Случай после боя
Шла весна 1945 года. По дорогам Германии мчались уральские танки. В одном из районов Восточной Пруссии доживал свой последний час большой концентрационный лагерь. Перед отступлением гитлеровцы согнали заключенных в громадный сарай и, облив керосином стены, зажгли его. Черные клубы дыма взметнулись над сараем. Это увидели наступающие советские пехотинцы. И через несколько минут их белесые гимнастерки замелькали перед железными воротами лагеря. Кто-то яростно пробовал взломать ворота прикладом. Другой достал из сумки гранату и приготовился бросить ее в массивные запоры. Но тут послышался рев мотора, и обрадованные пехотинцы расступились перед могучим танком.
Развернув на ходу башню орудием назад, танк подмял под себя ворота и подскочил к объятому огнем сараю. Осторожный, мягкий нажим стальной громады — и запертые двери слетели с петель. Обезумевшая от радости толпа узников вырвалась из горящего сарая. Среди них были люди разных возрастов
Командир танка, гвардии лейтенант Юрий Варежкин вылез из башни и спрыгнул на землю. Его окружили узники лагеря. Жали ему руки, целовали его, пробовали поднять, напрягая остатки сил.
Полусгоревший сарай начал рушиться, когда из него выбежала еще одна девушка. Шею и голову ей стягивали грязно-белые повязки, на изнуренном лице виднелись следы ожогов. Девушка с плачем порывисто поцеловала первого попавшегося ей на глаза солдата. Потом, ни слова не говоря, бросилась к другому, потом к третьему, четвертому и, целуя каждого, наткнулась на лейтенанта Варежкина. Глянув в его блестящие глаза, она вздрогнула, попятилась и еле слышно воскликнула:
— Юра?
Варежкин не успел ничего ответить — девушка срывающимся голосом еще несколько раз произнесла его имя — «Юра! Юра!» — и, теряя сознание, упала ему на грудь.
Подхватив девушку на руки, Варежкин растерялся. Из толпы, окружившей его, протиснулась женщина с седыми, растрепанными волосами. С криком кинулась она к девушке, лежавшей на руках танкиста.
— Таня? Танечка? Что с тобой?! Дочь моя!
— Вы ее мама? — спросил женщину Варежкин. — Нет, — не поднимая головы, ответила та. — Таня русская, а я — чешка, из Праги… Но она заменяла мне дочь…
Женщина повернула к Варежкину изможденное лицо и хотела все объяснить, но не успела. К ним пробился вспотевший майор в узких погонах медицинской службы. Прощупав пульс девушки, он кратко сказал:
— Обморок. Немедленно в мою машину.
Все вместе понесли девушку к санитарной машине за воротами бывшего лагеря.
— Вы знаете ее? — спросил майор у Варежкина.
— Нет, — покачал головой тот и, помедлив, добавил, вглядываясь в лицо девушки: — Я знал одну Таню. В школе учились вместе. Но она была русая, глаза синие… А у этой карие…
Девушку передали санитарам в машину. Майор, садясь в кабину, спросил:
— А как вас зовут, лейтенант Варежкин?
— Юрий.
— Но именно так она и называла вас?
Варежкин пожал плечами:
— Совпадение, товарищ майор.
Врач невесело улыбнулся:
— Бывает, конечно. Я и сам Юрий Юрьевич…
Санитарная машина тронулась, захлопнулась дверка кабины. Лейтенант Варежкин посмотрел вслед задумчиво долгим взглядом и медленно пошел к своему танку.
Однажды у гор
У Юрия Варежкина в башне танка, слева, возле смотровой щели было написано масляной краской мелкими буквами два заветных слова: «За Олю». А зажжешь свет — видна и прикрепленная рядом маленькая, со спичечный коробок, фотография: веселая глазастая Оля, смеется.
Эту девушку он встретил в 1942 году. Его танк, другой, тогда еще менее совершенный, стоял в низинке у подножия Кавказских гор. Вражеским снарядом был пробит борт машины, и она уцелела, не взорвалась лишь потому, что в ней уже не было ни горючего, ни боеприпасов. То и другое давно израсходовали в неравном бою за одну дорогу.
Гитлеровцы рвались к этой единственной дороге в горы уже пятые сутки. И пятые сутки танк старшего сержанта Варежкина не покидал боя. Но вот и эту последнюю машину подбили. Она стояла с поникшим стволом, окруженная воронками и трупами врагов. В башне все горело, и клубы едкого дыма тянулись из откритого люка.
А бой вокруг продолжался. Наши пехотинцы и артиллеристы держались. К подбитому танку, минуя воронки и прижимаясь к земле, подползла девушка- санитарка. Она увидела Варежкина, который лежал, свесившись с крыши корпуса, распластав вдоль гусениц большие руки. Вскочив на ноги, санитарка попыталась стянуть его с брони.
— Живой? — спросила она.
Варежкин очнулся, шевельнул воспаленными губами и, испуганно дернувшись, свалился девушке под ноги.
