На Ахтубу за сазаном
— Четыре часа. Ехать надо, а его где-то носит…— возмущается машинист.— Не придет через четверть часа —не поеду сегодня! Возвращаться мне надо будет ночью, а завтра весь день придется работать.
— Да ну, не ворчи. Он ведь зашел в трест, а там, вероятно, задержали. Сейчас придет,— успокаиваю я.
Маленький буксирный пароходик готов к отходу. Мы ждем инструктора. Машинист злится.
Наконец, инструктор прибежал запыхавшись.
Отчалили от Сталинградской пристани. Пароходик, шумно фыркая, взял направление на юг. Он ловко лавировал среди множества разнообразных судов, сновавших по всем направлениям.
Нам надо было попасть во Владимировку, на берегу Ахтубы, километров на 150 ниже Сталинграда.
Владимирскому рыболовецкому колхозу имени Сталина было поручено выловить сазана для перевозки на Урал.
Спустились по Волге до одного из рукавов-ериков, отходящих от нее и, свернув в него, наш пароходик стал набирать скорость.
— Что тебе сказали в тресте, почему ты там так задержался?— спросил я инструктора.
— Не советовали ехать — сазан плохо ловится, говорят — даром проездим. Да нет. Погода установилась и, по-моему, улов будет,— прибавил он, посмотрев на небо.
Ерик незаметно перешел в Ахтубу. Немного выше Сталинграда от Волги отходит первый и самый большой из рукавов, образующих дельту Волги — Ахтубу. Длина его 517 километров. Он течет параллельно главному руслу Волги, отделенный от него „займищем” — пространством в двадцать пять километров ширины, которое в свою очередь пересекается бесчисленными мелкими рукавами, соединяющими оба русла.
В разлив все займище сплошь заливается водой.
Но вода давно сошла. Ерики и берега густо поросли тростником. Среди него ютится многочисленное птичье племя. Ахтуба сильно обмелела. Местами глубина ее не больше метра.
— Тихо. На глади реки внезапно вспыхивают серебряные блестки и быстро исчезают. Широкие круги расходятся по зеркальной воде. Это плавится рыба. Мы быстро приближаемся к цели. Вот и Владимировка.
Наш приезд не был неожиданен: нас ждали. Дожди, шедшие много дней подряд, прекратились, и надо было пользоваться наступившей хорошей погодой.
После недолгих переговоров в правлении я двинулся дальше в небольшой лодке. Греб старый рыбак. Он неодобрительно поглядывал на меня. Даже предложенная „наша марка” не улучшила его расположения духа.
— Значит, за сазаном приехал?..
— Да, дед, за ним.
— Куда же повезете его?
— Далеко повезем, на Урал. Ты наверное не ездил столько поездом, сколько он проедет…
— Что ж, у вас на Урале своей рыбы что ли нет, что вон куда за сазаном приехал?
— Мало у нас на Урале рыбы, дедушка, а мест для нее много привольных. На Урале до трех тысяч семисот одних озер, да прудов триста двадцать. Рек я и не считаю. Хорошей рыбы у нас мало. Все частик: щука, чебак, окунь, ерш да карась. Жрут они много, да проку от них мало — растут очень плохо. Чебак пяти-шести лет меньше двухлетнего сазана.
— И довезешь ты их?
— Конечно довезу. Если бы не довез, так и не приехал бы за ним.
— Так, так. А жить-то он там у вас станет?
— Зачем же ему умирать, дедушка. Привольно ему, хорошо будет жить в уральских водах: и простору и корма много.
— А в зиму он не померзнет?
Мы подъезжали к рыбачьему стану.
На низком песчаном берегу стояли вешала. На них сушился невод. Невдалеке от вешал пылал костер. Сизый дымок легко поднимался и таял в теплом спокойном воздухе. Рыбаки готовились к тоне. Каждый был занят делом: одни заканчивали починку невода, другие готовили лодку, третьи налаживали „прорезь».
Но вот невод починен. Его погрузили в лодку. Уха над костром поспела.
Котел сняли с костра и поставили на песок. Ловцы вооружились ложками, устроились вокруг него. Дали ложки и нам.
Недалеко от стана изгиб Ахтубы образует небольшой залив —заводь. Берега ее покрыты камышом. Дно заросло подводными растениями. Стрекозы носились у самой воды. Тучи насекомых реяли в воздухе. Все они появились на свет в этой заводи. Их потомство также будет развиваться под спокойной гладью воды.
Есть чем поживиться здесь сазану! Очень любит он кормиться на подводных лугах заводи. Много лакомых кусочков находит он там, на дне, среди мягких листьев рдеста и нежных перышек урути.
— Лучше всего будет добывать сазана именно здесь,— решил бригадир.
Течение почти незаметно. Сазан любит тихие, спокойные места. Ехать только вот поосторожнее надо, чтобы не спугнуть рыбу. Ловить придется до утра.
Бригадир решил сделать за ночь не менее 5 тонн для того, чтобы добыть около 35 тысяч штук годовалых сазанчиков— рыбок длиной в 25—30 сантиметров. Кроме них нужны и взрослые, которые могли бы производить молодь.
Эти производители перезимуют в уральских водоемах и в первую же весну дадут многочисленное потомство.
Пока молодежь, привезенная одно временно с ними, подрастет, производители успеют дать три или четыре поколения сазанов.
И вот рыбаки разошлись по местам. Большая неводная лодка отъехала первая, направляясь к заводи.
Следом за ней отчалили две лодки поменьше с остальными ловцами. Одна из них вела на буксире „прорезь», легко скользившую по поверхности воды.
„Прорезь» предназначается для перевозки живой рыбы в Сталинградский садок. Оборудуется она так. Из большой лодки вынимают весь „поднаряд»—скамейки и доски, уложенные на дне. К ней прилаживают крышку, а в бортах пробуравливают ряды небольшие отверстий. В них свободно проходит речная вода.
В такой лодке — „прорези» рыба всё время плавает в свежей проточной воде. Нагруженная рыбой „прорезь» до самой крышки погружается в воду.
