Под брюхом змеевым, под брюхом чешуйчатым мелькают поля, хутора и веси. Летит змей, огнем пышет. Куда жаром подует — вздымается пламя до небес, обращаются дома в угли, кричит и мечется люд. Летит змей, погибель несет.
Широки крылья его, остры когти его, зорки глаза его, горячо дыхание. Летит чудовище, испепеляя все на пути своем, прямиком ко дворцу князя Важдая, где томится ясноликая Рогнеда, наследника княжьего в утробе баюкая.
Из человечьего чрева вышедший, нежными колыбельными баюканный, не ведает змей, зачем, но память хранит, что надо княгиню и жечь, и терзать, чтоб выла, чтоб криком кричала до самого последнего вздоха. Пока не захрипит и не стихнет. Как корчась, почернел да прахом рассыпался под огненным его дыханием, прежде чем замолкнуть навсегда, змееборец.
Не следовало глупцу на мать аспидову замахиваться…
***
Полчища змей заполонили деревню. Живым ковром устлали площадь серые гадюки, блестящие медянки и юркие, желтоухие ужи. Густой дым пополз по земле, поднялся и окрасил ясное небо черным, осыпался хлопьями, смешался с кровью и укрыл растерзанные тела.
Сжимая в руке меч — счастливый, отцовский, в честь первой охоты подаренный, с лезвием щедро смазанным настоем из полыни и пёсьей вишни, которого как огня боятся ползучие гады, к харчевне пробирался змееборец Отай. На изувеченные тела односельчан он старался не смотреть. Не вглядываться.
Как только Отай наткнулся в лесу на разбитый отряд княжьих воинов вместе с правителем, голову которого он искал и в терновых кустах, и в малиннике, да так и не нашел — раздавил пирующий змеиный выводок и поспешил в деревню. Но и тут змееборец запозднился.
До последнего шага, отделявшего от Чудовища, что привело змеев в деревню, он надеялся, что ошибся. Что ошиблась и горстка выживших, толпившаяся у ворот деревни.
