Фотографироваться Степан Суворов наотрез отказался Он сидел на крылечке дома и насмешливо следил за ребятами. Как меняются лица у всех, когда на них направлен аппарат! у помощника бригадира Саввы Ильина умные глаза стали круглыми; у комсорга Стеши Турковой полные губы вытянулись, будто перед слезами; даже тракторист Валерка Старожилов не смеется и не шутит, как обычно, — толстая шея от напряжения налилась кровью. Один Ваня Гершин не изменился. Доброе лицо его было задумчиво.
Фотограф областной газеты, быстрый, маленький, тонким несерьезным голосом кричал:
— Девушка, прямее головку, еще, еще! А вы, молодой человек, глядите повеселее!
Степан, чтобы не рассмеяться, сжал зубы и продолжал рассматривать товарищей. Мысленно он увидел среди них и себя. Круглоголовый, с серыми глазами и длинным носом. «Наверное, нос у меня еще больше вытянулся бы перед аппаратом», — думал он.
— Бригадир, чего ты в самом деле нас подводишь?!—недоуменно спросил Валерка.
— Не хочет с нами на фотку попасть!
— Степан, верно, иди! — зашумели ребята.
Фотограф подбежал к нему и произнес жалобно:
— Товарищ бригадир, без вас снимать неудобно… Могут снимок не принять!
— Делайте свое дело! — Степан круто поднялся и направился, огибая пашню, в степь, не понимая сам, почему так повел себя. То и дело оглядываясь, он видел, что ребята все еще чинно сидят перед прыгающим фотографом, темнея пятном на фоне белого дома.
Глубокой осенью, в стужу и непогодь, когда степь размокла, они натоптали саман, слепили этот дом и оставили пустовать на зиму. И только неделю как обживают его.
Степан снова обернулся.
Пятнадцать окон отсюда казались блестящими бусами, нанизанными на белую тесьму.
Теперь у них есть столовая, кухня, красный уголок, подвал для овощей, своя мастерская для ремонта машин и даже гараж.
Земля пряно пахла. Небо блестело белыми перламутровыми облаками. Издалека неслось тяжелое тарахтенье тракторов.
Степан вспомнил, как все они сначала не умели разобраться ни в чем: приехали сюда сразу от школьных парт. Но никто не спрятался в кусты. Все начали учиться. И как тогда облегчилась жизнь, когда они действительно научились пахать и сеять, снимать хлеб и чинить машины. Бригада почти не нуждалась в помощи извне. Даже сапожник у них был свой и подбивал вовремя подошвы, чтобы из-за рваных сапог человек не пропускал работу.
Облака вверху высились, как горы с широкими боками, причудливо ломались, медленно передвигаясь, тешась цветастой игрой.
«Даже Валерка Старожилов сумел!»— вспоминал Степан. В осеннюю распутицу изобрел и пристроил к трактору лыжи и подковал все тракторы, чтобы не пропускать ни одного дня, ни одного часа. Подкованные машины могли пахать и в грязь, и в дождь.
В светлых недрах одного из облаков появились темные сгустки, точно его перевязало жгутом камыша.
Тяжелое и блестящее, стояло оно, не двигаясь. К его вершине прильнуло другое, легкое, как дымок. Ветер не мог оторвать эту дымку от облака-горы, только слегка покачивал. Ниже неслись грядой мелкие облачка, мчались, оседали все ниже, точно их привлекал крепкий степной воздух.
Под ногами хрустел сухой ковыль. В ушах свистел ветер.
Степан запел:
Я иду, цветы качаются,
Земли не достают, — и сразу смолк.
Почему ему так неприятна шумиха вокруг бригады?
Его догнала Стеша.
— Я тоже отказалась сниматься, — задыхаясь, сказала она. — фотограф рассердился, аппарат захлопнул! Жаловаться собирается, что мы ему работу испортили, материал сорвали… А какой материал? — Переведя дух, Стеша заглянула бригадиру в лицо и напомнила: — А когда из районной газеты фотограф приезжал, ты снимался…
Степан не мог понять, упрекает его девушка или поощряет. Она со смехом продолжала:
— Тогда и тракторы все до одного поставили в ряд: фотограф в работе нас показать хотел, как будто тракторы у нас когда-нибудь рядышком работают!
