Управление Краснознаменного Эпрона начинает подготовительные работы по строительству советской батисферы. Слова этого еще нет в нашей энциклопедии. Батисфера представляет собою стальной герметически закупоренный шар (с кварцевыми окнами, через которые можно вести наблюдения), способный выдерживать сильнейшее давление под водой на большой глубине. За границей сделано несколько удачных попыток спуститься в батисфере на значительную глубину. Это имеет значение не только для ихтиологии — науки о рыбах, но открывает новый мир неизвестных до сего времени живых существ, выясняет законы взаимоотношения среды и организма. Наиболее удачная попытка спуститься в батисфере была сделана у Бермудских островов в Атлантическом океане осенью прошлого года доктором Вильямом Бибом. Доктор Биб — американский исследователь — в течение. двадцати лет изучал фауну и флору тропических морей. Он достиг рекордной глубины — 3.028футов (970 метров).
На пороге тайны
Она лежала на палубе «Реди», будучи похожа на огромную шарообразную черепаху, мирно дремавшую в знойных лучах июльского солнца. При закaтe она сверкала, как огромный циклопический любопытный глаз. Вскоре ей надлежало заглянуть в холодные глубины океана. Это была батисфера — стальной шар, в котором я и мой сотрудник, Отис Бартон, готовились нырнуть на глубину 1000 метров в воды Атлантики.
Рядом с «Реди» пришвартовался наш старый приятель — буксир «Гладисфен». Пять лет он выполнял скромную работу — тянул глубоководные сети по 8-мильному кругу у Бермудских островов, собирая для нас, ихтиологов, любопытнейшую добычу.
На этот раз мы сами отправлялись в гости к обитателям океана.
В батисфере было тесно. Четыре поглотителя, помещенные один над другим, вместе с небольшим электрическим вентилятором обновляли воздух в шаре через каждые полторы минуты. Кислородный паек был вполне удовлетворительным — два литра в минуту.
Целый месяц мы потратили на пригонку и испытание всех сложных машин и аппаратов, начиная от семитонной лебедки, которая должна была опускать батисферу, и кончая нежными самописцами Фриза для измерения температуры и влажности.
Был установлен телефон, при помощи которого мы должны были сообщаться с надводным миром — командой «Реди».
6 августа наш капитан, Джимми Сильвестр, заявил, что хочет произвести «пробу», пока мы еще стояли у берега.
Мы с Бартоном, разместившись в батисфере, взлетели вверх, качнулись на лебедке над бортом и стали спускаться в воду сквозь клубы пены и пузырей. Стрелка, регистрирующая влажность в батисфере, вдруг стремительно задвигалась по бумаге. Причиной такого внезапного приближения к полной насыщенности был Бартон, сидевший мокрый до костей на своей стороне в батисфере.
Переправляясь с берега на «Реди», он упал в воду. Времени для того, чтобы переодеться, уже не было, и он мокрый залез вместе со мной в шар.
Мои наблюдения за приборами были внезапно прерваны ощущением холода в ногах. Опустив руку, я убедился, что на дне появилась вода, примерно на 8 дюймов. Бартон отклонился вбок, и я увидел настоящий водопад, хлещущий в створки двери. Насыщенное влагой состояние помешало Бартону заметить новый источник влажности. Мы достигли всего 4 футов глубины, и по моему распоряжению были немедленно подняты наверх.
Этот неглубокий спуск казался таким безопасным, что думали ограничиться вместо десяти только четырьмя гайками, завинчивающими дверь. Случившееся показало, что ни на одну секунду нельзя ослаблять внимания.
В связи с этим я вспоминаю, как мы пробовали заменить стальную плиту в дверном отверстии окном из сплавленного кварца. В виде опыта мы опустили пустую батисферу на большую глубину и, дав ей повисеть там несколько минут, вытащили наверх. Когда она была поднята на палубу, мы увидели тончайшую струю, бьющую из нового окна. Шар почти целиком был наполнен морской водой.
Мы начали отвинчивать гигантский болт в центре двери. После первых поворотов раздалось странное громкое пение, затем наружу вырвался тонкий туман. Глядя в окно, я должен был бы догадаться что содержимое батисферы находится под страшным давлением. С большими предосторожностями два человека начали поворачивать латунные ручки. Высокий, красивый звук, издаваемый рвущейся на свободу запертой водой, постепенно понижался, как будто ослабевала туго натянутая струна.
Внезапно, без малейшего предупреждения, болт был вырван из наших рук, и тяжелая металлическая дверь полетела через палубу, как снаряд. За ним последовала струя воды такой силы, что, если бы человек стоял на ее пути, то он был бы мгновенно обезглавлен.
