В первые дни но уходе „Микояна» сотрудниками фактории на Оби живо ощущалась заброшенность и сиротливость. Стало как-то напряженно тихо вокруг избы рыболовной артели, где мы поселились.
Под будничную домашнюю работу всяк про себя обдумывал свои мысли, по-своему перемалывал в душе настроение.
Однако постепенно это проходило — затягивала работа.
Прежде всего принялись за устройство общежития. Повытаскивали бесчисленные топчаны, нары и столики, открыли окна, затопили печи. Я вооружился деревянным молотком и конопаткой в форме лопатообразного березового клипа. Свисавший из стен волосатый мох конопатил, аккуратно подрезал топором. Три женщины замесили глину и следом за мной промазывали пазы между бревен.
Затем каждый для себя построил перегородку. Получилось несколько маленьких комнатушек с широким проходом посередине. В дверях и у кроватей запестрели занавесочки — беленькие, цветные. И пол чистый, и в печке потрескивает огонь—чем не жилье? Грубо, конечно, хмуро, но ведь здесь Я-мал — край земли!
Длинную зиму придется проводить преимущественно в четырех стенах, и мне хочется сделать эти стены возможно краше и приветливей. На синем цвете оклейки отдыхает зрение. Развешу карты Севера. Полки и шкаф драпирую занавесками. Придется много времени проводить за рабочим столом — это предусмотрено: я запасся лампой с зеленым колпаком, низенькой, удобной.
На все эти дела ушло 22 дня. Впрочем, не целиком. Случались авральные работы, в которых приходилось участвовать то всему мужскому персоналу, то всему коллективу.
Первая работа, отнявшая у мужчин три дня, заключалась в переноске товаров из шатра в склад. Затем отрывались для похода в тундру за мхом. Его нужно было запасти на зиму для подстилки свиньям и коню: на факторию завезено было шесть породистых поросят и конь Пегашка.
Сбирать мох — одно удовольствие. Погода отличная. Установилось полярное „бабье лето». Светит и даже греет солнце, не шибко, конечно. Если бы не постоянные ветры, наносящие то стужу, то внезапный дождь, было бы совсем недурно.
С рогожными кулями через плечо, в сопровождении стаи собак, мы отправляемся на запад, к холмам. В тундре научились обходить топкие места, и добираемся до возвышенностей, не промочив ног.
На буграх стелется ягель — олений мох. Он очень красив. Тонкого, ажурного, причудливого рисунка веточками, похожими на то, как мороз расписывает оконное стекло. И цвет нежный-нежный, серебристо-зеленоватый. Это первый год его роста, когда он наливается вкусовыми и питательными соками, которые для оленя ни с чем другим не сравнимы. В последующие годы ягель буреет, потом становится совершенно черным, жестким, как проволока.
На буграх мы находим обширные площади, покрытые свалявшимися в виде шапок, блинов или клубков такого черного старого ягеля. Его так много, что в каких-нибудь 3—4 часа мы набиваем все кули доверху. Мнем коленами, увязываем. Он топорщится и пружинит, однако мы уже научились набивать в куль до 25—30 килограммов.
Между прочим, старый ягель — прекрасное топливо для костра. Им пользуются в чумах ненцы. И что-то лакомое находят в нем поросята: старательно роют носом, перебирают, жуют, удовлетворенно хрюкая. Сухой и пружинный, он служит хорошей подстилкой. Свиньи спят, как на матраце, пока не смочат. Тогда вид ягеля отвратительный, грязный, черный, хуже навоза. Мы наметили собрать его на зиму до ста кулей.
И затем мы многократно обсуждаем вопрос, как бы сохранить Пегашку. Это очень жизнерадостный конь с независимым характером. Забросили его на факторию с тем расчетом, чтобы по окончании работы с перевозкой стройматериалов, угля, товаров — убить на мясо. Так сказать, обреченный.
Но жаль нам Пегашку. Он — общий любимец. Ест из рук, любит хлеб, не брезгует мучной болтушкой.
Псы у нас здоровые и злые, однако конек нисколько их не боится. В боях за пищу он уже отстоял свою независимость. Однажды он ел из кормушки нарезанный хлеб, и как-то случилось, что все хозяева отошли. Прикрыв от удовольствия веки, он, не спеша, разжевывал хлеб, ворочая языком во рту.
Вдруг две собаки с разных сторон кинулись к кормушке и атаковали Пегашку. Надо было видеть его великолепное возмущение! Не заржав, а грозно протрубив на всю тундру, он с такой силой рванул одного пса зубами, что тот кубарем откатился шагов на десять в сторону и долго визжал, поматывая головой и шеей.
Бросились было мы на выручку, но Пегашке никакой помощи не потребовалось. Прижав уши, оскаля громадные плоские зубы, он взвился с ревом на дыбы и сам кинулся на собак.
Бой-решился в одну минуту. Собаки разбежались в страхе, некоторые с визгом. Рассевшись на безопасной дистанции, они долго лаяли на удивительного конька. В их лае слышались конфуз и трусливая угроза.
Пегашка не стал их преследовать, разом успокоился и, прикрыв веки, стал вновь жевать хлеб.
Боевой конь, игривый. Любит вдруг запрыгать козой, с вывертами, забаловать, заржать и, выбрыкивая задом, понестись в тундру. Или вдруг побежит за кем-либо из хозяев, замотает головой, дескать, вот я тебя!— погонит к дому. Женщины в таких случаях с криком удирают. Но он никому не причинил вреда. Догонит, ткнется мордой в шею или в руку, нюхнет с храпом — и спокойно отойдет в сторону. К таким играм все привыкли.
Выйдет Вася с краюхой в руке и крикнет:
— Ану, Пегашка, догоняй!
Пегашка рысью, после галопом, мчится вслед за краюхой в тундру, вокруг склада, по откосу. Честно заработанное с наслаждением съедает. Собаки завистливо смотрят, но уже отнимать не решаются. Убивать такое животное — не подымалась рука.
Однако фуража оставили ничтожное количество: кулек овса и тюк прессованного сена. И вот на совете было решено найти подходящую траву, собрать на зиму хоть полсотни пудов и подкармливать коня мукой и хлебом.
Травы в тундре видимо-невидимо, сенокосов же нет — сплошь кочки, твердые корни, мхи, болота. Мы потратили массу энергии на поиски. На охоте ли, на сборке мха, на исследованиях озер — обязательно присматривались к травам.
— Когда ударят первые морозы, накосим на топких местах,— сказал Аксенов.— Пусть подмерзнет, чтобы не провалиться.
Пока что мерин самостоятельно бродит по тундре и пасется. Наедается доотвала. Явится домой — заржет: просит воды и хлебца. Я-мал ему в пользу: толстеет, озорует. Единственное неудобство: его страшно боятся олени. Когда он, брыкаясь, несется к ним — они кидаются в тундру и, сломя голову, летят напрямик. Впрочем, ни одни олени, но и туземцы при его приближении разбегаются.
Страшный, и на Я-мале невиданный зверь!
Этот отрывок взят нами из книги В. Козлова „Полярная фактория”. Уралгиз. 1934 г.