— Кто здесь?
— Свои, свои, — негромко сказала она, беря его за плечи.
Но Варежкин резко вырвался, оттолкнув девушку, и выхватил пистолет:
— Цурюк! Хэндэ хох! — крикнул он по-немецки.
Девушка растерялась на миг, но увидела, что парень целится мимо нее, прямо в свой танк.
— Да ты, миленький, ослеп?! — в смятении проговорила она, наклонилась к раненому и увидела его остановившиеся глаза.
— Свои!.. Сестрица! — жарко забормотал он и, безропотно отдав пистолет, стал ощупывать ее руки, плечи, лицо.
Они вместе поползли по низинке, иссеченной снарядами, окопами и руслами горных ручьев.
А в это же время в нескольких десятках метров впереди, теряя последние силы, так же полз к своим раненый комиссар танковой бригады федороз. Он с трудом волочил за собой перебитые ноги. Ему удалось доползти до ручья. Кубарем скатился к иоде и окунул голову. Вода освежила. Почувствовав прилив сил, стал караокаться дальше, вверх по берегу, цепляясь за кусты и траву. Нащупав круглый камень, он попробовал подтянуться. Но камень вырвался, покатился вниз и со звоном ударился о чью-то каску.
Комиссар, не оглядываясь, продолжал ползти. Он не видел, как один из валявшихся у ручья раненых гитлерозцев очнулся от удара. Гитлеровец медленно и беззвучно вытащил из-под себя автомат и, стиснув от боли зубы, стал целиться в комиссара. Но со стороны грянул пистолетный выстрел. Гитлеровец выпустил из рук автомат и уткнулся лицом в мокрую гальку.
Комиссар Фёдоров обернулся. На другом берегу ручья стояла девушка с санитарной сумкой. Она затолкала пистолет в карман шинели, ободряюще покивала Федорову и направилась к нему, ведя с собой за руку ослепшего и прихрамывающего Юрия Варежкина.
В госпитале
Госпиталь медсанбата разместился в бывшей школе, на окраине большой станицы. Почти все раненые к вечеру были эвакуированы в тыл. Оставшиеся — всего десятка полтора-два — ждали возвращения машин.
Санитарка Оля Афанасенко, спасшая Юрия Варежкина и комиссара Фёдорова, наклонилась к раненому лейтенанту, молодому и толстощекому.
— Девушка, — тихо и деловито сказал он, — мне нужно знать ваше имя.
— Зачем? — Оля нахмурилась.
— Я корреспондент «Пионерской правды», — лейтенант потянулся к нагрудному карману— Николай Голосков. Не слыхали? Ну, ясно: вы не читаете «Пионерскую правду».
Он хотел приподняться, но строгая санитарка мягко прижала его голову к подушке:
— Лежите! — коротко приказала она.
— Я обязан рассказать о вас пионерам и школьникам. Вы спасли меня, сознательно идя на риск.
— Я не знала, что вы из «Пионерской правды», — подчеркнуто равнодушно ответила Оля.
— Вы меня не так поняли! Вы спасли не одного меня, а тысячи жизней!..
— Сосчитали? — сердито покраснела она.
— Я был свидетелем!.. — загорячился корреспондент.
Оля шутливо, но крепко зажала ему рот ладонью:
— Вам нельзя разговаривать, —и с укоризной добавила: — Постыдились бы… при людях. так трескуче…
Отворилась дверь, в комнату вошел начальник медсанбата капитан Дунаев. Он близоруко прищурился, отыскивая Олю глазами:
— Афанасенко! «Все готовы к эвакуации?» —спросил он, увидав ее.
— Все, товарищ капитан.
— Будь наготове. Приедут машины — немедленно грузимся. — Он подошел к ней вплотную и шепнул: — Боюсь, не успеем. Бой совсем близко.
— Успеем, — успокоила его Оля.
— Твоими бы устами да мед пить, — вздохнул Дунаев и постарался улыбнуться.
Но когда стемнело, тревожная канонада фронта затихла, и с духотою летней ночи пришла непривычная и зловещая тишина, раненые ждали автобусов, вяло переговаривались и прислушивались к наступившей тишине.
Неутомимая Оля ни на минуту не отлучалась от раненых. Чаще всего она подходила к Варежкину и поправляла ему бинты на голове. Наконец он, еще раз почувствовав прикосновение ее легких и быстрых пальцев, попросил:
— Снимите с моих глаз повязку. Кажется, я уже «прозрел». Даю слово!..
— Нельзя, — ответила Оля твердо. — Врач сказал, что к ночи зрение восстановится.
— А сейчас только вечер.
— Оля!.. А этот врач… не обманывает?
— Что вы! Никогда!
— Значит, я вас увижу? Вы слышите, Оля?
— Слышу.
— И поцелую! Обязательно поцелую!
— Целуйте врача. При чем же тут я?
— Врача потом…
— Вам разговаривать вредно.