Гребли осторожно, стараясь не стучать веслами и не разбрызгивать воду.
Сильными, но короткими взмахами весел лодки быстро подвигались вперед. Вода журчала у бортов. Изредка был слышен приглушенный разговор рыбаков— два-три слова, и вновь молчание. Лишь вспыхивали тлеющие искорки цыгарок. Близка и заводь. Плыву еще осторожнее. Вот приступили и к лову.
С неводной лодки передали „прогон” на подъездок, ведший за собой „прорезь», и он направился к берегу.
Начали выметывать невод. Работали сосредоточенно, быстро и уверенно.
Невод выметан и лодка спешит к берегу. Там его уже тянут, сближая постепенно расстояние между „прогонами»— длинными канатами, которыми заканчиваются „крылья» невода.
Бригадир на подъездке объезжает невод со стороны реки, следя за его ходом и направляя работу. Сблизились „крылья “. Лица рыбаков сосредоточены — удачна ли тоня?
В воде замелькали первые рыбешки.
По глади воды с участка, огороженного неводом, стала пробегать рябь. Она все усиливалась. Вот замелькали серебристые спинки. Все больше и больше их елькает над водой. Чем уже кольцо невода, тем сильнее в нем движение.
Крупные брызги уже разлетаются во все стороны от сильных всплесков рыбы.
Одни пытаются прорваться сквозь сетчатую стену, но застревают, зацепившись жабрами и плавниками в ячее. Другие подпрыгивают высоко в воздух, надеясь очутиться в хорошо знакомой зеленоватой глубине, где среди растений, в илу или под корягой темно и спокойно и нет этих страшных ячеистых стен, сжимающих их в одну кучу.
Изредка такой маневр удается, и счастливцы, с силой плеснув хвостом, стрелой исчезают в глубине.
Вот и мотня, переполненная рыбой.
Какой только тут нет! И красноперый зелено-спинный окунь, и серебряная плотва с красноватым глазом, и узкая, цвета вороненой стали, щука.
А вот и сазан… Сколько его! Вот трепещут маленькие сазанчики в 25-30 грамм весом, одетые в серебристый наряд, большеголовые, с красноватыми брюшными плавниками.
А вот и неуклюжие трех-четырех килограммовые „старики». Они гораздо темнее молодых, чешуя их крупная, с бронзовым отливом.
Вся масса рыбы трепещет, бьется, извивается, беспомощно барахтается среди стеблей подводных растений, захваченных неводом. Вот уже подвели „прорезь“ к неводу, и загрубелые, но осторожные руки ловцов привычно выбирают рыбу.
Осторожно, чтобы не повредить нежную чешую, выбирают они из шевелящейся, сверкающей груды неповоротливых сазанов-производителей и спускают их в „прорезь».
Всплеск… другой — и большая рыба тихо шевелит плавниками, притаившисьв темном углу „прорези».
С молодежью возни куда больше. Их ведь тоже нужно сдать по счету. И вот сеголетков сазана— рыбок, срок жизни которых одно только лето, — осторожно черпают сачком. Ими наполняют ведра. Заранее пересчитали— сколько малых рыбок помещается в таком ведре. И теперь спокойно „выливают» сазанчиков в „прорезь».
Ведро — двести рыбок. Одно ведро за другим отдает свой живой груз „прорези».
Вот уже выбран весь сазан.
Остальной у лов бесцеремонно вычерпывают в брезент, который расстелен на дне одного из „подъездков».
Передохнув и покурив немного, ловцы вновь выметывают невод, окружая соседний участок. Тянут. Бригадир снова следит за ходом. На его лице появляется выражение неудовольствия. Он резко покрикивает на рыбаков, работающих у „прогонов». Что-то неладно.
Вторая тоня менее удачна. Невод попал в густые заросли и пришел с „травою морскою“
Зато третья тоня превзошла все ожидания.
Даже привычные рыбаки говорили, что не часто приходит такой улов. Удачно закинутый невод окружил „жировавших» производителей, и мотня оказалась набитой огромными, жирными рыбинами.
Выбрать их было не легко. Они дико бились, стремясь вырваться из сетчатого плена, и разбрызгивали мириады брызг. Хвосты их наносили сильные удары. Осторожно вынуть огромную буйную рыбу из невода и пересадить в „прорезь” — очень сложная задача.
Сколько смеха было, когда молодой парень, сражавшийся с сазаном величиной с поросенка, вдруг поскользнулся и упал в воду, потеряв равновесие. Но он не выпустил свою добычу. Барахтаясь в воде, никак не мог подняться, но все же не выпускал из рук ошеломленного сазана, прижимая его к груди.
— Вон мы как, в обнимку с сазаном! — трунили рыбаки над парнем. Он только краснел и бранился, досадуя и на себя и на товарищей, которые гоготали над ним.
Сделали еще две тони, уже не такие удачные, и к предрассветному туману лов закончили.
Встало солнце. Белые полотнища тумана поднялись и растаяли в прозрачном воздухе.
Бригада возвращалась к своему стану, ведя за собой наполненную рыбой „прорезь». Рыбья „тюрьма» на этот раз, уже не скользила по спокойной воде, но, погруженная по самую крышку, тяжело двигалась заведшей ее на буксире лодкой.
Вот и стан.
Рыбаки снова занялись делом. Одни развешивали невод для просушки и очищали его от водорослей. Другие готовили остальной улов к сдаче: сортировали рыбу по сортам и размеру.
Над костром закипела уха из свежих окуней.
Послышался стук мотора, сперва глухой и отдаленный, потом все более четкий и громкий. Показался катер. Он торопится к рыбачьему стану. Вот он пропыхтел мимо и, развернувшись, с выключенным мотором подошел к причалу.
Инструктор выпрыгнул на береги поспешил к „прорези». Заглянул в нее, и тревожное напряжение его лица сменилось выражением удовольствия.