Степан всегда сердился на то, что ему хочется, не отрываясь, смотреть на Стешу, слушать тоненький голосок.
«И чего в ней особенного? — подумал он, поглядывая на девушку и не слушая ее. — Курносая… глаза раскосые. А рот — яркий… и полным-то полон зубов… Косы выцвели, все расплетаются, а она их все теребит, все теребит… Ничего интересного!»
— А я знаю, почему ты фотографироваться отказался…— продолжала Стеша. — И я тоже — поэтому… Мы только объявили себя коммунистической бригадой, еще ничего-ничего не успели. А им только бы скорее покричать!.. Ваня Гер- шин тоже не захотел фотографироваться.
Иван Гершин — друг Стеши, с которым она вместе приехала на целину, вместе закончила школу где-то на Урале и прошлой осенью заочно имеете с ним поступила в сельскохозяйственный институт.
Вдалеке, по грейдеру, быстро и беззвучно мчалась машина, похожая на букашку, все ближе, ближе. То был директорский газик. Значит, уже семь часов утра. Директор совхоза Горохов приезжал в бригаду всегда в это время.
Степан в досаде повернул к стану: с этим фотографом пропало утро. Стеша плелась за ним.
Директор, догнав их, притормозил машину. Он научился водить и теперь гонял по степи без шофера.
— Ну как, хлеборобы, дела? — спросил он. Степан усмехнулся: он уже знал, какими словами начнет директор разговор. — Это хорошо, что я вас до стана встретил, — продолжал Горохов. — Поговорить треба… — и подмигнул, у него было гладко выбритое загорелое лицо с улыбающимися губами, зеленые глаза он все время отводил в сторону и, казалось, каждого хотел обхитрить.
Степан и Стеша молча ждали, стоя перед машиной.
— Может, тебе в коммунистическую бригаду более надежных людей подобрать, Суворов? Как ты на это смотришь? — предложил директор.
— У меня в бригаде одни комсомольцы, —уклончиво ответил Степан.
— Ну и что? И комсомольцы в работе не все одинаковы. А ведь все-таки единственная в совхозе коммунистическая… чтобы не подкачать! — возразил Горохов и прямо взглянул на Степана. Тот сбивал ногой с кочки прошлогоднюю траву и подумал: «Кто же пахал этот участок? Вишь, как далеко отступил от грейдера! Сколько дикой земли оставил!»
Как из-под земли доносился до него голос директора:
— Вы бы того… посмотрели бы по всем бригадам людей… я любого к вам отпущу…
Стеше тоже было не по себе, это Степан понял сразу, как только взглянул на нее. Она побледнела, прикусила губы. Степан оторвал взгляд от кочки, с которой уже сбил все ковыли до земли, и твердо произнес:
— Незачем нам собирать людей из других бригад. Мы с самого начала вместе…
Степан, сдерживаясь, чтоб не нагрубить, тихонько побрел от машины. Директор крикнул ему: «В полдень на усадьбу приезжай, бригадир!»— и уехал.
Степан показал Стеше кочки, ковыли вдоль пашни и зло произнес:
— Иван Гершин пахал. Видишь, как далеко от грейдера отступил. Сколько земли пропало!
— Вот ты его и сменял бы на кого-нибудь другого, предлагали ведь! — насмешливо протянула она, — Чего тебе стоит?! — и весело отбежала в сторону.
Вдали, на обочине грейдера, показался человек. Всем телом налегая на встречный ветер, он свернул к Степану, у дома встретились. То был коммунист Виктор резников, с бригадой которого соревновались ребята. Вытирая кепкой пот с большого черного лба, он смущенно улыбнулся:
— Вот… прислали к тебе, Суворов, помощником. Вчера решили, и вот пришлось. Гореваньице прямо…
Видно, было, что резников недоволен и что ему стыдно.
Степан выругался.
Иван Гершин, сидя на крыльце с учебником, оторвался от книги.
— У тебя, резников, своя бригада, там и работай! Мы без тебя справимся!