— А вы красивая?
— Замолчите! разговор утомляет: кровь приливает в голову…
— А какие, Оля, у вас глаза?
— Я приказываю лежать тихо!
— А вы всегда такой были?
— Это какой «такой»?
— Ласковой, нежной…
— Уж какая есть…
Щеки девушки покраснели. Ничего не ответив Варежкину, она отошла.
А из угла комнаты раздался протяжный вздох:
— Оля… Хорошее имя — Оля. Как ты думаешь, Брынза?
Это сказал парень богатырского телосложения с широким и бесхитростным лицом. Его сосед — Брынза, худощавый брюнет с умными глазами и насмешливым изгибом губ, нехотя отозвался:
— Обыкновенное имя. Среднеарифметическое.
— Ну, не скажи…— обиделся парень. Но Брынза прервал его.
— Я знал одну девушку, — сказал он задумчиво, — по имени Хризантема…
— Сразу не выговоришь, — успел вставить парень.
— Зато сразу полюбишь, — отозвался Брынза.
— В нашем селе, — снова заговорил парень, —до войны жила девушка. Ее тоже так звали.
— Хризантемой?
— Не-е! Ольгой.
— Очень мило. Что же дальше?
— Ничего. Просто так. Я ее сватал до войны.
— А она?
— Она ни в какую.
— Весьма типичная ситуация, товарищ Карпычев, — философски заключил Брынза. — У каждого человека была девушка, которая ни в какую не шла за него замуж.
Между тем врач — капитан Дунаев, стоя на крыльце школы, не сводил глаз с дороги, уходящей в горы. Санитарные машины задерживались. Капитан Дунаев глянул на часы и медленно прикрыл тяжелой ладонью опухшие от бессонницы глаза. Позади него, со стороны фронта, к школе приближались два человека. Один в выцветшей гимнастерке, в потрепанной пыльной фуражке, другой в новеньком комбинезоне. Они быстро подошли к капитану Дунаеву, и лейтенант в гимнастерке устало поднес руку к фуражке:
— Разрешите обратиться, товарищ капитан? — хрипло спросил он.
Дунаев вздрогнул от неожиданности, обернулся, уставившись на незнакомцев:
— В чем дело?
— Мне нужен полковой медсанбат.
— В чем дело? — повторил Дунаев.
Офицер вынул из планшета бумагу, подал ее Дунаеву и отрекомендовался:
— Лейтенант Волков. Сопровождаю пленного. Приказано срочно доставить в штаб.
— «Фашистский летчик?» —спросил Дунаев, просматривая бумагу.
— Офицер связи, — уточнил лейтенант. — Майор Отто Дитрих. Приказано доставить с вашей санитарной машиной.
— Будет две машины — поедете, — подчеркнуто сухо отозвался Дунаев. —А одна — не посажу: у меня двадцать раненых, сам пешком пойду.
Лейтенант Волков выслушал, не перебивая. А затем возразил, кивнув на пленного в комбинезоне:у него взяты документы представителя гитлеровской ставки, он летел на фронт из Берлина. Наше командование затребовало его в штаб — немедленно. Мои документы и полномочия вы знаете…
Дунаев сдержанно кашлянул, собрался что-то сказать, но не успел кончить фразы. За крышами, на окраине, раздались взрывы снарядов. Один из них разорвался посреди улицы, совсем недалеко. Крыльцо школы затряслось. Просвистели осколки, срезав несколько веток у тополя перед окнами.
Враг рядом
Каждый раз, когда снаряды падали возле школы, в комнатах сыпалась с потолка штукатурка. Сосед Брынзы — Карпычев — прятал голову под подушку, и оттуда доносился его басок:
— Приедут Или нет за нами? Эх, люди!..
Оля подошла к Варежкину, потрогала его забинтованную голову.
— Кто это? Оля? —беспокойно спросил он
— Разговоры отставить, — строго сказала Оля. — руки к бедрам! Не шевелитесь: сейчас буду снимать повязку.
Медленно размотав бинт, она вынула из глазниц вату, и Варежкин осторожно разжал слипшиеся веки.
— Оля, я вижу вас, — произнес он неожиданно тихим и совершенно спокойным голосом.
И в ту же секунду за стеной, на крыльце, послышался радостный возглас капитана Дунаева:
— Машины!
К школе подъехало два санитарных автобуса с красными крестами на ярко-зеленых кузовах. Вспотевшие и побледневшие водители выскочили из кабин, и Дунаев почувствовал, что случилось несчастье.
— Пропали мы, товарищ капитан! Все пропали! — закричал подбежавший к нему усатый сержант.
— Что случилось? Докладывайте! — резко оборвал его Дунаев.
— В мышеловку попали мы, в ловушку…
— Отставить!