— Ведь говорил я, что лов будет!—радостно воскликнул он.— Поедем, надо спешить, чтобы поскорее довезти рыбу до Сталинграда.
„Конец» с катера передали на „прорезь» и закрепили на ней. Рыбаки столпились на берегу. Старик, привезший меня на лодке, подошел к нам.
— Я поеду с вами,— заявил он, взбираясь на корму буксира. Бригадир, отдавший последние распоряжения, тоже присоединился к нам. Мы все устроились на борту катера.
Мотор настойчиво застучал. Отдали „концы» и катер тронулся. За ним грузно пошла „рыбья тюрьма». Оставшиеся в стане рыбаки махали шапками желая счастливого пути.
Путешествие по водам
— Ну, вот и по ехал сазан на Урал,—озабоченно промолвил бригадир. Дед только крякнул. Первый этап пути безногих путешественников-сазанов от тихой заводи Ахтубы до Урала начался.
Двигались медленно. Трудно преодолевалось течение. Грузная „прорезь” сильно замедляла ход катера. Местами вода значительно убыла. Было мелко. Высоко сидящий катер проходил свободно, но тяжелая „прорезь» шла больше по дну, иногда даже застревала.
Катер дергает раз, другой. Я не выдерживаю, выпрыгиваю из катера в воду.
Дед присоединяется ко мне, остальные тоже — и общими усилиями дружно сталкиваем „прорезь» до более глубокой воды. Несколько оборотов винта — и опасное место остается позади.
Вот и Владимировка. Недолгая остановка.
Надо проделать формальности по приемке рыбы.
Все торопятся освободить нас. Ведь сазану предстоит такое далекое путешествие до Урала!
Председатель колхоза едет с нами. Снова пожелания счастливого пути. Буксирчик вновь преодолевает течение. Дед пробирается поближе ко мне.
— Ты ведь вчера мне так и не сказал, не замерзнет у вас там сазан? — настойчиво добивается он.
— Не думаю,— отвечаю я.— Морозы у нас, конечно, посильнее, зима дольше и суровее, но все же теплого времени, нужного для роста и питания рыбы, и у нас хватит. Времени, когда рыба усиленно кормится, не так мало — сто пятьдесят шесть дней в году. Когда вода холодает, рыба становится полусонной и ничего больше не ест. Весна нам покажет, как перезимует сазан.
— Послушай, ты один повезешь рыбу?
— Нет, одному ехать нельзя. Мне нужно еще два человека. Их мне дает колхоз.
— Возьми-ка меня. Сам я хочу посмотреть, куда вы посадите сазана. Болею ведь я за него…
Живо уладили мы это дело с председателем.
Он признался мне потом, что хотел послать деда, да опасался, зная его неприязнь к таким новшествам.
…Не замерзнет ли у нас, на Урале, сазан? Вопрос старика задел меня за живое. И правда, как перезимует сазан? Перевозим мы его поздно, он не успеет откормиться и залечить раны, полученные при перевозке, как начнутся холода.
Сиги, которых привезли на Урал из озер Ленинградской области, прижились хорошо, но ведь сиг привычен к холодной воде, а сазан и карп любят тепло.
Я не заметил, как катер свернул в один из ериков, и через некоторое время показалась Волга.
Плыть стало труднее. Много судов бороздили по всем направлениям гладь реки. То здесь, то там раздавались предостерегающие гудки. Взад и вперед сновали буксиры, катера и моторные лодки. Прошел белый двухэтажный пароход, оставляя за собой пенистый след. Два вала расходились за его кормой. Наш маленький катер закачался на них, как поплавок.
Чувствовалось приближение большого города.
Проехав еще немного, подошли к садку.
— Вот и доставились,— сказал инструктор.— Первая часть пути прошла благополучно. Я думаю, что не стоит выпускать сазана в садок, чтобы не мять его, доставая оттуда. Перегрузим его в большие „прорези» и поставим их на течение. Ведь послезавтра повезем рыбу дальше.
Я согласился.
Немедленно принялись за пересадку. Много времени отняла эта работа. Она требовала большого внимания и осторожности.
В нашей „прорези» рыбе было очень тесно. Она спуталась плавниками. Надо было распутать ее.
— Осторожнее, осторожнее, не порвите плавники!— ежеминутно напоминал я.
— Тише, не дери так! — покрикивал на неосторожных дед.— Чего бросаешь так, не можешь что ли опустить в воду. Тебя бы так стукнуть…
Дед оказался неоценимым помощником. Он действительно „болел » за сазана. Удивительно бережно брал он каждую рыбу, легонько разделяя сцепившиеся плавники, не бросал ни одной рыбы в воду, наполнявшую „прорезь», а осторожно опускал ее и глядел, как выпущенная рыба медленно уплывала в темную воду „прорези”. И все-таки он делал больше, чем мы.
Еще раз пересчитали всю рыбу.
Работа окончена. „Прорези” поставили на течение к живорыбному садку. Но что это? Что за радужные маслянистые пятна на поверхности воды? Да ведь это нефть! Нефть идет сверху, от пароходных пристаней и пароходных стоянок. Нефть проникает сквозь отверстия, проделанные в „прорези». Сазаны, поднимаясь на поверхность, ее захватят неизбежно. Что с ними будет? Как проведет рыба в такой воде сутки? Не перегрузить ли ее в садок?
Но, присмотревшись к воде, я вижу и там предательские маслянистые радужные пятна.
— Не беда,— утешает меня инструктор, заметив мою растерянность.— Ничего не случится с твоим сазаном. В нашем садке рыба сидит по четверо суток и больше — и никогда ничего с ней не делается плохого.
Я нехотя соглашаюсь с его доводами, но решаю сократить пребывание сазана в „прорези». А спешить тут тоже нельзя: надо принять все меры к: тому, чтобы вода в цистернах, в которых повезем рыбу по железной дороге, не загрязнялась. Этим мы сохраним больше кислорода для сазана. Чем грязнее вода, тем меньше кислорода в ней содержите так как много его уходит на окисление частичек сора, начинающих гнить.