Наконец, 7 августа мы проделали последнюю генеральную репетицию. Предсказания метеорологов гласили: шквалы и переменные ветры. Но за 20 лет работы в тропиках я привык не очень доверяться подобным предсказаниям.
В 5 часов утра я вышел на веранду. Тонкие ветви на вершине кедра были совершенно неподвижны. После поспешного завтрака мы отплыли па катере «Скипк» вслед за старой «Реди» с ее драгоценным ультрамариновым шаром — батисферой, сверкавшим, как путеводная звезда, в прозрачном после дождя воздухе. Буксир прошел по узкому проливу, и мы тихо закачались на вздымавшихся волнах открытого океана.
Два часа спустя Бермудские острова виднелись только как нитка бледного жемчуга в завесе дождя на горизонте. Тщательные измерения показали, что мы находимся в нашем магическом восьмимильном кругу, где обычно «Гладисфен» производил ловлю глубоководных рыб сетями.
Под килем было не меньше мили глубины.
В батисфере были оставлены два прибора: аппарат для записи температуры и влажности и автоматическая кино-камера Бартона. Только нас не было внутри.
На палубе обязанности были распределены так. Стоявшие шеренгой матросы, по мере того, как спускалась батисфера, опускали за борт толстый резиновый шланг, в котором находился телефонный кабель. Через каждые 100 футов плотник прикреплял его к стальному тросу искусной веревочной петлей. Мои сотрудники Брасс и Рамзей обслуживали генераторы. Стенографистка мисс Голистер в наушниках и с микрофоном должна была принимать мои сигналы из батисферы. Она должна стенографировать все, что я диктую, все мои впечатления, вопросы, распоряжения со дна моря по телефону.
Пустая батисфера была опущена на глубину 3020 футов.
Бартон с помощью электрического приспособления, регулируемого посредством троса, заснял 400 футов фильма — картины подводного мира, проходившие перед объективом его киноаппарата, находившегося в пустой батисфере.
Через три часа батисфера была поднята на палубу. Я заглянул в холодные, мокрые окна. Генеральная репетиция прошла безукоризненно. Ни одна капля воды не проникла внутрь.
Итак, очередь за нами. 11 августа мы должны отправиться в надежном стальном шаре в необычайное путешествие в холодные глубины океана, навстречу заманчивым, великолепным тайнам.
Много столетий под ряд человечество тешило себя прихотливой легендой об Атлантиде — огромном материке, где жил культурнейший народ — атланты, погрузившейся в результате землетрясения на дно океана. То, что привелось нам видеть с Бартоном на глубине 1.000 метров, было во сто крат интереснее и сказочнее Атлантиды.
Взрыв среди мрака
11 августа океан был спокоен. В 9 часов мы уже были у «старта» нашего необычайного путешествия — в центре 8-мильного круга к юго-западу от Бермуды. Мне казалось, что мы с Бартоном отправляемся в страну сновидений. Погружение в воду напоминало погружение в сон.
В 9 час. 41 мин. мы расположились с возможным удобством в батисфере, и я дал приказание по телефону к спуску. Внезапный переход из золотисто-желтого мира (день был, как обычно, ярко-солнечный) в мир нежнейших зеленоватых оттенков был неожиданным. После того, как пена и пузыри сошли с окон, внутренность батисферы залил зеленый свет. Наши лица, баллоны, даже вычерненные стены были окрашены им.
Мы спустились на несколько сажен и остановились, качаясь на этой глубине, пока все находившиеся на палубе аппараты не были присоединены к тросу, проходившему вдоль борта.
Я старался насмотреться в последнюю минуту на надводный мир, который мы покидали. Наверху рябился, тихо поднимался и опускался водный потолок. Кое-где к этому потолку были приколоты пучки плавающих водорослей.
Под самыми водорослями двигались какие-то маленькие точки. Я навел на них бинокль и узнал без труда летающих рыб, волочивших на ходу свои полураскрытые крылья. Было похоже, как будто чайки провожают у пристани корабль, отправляющийся в дальний рейс.
По телефону был задан вопрос, получен ответ, и мы заскользили вниз. Как я уже сказал, первое погружение в воду лишает глаз ласкающих теплых лучей спектра. Прежде всего исчезает красный и оранжевый цвета. Вскоре и желтые тона поглощаются зелеными. Хотя радостные, теплые лучи составляют только одну шестую часть видимого спектра, но когда они исчезают на глубине ста и более футов, остаются только холод, мрак и смерть. Понятно, почему современные художники, отображая ужасы войны, дают на своих картинах не красную кровь, не пурпурное пламя, а страшные серые тона отравляющих газов.