— Разрешите доложить? — шагнул к Дунаеву второй шофер поспокойнее. — Мост разбомбили. На двенадцатом километре. Мы проскочили, и сразу за нами попала фугаска. Мост — в щепки…
— Теперь куда ехать?.. —снова захныкал усатый сержант, но Дунаев остановил его строгим и колючим взглядом. Подойдя к лейтенанту Волкову, который стоял, ни на секунду не спуская глаз с пленного, капитан Дунаев достал свою карту.
— Что скажете, лейтенант? Насколько я понимаю, шоссе — единственная дорога к своим, — он показал на черную ниточку, вьющуюся среди коричневых пятен гор, — Но и она перерезана.
Лейтенант Волков быстро просмотрел карту.
— Шоссе недавно построено, — предположил он неуверенно. — Карта новая, вон—отметка: 1939 год. Значит, где-то есть и другая дорога. До шоссе как-то же ездили.
Дунаев крикнул шоферам:
— Готовьте машины. Будем искать другую дорогу.
— Машины готовы, — нехотя отозвался усатый сержант. — Только другой дороги нет.
— Есть! — вставил второй шофер. — От Черного тоннеля, в горы.
— Козья тропа! — возразил усатый сержант. — По ней на зимние пастбища скот угоняют.
— Ты что, здешний? — спросил Дунаев.
— Живал на Кавказе, старую дорогу от тропы отличу, — ответил усатый сержант.
— Где здесь колодец? В радиаторах пусто, — решительно и деловито осведомился шофер.
Капитан-врач Дунаев повел шоферов к колодцу позади школы. Но, как только они обогнули угол здания, рядом с ними взорвался снаряд, затем другой, третий. Беглый огонь противника по школе продолжался несколько секунд и заставил всех лечь на землю.
После этого обстрела и капитан Дунаев, и оба шофера не поднялись. Пленный гитлеровец первым обнажил голову, едва заметно усмехнувшись.
Не ждать же смерти!
В госпитале долго стояла траурная тишина. Люди прислушивались к гулу боя, удалявшегося куда-то в сторону. Прошла минута, две, три…
На носилках у окна приподнялся комиссар Фёдоров:
— Что ж, друзья? — начал он негромко. — Будем лежать и ждать, когда придут и уничтожат нас? А?.. Да, мы раненые. Мы безоружны. Мы вышли из строя. Мы ждали помощи. Товарищи приехали за нами и погибли. Из-за нас погибли… Теперь нам надо рассчитывать только на самих себя. А ну, вспомним-ка, что мы все-таки бойцы. Мы в строю! Верно?.. И уж не такие мы безоружные! Наша стойкость! Наша воля к победе! Наше кровью скрепленное фронтовое товарищество!.. Вот оружие!
Все молчали.
Комиссар приподнялся еще выше и решительно оглядел раненых:
— Нужны два шофера.
Тогда, стиснув зубы, вскочил Юрий Варежкин:
— Я могу ехать. Я механик-водитель. Я уже вижу! Я отлично вижу!
— Может он! Может! — горячо подтвердила Оля,
— Хорошо, — сказал Фёдоров. — Кто еще?
Опять стало тихо. Брынза ткнул в бок соседа Карпычева:
— Ты же шофер… ранен я.…— простонал Карпычев.
— Куда вы ранены? — спросил Варежкин.
Карпычев не отвечал.
— Разрешите дать справку? — вмешался Брынза. — Товарищ Карпычев ранен… Как бы это сказать покультурней… Немного повыше ляжки! Вести машину он может, а отвечать на вопросы ему, к сожалению, строжайше запрещено!
Все невольно засмеялись, рассмеялся и Карпычев. Он поднялся на сильных руках и, обливаясь потом, проскакал на одной ноге к выходу.
Первые километры
Спустя полчаса два санитарных автобуса выехали из полу со жженного артиллерийским огнем села. Они медленно двигались без огней по асфальтированному шоссе.
За рулем первого автобуса сидел Юрий Варежкин. рядом с ним дремала Оля, уставшая, измученная после погрузки раненых. Второй автобус вел Карпычев. Брынза, рядом с ним, смотрел в окно и, чему-то улыбаясь, насвистывал песенку.
— Дай я попробую, пока дорога гладкая, — наконец попросил он.
— Иди к черту! —рыкнул в ответ Карпычев, — Приедем на кухню — там будешь пробовать.
Брынза не обиделся:
— Между прочим, я был шеф-поваром, — весело уточнил он. — На кухне я буду командовать, а не пробовать… Хочешь — дам закурить? у меня еще есть махра на одну папироску. Третий день терплю — берегу.
Когда автобусы свернули на козью тропу, Варежкин остановился и сбегал проведать вторую машину. Вскочив на подножку кабины, он не сразу сумел разглядеть водителя в кромешной тьме.
— Как дела, Карпычев? — спросил он у сидящего за рулем.
— Между прочим, моя фамилия Брынза, — донеслось ему в ответ.
Варежкин быстро обошел радиатор и, распахнув правую дверцу кабины, напустился на Карпычева:
— Зачем дал ему баранку, Карпычев? Он же угробит машину!
