Игра с динамитом

1
— Только знание своего дела, точность в зарядке и хладнокровие обеспечат вам безопасность в обращении с динами­ том,— кончал очередную беседу по тех-учебе начальник цеха.
Человек сорок рабочих-горняков, расположившись кучками у столов в крас­ном уголке, старательно выводили за­скорузлыми пальцами в потрепанных тет­радках расположение скважин, рисовали патроны динамита, капсюли и другие принадлежности паления.
— Я кончаю. Запомните последнее: в забое шахты палить не больше восьми шпуров, в остальных забоях не больше двенадцати.
На техучебе конец занятий всегда незаметно переходил в рассказы, а на этот раз интересная тема о взрывных работах обещала большое количество случаев из жизни старых горняков.
Рабочие зашумели, задымили папирос­ками, слушатели и техперсонал сгруппи­ровались вокруг большого стола, что явно служило признаком начала рас­ сказов.

2
— Вот вы слушали сегодня уж не пер­вую беседу по взрывным работам. Вся­кие капризы динамита нам обсказали до тонкости. Скажем, как поступить, если не взорвало. Нашел осечку — кому сказать. Всякая мелочь предусмотрена,— заговорил старый горняк Андрианыч.— Теперь-то берегут вас, ребята, здорово. А ну, взорвется мерзлый патрон? Будет шуму: тут тебе и профсоюз, и ячейка, и инспектор по охране труда А вот рань­ше как раз наоборот было,— и Андриа­ныч, замолчав, стал скручивать „козью ножку “. Он не торопясь достал кисет с махоркой. Папиросы он не курил „за принцыпа“,хотя и зарабатывал до шести­ сот рублей в месяц.
Все приготовления старого горняка были хорошо известны, их продолжи­тельность была в прямой зависимо­сти от интереса будущего повество­вания.
На этот раз, если судить по особой медлительности всех операций с нас панием махорки, которую он почему-то пристально рассматривал, с поиском спичек в его бесчисленных карманах, хотя открытая коробка соседа лежала перед ним, то можно было заранее предсказать, что рассказ будет интерес­ным.
Молодежь ерзала на стульях, ожидая начала, ребята с интересом следили за Андрианычем.
Старики покашливали, дули на папи­роски и рассматривали свои сапоги.
Андрианыч, как опытный рассказчик подготовлял аудиторию.
Вот его „козья ножка» или, вернее, „ножища» задымила… Откуда-то из-под усов, как из таежных зарослей, побежал синий дымок…
Слушатели замолчали.
— Да, динамит — это, брат, штука ху­же чорта для богомольной старухи,— начал Андрианыч.— За сорок три года я излазил с полсотни уральских шахт и все с этим самым динамитом. Сколько пудов я его перетаскал — больше, чем у вас на складе. Да, много делов тво­рил динамит, особенно раньше, когда его норов еще плохо знали, людей не жалели, если запалишь много — не ругали, как сейчас. Вместо лекций да школ нас, запальщиков, раньше учили сразу, в один день, так, брат, покажут, что потом месяц руки тря­сутся.
Назад тому сорок три года, да еще пять годов — значит, всего сорок во­семь,— мне было двенадцать. Ну, был я хоть и слабенький, любил еще в бабки играть, а работать надо начинать было, так как жили мы бедно. Отец уже изработался, получал мало, а семь ртов есть просили каждый день.
— Что больно много, Андрианыч,— семь ртов? — перебил один из рабочих.
— А вот считай,— продолжал рассказ­чик,— я был старший — это раз, два млад­ших брата, да сестренка — стало четве­ро, мать — пятая, да сестра с девочкой- малюткой (мужа ее задавило при обва­ле забоя) клади тут же — сколько стало? Семь, все тут, не считая отца. Это, брат, теперь только в советское время: один в яслях, другой в школе на особой при­вилегии, третий в институте, а сестра Настя получала бы пенсию. А тогда, брат, другое — все доили отца.
Ну вот, как пошел мне тринадцатый год, стал часто отец со старухой про меня разговаривать: слышу, про работу. А я в шахту уже лазал. Ну, думаю, хоро­шо, пойду, как большой, работать — вагонетки катать, а не знал, что весит эта самая вагонетка сорок пудов.
