О бесстрашии и боевой дерзости летчика Михаила Девятаева мне приходилось много слышать в годы войны, рассказы о нем, похожие на легенды, кочевали с одного фронта на другой. На счету летчика было уже 17 фашистских самолетов, как вдруг (это было в 1944 году) стало известно: в боях над Львовом самолет Девятаева сбит, летчик попал в плен.
И вот недавно в автобусе Свердловск — Ревда я разговорился с соседом. Это был коренастый крепкий мужчина, с удивительно живыми веселыми глазами.
— Михаил Девятаев, — назвал он себя.
— Девятаев? Летчик? — невольно вырвалось у меня.
— Нет, капитан «ракеты». Может, слыхали о нашем волжском крылатом корабле? А летчиком был раньше…
16 лет назад
Шел последний год войны. В немецком концлагере Клейнкенигсберге группа советских военнопленных составляла план побега из плена. Врач Воробьев, летчик Девятаев, его товарищ по школе уральский паренек Вася Грачев… Много дней и ночей обдумывали они всевозможные варианты побега. Наконец, остановились на одном — вывести подкоп из барака за территорию лагеря.
Однажды утром Воробьев сделал Михаилу Девятаеву и Сергею Кравцову уколы, от которых руки их мгновенно вспухли, покрылись синевой. Гитлеровцы оставили «больных» в бараке. Когда все ушли на работу, «больные» под одной из коек вырезали доски пола, спустились в подвал и на глубине человеческого роста повели горизонтальный тоннель.
В работу включились все пленные. Копали ночами, по очереди. Но дело подвигалось очень медленно. А тут еще неожиданно лопнула проходившая поблизости канализационная труба. Зловонная жижа залила тоннель. Приходилось вычерпывать ее обыкновенной миской, работали до изнеможения, до обмороков. Немцы избегали теперь лишний раз появляться у русских. А это вполне устраивало организаторов побега. Когда тоннель был немного очищен, отверстие в трубе заделали и стали копать дальше. Так прошел месяц, а может, и больше.
Когда подземный ход был почти завершен, Воробьев узнал, что по ночам с наружной стороны проволочного забора спускают собак, а за помещением комендатуры лагеря, как раз напротив намеченного выхода, немцы оборудовали дзот с пулеметами. Кого не разорвут собаки, того фашисты расстреляют в упор.
Девятаев предложил вывести тоннель прямо под комендатуру. Выход решено было сделать в пустой комнате рядом с караульным помещением.
Снова потекли дни напряженной ночной работы. Наконец, примерно на тридцатом метре, была вырыта последняя лопата земли. Барак русских военнопленных соединился подземным лазом с немецкой комендатурой.
Пленные часами просиживали в подвале комендатуры, прислушиваясь к каждому слову. Им удалось установить, где находится оружие, как расставлены в караульном помещении кровати гитлеровцев, в какое время фашисты обычно укладываются спать.
Но когда до побега оставались считанные часы, Девятаева и нескольких его друзей предали™
Я был, есть и останусь советским
Гитлеровцы пришли в ярость. Они схватили Васю Грачева и еще нескольких заговорщиков, посадили их в карцер и подвергли жестоким пыткам, лишив воды и пищи.
Вечером, после работы, пленные собрались в тесном коридорчике возле карцера, устроенном в помещении, откуда был начат подкоп. Кто-то затянул песню. Ее подхватили десятки голосов. Одна песня сменялась другой. Затем все разом грянули: «Николай, давай покурим, Николай, давай покурим…»
Люди, не жалея ног, пустились в пляс, оттопывая деревянными башмаками залихватскую «барьгню», хлопая в такт напеву ладонями, создавая как можно больше шума.
За этим шумом не слышно было, как крякнули ржавые гвозди, когда Кравцов оторвал край доски в стене комнаты, где томились друзья, и просунул им кусочки хлеба, как Воробьев выбил в переборке сучок и в образовавшуюся дырку вста
вил гибкую трубку, соединенную с резиновым медицинским баллоном, наполненным водой…
Такое «веселье» в бараке устраивалось в течение десяти дней.