Чтобы избежать этого, рыбу перед перевозкой обыкновенно выдерживают дня два без пищи. За это время желудок и кишечник рыбы освобождается, она не загрязняет воду своими выделениями.
Кроме того, рыба очищается от слизи, покрывающей ее жабры и чешую. Это тоже облегчает ей переносить неприятности в пути. А их ведь не мало.
Поздно вечером ушел я в гостиницу, оставив сазана под охраной деда.
Ночь провел неважно. Гвоздила мысль как переночует сазан, не повредит ли ему нефть. Представлялось, что, прийду утром к „прорезям», найду много уснувшей рыбы.
Рано утром побежал туда. Страхи оказались напрасными: сазан чувствует себя прекрасно, уже освоился с новым помещением и даже к бесплатному приложению в виде нефти. Никаких признаков беспокойства или неудобства. Вся рыба внизу. Редко-редко поднимается которая-нибудь на поверхность и, глянув своим круглым глазом, вильнет хвостом и исчезнет в глубине. Крупные рыбы важно переплывают с места на место. Молодь как подобает ребятам, резвится в отведенном ей помещении.
Посмотрим, что в соседней „прорези”.
Та же картина. Большие неповоротливые рыбы передвигаются из одного конца „прорези“ в другой. Некоторые спокойно стоят, слегка пошевеливая плавниками.
Между сазанами здесь мелькают и зеркальные карпы. Они короче сазанов, зато выше их. На боках у них „зеркала»- кожа не закрыта чешуей. По окрасу их тоже можно сразу отличить от сазанов — темноспинные с золотисто-розовыми боками и брюшком.
Пока я осматривал свое хозяйство пришел инструктор.
— Так и знал, что ты уже здесь. Когда решил везти? Убедился, что нефть повредила?— засыпал он меня вопросами.
— Сегодня ты затребуй сюда вагон. Нальем воду и подготовим ее. Посадим и повезем завтра. Не забудь добыть разрешение на прицепку вагона к поезду №67,— напоминаю я.
Весь день следил за рыбой. Никаких признаков беспокойства она не проявляет. Все так же спокойно плавает у дна „прорезей».
К вечеру прибыл вагон. Длинный, белый, пульмановский (четырехосный) с надписью: „Живорыбный вагон“.
Рабочие открыли задвижную дверь. Справа и слева — большие цистерны-баки вместимостью по полторы тонны. Возле каждой — по лесенке.
Мы стали наполнять цистерны водой.
Рабочий взобрался на крышу вагона и открыл люк, находящийся над цистерной. В люк ввели шланг, по которому побежала вода, с журчаньем наполняя бак. Наполнив его на две трети, шланг перетащили во второй бак.
Я измерил температуру воды. Девять градусов. Придется охладить перед посадкой. Побежал договорится о льде. Обещали привезти завтра утром.
Последнюю ночь проводит сазан в „прорезях» перед длинным своим путешествием на Урал. Завтра — в вагон и в путь!
Погрузка безногих пассажиров
С раннего утра я принялся за дело. Прежде всего, побежал посмотреть на своих безногих путешественников. Они начали уже выказывать беспокойство. Нефти сегодня больше. Вода в „прорези» покрылась радужной пленкой. Сазану это не по вкусу. Он начинает тревожно всплывать на поверхность. Это не облегчает, так как вместе с глотком воздуха в жабры попадают и частицы нефти.
Безотлучный дед ворчит:
— Уморим рыбу, не довезем…
— Послушай, давай переведем „прорези» подальше.— Течение там, правда, меньше, но и нефти зато нет,— говорю я.
Мы переводим „прорези”, снимаем пленку нефти. Рыба успокаивается.
Я бегу к вагону. Снова меряю температуру. Вода еще больше нагрелась: +9,5. Необходимо ее охладить.
Кстати привезли и лед. Часть льда мы заложили прямо в баки. Заняли им все полки, приготовленные специально для него, им же набили весь вагон, оставив свободным только проход.
Я пошел в дежурную комнату приготовить все для анализа. Перед тем, как погрузить рыбу в баки, надо обязательно знать, какая вода в них. Достаточно ли в ней кислорода. Будет ли задыхаться рыба, тогда ведь она не перенесет такого длительного пути.
В это время прибежал инструктор.
— Готовь своих пассажиров. Вот разрешение на прицепку. Поезд отправляется в одиннадцать часов ночи. Маневровый паровоз подадут к семи часам вечера. Времени хватит,— залпом проговорил он.
— Должно хватить!
Мы вышли. Рабочие на местах. Быстро распределены обязанности — и работа закипела.
Часть рабочих пошла к Волге для того, чтобы поближе подвести „прорези» с рыбой.
Я в последний раз измерил температуру: +5 по Цельсию. Очень хорошо, тем больше в ней растворится кислорода..
Для сазана такая температура хороша. Чем ниже температура, тем легче он перенесет дорогу: будет полусонным, не захочет есть, не будет много плавать. В таком виде ему будет нужно меньше кислорода для дыхания.
Я приступаю к анализу.
Осторожно, чтобы не попали пузырьки воздуха, я наполняю водой из цистерны банку с притертой пробкой. Объем ее точно измерен. Пипеткой прибавляю 1 куб. сантиметр розоватого раствора хлористого марганца, затем столько же бесцветного иодистого калия. Вода слегка мутится, желтеет и в ней появляются беловатые хлопья. Осадку нужно дать отстояться. Кислород, находившийся в воде, связан.
Когда осадок минут через десять отстоялся, я вооружаюсь пипеткой по больше и, набрав два кубических сантиметра крепкой соляной кислоты, потихоньку спускаю ее в банку. Закрыв ее пробкой, встряхиваю осторожно несколько раз.
Осадок исчез — растворился. Жидкость стала ярко желтой.
Все в порядке. Теперь остается прибавить кубический сантиметр крахмала и оттитровать гипосульфитом. От крахмала жидкость становится темно-синей, почти черной (в банку ведь раньше был налит йод).