Спрашивает меня отец:
— Как, Антошка, подешь в гору?
— Первейшим каталем, говорю, буду.
— Больно, говорит, ты жидкий, ну, да испытаем.
Пошел отец к десятнику, взял с собой бутылку для скорости дела и на второй день меня поставили каталем.
Испытывали меня недолго. Два дня я проработал и на третий слег, да три меся­ца и пролежал, как пласт — шибко на­ дорвался.
— Эх ты, первейший каталь!..— съязвил только отец.
К осени я отдохнул, зиму пробегал, пробегал еще лето, поокреп малость и стал проситься у отца опять на работу.
— Нет, говорит, копи силы, а то боль­но скоро из тебя гора дух выгонит.
Еще прошел год…
Вот зачирикали пташки, стали покры­ваться лужки травкой…
Как сейчас помню, играли мы за реч­кой в бабки, я проиграл и побежал домой подбавить свой запас костяшек. Прихожу, а отец дома лежит на кровати.
Во мне все как оборвалось — думал, изуродовало старика, но оказалось, что он захворал, не смог работать и пришел домой.
Мне стало понятно: не пойдет уж больше никогда отец ворочать серые каменные глыбы.
Подогнула отца шахта к земле так, что и не сможет он выправиться.
Болезнь отца положила конец моей безаботной житухе. Отлежавшись, он пошел к десятнику устраивать меня на работу. На этот раз и я пошел с ним.
— Значит, теперь большак стал, отца кормить будешь. Который тебе год?— спросил меня десятник. Ах ты, братуха! Шестнадцатый… Пойдет дело, пойдет. Только я тебя катать вагонетки не по­ ставлю — больно ты слаб, скоро надо­ рвешься… Я, братуха, из тебя запальщи­ка сделаю огневого.
Отец нахмурился.
— А может, он каталем лучше?— вме­шался он несмело.
— Запальщиком, а не каталем,— отре­зал десятник.— Приходи завтра ко мне в пять утра.

3
За ночь я просыпался раза четыре, боясь проспать, и ровно в пять уже сидел на крылечке десятника Якова Михайловича, покашливал, кряхтел, но зайти боялся.
Скоро застучали шпингалеты, задрожа­ло стекло и десятник, наполовину вы­сунувшись в нижные створки, стал смо­треть в сторону шахт. Он по слуху мог знать, нормально ли шла работа.
— А — а, Антон Андрианыч пришел! Ну, заходи, братуха!— бросил он хрипло­ватым басом, заметив меня.
Я бросился через сени, кухню и прямо к нему в „кабинет», как он по-инженер­ски называл свою комнату.
— Значит, кончено дело,— начал он,— садись, я тебе расскажу, что надо знать про работу с динамитом. Смотри, не урони мои слова — плохо будет.
И начал он мне подробно и обстоя­тельно рассказывать, как обращаться со взрывчатым материалом, как вести от- палку, заряжать, прятаться и разные другие премудрости.
— Только твердо запомни, Антоша: никогда не надо бояться. Как струсишь, тут тебе и смерть. Если забоишься — лучше не ходи, пережди. Я, братуха, веком натерпелся всего. Понятно? Конче­но,— добавил он,— вот постоишь еще под выстрелами — остальное поймешь сам.
Перед уходом десятник основательно хлебнул водки и, взяв в карман вторую бутылку, хлопнул меня по плечу, и мы пошли.
Пришли мы к шахтам уже в семь ча­сов — работа была на полном ходу. На устье Ивановской шахты две лоша­ди понуро ходили у ворота, а бабы, сидя на их широких спинах, складно выводили песню. Парень, ровесник мне, но здоровый верзила — отвозил породу из углубки  на отвал.
Я прошел за десятником в зарядную, и мы начали готовиться к отпалке. Заряжая боевики, он повторял мне:
— Главно дело, Антоша, не трусь. Для тебя патроны должны быть ровно лепешки.
— Сколько будем палить?— спросил я, видя, что он заряжает уже двадцатый патрон.
— Двадцать пять, сосунок!
— А ведь это не по правилу!
— Двадцать пять,— упрямо сказал он.