— Машину гробить нельзя, — невозмутимо ответил Карпычев. — Машину я в обиду не дам.
Узкая извилистая дорога поднималась в гору, и автобусы шли все медленнее. Вскоре поехали по краю глубокого ущелья. Отставая от Варежкина на несколько метров, вел машину Брынза. Он напрягал всю свою волю, чтоб не упасть в обморок. Сказывалась мучительная рана в боку, из которой снова начала сочиться кровь. Немигающими глазами он смотрел на дорогу и, как можно ровнее старался регулировать газ. Но это ему плохо удавалось — автобус лихорадочно вздрагивал.
Кусая губы, еле сдерживая брань, Карпычев морщился при каждом толчке. Ему было трудно сидеть, он полулежал. На одном из крутых поворотов он не вытерпел и сел, положив руку на руль. Переднее колесо автобуса, судорожно подскакивая, шло по самому краю пропасти.
— Осторожно! — сказал Карпычев.
— Не мешай, — огрызнулся Брынза. — Я уже научился.
И в ту же секунду переднее колесо автобуса съехало с кромки, повисло над ущельем. Брынза затормозил, но не сбросил газа. Последовал выхлоп, оглушительно звонкий, как выстрел из пистолета. Мотор визжал и чихал. Автобус трясся на месте — вот-вот прыгнет в ущелье.
— Глуши двигатель! — зарычал Карпычев. — Глуши, чертова кухня!
Он резко толкнул Брынзу в бок, дверка распахнулась, и тот чуть не вылетел из кабины.
Карпычев сел за руль, рана у него кровоточила. Превозмогая боль и ерзая от напряжения в луже собственной крови, он осторожно переключил скорости и сумел подать автобус назад.
— Машину я угробить не дам, — ворчал он. — Ты на заводе ее делал, машину?
Ты ее видел на сборочном? Видел? Ты у конвейера по две смены стоял?..
О том, что в машине люди, он не сказал ни слова. Оба молча вслушивались, как тяжело дышат в кузове раненые. 14, когда поняли, что никто не проснулся, облегченно вздохнули.
Автобус пошел дальше.
Еще преграды
Едва рассвело, два вражеских самолета с черными -крестами на крыльях, как две хищные птицы, зарыскали над горами. Заметив внизу две автомашины, они круто развернулись и пошли на снижение. Оля первая услышала гул моторов, открыла дверку, высунувшись, на ходу встала на подножку и закричала как полагается при сигнале воздушной тревоги.
— Воздух! Воздух! Самолеты!..
Варежкин круто повернул машину в кювет под деревья и рванул тормозной рычаг.
— Останови Карпычева! — скомандовал он девушке. — Они не видят!..
Спрыгнув на землю, Оля побежала назад с горы по дороге. Над нею прямо ей навстречу, с воем летели два самолета. В какой-то миг ей казалось, что они пикируют прямо на нее. Но Оля уже не могла остановиться. «Стой! Стой! Назад! — кричала она поднимавшемуся в гору автобусу. — Воздух!» И махала руками что было сил.
Самолеты с ревом пронеслись над ее головой и сбросили бомбы, у Оли подкосились ноги, она рухнула наземь.
Бомбы попали в ущелье, и эхо гулкой канонадой загрохотало в горах. Карпычев дал своему автобусу задний ход, въехал в кусты, выключил зажигание, вылез из кабины и начал обламывать ветки вокруг — набрасывать их на машину, чтобы замаскироваться. Лейтенант Волков и пленный гитлеровец бросились помогать ему.
Вражеские самолеты развертывались на новый заход. Видят они автобусы или не видят? Оля очнулась и отползла в сторону от дороги, следя за самолетами. Они снова с протяжным воем устремлялись в пике. Одна бомба упала возле автобуса Варежкина, подняв столб земли и камней. Другая бомба повалила гигантскую сосну перед машиной.
Оля вскочила и, пригибаясь, побежала туда. Вражеские самолеты удалялись.
— Уходят, гады! уходят!..—ликующе кричала Оля, но вдруг умолкла и окаменела.
С горы с возрастающей скоростью бесшумно покатился задом автобус Варежкина. Взрывная волна бомбежки сорвала машину с тормозов, и она, вихляя и подпрыгивая, устремилась под уклон. Еще минута, две, три — и машина без управления или сорвется в ущелье или врежется в другой автобус.
Где же Юра Варежкин?
Оля бросилась наперерез катившейся машине, но ее опередил Брынза. Забыв о тяжелой ране в- боку, при которой следовало бы только спокойно лежать, Брынза кинулся к машине, вспрыгнул, словно кошка, в кабину и в последнюю секунду остановил ее на самом краю ущелья.
Когда подбежала Оля, Брынза вывалился из машины. Лицо стало серым, глаза угасали. Под ним сразу натекла лужа крови. Оля наклонилась к Брынзе. Он обнял ее за плечи и отрешенно проговорил:
— Поздно!.. Конец мне… Там, за рулем, лейтенант. Помоги ему.