Этот момент анализа всегда приводит в восторг наших рабочих, наблюдавших за моими анализами.
Затем, перелив содержимое банки в колбу, я начинаю медленно, по каплям, прибавлять из бюретки раствор гипосульфита.
— Гляди, светлеет!— шепчет один из рабочих. И правда, из темно-синей жидкость постепенно становится голубой, потом прозрачнее и вот, после капли прибавленного гипосульфита, окраска исчезает. Банка наполнена бесцветной жидкостью, какая была до начала анализа.
— Вот здорово!— выражают свое удовольствие рабочие.
Анализ закончен. Три минуты на вычисление. Результат неплохой — 8,7 миллиграмма кислорода в литре воды.
Двое рабочих подходят к „прорези» с носилками. Из непропускающего воду брезента сделано корыто в полметра глубиной. К нему приделана крышка. В носилки выливают полтора ведра воды и туда помещают до 40 штук сазанов. Потом люди спешат к вагону. Надо, чтобы рыба как можно скорее была посажена в воду.
В вагоне уже ждет их дед и бригадир. Они осторожно вынимают рыбу из носилок и пускают в бак. Нужно следить, чтобы рыбу не бросали через край цистерны, а осторожно опускали головой вниз.
Ко второму баку становлюсь я с председателем колхоза.
Вызываем деда на соревнование: кто скорее погрузит и не только скорее, а и лучше.
В одну цистерну грузим молодь сазана. В другую — крупную рыбу.
Дед орудует с производителями, а у нас молодняк.
Инструктор ведет счет. Рабочие, проходя мимо него с носилками, говорят, сколько сазанов в них.
Работаем напряженно. Намокшие от пота волосы мешают.
— Ну и гонка!— вздыхает мой компак он.— Однако медлить нельзя. Можем успеть.
Погрузка идет к концу. Времени ушло много. Вот-вот приедет маневровый паровоз.
Инструктор поднимает руку: довольно! Успели во-время.
Через несколько минут маневровый паровоз нетерпеливым гудком известил о своем прибытии.
В проходе между цистернами приспособили из досок что-то вроде мостков для меня. На них положили мой рюкзак. Вагон прицепили к паровозу. Свисток-мы поехали. Инструктор, председатель колхоза и бригадир провожают нас до вокзала.
Рабочие, грузившие сазана и обслуживающие живорыбный садок, толпятся возле вагона.
— Счастливо довезти!
— В Пензе вам будет удобнее сменить воду!— кричат мне.
Ход вагона ускоряется.
Вода в цистернах плещет через края! Мы все получаем хороший душ.
— Как ты поедешь,— удивляется инструктор,— ведь ты весь промокнешь! Я взял два билета в классный вагон. Вот они,— сует он их мне.
— Спасибо, только вряд ли придется ими воспользоваться. Как оставишь, рыбу?
— Помощник у тебя хороший,— киваем председатель колхоза на деда.— С ним ты можешь быть покоен.
— А ты, дедка, не подкачай, смотри!
— Зачем мне подкачать. Я рыбу знаю. А то скажешь такое…
Душ усиливается. Мы стряхиваем с себя крупные капли. Я доволен. Так вода только обогащается кислородом.
Быстро проехали километры, отделяющие Сталинград от „Северо-Кавказской.»
Дежурный по станции, предупрежденный о нашем прибытии, направляет вагон на нужный путь.
Половина десятого.
Полтора часа до отъезда.
— Скорей бы доехать,— вздыхаю я и лезу по лесенке посмотреть рыбу.
Молодняк весь сгрудился на дне бака и в средине, изредка перебирая плавниками.
Перехожу к другой цистерне. Здесь среди взрослой рыбы заметно беспокойство. Крупные рыбы теснят друг друга, стараясь занять место поудобнее. Время от времени их лобастые головы приближаются к поверхности воды.
Меня томит ожидание. Вот, наконец, и поезд. Несколько маневров — и наш живорыбный вагон прицеплен в хвосте пассажирского поезда.
Едущие в нем пассажиры недоумевают:
— Что за странный вагон. Что в нем везут?
Большинство видит впервые такой необычайный вагон.
Подходят к нам, расспрашивают.
Я рассказываю, в чем дело. Многие хотят посмотреть безногих путешественников.
— Какие большие! Мама, смотри, вот этот как поросенок!— восклицает девчурка лет семи, осторожно сползая с лестницы.
Билеты я отдал едущему с нами рыбаку Константину и деду. Они побежали устраиваться в вагон. Дед, однако, скоро вернулся.
— Я с тобой побуду, пригожусь ведь.
Свисток отправления.
Я прощаюсь с инструктором и с остальными.
— Телеграфируй в Свердловск о выезде,— напоминаю ему.
Паровоз нетерпеливо рявкает, и поезд плавно трогается вперед.
Так началось великое путешествие сазана.
Путешествие на колесах
Поезд быстро мчится от широких просторов волжских низовий к уральской горной стране. Мягко покачиваются вагоны. Нашему живорыбному вагону, идущему в конце поезда, приходится, пожалуй, хуже других. Его качает сильнее. Вода с плеском бьется в стенки цистерн, плескаясь через борта.
Мы с дедом давно уже одели брезентовые плащи. Со всех сторон нас окружают глыбы льда, словно мы находимся в полярном плавании. Нельзя сказать, чтобы было тепло.
— Совсем в роде челюскинцев,— пробует шутить дед.
Он деятельно помогает мне. Лезет посмотреть,не сильно ли бьется рыба о стенки.
—Глянь-ка, он весь ведь стоит в середине и совсем не бьется. Ну и умная рыба,— восхищается он.
Я только что смерил температуру воды. Она не повышается.
Лед, заложенный на полках, тает, холодная вода стекает по стенкам цистерн. Это мешает воде согреваться.
Станции мелькают одна за другой.
Прибегает рыбак, приносит горячего чаю. Предлагает идти ночевать в вагон. Я отказываюсь. Дед тоже.
