В каждом большом предприятии всегда бывает много мелких строительных работ и частичного ремонта. Постоянно требуются плотники, столяры, каменщики, землекопы и чернорабочие.
Из заводских сооружений больше и чаще всего нуждались в ремонте плотины заводских прудов: подновить насыпь, перебрать слив, переставить „ледобои“ , исправить „вершники» и т. д. Служащий, ведавший ремонтом плотины, назывался „плотинныи“ . Ему же поручалось наблюдение и за другими строительными работами, а также заведывание подсобными мастерскими.
Таким образом в руках „плотинного» сосредоточивалась огромная отрасль мелких строительных работ. Во время капитального ремонта плотины и производства больших построек в распоряжении „плотинного» были большие партии рабочих; когда же построек не было, число рабочих значительно сокращалось.
Эти колебания числа рабочих и право отказать одним и оставить других давало «плотинному»- большую власть. Все заводские плотники, столяры, каменщики, кровельщики и маляры старались жить в ладу с „плотинным», иначе говоря, из кожи лезли, чтобы при сокращении работ не попасть „к расчету” .
Если таково было положение рабочих с теми или другими техническими навыками, то еще хуже было положение «поторжных». Этим именем назывались чернорабочие, которые нанимались поденно—«по торгу». Тут выбор производился на-глаз, никакой очереди не существовало, все зависело от усмотрения „плотинного», который, однако, наперечет знал тех, кого заводское начальство „пустило в голодняки». Этим „голоднякам“ работы не было даже по самым низким ценам и при самом большом спросе на рабочие руки.
Последняя особенность, а также почти бесконтрольное распоряжение работами требовали, чтобы „плотинный» был «верный человек». Верный, конечно, хозяину.
В Сысерти в пору моего детства таким „верным человеком» был некий „Пасинька“— Павел Алексеевич (фамилии его не помню). Это был любопытный тип старого заводского служаки, живой осколок минувшего крепостничества.
Помню его уже глубоким стариком. Каждый день можно было видеть, как этот высокий, сухой, с узенькой седой бороденкой, угрюмый старикашка шагал по нашей улицз в обеденную пору домой. Старинный чекмень, опоясанный ремешком, и квадратная полуторааршинная палка —„правило“ , которую он употреблял для измерения, выделяли его из ряда остальных заводских служак.
„Плотинный» немилосердно сюсюкал, и нам, ребятишкам, был большой соблазн подразнить худоязычного старика. Но мы делали это с большой опаской, так как слыхали от старших, что если Пасинька узнает, чей мальчуган дразнил его, то хорошего не жди: так подведет, что с фабрики уволят, а уж в «поторжную» никак не пустит.
Чтобы не «подкузьмить» взрослых, пускались на хитрости: старались дразнить не в своей улице, а подальше. В нашей же улице дразнили соседние уличане. При этом даже не разрешалось давать обычную взбучку чужакам, хотя бы были с ними самые недавние незаконченные счеты. И нашим уличанам тоже беспрепятственно можно было ходить за Пасинькой скопом и в одиночку в другие улицы.
Особенно густо ходило ребятишек за Пасинькой в воскресенье или в праздничный день, когда он шел в «жалованном кафтане».
За „верную» службу в течение не одного десятка лет заводоуправление и владелец расщедрились — подарили «плотинному» особый почетный кафтан, обшитый по вороту и бортам узеньким золотым галуном, с какими то кисточками на боках.
На кафтан сукна не пожалели,— сшили его допят, да и в ширь пустить не поскупились, и получился какой-то необыкновенно смешной балахон. Маленькая круглая шапочка — катанка, степенная поступь и важный вид дополняли эту забавную картину. Казалось, старик был крайне озабочен, как бы в целости пронести на плечах такую драгоценность, как его необыкновенный балахон.
— Пасинька! Кафтан не потеряй!
— Позолоту не замарай!
— Рукой-то не маши — кисточку оборвешь!
Но старик не замечал нас. Выставив вперед правую руку с завязанной в клетчатый шелковый платок просфоркой и размахивая левой рукой как-то в сторону от себя, он продолжал свое величественное шествие.
— Сутка ли? Осенили и позаловали. Это сосюствовать и понимать надо!
И старик плотинный „чувствовал и понимал», что холопский труд его жизни не пропал. Не даром он всю жизнь трясся над господской копеечкой, чуть свет бежал на свою плотину: не случилось ли чего?
Зорко следил он за количеством ожидающих распределения на работы и пользовался всяким случаем, чтобы — «ужать» пятачок. Целую жизнь своим сюсюкающим говором ругал „поторжных» за их „бессюствие и бесстызесть». И вот, на старости лет получил награду — кафтан с позолотой.
Этот жалованный кафтан окончательно закрыл в глязах старика темные стороны его работы: просьбы и унижения голодных людей, их проклятия и заслуженную ненависть.
Закружила старую голову барская ласка. Никак не мог он понять, что смешного в его жалованном кафтане.
Когда на Нижегородской выставке в 1896 году «плотинного» и еще двух стариков, наряженных такими же шутами, спрашивали: в каком церковном хоре поют они, такие старики, то Пасинька только удивлялся, как это на всероссийской выставке, в большом городе, могут оказаться такие чудаки, которые не видывали жалованного кафтана, и с достоинством объяснял, что вот он служил «верой-правдой» столько-то лет в Сысертских заводах господина Соломирского и наследников Турчаниновых, и его оценили и пожаловали кафтаном.
Вспоминая об этом, невольно удивляешься, что такой обломок крепостничества был еще совсем недавно, перешел даже в XX столетие и умер на пороге революции.
Этот интересный очерк мы находим в книжке „Уральские были», написанной М. Бажовым. Издание „Уралкниги». Екатеринбург. 1924 г. Очерки посвящены недавнему быту Сысертских заводов.