Оля заглянула в кабину — там лежал без сознания засыпанный осколками лопнувшего при бомбежке ветрового стекла Варежкин.
— Юра! Юра! — заплакала она. — Тебя контузило?..
Живые продолжают путь
Брынзу похоронили. Лейтенант Юрий Варежкин отлеживался, накапливал силы, чтобы сесть за руль. Еды никакой не было, и приходилось беречь энергию. Лейтенант Волков с пленным гитлеровцем весь день рубили сосну, перегородившую дорогу. Пилы не было: рубили тупым топориком, найденным под сиденьем в автобусе.
Оля спустилась в ущелье к ручью, чтобы напоить раненых. Когда, обвешанная фляжками, вошла в автобус, она заметила, как один поспешно спрятал руку под одеяло. Оля — к нему. Оказалось, раненый разбинтовал свою руку.
— Зачем вы это сделали? — строго спросила она.
— Обстановочка беспокойная…— виновато улыбнулся раненый, — Рука ведь заживает…
Оля осмотрела рану.
— у вас начинается опасное загноение, —тихо проговорила она. — Надо бы немедленно промыть рану спиртом. Но у меня его нет.
— А может, этот сгодится! — помолчав, спросил раненый и показал на ‘пристегнутую к своему брючному ремню фляжку.
Оля отстегнула фляжку и взболтнула ее.
— Может, не хватит? — опасливо спросил раненый.
— Хватит, — ответила Оля. — Еще останется.
— Остатки всем поровну, — повеселел раненый. — Выпьем за доктора!..
— Спирт нужен для промывания, — прервала его Оля и, обращаясь ко всем, добавила: — К фляге не прикасаться!
Промыв и перевязав рану, Оля плотно завинтила фляжку и повесила ее на крюк рядом с автоматом лейтенанта Волкова. Волков, ни на шаг не отходивший от пленного, сидел рядом с ним, возле кабины. Все уже знали, что фамилия пленного Дитрих, что он очень хорошо поработал, когда рубили упавшую сосну. Ему дружески улыбались, пытались заговорить с ним.
Автобусы снова тронулись в путь.
Двигались чрезвычайно медленно, ослабевшему Варежкину очень хотелось спать. Незаметно для Оли, снова севшей с ним рядом, он щипал себя за ногу. Он готов был ударить себя со злости, но стеснялся Оли. И долго они ехали молча, не говоря друг другу ни слова.
Но когда он на минуту остановил автобус, чтобы покурить, и достал последнюю щепоть драгоценного табака, Оля взялась помочь ему свернуть папироску, потому что пальцы его дрожали, бумага рвалась. Пока она свертывала, Варежкин, вяло улыбаясь, заснул. Оля стала будить его и просыпала табак.
— Не беда, — сказал Варежкин, включив зажигание. — Доеду и так… Лишь бы выдержать, не уснуть…
И огорченная Оля вдруг решилась на отчаянный шаг:
— Закрой глаза! — скомандовала она. Варежкин изумился: он только и думал, как бы не закрыть глаз невзначай.
— Закрой глаза, говорю! —повторила Оля требовательно.
Варежкин, недоумевая, подчинился и смежил веки. И тогда Оля мягким властным движением повернула его лицо к себе и крепко поцеловала.
В следующую секунду автобус Варежкина, призывно взревев мотором, рванулся вперед. Его скорость начала увеличиваться с такой стремительностью, что у Карпычева, ехавшего следом, потемнело в глазах. Карпычев даже испугался: уж не задумал ли лейтенант Варежкин уехать, бросив вторую машину.
Но когда Оля выглянула из окна кабины и ободряюще помахала ему рукой, Карпычев успокоился.
Большое черное облако вставало над горами, заслоняя горизонт позади.
— Гроза собирается, — сказала Оля. Помолчали.
— Оля!..— Варежкин слегка покраснел. — Вы уж, пожалуйста, простите… за ату глупость.
— За какую?
— За ту, в медсанбате.
— Не помню.
— Вы помните, — Варежкин удрученно вздохнул. — Эх, не разбираюсь я в людях.
Темное облако над горами росло, на глазах превращаясь в гигантскую грозовую тучу. Автобусы ехали дальше.
— А знаете, Оля, — помолчав, снова начал Варежкин. — Мне кажется почему- то, что я давно знаю вас. Знаю всю вашу жизнь, рассказать?
— Расскажите, — Оля с любопытством повернулась к нему.
— Вы — москвичка, —уверенно предположил Варежкин. — Вы…
— Я родилась в Свече, — прервала его Оля, улыбнувшись.
— В какой свече?
— В настоящей.
— Разве был такой город — Свеча?
— И сейчас есть.
— Ну, извините!..— Варежкин закашлялся и замолчал.
— Нет, нет, продолжайте, я не обижаюсь, — заверила Оля.
