столе в тарелке лежали аккуратно нарезанные соты. Данила почувствовал, что устал, изголодался, пропылился за эти дни, и не мог отвести глаз от меда.
Знакомство состоялось. Старик поставил перед парнем кружку молока с ломтем хлеба, пододвинул к нему тарелку с сотами.
— Ешь, подкрепляйся. А потом поговорим.
Данила снял правый сапог, вынул из кармана маленькую отвертку, отвинтил шурупы, скрепляющие две подметки, и вынул письмо.
Через некоторое время Данила так же спрятал даденный ему ответ в подметку, накрепко завинтил шурупы. Засыпая, он слышал, как за стеной кряхтит и что-то бормочет про себя белобородый старик. Оба спали неспокойно, старик ворочался, несколько раз вставал, выглядывая через окно на улицу. Измученный Данила все же уснул к утру крепко. Но чуть свет старик разбудил его.
— Не хотел я тебя тревожить, думал, дай, выспится парень перед дорогой. Да нехорошо у меня. Одевайся живее.
Пока Данила натягивал сапоги, старик рассказал, что к дому все время подходят какие-то хлюсты, что-то вынюхивают, стучали даже, да он не открыл.
Он сунул Даниле кусок хлеба, завернутый в бумагу.
— Вот, возьми, поешь потом. А сейчас быстренько иди!
Вывел Данилу на крыльцо и наскоро объяснил, как выбраться со двора через пасеку и сад на соседнюю улицу. Данила прошел между ульями, что стояли в несколько рядов позади дома, и в кустах сирени оглянулся. Белобородого старика на дворе уже не было, а к крыльцу подходили трое — мужчина военной выправки в черном пальто и два солдата. Кулаками они забарабанили в дверь.
Долго потом Данила вспоминал белобородого старика, пытался разными окольными путями узнать что-либо о нем, но никто ничего не знал. Известно было лишь, что белые арестовали и замучили многих уфимских большевиков-подпольщиков.
ЕЩЕ ОДНО ЗАДАНИЕ
С Уральских гор в Уфимскую долину спускались красные орлы. Бесстрашные бойцы заслужили в народе высокую честь называться так. Партизаны-рабочие южно-уральских заводов и казачья беднота из Оренбургских степей — прошли тысячи верст с боями. И теперь утомленные и потрепанные отряды должны прорвать фронт, чтобы соединиться с наступающей с запада Красной Армией. Отряды двигаются по неприятельской территории, и каждый день — бой, раненые, убитые. И все же каждый день — еще один рывок вперед.
В штабе 2-й армии получена из Москвы «секретка», она адресована руководителям уральских партизан Блюхеру и Каширину. Нужно увязать их действия с общим наступлением. Путь соединения с Красной Армией — путь спасения. Нужно срочно вручить письмо Блюхеру и Каширину, разыскать их в тылу белых, за линией фронта.
И снова снаряжается в путь Данила Чирков.
В штабе армии, где Данила получал задание, какой-то незнакомый командир, вручая ему документ, испытующе посмотрел на парня:
— Вы понимаете, что теперь в ваших руках тысячи жизней, дело огромной важности?
Данила ответил одним словом:
— Понимаю.
В душе он обиделся. Он не любил внушений, нотаций, громких слов. Но обиделся, конечно, Данила зря. Просто не знал этот командир, что стоящий перед ним парень последний год больше времени провел в белом тылу, чем среди своих. Не первый и не второй раз надевает он сапоги с двойной подметкой.
Снова пройдено Шарыпово, и благополучно достигнута Уфа.
Железнодорожники подсказали Даниле, что белогвардейские части сосредоточиваются на станции Иглино, недалеко от Уфы. Белые, должно быть, готовят встречу красным орлам, собирают ударный кулак. В районе Иглино, возможно, и развернутся бои. Покинув Уфу, на паровозе, куда пристроили его железнодорожники, Данила доехал до Иглино. Станция была заполнена военными, из теплушек солдаты выводили лошадей. Мимо Данилы проходили озабоченные офицеры, подтянутые, исполненные решимости. Видимо, сюда подбросили свежие части, еще не битые красными. Данила решил потолкаться в Иглино. По своему опыту разведчика он понимал, что сможет раздобыть немалые сведения.