Михаил Девятаев, как организатор подкопа, был заперт в одиночную камеру. Стены ее обиты железом, посередине — чугунная печь. Ему тоже не давали ни воды, ни хлеба, зато усиленно топили и без того раскаленную чугунку. Ночами Девятаева водили на допрос, истязали…
Помочь Михаилу было почти невозможно. Но друзья нашли способ. Михаил Шилов незаметно пробрался на чердак, разобрал печную трубу и спустил Девя- таеву хлеб и воду.
— Держись, Михаил,— прошептал он, — мы поможем тебе!
И Михаил держался.
На десятый день Девятаева снова вызвали на допрос. На этот раз его не били и не пытали. За столом, уставленным закусками и винами, сидели комендант лагеря и какой-то штатский.
— Ви русский летчик? — на ломаном русском языке спросил его комендант.— Мы предлагаем вам вступить в немецкий армия. Человек, давший согласие, получает богатый состояние и прекрасный вилла. Верьте слово немецкий офицер — это истинный правда.
— Я был, есть и останусь советским,— ответил Девятаев.
— Советую вам быть благоразумным. Иначе вас ждет смерть.
— Я никогда не предам своей Родины!
Учитель Никитенко
На Девятаева надели железные наручники, вручили ему жетон с номером 3234 и отправили под Берлин, в центральный концлагерь Саксенхаузен.
Крепкой высокой оградой, по верху которой были натянуты электрические провода, лагерь отделялся от большого каменного строения с дымящей трубой.
— Это что, фабрика? — спросил Девятаев в день приезда одного из пленных.
— Фабрика…—многозначительно ответил тот. — Войдешь в ворота, а вылетишь в трубу.
Смысл этих слов дошел до Михаила позднее, когда вновь прибывших привели в баню. В предбаннике за длинным столом сидели регистраторы из пленных разных национальностей.
Девятаев вручил свой жетон русскому регистратору. Порывшись в бумагах, тот тихо сказал:
— За организацию побега Вы приговорены к смерти путем сожжения в крематории. Вот ваш новый номер. Забудьте свою настоящую фамилию и то, что вы летчик. Теперь вы Никитенко. Запомните — учитель из-под Киева.
Так Девятаев стал учителем Никитенко.
Подпольный комитет, работавший в концлагере, узнал, что гитлеровцы готовятся переправить группу военнопленных в другой лагерь. Они тщательно отбирали людей, стараясь, чтобы среди них не оказалось ни одного человека, знакомого с авиацией. «Значит, летчику там найдется дело», — решили подпольщики и через верных людей включили в эту группу Девятаева.
Несколько дней спустя Михаила вместе с другими военнопленными направили на медицинский осмотр. Им приказали раздеться догола и по одиночке пройти перед членами комиссии, среди которых находилась высокая пожилая немка. Каждый подошедший к ней обязан был медленно повернуться на месте кругом, а затем идти вправо или влево — куда она указывала. Влево направлялись те, у кого на теле была татуировка. Потом стало известно, что этих людей убивали и из их татуированной кожи выделывали дамские сумочки, абажуры и разные безделушки.
Михаил избежал этой участи. Его посадили в закрытую машину, привезли на берег Балтийского моря, а затем переправили на остров Пеенемюнде.
Остров Пеенемюнде
Здесь находился аэродром, откуда немецкие самолеты совершали налеты на советские боевые корабли и транспорты в Балтийском море. Советские самолеты часто бомбили аэродром на острове. После этих налетов надо было засыпать бомбовые воронки, бетонировать взлетные дорожки, очищать аэродром от обломков разбитых самолетов. Для этого на острове и создали небольшой лагерь военнопленных. Строгой охраны здесь не было: немцы знали, что с острова уйти невозможно. У Девятаева снова возникла мысль о побеге.
Но после провала с подкопом Михаил был очень осторожен. Он долго приглядывался к окружающим, решая, кому можно довериться. Внимание Михаила привлек молодой парень с перебитой переносицей, которого дружелюбно называли в лагере «Курносым». Однажды Курносый незаметно подсунул тарелку своего супа обессилевшему поляку. Это не ускользнуло от взгляда Девятаева. «Настоящий человек»,— подумал он.