— И все-таки, не будь войны, —еще раз попытался угадать Варежкин, — вы жили бы в Москве и учились бы в медицинском институте. Так ведь? Вы ушли на фронт добровольцем. Правильно? Взяли ложку, полотенце из дома, мама испекла пироги было? — Было!
Оля снова рассмеялась и задумчиво ответила:
— Все это было: и мама, и пироги… Только я никогда не мечтала стать врачом. Я ненавидела медицину. Мне снились сцена, театральный занавес. Но я ничего не успела, да и артистки из меня, наверно, не получилось бы. Артисты… Это же люди необыкновенные… А я*- самая обыкновенная.
— Неправда! — горячо воскликнул Варежкин. — Вы удивительная, необыкновенная, самая лучшая девушка в мире!
Оля лукаво взглянула на Варежкина:
— А вот кончится война — и не узнаете, если встретите эту удивительную девушку.
— Оля! Зачем вы так?! Да только бы встретиться! Я вас из тысяч узнаю!.. Мы ведь встретимся, правда? — спросил он и, будто споря с кем-то, добавил весело, почти нараспев: — Бу-уд ем жи-ивы! Нас не сло-омишь! Правда? А?
На повороте
Увлеченный Варежкин не сразу заметил вражеских мотоциклистов. Они стремительно мчались по дороге, извивавшейся на противоположной стороне ущелья. Пять машин. Они, легко подпрыгивая, быстро продвигались вперед, где в полукилометре ущелье кончалось и обе дороги, смыкаясь меж огромных скал, входили в тоннель.
— Немцы! — шепотом произнесла Оля.
— Кажется, пока нас не видят! — Варежкин не растерялся, переключил скорость, и автобус рванулся, полетел быстрее, взбив облако пыли.
Мотоциклисты сразу остановились и открыли огонь из пулемётов и автоматов. Но они заметили сначала лишь один автобус и поздновато: пули не причинили вреда, даже не разбудили раненых. Только лейтенант Волков и пленный Дитрих мгновенно насторожились. Волков бросил на пол недокуренную папиросу, схватил свой автомат и распахнул дверь кузова.
Автобус остановился в тоннеле, и Юрий Варежкин бросился назад, беспокоясь о второй машине. Лейтенант Волков побежал за ним. Дав автоматную очередь по мотоциклистам, он прикрыл огнем второй автобус, и тот тоже успел въехать в тоннель.
А пленный Дитрих посмотрел в полутьме кузова на тлеющий окурок, на фляжку со спиртом, на спящих раненых, осторожно и быстро поднялся, вытянув длинные, связанные у запястий руки. Сдернув фляжку, он зажал ее меж коленями, отвинтил пробку и вылил спирт на красноватый огонек тлеющего окурка. Синеватое пламя взметнулось мгновенно. Дитрих поднес к огню руки и, морщась от боли, прожег волокно веревки.
Пламя поползло по полу кузова.
— Помогите! — закричал один из раненых, отстраняясь от огня.
Дитрих выпрыгнул из автобуса и сразу увидел Волкова, спешащего на крик о помощи. Схватив камень, Дитрих спрятался у стены и ударил пробегавшего Волкова в висок. Волков упал замертво. Завладев его автоматом, Дитрих выскочил из тоннеля. Он побежал к своим, размахивая носовым платком, и, чтобы сократить путь, полез на скалы, громоздящиеся у поворота дороги.
Заметив его, мотоциклисты прекратили огонь.
Погасив пламя, вспыхнувшее в кузове, и не заметив лейтенанта Волкова, лежавшего у колес автобуса, Оля взвела свой маленький пистолет и выбежала из тоннеля. Она сразу увидела Дитриха. Хотела прицелиться, но Дитриха нагонял Варежкин, и Оля побоялась попасть в Юрия.
— Стой! Не уйдешь! — кричал Варежкин, преследуя беглеца.
Оля устремилась за ним: ведь Юрий без оружия. Обернувшись, Дитрих вскинул автомат, прицелился в Варежкина и пустил длинную очередь. Но Юрий успел вовремя лечь за камень, заискрившийся от пуль.
Оля стороною, через нагромождение камней, подкралась к Дитриху и выстрелила из пистолета. Дитрих упал, раненный. Варежкин навалился на него.
А в разбухшей над горами туче вспыхнула молния. Хлынул дождь. Мотоциклисты открыли ураганную стрельбу по скалам. И скалы заговорили. Может быть, от вражеского огня из пулеметов и автоматов, а может быть, от грозы, от ударившей молнии начался обвал. Глыбы сдвинулись с места, поползли через узкую дорогу, низвергаясь в ущелье. Их подстегивал ливень крупными, сплошными струями.
Юрий Варежкин успел вытащить раненного в грудь Дитриха к тоннелю, увидав это, мотоциклисты ринулись на своих машинах вперед, на ходу отчаянно стреляя куда попало. Но лавина щебня, сползавшая в ущелье поперек дороги, остановила их. Хлестал ливень, и мотоциклисты не видели, как в лавине промелькнула, кувыркаясь, маленькая фигурка в серой шинели. Они продолжали стрелять.