На глубине 320 футов мимо окон проплыла очаровательная колония сифонофор, подобных стеклянной вате. Другие, которых я видел на значительно большей глубине, светились, но своим ли или отраженным светом — не знаю. Они представляют собой колонию животных, объединенных общим пищевым каналом и выполняющих различные функции: плавающих, питающихся, жалящих, размножающихся.
На глубине 420 футов к окну подплыли морские щуки с синими полосами, похожие на зебр. Они внимательно рассматривали своими круглыми глазами меня и Бартона, неожиданно вторгшихся в их владения.
На глубине 600 футов все кажется окрашенным очень странным темным, сияющим синим цветом. Читателю это может показаться непонятным, но нужно учесть, что не для всего, что мне пришлось видеть под водой, можно подыскать обычные надземные сравнения.
Неожиданным ощущением для нас был свет на глубине 670 футов! Его, несомненно, испускали подводные животные, и с его появлением как будто захлопнулась дверь в верхний мир. Зеленый цвет растительного мира исчез одновременно с тем, как последние морские растения остались далеко наверху над нашими головами.
На глубине 800 футов мы прошли сквозь тучу маленьких существ — веслоногих или стреловидных червей.
Когда прибор, отмечающий глубину нашего погружения, показал 1000 футов, мы обследовали наше подводное судно. Правда, сталь становилась все холоднее, но сальник и двери были сухи, шум вентилятора не мешал телефонному разговору, влага удалялась так успешно, что мне даже не приходилось прикрывать нос и рот платком, когда я дышал на стекло.
Я попытался определить цвет волы: черно-синий, темно-серо-синий. Странно, что, когда синий цвет пропадает, место его не заполняет фиолетовый — последний в видимом спектре. Последний намек на синее переходит в неопределенный серый цвет, а тот, в свою очередь, в черный. Начиная с этого уровня, солнце окончательно побеждено, доступа цветам в подводные глубины нет.
Мы включили свои сильные электрические лампочки. Через косяк мелких крылоногих моллюсков прошло большое темное тело свыше четырех футов длины (так я сообщил по телефону). Я выключил свет — передо мной было пустое серое пространство без тени освещения. Рыбы рассеялись.
Когда я снова включил свет, перед окном появилась рыба-лоцман. Мне было очень приятно на такой большой глубине возобновить знакомство с этой рыбой, поднимающейся и на поверхность моря. Ее появление наглядно доказывало, что «лоцман» хорошо приспосабливается к изменениям давления и с легкостью переходит от давления в 15 фунтов на квадратный дюйм у поверхности к 480 фунтам здесь.
Свет теперь стал ярче и сильнее. Захватывающие картины следовали одна за другой. Мы с Бартоном были на вершине счастья, о котором могут мечтать ученые. С каждой сотней футов вглубь мы встречали все больше и больше подводных обитателей. Чарующий мир раскрывался перед нами все полнее.
Мимо окна наискось проплыла четырехдюймовая личинка угря, затем сереброглазая личинка рыбы длиной в два дюйма, несколько флегматичных медуз.
Вдруг на глубине 1200 футов я отшатнулся от окна и чуть не раздавил приборов. Перед самыми моими глазами, в нескольких футах от стекла, что-то взорвалось. Взрыв был настолько поразителен, что я решил хладнокровно ожидать повторения.
Мимо окна проплыла большая рыба. Вокруг нее вилась подобострастная толпа креветок.
Внезапно взрыв повторился. Резкое свечение, возникшее молниеносно и растаявшее, как дымок, распространилось, примерно, на 8 дюймов. Затем возле самого моего лица промчался похожий на черную молнию, резко очерченный трехдюймовый «удильщик». На нижнем щупальце у него светился бледный, лимонного цвета, огонек.
В страну сновидение
Мы с Бартоном, затаив дыхание, приникли к стеклу. Возникшее молчание в батисфере возбудило беспокойство наверху, па палубе «Реди». Мисс Голистер засыпала меня вопросами по телефону. У нас было условлено — не допускать перерывов в разговоре больше, чем на пять секунд. Поэтому я должен был бурчать ей в ответ какие-то неразборчивые слова, так как мое внимание было полностью поглощено странным видением из бездны.
Оно было минимум в два фута длиной, без всякого свечения, с маленьким глазом и довольно большим ртом. Самым необыкновенным была окраска — неприятного бледного, темнооливкового цвета. Это имело вид пропитавшегося водой мяса или скорее нездоровой пленки на свертывающейся крови, — цвет, вполне достойный этих глубин. Рыба напоминала гнилые побеги растений, обреченные жить где-нибудь в подземельи.
Я назвал ее «бледной рыбой-парусником». Особа, во всяком случае, была экзотическая и таинственная, способная взволновать воображение ученых.
Рыба, не подозревавшая о том, что только-что состоялись ее крестины, спокойно наблюдала через окно волнение и восторг двух ученых.