И надо же было в этот момент показаться самому Ильину, помощнику бригадира. По его лицу, багровому и несчастному, можно было понять, что он все слышал. Губы, с трудом смыкавшиеся над крупными зубами, припухли со сна, будто искусанные, дрожали.
— Значит, меня сняли? А за что, хотел бы знать? — сдавленно спросил он.
— Они, видишь ли, хотят бригаду укрепить! — сдерживая ярость, объяснил Ильину Степан. — Смотри, лучшего бригадира в помощники не пожалели. Скоро нам пришлют другого комсорга, других трактористов!.. Меня заменят!..— постепенно беря себя в руки, Степан добавил. — Я тебя уважаю, Виктор резников, и знаю — ты правильный человек. Ты подчинился решению руководства и приехал к нам. Но мы не думаем менять помощника бригадира. Такого никому и в голову не приходило! Мы тебя не обижаем… только просим уехать обратно.
— Вот каленая жизнь, — проворчал Ильин.
Резников направился к дороге. Через несколько шагов он повернулся и произнес:
— Правильно, ребята!
Когда он скрылся из виду, Ильин снова закипятился:
— Нет, я уйду… раз начальству не угодил, тут уж делать нечего. Уеду домой, на большую землю… — Длинные руки его болтались, точно он бросал слова на землю, сеял их. Степан устало опустился на ступеньку крыльца.
— Никуда ты не уйдешь, Савва, и никуда не уедешь! — сказал он, глянув на Стешу, которая настороженно стояла в сторонке.
— Уеду! Как это не уеду? Раз не нужен, уеду! — Ильин гневно запрокинул голову, словно приготовился немедленно бежать куда-то без удержу. Степан усадил его рядом, обняв за плечи, прижал его руки и напомнил:
— А еще назвали нашу бригаду коммунистической! При первом ветре бежим!
Савва успокоился, заворчал все глуше, невнятнее и, наконец, ушел в общежитие.
На стане тихо. Только издалека слышался рокот тракторов. Стеша и Иван ушли в степь. Синяя майка туго обтягивала плечи парня. Белое платье девушки маячило, как цветок.
Шли они медленно, то сближались, то расходились в разные стороны. Навстречу им из глубины степи полз трактор. Вот он остановился, на землю спрыгнул Валерка Старожилов и всхлопнул руками, будто обогреваясь.
Степан вскочил на свой велосипед. Валерка всегда вызывал тревогу. Весельчак и спорщик, он мог вспрыгнуть в попутную машину, без разрешения угнать на центральную усадьбу или в соседний совхоз, вернуться пьяным. Так было в прошлом году. Тогда его не выгнали, надеясь исправить, стыдясь подкинуть его в другую бригаду. На планерках он клялся не оступаться. Степан отмечал, что нынче Валерка ни разу не сорвался.
Доехав до трактора, около которого уже стояли Иван и Стеша, Степан спросил, ни на кого не глядя:
— Перекур?
Валерка подмигнул и отозвался:
— Перекур… — и, помолчав, серьезно добавил: — Телега моя не идет… Не знаю, что и делать: фыркает и не идет. — «Телегой» он называл свой старый трактор.
— А фиксаторы давно проверял? — осведомился Степан, положил на землю велосипед, поднял у трактора скрипучий капот, заглянул под него, влез под машину. Валерка, расставив ноги, как тумбы, весело глядел на Стешу.
— Тяга ослабла, и скорость перестала выключаться… — сказал Степан.
— Я-то тут при чем? — запыхтел возмущенно Валерка. — Трактор изношенный, а я виноват! Его на свалку пора.
Степан возразил:
— Машина еще добрая… — он вылез из-под машины, прошел к прицепу, к плугам, покружил около них и ворчливо добавил: — И лемехи затупились. Горючее не жалеешь.
Валерка, не слушая его, сорвал и торжественно поднес Стеше какой-то цветок. Синяя головка цветка сидела на тонком, как волосок, стебельке.
— Прошу… Только из-под снега!
Стеша, резко повернувшись, пошла с поля к пыльному грейдеру. Иван бросился догонять ее.
Степан втянул голову в плечи, словно приготовился для прыжка:
— Ты это брось, Валерий!