Наступает ночь. Как-то она пройдет? Мы зажгли запасенные фонари.
Пока нет никаких оснований тревожиться. Рыба держится на глубине, собравшись ближе к центру цистерны.
— Скажи-ка мне, куда делась вся рыба?— расспрашивает меня дед. Ведь сколько ее в старину было. Пойдеть, бывало, на икромет, так чем только не ловили ее. Бабы платками и то целые ведра налавливали.
— Вот и выловили ее всю хищнически. Потому теперь и мало ее осталось,—объясняю я.
— Никогда не слыхивал, чтобы рыбу возили. Впервой пришлось увидеть. А тут и вагоны для этого приспособлены. В старину так говорили деды: надо слушать весной, когда первый гром грянет.
Вот, если в постный день загремит — много рыбы летом добудут. Если в скоромный—худо будет ловиться. Теперь вы ни во что в это не верите,— укоризненно прибавляет он.
Много еще примет рассказывает мне дед. Незаметно проходит ночь. К утру все благополучно. Ни один сазан не уснул.
Приехали в Михайловку. Прибежал Константин, мой второй спутник.
Я решил пойти передохнуть.
— Чуть что случится, сейчас же за мной,— наказываю я ему.
— Ладно, иди отдохни.
Пассажиры в классном вагоне встречают меня градом вопросов. Им хочется все подробно знать о безногих путешественниках. Но я только отмахиваюсь от них. После трех бессонных ночей засыпаю, едва прикоснувшись головой к подушке.
Проснулся я через несколько часов. Поезд плавно преодолевал километры. Скоро Поварино.
Теперь уже не удалось избежать расспросов.
Больше всего интересует, почему именно сазана и зеркального карпа я везу на Урал.
— Они замечательно растут, пока молоды,—объясняю я. В первый год своей жизни зеркальный карп весит около сорока грамм. За второе лето он прибавляется до 350-400 грамм.
В Америке один карповод поместил своих карпов в пруд, куда поступала вода из гейзера, и кормил их кровяным порошком и тертой вареной печенкой.
В его пруду карпы за одно только лето нагуляли больше 900 грамм.
У нас же карп достигает веса в килограмм или полтора на третье лето. Вот как выгодно разводить карпа!
Кроме того, карп исключительно плодовит. Его самка выметывает около шестисот тысяч икринок. Через пять-шесть дней из них выклевываются мальки, весом от полуторых до двух с половиной грамм.
— И вы пустите карпа во все Уральские озера?
— О нет! Карп — очень нежная рыба, он боится холода. Его нельзя сразу выпустить в водоемы Урала. Он будет разводиться в специально оборудованных питомниках.
— А сазан?
Сазан, как более выносливый и менее прихотливый, будет посажен в подходящие озера и пруды. Растет сазан тоже очень быстро».
Ход поезда замедляется. Остановка. Я мчусь к белом у вагону. И во-время: температура воды в баках поднялась до восьми градусов. Рыбе начинает недоставать кислорода. Сазан поднимается кверху и ловит воздух, характерно чмокая ртом. Я бросаюсь к насосу, освежающему воду, и начинаю накачивать воздух.
Константин накачивает воздух во вторую цистерну. Деда мы прогнали отдохнуть. Прогнали потому, что он никак не хотел уходить.
Качаем мы минут десять. Рыба сразу чувствует облегчение. Она успокаивается и спускается на дно.
Поезд отходит. Вода начинает сильно плескаться о стенки.
Часы кажутся минутами — занято всё время: то надо измерить температуру, то проверить, как кислород. Потом надо охладить воду в цистернах. Для этого придвигаешь больше льда на полки, ближе к стенкам баков.
Новая забота — хватит ли льда до Пензы? В Пензу послана телеграмма, чтобы приготовили свежую воду и лед. Только бы доехать до Пензы!
Надвигается вторая ночь. Я начинаю беспокоиться. Мне не нравится, что рыб поднимается все чаще и чаще на поверхность. Так она сильнее бьется о стенки.
Время от времени пускаем в ход насосы. Это приносит облегчение. Произвожу анализ воды. Результат ужасный!
Кислорода только 2,8 миллиграмма на литр! Если так будет продолжаться, мы не довезем всей рыбы.
Перехожу в классный вагон: надо отдохнуть часа два перед трудной ночью.
Деду и Константину поручаю каждые полчаса накачивать воздух.
Лежу в вагоне и никак не могу заснуть. Все больше и больше охватывает тревога за рыбу. Только бы благополучно доехать до Пензы. Там, переменив воду и пополнив запас льда, мы облегчим сазану дальнейшую часть пути.
Незаметно начинаю дремать. Кто-то настойчиво трясет за плечо. Открываю глаза и вижу перед собой смущенное лицо Константина.
— Идем скорее!
Балашево. Поезд стоит. Мы бежим к белому вагону.
Сазан весь сгрудился у поверхности воды и судорожно ловит ртом воздух. Из воды высовываются открытые рты.
Бросаюсь к насосу. Лихорадочно начинаю накачивать воздух. Поезд в этот момент трогается. Я продолжаю качать, Константин сменяет меня. Забираюсь на вторую цистерну. Молодняк чувствует себя лучше. Дед беспрерывно орудует насосом. Я помогаю ему.
Снова решил посмотреть, как взрослые сазаны. Наша работа не пропала даром: они успокоились и почти все опустились на дно. Но что это? Беспомощно лежа на боку, медленно поднимается большая рыба. Она неподвижна. Это первый уснувший сазан. Я знаю, что это неизбежно, но все же досадую на себя. Зачем я уходил из вагона! Может быть удалось бы избежать гибели рыбы.
Погибшего сазана поспешно вынимаем из цистерны. Внимательно ищу глазами, нет ли еще. Пока больше нет. Пока… а что будет дальше?
Наконец, Пенза. Здесь будет сменяться бригада и мы успеем освежить воду.