Володя Соколов, это было настоящее имя Курносого, хорошо владел немецким языком, а поэтому пользовался у немцев доверием. Ему поручали подбирать команды для различных работ на аэродроме.
— Возьми меня в свою бригаду,— попросил его как-то Михаил.
Соколов ничего не ответил. Но на другой день к Девятаеву подошел незнакомый человек.
— Говорят, ты интересуешься самолетами,— сказал он, глядя на Михаила в упор.—Может, ты что-нибудь в них понимаешь?
Михаил насторожился. «Не провокация ли это?» Потом внимательно посмотрел на незнакомца. Глубоко запавшие угрюмые глаза, изможденное лицо. Чувствовалось, что человек перенес тяжелые испытания. Хотелось верить ему.
Но ответил Михаил осторожно:
— Когда учишь других, самому приходится интересоваться всем.
— Кого же ты собираешься учить?
— Учил раньше в школе ребят, а теперь кого придется, хотя бы вот тебя.
— Если авиации, то пожалуйста! Со мной ты можешь говорить прямо. Я — Иван Кривоногое, бывший пограничник. Граница научила меня угадывать людей чутьем, те ли они, за кого выдают себя. Вот и о тебе скажу: не похож ты на учи геля. А вот к самолетам тянет тебя неспроста. Может, летчик? Нам здесь очень не хватает человека, знающего самолеты.
Михаил назвал себя. Позднее вместе с Кривоноговым и Володей Соколовым они разработали план побега. Это был дерзкий план.
Михаил летал на советских истребителях, был знаком с немецкими «Мессершмиттами», а на аэродроме базировались бомбардировщики «Хейнкель-111». Их Михаил почти не знал.
Но неподалеку от лагеря находилось кладбище немецких самолетов, и Михаил повадился ходить туда. Он внимательно рассматривал щитки, отдельные узлы устройства аппаратов, подбирал таблички с надписями и с помощью Володи прочитывал их.
Так, по крупицам, в течение месяца, Михаил изучил «Хейнкель». Однажды, во время расчистки снега на аэродроме, он подошел совсем близко к самолету. В нем находился летчик. Немец, видимо, думал, что русский ничего не смыслит в технике, а поэтому бахвалился перед ним, нажимая то одну, то другую кнопку, запускал и выключал мотор. Михаил жадно следил за всеми действиями летчика.
«Десять дней жизни»
Однажды один из пленных, потерявший веру в спасение, сказал, что за добрую пищу и вино поступил бы на службу к гитлеровцам.
— Где хорошо живется да побольше платят, там для меня и родина, — цинично заявил он.
Услышав эти слова, Михаил ударил его с такой силой, что тот мешком повалился на землю.
Михаила приговорили к «десяти дням жизни». Это значило, что в течение десяти дней гитлеровцы будут избивать Михаила, а потом застрелят или повесят. Больше всех бил Михаила гестаповец Кап, прозванный Цыганом.
— Цыгана надо убрать, — заявил руководитель подпольной группы, известный в лагере под кличкой «Володя из прачечной»,— но сделать это надо так, чтобы не вызвать подозрений. Если мы не спасем Михаила от смерти, то дело наше гиблое.
Свои услуги предложил пятнадцатилетний украинец Вася.
Блок-фюрер снисходительно относился к Васе за то, что тот выполнял его мелкие поручения, умел показывать различные фокусы и иногда отдавал ему побрякушки, найденные при раскопке разрушенных зданий. На этот раз Вася подарил гитлеровцу золотое кольцо. Обрадованный фашист спрятал подарок в карман. А через несколько часов кольцо вдруг пропало. Блок-фюрер пришел в неистовую ярость. Он приказал обыскать всех пленных, перевернуть вверх дном весь лагерь, но найти пропажу. Во время повального обыска Вася подошел к разгневанному шефу и что-то шепнул ему. Блок-фюрер подозвал к себе Капа и к великому изумлению обоих извлек у него из кармана драгоценное кольцо.
Цыган бесследно исчез из лагеря. Вместо него наблюдение за работой пленных на аэродроме доверили Володе Соколову.