— Что? — тракторист недоуменно глядел на бригадира. Светлые глаза его были безмятежны и чисты.
Степан с усилием выдавил:
— Ты не лезь тут, понял?!
Он поднял велосипед и, не оглядываясь, уехал, крепко вцепившись в руль.
Двухэтажные дома центральной усадьбы совхоза издали похожи были на степной мираж. Казалось, весь поселок отрывается от земли и поднимается ввысь. Лучи солнца раскаленной лавиной лили на землю. Степан вспомнил, как они строили свой поселок, с каким нетерпением ждали каждый новый дом.
Ему приятно было входить и на новое с перильцами крыльцо, открывать дверь в кабинет директора, массивную дверь, обитую блестящим черным дерматином. И кабинет директора теперь не тот кабинет, в вагончике, какой все помнят. Деревянные шаткие скамьи заменены добротными стульями, стол — уже не фанерный, а дубовый, с множеством ящиков.
Все семь бригадиров совхоза сидели в кабинете, переговариваясь, курили; при виде Степана недружелюбно смолкли. Директор Горохов привстал с сиденья, кивнул опоздавшему и, обведя всех довольным взглядом, поднялся. — Ну, орлы, пойдемте, покажу.
Он вывел всех на площадь перед конторой и широко зашагал к мастерским. Идя рядом с одним из бригадиров, высоким сутулым парнем, Степан с робкой улыбкой спросил:
— Как работа?
— Да что! — отмахнулся тот. — Лущильники подводят, хламье одно… Все тепло тебе отдали, а нам тепло только с неба… Но мы — ничего. Мы за лишним не гонимся: пола полу прикрывает — и радехоньки!
— Ты Степана оставь, — вмешался в разговор резников. — Я вот сегодня тоже его обидел, — и отвел глаза в сторону.
— Да я ничего… Наверное, тебе, Степан Суворов, в Москве уже ордена куют!
Все остановились, увидев новенькие тракторы, выстроившиеся у мастерской. Марка матово поблескивала на каждом. Их было семь. Степан с досадой подумал: «Еще бы один, и каждую бригаду утешили бы!»
Тракторы стояли в линейку. Чистенькие гусеницы еще не изведали дорог и пашни, не оставили на земле чешуйчатых следов. Бригадиры развеселились. Один взмостился на круглое кожаное сиденье, другой похлопывал ладонью корпуса машин.
Директор, прокашлявшись, торжественно сообщил:
— Мы решили четыре трактора дать нашей бригаде коммунистического труда…— и первый захлопал в ладоши.
Если бы Степан не опустил голову от непонятного стыда, он увидел бы, как директор весело кивает товарищам, вызывая поддержку. Однако его хлопки прозвучали одиноко и скоро смолкли.
Некоторое время стояла тишина, будто вся степь притаилась, подслушивая невеселые мысли бригадиров. Медленно Степан поднял голову. На лицах товарищей легло унылое согласие. На Степана смотрел один Виктор резников. В его взгляде чувствовалось такое напряжение, что Степану захотелось отвести глаза. Он понял все, что происходит, и все, что он сам должен сделать.
— Неправильно это, товарищи! Я отказываюсь взять машины! — крикнул он. Голос сорвался, почти захрипел.
— Совсем ненормальный! — директор словно поперхнулся, рассерженный до удушья. Степан порывисто метнулся к трактористам и еще раз повторил:
— Неправильно! И нормальный я, только хочу знать, почему моей бригаде все лучшее? Почему, я спрашиваю?!
Виктор резников подошел и обнял Степана.
— Вот ведь, гореваньице горевое., — ворчал он довольно, — Говорили тебе, Горохов, что неправильно распределил машины, не слушал! Вот тебе, получай!
И снова Степан мчится по пыльной дороге.
Степь была алая, ровно подожженная закатом. Алые птицы полоскались в воздухе.
Все, больше понимая, что наделал, Степан несколько робел, не зная, как сообщить в бригаде обо всем, что случилось.
Он торопился к пересменке. Час пересменки был для него самым счастливым.