Через час мы вышли из зарядной, он — с сумкой динамита, я— с капсюлями и боевиками. Михалыч уже не совсем твердыми шагами шел к шахте. Я осто­рожно трусил за ним.
Подошли к Ивановской шахте; ее тогда глубили на тридцатой сажени. Когда я заглянул в отверстие люка, то увидел глубоко внизу чуть заметные огоньки забойщиков и едва расслышал удары ломов о породу.
— Положи сперва сумку и живо в бадью!— скомандовал десятник.
Я залез на рундук и потянулся к бадье. Расстояние до нее от края люка было с аршин. Жуть меня забрала, когда я взглянул вниз. Если оборвешься, так не долетишь, умрешь.
— Живо, живо!..— покрикивал на меня десятник.
Притянув за дужку бадью и цепляясь крепко руками, я залез в нее.
— Эй, бабы!.. Слушай! Никакого шума! Как дам сигнал — без песен, чтобы кру­гом мертво,— распоряжался десятник, залезая тоже в бадью. Он передал мне сумку и шагнул через люк, чуть не обо­рвавшись, как мне показалось.
Воротовой открыл вторую половину ляд и бадья, качнувшись, повисла над шестидесятиметровой пропастью.

4
— Спускай!..— скомандовал десят­ник.— В преисподнюю поехали, Антон Андрианыч!..
Поплелись лошади по бесконечной круговой дороге, заскрипел ворот, и мы стали опускаться в шахту сперва мед­ленно, а потом все скорей. Через минуту я крадче поглядел вверх. Сквозь люк, маленький как отверстие гаечного ключа, виднелось небо; оно то белело, когда пробегали облачка, то делалось голубым. Канат от бадьи уходил вверх и, мне казалось, в сторону. Уже не слышно стало скрипа ворота, на смену ему доносился шум из забоя. Мелькали венцы крепи, тусклый огонек наших лампочек скользил по пуху плесени. Гул из забоя доносился все слышней и слышней; я боялся посмотреть туда.
Вот уже реже стали пробегать венцы— мы спускались медленнее. Еще пять са­ жен — и я вылез в забое шахты. Михалыч подал мне сумку и тоже перевалился через край бадьи.
Бурщики кончили работу. Двадцать пять скважин были заткнуты пробками. При взрыве такой комплект, как я потом испытал на собственной шкуре, устраи­вал сплошной ад.
Десятник обстоятельно просмотрел все скважины, прочистил их и, дав сиг­ нал, поднялся на пять сажен выше, где только что начали вести проходку руд­ного двора, и забой его отошел от шахты не больше, как на десять аршин. Покопавшись наверху, десятник опять спу­стился к нам.
— Сперва палить будем во дворе. Приготовь, Антон, патроны, а вы айда наверх!— обратился он к забойщикам.
Я стал доставать патроны, а рабочие поднялись на поверхность.
В рудном дворе нужно было отладить четыре врубовых шпура.
— Я сам пойду палить, а ты подожди у площадки в бадье. Как я залезу в нее, дай сигнал, и мы поднимемся… Смо­три, братуха, не трусь, гляди в оба… В углубке будем зажигать вместе.
Приготовив двадцать патронов, мы поднялись в рудный двор.
Не торопясь Михалыч зарядил одну за другой скважины, достал боевики и затрамбовал глиной. Я внимательно на­блюдал.
— Ну, крой в бадью!— обернулся ко мне десятник, да смотри, с перепугу не поднимись без меня!
Я побежал.
— Зажигаю!— крикнул он мне вдо­гонку.
Я обернулся — затравка горела в его руках. Вот он стал зажигать фитили, они загорались потрескивая и разбрасывая кругом красные искры. От забоя пошел дым, в котором Михалыч едва виднелся. Он зажег все фитили, потом посмотрел на забой и пошел ко мне, а я сидел в бадье, едва высунув голову, ни жив ни мертв, одной рукой держась за сигнал. „Вот, думаю, сейчас как ахнет — потом и костей наших не соберешь».
Как только десятник залез в бадью, я хотел дернуть за сигнал.
— Нет, братуха, погоди, так ты никогда не научишься,— сказал он.
— Вот скроется огонь в первую сква­жину, тогда и поедем.
Я следил, кажется, не дыша, за иск­рящимся фонтаном.