На самолете с фашистской свастикой
Всю ночь накануне побега Михаил Девятаев, Володя из прачечной, Иван Кривоногов и Володя Соколов еще раз продумывали и взвешивали каждый шаг, каждую деталь побега.
— А сможешь ли ты поднять в воздух «Хейнкель»? — взглянув на обессилевшего от постоянных истязаний Михаила, спросил Володя из прачечной.
— Думаю, что смогу. Во всяком случае, я ничем не рискую. Ведь завтра последний день моей жизни на этом свете.
— Вчера на аэродром приземлилось несколько «Мессершмиттов»,— вмешался в разговор Володя Соколов.— Если нам не удастся захватить бомбардировщик — садись в истребитель и улетай один, мы тебе поможем.
— Чтобы потом фашисты перевешали вас всех. Нет, один я не полечу,— категорически заявил Михаил.
Утром 8 февраля 1945 года десять человек под руководством Володи Соколова подошли к капониру, в котором стоял готовый к взлету самолет. Был выходной день. На аэродроме, кроме нескольких часовых, никого не было.
Немец, охранявший самолет, преградил дорогу.
Володя Соколов заговорил, объясняя ему, что господин инженер приказал пленным осмотреть исправность взлетной дорожки и, где надо, отремонтировать ее. Часовой остановился, что-то обдумывая. В это время Иван Кривоногое, держа в руках металлический прут, зашел слева. Заметив это, немец направил на него оружие, но с другой стороны к нему подошел Михаил Девятаев с железной болванкой. Гитлеровец повернулся вправо. Этого было достаточно. Иван с силой опустил прут на его голову и выхватил винтовку. Не успев даже вскрикнуть, гитлеровец замертво повалился на землю.
Михаил бросился к кабине, но дверца ее оказалась запертой. Несколькими ударами болванки он сбил замок. Вот и щиток электрораспределения. Михаил бросился к кнопкам, но стрелки приборов оставались неподвижными. Нажал одну, вторую. Заглянув за спинку сидения, Девятаев побледнел:
— Нет аккумуляторов, а без них машину не заведешь…
Володя мгновенно скрылся и через несколько минут подкатил тележку с аккумуляторами. Остальные расчехлили моторы и влезли в самолет.
Взревели моторы. Самолет побежал по взлетной дорожке, набирая скорость. Но что это? Машина никак не может оторваться от земли. Михаил нажимает на руль высоты, но он не поддается. А машина все бежит и бежит. Еще минута — и она упадет в море, разобьется о прибрежные камни…
У самого берега Михаил так круто развернул самолет, что левая его плоскость поднялась в воздух, а правая зарылась в песок. Заметив, что с самолетом творится что-то неладное, к нему со всех сторон стали сбегаться гитлеровцы. Девятаев, выравняв машину, повел ее обратно, в сторону аэродрома, направляя в самую гущу врагов. Только тут немцы разобрались, в чем дело.
Михаил приказал товарищам помочь ему. Несколько рук нажали на колонку руля управления и отклонили ее вперед. Самолет круто стал набирать высоту. Пассажиры в арестантской одежде грянули «Интернационал».
Лишь в воздухе Михаил понял, почему не взлетал самолет. Оказалось, что триммер руля высоты был поставлен на посадку. Михаил отыскал штурвальчик и несколькими его поворотами снял нагрузку с руля высоты.
А с аэродрома уже поднимались немецкие истребители. «Погоня»,— понял Девятаев и направил самолет в ближайшее облако.
Пролетая восточнее Штеттина, Девятаев отыскал знакомый ему ориентир —, шоссе на Москву и повел самолет на восток.
Вскоре беглецы уже перелетали линию фронта. Советская артиллерия обстреляла самолет с фашистскими опознавательными знаками. Один снаряд угодил в правую плоскость. Разрывом оборвало шасси. Машина загорелась. Девятаев скольжением сбил пламя, пошел на снижение и благополучно посадил изуродованную машину.
Солдаты с автоматами на перевес окружили самолет.
— Немец, сдавайся!
Услышав русскую речь, Девятаев выпрыгнул из кабины.
Вслед за ним из машины выскочили еще девять человек в полосатых костюмах. Они снова были на советской земле.