Константин и дед, вооружившись ведрами, стремглав бегут за водой. Я спешу к дежурному узнать, есть ли лед.
Дежурный по станции бежит уже мне навстречу.
Льда нет. Кроме того, предупреждает о задержке. Впереди произошло крушение и путь занят.
Это ужасно! Задержка в пути угрожает жизни сазана.
— Сколько же времени простоит поезд?
Ответ очень неопределенен.
Что же делать? Прежде всего, во что бы то ни стало, добыть льда. Затем постараться сменить почти всю воду.
Константин и дед прибавили свежей воды в цистерны. Теперь, открыв нижние краны, спускаем через них воду, чтобы потом добавить еще свежей.
С трудом удалось добыть лед.
Сазан спокоен.
Уже четыре часа стоит поезд. Бегу к начальнику станции узнать, скоро ли освободят путь. Ответ мало утешает: пока ничего неизвестно.
Часы идут за часами.
Вода согревается. Сазан проявляет беспокойство. Ему тесно, трудно дышать.
Сильные рыбы, стремясь подняться, оттесняют более слабых в глубь цистерны. Более слабые задыхаются внизу. Рыба бьется в баках. Плещет хвостом, судорожно извиваясь. Жадно ловит воздух широко открытым, чмокающим ртом. Более сильные сгрудились наверху. Слабые никак не могут подняться, чтобы глотнуть живительного воздуха. Их движения становятся все более вялыми. Беспрестанно поднимаются жаберные крышки, под ними видны жабры. Несколько отчаянных усилий пробиться кверху—напрасно. И задохшаяся рыба медленно поворачивается на бок. Глаза ее стеклянеют. Рот остается открытым. Еще одна жертва задержки. Сколько же их будет еще?
Девять часов уже стоит поезд.
Мы поочередно работаем у насосов. Нам помогают железнодорожники. Добывают свежей воды. Наливаем ее в цистерны, высоко подняв ведро. Вода течет сильной струей и обогащается кислородом из воздуха.
Новая беда: температура воды упорно повышается: восемь градусов, девять, десять!.. Что делать? Больше ждать нельзя.
— Бросайте лед в цистерны,— решаюсь я на крайнюю меру.— Бросайте скорее!—И первый начинаю сбрасывать куски льда.
— Сгоняй рыбу книзу!— кричу я помощникам, не давайте ей прикасаться ко льду, она ведь простудится!
— Рыба простудится!..— фыркает один из помогающих железнодорожников,—что же, у нее насморк что ли будет, грипп, воспаление легких? Поди чихать еще станет!..—продолжает посмеиваться он.
— Вовсе не воспаление легких и не насморк,— возражаю я.— Простуженная рыба покрывается ранами. У нее отмирает чешуя и кожа. В эти раны сбираются плесневые грибки и очень быстро разрастаются там. Больные жабры не могут подавать столько кислорода, сколько нужно для жизни рыбы — и она погибает. Если карпов перенести из теплой прудовой воды в холодную ключевую, они засыпают сразу.
— А ты тут зубы скалишь,— набрасывается на железнодорожника дед.
— Уж больно смешно слышать: рыба—и вдруг простудится!— оправдывается тот.
Упорная борьба за сохранение рыбы продолжается. Что с ней будет, если остановка продлится еще несколько часов?
Все чаще и чаще всплывают сазаны.
— Отправляют!— кричат нам. Не может быть, наконец-то!
Вынимаю часы (в который раз?)
Одиннадцать часов простоял поезд.
Как приятно стучат колеса.
Ничего, что холодная вода плещет на голову, за то рыба спасена!
В обеих цистернах она успокаивается. С поверхности воды уходит в глубь.
Не видно больше неподвижных рыб, лежащих на боку.
Гибель рыбы прекратилась.
На полустанке ухожу отдыхать.
Пассажиры встречают меня сочувственно.
— Устал, поди, очень, попей-ка горяченького чайку,— угощают меня.
Я не заставляю себя просить, глотаю горячий сладкий чай.
От сознания, что опасности больше нет и рыба спасена, становится весело. Все окружающие такие славные. Так и хочется сделать им что-нибудь приятное. Я начинаю говорить о своей перевозке.
Еще нигде, никогда в мире не путешествовала рыба на такое огромное расстояние. Подумайте, за тысячи километров едет сазан! В Германии, в Америке считают, что перевозить ее можно только в течение нескольких часов. Мы первые производим этот опыт, и нет никаких оснований сомневаться в его успехе. Самое страшное препятствие — одиннадцатичасовая задержка — уже позади.
— А всегда ли путешествует рыба в специальных вагонах?
— Не только в специальных вагонах, но и в аэропланах летает рыба. На Кавказе нужно было перевезти мальков из одного озера в другое. Дорог там почти нет, а те, что есть, непроходимы для наших безногих путешественников. Вот и решили перевезти их на самолете. Икру же в специальных упаковках возят в багажных вагонах.
Разговор прекращается. Я засыпаю.
Вечером иду к своим питомцам. Отправляю спутников отдыхать, сам же несу караул.
Мерно постукивают колеса. В цистернах плещет вода. Сазан тихо стоит на дне. Лишь изредка рыбы, словно соскучившись переплывают с места на место.
Проехали уже Казань, Сарапул. В конце четвертых суток подъезжаем к Свердловску.
Прибытие на Урал
После двух часов ночи поезд прибыл на станцию Шарташ. Вагон отцепили и отвели на запасный путь.
Нас уже ждали. Автомашины пыхтели в отдалении. Несколько подвод виднелись за ними.
— Ну как довез?— был первый вопрос, заданный мне. Научные работники, трестовцы, рыбаки— все интересовались как путешествовал сазан.
Приступили к разгрузке.
Молодь сазана поедет в озеро Шарташ и в Верхнесысертский пруд. Производители — в озеро Балтым. Зеркального карпа отвезем в Шевелевский пруд.
В первую очередь надо было отгрузить сазана, направляемого в дальние водоемы озера Балтым и пруды Верхнесысертский и Шевелевский.