Ребята и девчата выбегали из помещения, вглядывались вдаль. Из-за горизонта выплывали шесть черных точек, все увеличиваясь. Из тишины вырывался вначале далекий гул. Это двигаются, рокоча, тракторы, и сердитая их поступь радует сердце. Первые не выдерживают девчата, срываются, бегут прямо по пашне, наперерез машинам, впереди которых на велосипеде гонит учетчик, веснушчатый парень в кепке, повернутой козырьком назад.
Девчата кричат:
— Как?
— Сколько?
А когда тракторы останавливаются на площади, комсорг Стеша, бывает и так, перемещает красный выцветший флажок со словами «Лучшему трактористу» с машины на машину.
Степан нажимает на педали велосипеда. Он спокоен только в бригаде. Где бы ни находился, всегда боялся, что без него на стане что-то случится непоправимое.
К пересменке бригадир опоздал. Люди были на площади, у врытого в землю стола. Этот стол и скамьи вокруг они оставили еще от прежнего жилья и любили проводить здесь свободные часы.
Видимо, привезли почту, и теперь все читали письма. Только Валерка, сидя на конце скамьи, надоедливо играл на баяне, то и дело поглядывая на Стешу.
Степан не знал, как сообщить ребятам о своем самоуправстве. Больше всего боялся Валерки: тот всегда ныл, что его трактор выходит из строя, больше, чем другие мечтал о замене. Может, именно поэтому он и подошел к Валерке, положил на плечо руку. Тот перестал играть, поднял голову.
— А ты не получил из дома письма? — спросил бригадир участливо.
— Сразу два.
— И не отвечаешь? Ты и в прошлый раз не ответил… — напомнил Степан.
Валерка, повернувшись всем туловищем, поставил баян на скамью. Короткий сухой смешок его прозвучал в тишине так, будто рассыпали горох на деревянный настил.
— А чего я им напишу нового? Что бригада у нас коммунистического труда, — я им писал; что приемник у нас на стане — писал! Что учиться все поступили — тоже; что, сев начали, они знают: везде сев начали… — перебирал он. — Еще о чем? Что тракторы мы ждем, — им это неинтересно.
Глядя на этого беспечного парня, Степан вдруг понял, почему отказался от замены людей лучшими, почему отказался от тракторов.
— Бери бумагу и пиши! — отрывисто приказал он.
— А что?
— Бери, бери! — Степан смотрел, как тракторист небрежно вырвал листок из ученической тетради, достал из кармана карандаш.
Этот карандаш, тупой и обгрызанный, в заскорузлых руках, чем-то очень тронул Степана. Он бегло оглядел ребят, которые выжидательно помалкивали. И такая волна любви к ним теплом облила сердце, что у Степана захватило дыхание.
— Пиши, — склонившись над Валеркой, произнес он взволнованно: — «А если нам тракторов не дадут, мы и на старых своих «телегах» вспашем раньше всех. Для этого нужно только ухаживать за ними. На то мы и называемся бригадой коммунистического труда!».
Степан видел, как наливается кровью широкая шея Валерки.
— Пиши, пиши. «А если на наши восемь бригад дадут только семь тракторов, то мы сами откажемся от новой машины! Пусть дадут лучше по трактору в отстающие бригады…»
Валерка перестал писать. Потом, бросив карандаш в сторону, вскочил, отошел от стола, повернувшись спиной к бригадиру.
Степан медленно оглядел всех ребят. Стеша прижала руки к груди и, широко раскрыв глаза, смотрит на него, как будто в первый раз. Иван подался вперед. «Какие у него широкие, сильные плечи», — с удивлением заметил Степан. В лице Саввы обозначилась твердость. Это был другой Савва, не тот — с дрожащими губами. И во всех глазах, устремленных на бригадира, напряженный вопрос сменялся выражением решимости.
— Правильно, Степан! —вдруг крикнул Иван. — Правильно! Будет трудно, здорово трудно…
— Но все равно впереди будем! — подхватила Стеша, глядя на Ивана блестящими глазами,
Валерка медленно повернулся, подошел к Степану и молча, неуклюже стиснул ему руку.
Вверх взмыл жаворонок. Крылья его с упругим свистом рассекали воздух. Золотясь от заката, он застрочил звонким кудрявым ключом.