На глубине 1900 футов, к моему удивлению, все еще был разлит в воде мертвенно-серый цвет. Это доказывало полнейшее отсутствие волнения на поверхности и исключительную яркость августовского дня наверху. Солнечные лучи давали смутное отражение, неясное, как эхо, сквозь могучие, прозрачные водные пласты.
Но на глубине 2000 футов над нами сомкнулась сплошная чернота. Это было очень осязательной психологической вехой. Мы не чувствовали за надежной стальной стеной давления, господствовавшего снаружи, но тяжелый мрак давал полное представление о глубине, на которой мы находились.
Когда приборы показали глубину 2300 футов, какое-то мое восклицание по телефону было прервано просьбой помолчать секунду, Мисс Голистер объяснила мне, что нам, поставившим мировой рекорд спуска в подводные глубины, салютует «Гладисфен».
Внимание наших друзей наверху, конечно, очень тронуло нас с Бартоном, но сейчас нельзя было тратить драгоценного времени на происшествия. Я торопливо ответил в телефон:
«Спасибо большое, но запишите: два очень больших угря только что прошли в луче света, тесно рядом, быстро вибрируя по своей длине. Отметьте, почему личинки угря ходят парами?»1.
1 Особый интерес, проявленный доктором Бибом к угрям, станет понятен, если дать несколько штрихов к их характеристике. Это необычайные путешественники. При наступлении половой зрелости, американские и европейские угри выходят из рек и приплывают в Атлантический океан. Здесь они опускаются в глубины Саргассова моря (к востоку от Флориды), где и происходит нерест (метание икры). Личинки угря отправляются в обратное путешествие и через один-два года достигают родины своих предков — устьев рек. Личинки, живущие в море, совершенно не похожи на взрослого угря, и очень долгое время их считали совершенно самостоятельным семейством.
Глубины Саргассова моря, таким образом, являются родиной европейских и американских угрей. Родиной же речных угрей Азии и Африки является Тихий океан.
В чем разгадка этого странного факта? Предполагают, что в свое время Атлантический океан представлял собой замкнутый пресноводный бассейн (подобно Каспийскому морю), где и происходил нерест. Странное постоянство угрей, таким образом, объясняется чрезвычайно прочным инстинктом, сохранившимся в неизменности миллионы лет.
В 11 час. 17 мин. я внезапно включил свет и в столбе прожектора увидел странных рыб, которых окрестил названием «глубинной радужной щуки».
Они были стройны, с длинными, резко заостренными челюстями. Длина их — около 4 дюймов. Они стояли передо мною во фронт, занимая почти вертикальное положение. Я видел только слабое помахивание плавников, которое мог принять при некотором воображении за приветственный жест. Сохраняя строгую дистанцию и вертикальную позу, они медленно уплыли в беспросветную тьму.
Прошло более двух часов нашего добровольного подводного заточения. Я чувствовал, что мои нервы и нервы моих сотрудников наверху напряжены до крайности, поэтому потребовал, чтобы нас поднимали.
Минуту спустя, на глубине 2470 футов мое временно ослабевшее внимание было снова привлечено странным пришельцем, остановившимся в нерешительности у моего окна.
Он возник в полном смысле слова из небытия, так как никогда никто из ихтиологов не подозревал о его существовании. Рыба была овального контура, совершенно черная. Она имела три высоких щупальца, на конце каждого из них находился бледножелтый светящийся орган. Никакой путешественник в межпланетных пространствах, обозревающий ландшафт на Марсе, не мог бы испытать более захватывающего чувства, чем я при подобной встрече.
На глубине 1900 футов батисфера вновь остановилась. Я снова приник к окну. Это было действительно чудо из чудес, увенчавшее собой все волшебные впечатления этого путешествия.
Это была почти круглая рыба, у которой по бокам шли пять невообразимо прекрасных световых линий — одна горизонтальная, две изогнутые наверху и две изогнутые внизу. Каждая линия состояла из большого количества бледножелтых огней. Каждый огонь был окружен полумесяцем очень маленьких ярко-красных пятен.
Я дал ей имя «пятилучевая звездная рыба» и до конца своей жизни сохраню о ней воспоминание, как об одном из самых красивых существ в мире.
Мы начали подъем, когда в кислородном баллоне оставалось 650 кубических футов кислорода, и достигли поверхности в тот момент, когда последние остатки его прошли со свистом через клапан. Должен огорчить любителей сенсаций, — в нашем распоряжении помимо этого баллона был еще запасный.
Через несколько дней мы повторили путешествие в страну сновидений с еще большим эффектом. Именно тогда нам удалось разгадать некоторые тайны, не расшифрованные 11 августа.
«Комсомольская правда».