— Ходу!— крикнул Михалыч и сам одновременно дернул за сигнал. Мы стали медленно подниматься вверх. Я присел на самое дно бадьи и ждал, рази­нув рот, чтобы меньше оглушило.
Кругом стояла тишина…
Вдруг меня что-то рвануло, бадью качнуло к стенке шахты, лампочки сразу погасли,— это взорвалась первая сква­жина.
При каждом новом взрыве меня будто кто-то брал за плечи и сильно встряхи­вал, в ушах звенело. Я держался за Михалыча, который вслух считал. После четвертого взрыва минуты через две я очухался. Сверху уже пробивался свет, мы были близко от поверхности. Я не помню, как вылез из бадьи, соскочил с рундука и отошел в сторону.
— Антошка, щенок, иди сюда!— услы­шал я окрик Михалыча, — ты, видно, бра­туха, напугался. Давай, отдышись, да опять пойдем палить в углубку — там еще не так прохватит. Без этого не быть запальщиком.

5
Десятник ушел в зарядную готовиться к новой отпалке, а меня обступили рабо­чие. Я постепенно отходил. Бабам было жалко меня. Все хорошо видели, что десятник уж больно круто взялся меня обучать, да сам еще был пьяный.
Смотрим, из зарядной вышел десятник и направился к нам. Рабочие разошлись. Должно быть, он еще хлебнул, так как лицо его покраснело и округлились глаза.
Снова мы в бадье… Опять дно ухо­дит из-под ног. Я уже не боюсь, как первый раз, только часто дрожь пробе­гает по телу. В забое шахты накопилась вода —-мы хлюпаем по щиколотки.
Теперь я уже принимал участие в за­рядке — Михалыч показывал скважины, а я бросал в них патроны.
И вот заряжены все скважины. Из шпуров торчат коричневыми змейками фитили, а под ними четырнадцать килограмов динамита. Они при взрыве отры­вают тридцать тонн крепкой породы и бросают отдельные глыбы на пятнадцать сажен. Я это уже знал и теперь, после первого испытания, чувствовал себя плохо.
— Что, онемел, Антон Андрианыч?— спрашивает меня веселым тоном десят­ник. — Боишься? Это, братуха, ты брось. Уж если ухлопает, то враз — не успе­ешь и заметить. Давай зажигай вот эти две крайних.
Он зажег затравку и начал ее подно­сить к фитилям. Те, один за другим, за­искрились, разбрасывая огоньки и от­плевываясь дымом. Потом он мне сунул затравку и чуть я успел зажечь два шну­ра, как он у меня ее выхватил обратно и стал быстро зажигать остальные фи­тили.
Я залез в бадью и оттуда смотрел на Михалыча. Дым уже наполнил весь за­ бой. Сквозь него чуть светили наши лампочки и кое-где виднелись горящие фитили. Десятник с ярко светящейся затравкой перебегал из угла в угол.
Мне казалось, что прошло много вре­мени. Вот-вот грохнет первая скважина.
— Эй, Антоша, где ты, подлец?— крик­нул десятник.— A -а, забрался в бадью… Значит, умирать не хочешь, нет, братуха, теперь нам конец пришел. Скоро начнет шерстить — только наше мясо будет пе­ребрасывать с места на место.
Он уже кончил зажигать и не зал е­ зал в бадью, а продолжал разговаривать.
— Яков Михалыч… поехали?— клик­нул я.
— Погоди, братуха, дай я еще оправ­люсь..— и он стал расстегивать штаны.
Я спрятался в бадью, хотя и знал, что при взрыве от нее не останется листоч­ка железа.
Я опять выглянул… Дым еще гуще, он волнами ходил по забою, освещен­ный местами красным светом горящих фитилей… Михалыч возился со штанами, поглядывая в мою сторону.
— Дяденька, миленький, поедем Хри­ста ради!— взмолился я.
— A-а, курва, нет охоты умирать— не дал мне оправиться. Давай сигнал,— спо­койно сказал он, залезая в бадью.
Мы стали подниматься, мне казалось, очень медленно.