Данила бродил по улицам, останавливал солдат и спрашивал, не знают ли они Степана Бусыгина. Это, дескать, его брат, получил от него письмо, пишет, приезжай в Иглино, а как найти — не написал. Старый прием, не однажды испробованный Данилой! Степана Бусыгина, конечно, никто не знал, но завязывался разговор, и Данила незаметно выведывал, давно ли солдат в Иглино, надолго ли приехал сюда со своей частью? Попадались и простачки, у которых удавалось выспросить даже номер воинской части.
Не знал Данила, что как раз в этот день белая контрразведка решила провести «очистку» города, то есть очередную серию арестов, когда хватали и бросали за решетку всякого мало-мальски подозрительного человека. Белые искали партизан, подпольщиков-большевиков, и им в каждом бедно одетом человеке чудился партизан или подпольщик. Много ни в чем не повинных людей пострадало тогда в Иглино.
Белогвардейские ищейки, рыскающие по городу, некоторое время следили за Данилой, который, подозревая опасность, продолжал поиски «брата». Он остановил солдата и только собрался рассказать историю о письме, как перед ним неожиданно появился человек:
— Я как раз знаю Степана Бусыгина. Тебе повезло. Пойдем, отведу тебя к брату.
И через час Данила сидел в переполненной камере тюрьмы. У него забрали деньги, подложные документы на имя Петра Бусыгина и, главное, браунинг. Больше всего удручало то, что задерживается доставка письма к Блюхеру и Каширину. Данила не думал, что может погибнуть, но мысли о письме не давали покоя. Он то и дело посматривал на сапог, двойные подметки пока не обнаружены беляками. «Только о письме и надо было думать. Опять увлекся. Вот и попал. А ведь Чеверев предупреждал: не увлекайся, не суйся, куда не надо»,— с горечью ругал себя Данила.
Ночью его вызвали на допрос. Следователь ласково заглядывал ему в глаза, угощал папиросами, уговаривал признаться во всем — все равно, мол, придется выложить все начистоту. Так не лучше ли это сразу сделать, не затрудняя ни его, ни себя. Намек был понятен. Иначе этот ласковый господин, улыбающийся сейчас, будет загонять Даниле иголки под ногти.
Следователь мял папиросы, нервничал, было видно, что он сдерживает себя. Данила старался добродушно и приветливо улыбаться: мол, я парень простой, я с полной готовностью мог бы для вашего удовольствия во всем признаться, но совесть не позволяет врать. Данила твердил одно: он торгует мелочишкой, то там купит, то здесь продаст, и в Иглино приехал за товаром. Хотел материи кое-какой найти: в деревнях сейчас большой спрос.
— А это зачем?— кивал следователь на лежащий на столе браунинг.
— Это? Для защиты. Сейчас без этого оберут, как липку. Время-то теперь какое? Перед каждым ты виноват, каждый с тебя получить желает.
Отбросив все заигрывания, следователь злобно уставился на Данилу.
— Документы-то у тебя поддельные. Будешь запираться — шкуру спущу. Признаешься, все расскажешь — катись на все четыре стороны. Подумай!
Лишь под утро Данила вернулся в камеру после допроса. Лечь негде было — он бессильно опустился на пол среди распростертых и скорчившихся фигур. Из носа текла кровь. Тело ныло, разламывалась от боли голова. Били его долго, стараясь только не поломать кости, чтобы можно было снова допрашивать и, если будет отпираться, снова бить. Распухшими, плохо слушающимися руками Данила
проверил, целы ли ребра. Целы. С яростью он вспоминал все подробности ночи: пухлые руки следователя, сладкую улыбку и сказанные на прощание слова: «Это только цветочки, а ягодки — впереди».
«Сбегу, все равно сбегу»,— думал Данила.
На следующий день его снова вызвали на допрос. И снова повторилось все — уговаривания, улыбки, ругань, побои. Больше всего Данила боялся, что с него снимут сапоги. Он знал, что в застенках у белогвардейцев резиновыми жгутами бьют по голым пяткам. Но сапоги не трогали: следователь торопился — работы было много. Весь день в коридорах тюрьмы было оживленное движение — арестованных вели на допрос, волочили обратно в камеры избитых, измученных людей.