Приступили к работе.
Сазанов-производителей поодиночке вынимают из воды и спускают вниз головой в бочки. Они по форме немного отличаются от обыкновенных бочек: плоские, с овальным дном. В плоскости бока выпилено квадратное отверстие. По ободу— веревочные ручки.
Я осторожно вынимаю карпов. Они недовольно выгибаются и чмокают ртом; помещенные в бочку, они продолжают выражать неудовольствие: мечутся взад и вперед и никак не могут успокоиться,
Первая партия отправлена — машины ушли на Балтым и Верхнесысертский пруд.
Мой товарищ повезет карпов на Шевелевку, а я — сазаний молодняк в озеро Шарташ.
Дошла очередь и до сазанчиков. Дед вычерпывает их сачком из бака „выливая» их в ведро. Из ведра их выпускают в бочки. Бочки нагружают на подводы.
Медленно двигаются подводы с драгоценным грузом. Слабо плещет в бочках вода. До озера недалеко.
Нас уже ждут колхозники. Они очень довольны: их озеро становится богаче.
С большой осторожностью снимают они бочки с подвод, подносят к берегу.
С какой заботливостью они вынимают рыбешек и бережно выпускают их в озеро! Всплеск хвостом — и рыбки прячутся в воде.
Подвозят все новые и новые бочки. Больше и больше сазанчиков скрывается в водах Шарташа.
Уже совсем светло, когда посадка закончена.
Я иду домой и бухаюсь в кровать. Сплю очень долго.
Приезжает товарищ с Шевелевки.
— Ну как карп?— спрашиваю его.
— Прекрасно. Пасется, кормится и машет от удовольствия в воздухе хвостом…
— Как так?— не понимаю я.
— А так. Там ведь не глубоко у берега. Когда карп роется на дне, то хвост его торчит в воздухе, он и машет им от удовольствия!..
Мы оба хохочем. Торчащий из воды и машущий хвост карпа — это ведь уморительная картина.
Мы долго еще обсуждаем все подробности перевозки и посадки сазана.
Через несколько дней приезжает взволнованный рыбак с Шевелевки. Его прислали сказать, что с карпом не все благополучно: он покрылся каким-то белым налетом и толпится у берега.
— Сапролегния!— восклицаю я, собираю все необходимое и через двадцать минут на легковой машине мчусь полным ходом в Шевелевку.
Промелькнул аэропорт. Вот Уктус. Промчались мимо Нижнеисетского пруда, отравленного сточными водами Свердловска. Вот Арамиль. Резкий поворот в сторону Сысерти.
Шофер гонит во-всю.
Вот и Шевелевка. Группы колхозников толпятся у самого берега. Они озабочены.
— Смотри-ка, что с карпом!..
— Пройдет ли?
— Что это с ним, почему же? Мы так осторожно его везли, выпускали, а тут это и приключилось…
Карпы, да нет, не карпы, а мохнатые, белые живые комья теснятся в воде у самого берега! Они сплошь покрыты белым налетом, как ватой.
— Сапролегния! В дороге чешуя повредилась и на ранках развился этот плесневой грибок.
Я предвидел это и взял с собой все, что надо. Принесли бочки. В каждую налили по 200 литров воды. Туда же я прилил по 3 кубика крепкого раствора марганцево-кислого калия.
— Ну, будем теперь лечить карпов медицинскими ваннами, — шучу я.
В каждую бочку сажаем по 4-5 рыб. Очень сильно обросших предварительно осторожно протираем ватой, смоченной в крепком марганцевом растворе.
„Ванна» продолжается полчаса. Затем вынимаем рыбу и выпускаем в пруд.
Теперь она уже не похожа на огромные хлопья ваты.
Воду выливаем на землю, заменяем свежим раствором — и сажаем в бочки следующих пациентов.
Работы хватило надолго. Три дня я провел в Шевелевке, воюя с сапролегнией. И победил ее.
Колхозники были очень довольны. Их карп был вылечен.
Возвращаясь, проехал на Шарташ. Как-то там?
Оказалось почти благополучно. Очень не много сазанчиков плавало у берега, украшенных гроздьями грибка. Выкупал их тоже в целительной ванночке.
Перевозка прошла хорошо. Рыба немного поболела— без этого обойтись трудно в очень тяжелых условиях путешествия. Как-то перенесет она нашу уральскую зиму с суровыми морозами?
Не пострадает ли от хищников, обитающих в наших озерах?
Часто говорил я с товарищем об этом.
Вспоминали мы всегда о сигах, которых привезли на Урал в 1912 году. Они очень хорошо растут у нас. Мы расселяем их по здешним озерам.
Сазан и карп, несомненно, так же хорошо пойдут, как и они.
— Рыбу ведь посадили в лучшие водоемы, изучив их предварительно. О чем же беспокоиться?
Настала зима. Час то наведывался я на Шарташ — узнавал, как сазан.
Колхозники непрестанно наблюдали за ним. Он благополучно перезимовал в нем
Получил письмо от деда:
— Напиши, как сазан, не пропал ли!
Успокоил старика, что все благополучно.
Теперь уже вскрылись озера и пруды от льда. Прогрелась вода. Начал сазан „жировать”— кормиться. Много корма найдет он на дне.
Когда вода нагреется до двадцати двадцати пяти градусов, перезимовавшие производители дадут многочисленное потомство.
Первые годы после посадки рыбы ловить ее запрещено.
Много хлопот будет у колхозников. Не мало браконьеров придется им изловить, найдутся любители жирного сазаньего мяса.
Пройдут года. Снимут запрет на сазана и карпа. Колхозники выедут в первый раз на лов. С каким нетерпением будут они ждать подхода мотни!
С трудом будет тянуться невод. Масса рыбы наполнит его — и не мелочь — ерш, плотва да окунь, а крупный трех-четырехлетний сазан, весом каждый по два-три килограмма!
Вот как изменяется население уральских озер при обогащении их ценной, вкусной и быстро растущей рыбой.