Оля, Оля!..
Долго вражеские мотоциклисты расчищали дорогу, чтобы проехать к тоннелю. Гроза окончилась. Их офицер, медленно прохаживаясь по краю ущелья, поторапливал солдат. Остановившись над пропастью, он с беспечным любопытством заглянул вниз и всполошился.
В нескольких метрах ниже дороги, на отвесной стене ущелья, примостился кривой дубок. На нем в цепких, раскидистых ветках висело неподвижное тело девушки.
Офицер скомандовал — достать!
Обвязав одного веревкой, мотоциклисты спустили его к дубку. Добравшись до девушки, немец ужаснулся ее посиневшему, побитому камнями лицу, прощупал у нее пульс. Затем подал знак офицеру. Вместе с Олей его подняли наверх.
Несколько капель рома привели Олю в чувство: она тихо простонала и открыла глаза. Попробовала улыбнуться, но, оглядевшись в чужие лица, беззвучно заплакала. Ее связали.
Затем она мрачно наблюдала, как мотоциклисты устремились к тоннелю. В нескольких метрах от его темного входа они слезли с машин, уперев в животы свои автоматы. Целую вечность они тихо подкрадывались к входу, при готовясь стрелять, бросать гранаты, и прислушивались.
Но в пахнущем сыростью тоннеле стояла невозмутимая тишина.
Вдруг они вздрогнули, попятились: в тоннеле раздался пронзительный крик. Офицер выхватил у своего солдата гранату, остальные прижались к стене.
Из тоннеля выбежала длинноногая птица. Прокричав еще раз своим пронзительным голосом, она хлопнула крыльями, подпрыгнула вверх и улетела.
Офицер скомандовал, и часть мотоциклистов, наконец, вошла в тоннель. Выстрелили из ракетницы, заорали:
— Хенде хох!
Но в освещенном ракетой тоннеле было пусто. Преодолев тоннель, мотоциклисты помчались дальше по старой и узкой горной дороге. Спуск. Затем подъем. Опять спуск. Так они въехали в зеленый коридор из деревьев, плотной стеной обступавших дорогу.
И тут мотоциклистам пришлось остановиться.
В середине тесной аллеи поперек стоял автобус с большим красным крестом на боку. Всем корпусом он плотно упирался в деревья, забаррикадировав дорогу. Колесные шины были порублены топором, а в опустевшем кузове сиротливо металась бабочка, белая, с нежно-голубыми крыльями.
И через много дней
Шли последние дни, а может быть, и последние часы войны. За Берлином гремели последние залпы…
В один из теплых, по-особенному весенних вечеров изрядно разбитый танк Юрия Варежкина стоял на шоссе. Колонна вышедших из боя машин, которую он отводил на восток, ожидала офицера связи.
Навстречу танкистам по шоссе с востока на запад двигались автобусы. Это были фронтовые санитарные автобусы с красными крестами на ярко-зеленом кузове. Одна машина, визжа тормозами, остановилась напротив танка Юрия Варежкина.
— Закурить не найдется? — по-свойски спросил, высунувшись из кабины, шофер, не замечая под комбинезоном офицерских погон танкиста.
— Пожалуйста, —предложил Варежкин.
— Вот спасибо. — повеселел шофер. — Я, мать честная, не могу без курева! А все некогда. В Берлин еду, третью ночь не сплю.
— Не торопись, не на свадьбу, — пошутил Варежкин.
— То есть как не на свадьбу? — возразил шофер, засмеявшись, — Не на свадьбу, так на починки. К Адольфу Гитлеру— Он сунул руку за пазуху и вынул старый патрон, — Патрон имею заветный: еще с Кавказа храню. Поклялся выпустить — по рейхстагу! Варежкин взял патрон, грустно покачал головой:
— Припоздал ты, парень…
— Что, уже победа? — шофер поперхнулся дымом и неестественно громко закричал: — Ур-р-а-а!..
Услышав его, кто-то быстро распахнул дверь в кузове автобуса. Варежкин обернулся и увидел девушку в гимнастерке.
— Оля?! — не веря себе, еле выдохнул он.
— Юра! — девушка подбежала к нему, — узнал!
— Олюшка! — Варежкин обнял ее, заглядывая в глаза.
— Теперь ты узнал! — сквозь слезы проговорила Оля, — А тогда не узнал… Тогда никто не узнал бы. Помнишь, в концлагере?
— Ты была там?.. Подожди, подожди… Таня?! — едва выговорил Варежкин.
— Да нет же — я, я! Это руженка звала меня Таней. — Оля помолчала, ликующе глядя на Юрия, и задумчиво добавила: — у нее была дочка Таня. И у той Тани, говорила она, будто бы были такие же глаза… Как мои…