РАССТРЕЛ
Ночью Данила не спал, прислушивался, не скрипнет ли дверь. Вокруг храпели, разговаривали во сне, ворочались, тяжело вздыхали. Рядом посапывал совсем еще молоденький паренек, который вечером заботливо ухаживал за Данилой — обмыл ссадины и царапины на лице, скатал свой пиджак и положил ему под голову. А сам спит на полу в грязной рубахе наголо. Так и не уговорил его Данила взять пиджак обратно.
На допрос Данилу больше не вызывали. Прошла еще ночь, а на следующую распахнулась дверь камеры, и на пороге появился тюремный надзиратель с фонарем в руке:
— Выходи!
Арестованных повели на двор. Там в углу толпилось еще человек тридцать. Всех окружила охрана. Кто-то вздохнул:
— Хана, братцы.
Чей-то спокойный, твердый голос откликнулся:
— Не причитай. И без тебя тошно.
Паренек, сосед по камере, державшийся рядом с Данилой, придвинулся к нему ближе:
— Давай вместе…
Данила пожал его холодную руку.
Вышел офицер, раздалась команда, открылись ворота тюрьмы, и арестованных повели. То ли от бодрящего ночного воздуха, то ли под влиянием отвлекавших и будоражащих мыслей, Данила чем дальше, тем меньше ощущал боль. Ноги ступали тверже, глубже вдыхали воздух легкие.
Их вели в поле. Кончились строения. Слева от дороги тянулся молодой лесок, справа — пустыри. Луна вынырнула из облака, и Данила увидел огромный овраг, пересекающий поле невдалеке от дороги.
Спотыкаясь о кочки, Данила брел по полю. Бежать! Только бежать!— жгла мозг единственная мысль. Но как?
Луна снова зашла за облако, стало темно. Данила с надеждой посмотрел на небо. Помогут ли облака? А, может, пуля в темноте пролетит мимо? Ведь сколько раз смерть заглядывала Даниле в лицо! И он всегда встречал ее черный, пустой взгляд, не отводя своих глаз.
Невдалеке от оврага шествие остановилось. Солдаты засуетились. Офицер негромко командовал. Арестованных выстроили неровной шеренгой на краю оврага. Данила слышал дыхание стоящих рядом. Кто-то заплакал. Кто-то хрипло выдавил из себя:
— Убийцы! За нас отомстят!
Солдаты тоже встали в плотную шеренгу. Две шеренги— друг против друга: избитые, изможденные, в изношенных пиджаках, истлевших в тюрьме рубахах и — сытые, крепкие и все же нервничающие, суетящиеся палачи.
Данила встал вполоборота к оврагу, с надеждой глядя на небо, на облако, что вот-вот набежит на луну. Он весь напружинился и толкнул локтем паренька, соседа по камере.
— Бежим!
В следующую секунду вскинулись винтовки солдат, офицер поднял пистолет, а облако закрыло луну. Тень легла на землю. Данила прыгнул в овраг, прямо спиной вперед кубарем покатился вниз.
Падая, Данила слышал, как гремели наверху залпы. На него валились трупы. Затем на кромке оврага появились темные фигуры солдат. Они стали стрелять вниз, в тех, кто застрял на склоне оврага.
Данила замер. И тут он ощутил режущую, как ожог, боль в голове. В глазах поплыли разноцветные круги…
Но воля творит чудеса. Когда все стихло, Данила заставил себя поднять голову. Небо над ним светлело, а в овраге было темно. Данила оглянулся и увидел блеск маленького бесшумного ручейка в нескольких шагах. Этот десяток метров он полз долго, может быть, час, может быть, два, каждую минуту останавливаясь и пережидая, пока хоть чуть-чуть утихнет режущая боль в голове. К утру, добравшись до ручья, Данила припал пересохшим ртом к свежей струе…
…Через два дня разведка наступавших на Иглино красных партизан наткнулась на парня, который, зажмурив глаза и в кровь кусая губы, полз по лесу им навстречу.