Вот проехали рудный двор. Поднялись немного выше. Внизу еще слышался треск горящего шнура. Михалыч дал сиг­нал на большую скорость и только он отпустил веревку, как под нами словно земля раскололась, бадью бросило к стенке шахты, потом подняло вверх. Кам­ни ударили в дно с такой силой, что я почувствовал сильную боль в ноге.
Снова выстрел, а потом пошло сдва­ивать, страивать, нас бросало из сторо­ны в сторону, бадья чуть не касалась стенок шахты, камни уже летели свер­ху. Я забрался в ноги Михалычу, а он, должно быть, спрятал голову под дуж­ку бадьи.
Выстрелы были до того сильны, что воздухом в бадье сильно било, а ее са­мое подбрасывало, как щепку. Я удив­ляюсь, как мы не зацепились за стенку шахты. Я до того помертвел, что и не помню, как меня подняли и вытащили из бадьи.
Когда я пришел в себя, рабочие лили мне на голову холодную воду, а Миха­лыч стоял с бутылкой в руке и ржал по-лошадиному, держалась одной ру­кой за живот — это он смеялся. Он до ­ пил бутылку, бросил ее в сторону и пошел опять в зарядную.

6
— Эх, напрасно Михалыч напился, долго ли до беды,— говорили рабо­чие.— Когда-нибудь это его загонит в гроб, да и тебя он, Антошка, сгубит, луч­ше дай-ка ты тягу, если не хочешь уме­реть.
Через полчаса вышел из зарядной десятник. Через плечо у него висела сум­ка полная динамита.
— Пойду палить на Ключевскую  шах­ту, отпалю там — и довольно. Пойдем мы тогда с Антоном спать.
Ключевскую шахту прошли еще толь­ко на полторы сажени и подъема там не было. Запальщик после того, как зажжет, должен был вылезти по лестнице, и ее по­том поднимали наверх.
Михалыч уже спустился в шахту. Мы подошли и заглянули вниз: он сидел на породе, опустив голову к коленям, сумка с динамитом лежала рядом.
Развезло десятника до того, что он уже не мог осилить себя. Он просидел так минуты две, потом вскочил на ноги и быстро стал заряжать скважины. Мы отошли от шахты.
Прошло минут пятнадцать, Вот над устьем шахты показалась узенькая по­ лоска дыма. Изгибаясь, она поползла низом. Мы переглянулись — запальщик все не вылезал.
Дым пошел уже заметно. Теперь фи­тили горели, искры летели в стороны и огонь все ближе и ближе подбирался .к капсюлям.
Забыв об опасности, мы побежали к шахте. В это время голова Михалыча показалась над устьем, потом он вылез по плечи и стал снимать сумку. Все это он проделывал медленно, как будто заранее решив умереть.
Сумку он положил на край устья, под­нялся еще на ступеньку. Он теперь вы­лез почти по пояс. Еще немного — и он перешагнет через лестницу, но прокля­тая водка погубила старика. Первая скважина встряхнула землю. Она под­няла из шахты черный столб пыли и камней. Мы увидели Михалыча держав­шимся за доску, которая свободно ле­жала у шахты, одним концом повиснув над ней. За этот-то конец и ухватился десятник. Лестницы под ним уже не было.
— Держи!..— дико заорал он.
Но доска, поднявшись свободным кон­цом над землей, скользнула в шахту, а с ней и Михалыч полетел в каменно­ огненное месиво.
Вторая и третья скважины взорвались вместе. Высоко вверх подняло камни, и когда они падали обратно, то, дого­няя их, летели щепки от доски, за ко­торую держался десятник.
— Пять… Шесть… Двенадцать… Шест­надцать…— считали мы взрывы, пере­глядываясь. Лица у всех побелели, а из шахты при каждом взрыве, как из пушки, вылетали столбы пыли и камней.
Я не выдержал и с ревом побежал домой, ни разу не оглянувшись на шахты.
Говорят, потом собрали окровавлен­ных кусков мяса от десятника не боль­ше ведра.
Вот как кончилась жизнь старого за­пальщика и началась моя практика. Словно на притчу, в первый же день моей работы его убило,— закончил Андрианыч свой длинный рассказ.— Вместо него потом я стал проводить отпалку, но никогда у меня во рту не было ни капельки водки, если я шел на работу. И вам я заказываю перед отпалкой ни­когда не брать в рот вина