— Я все равно осуществлю свою мечту, — твержу я. — Не позднее, чем сегодняшним вечером. Поймите же, именно сейчас!
— Прекратите. Вы переживаете и приближаетесь к полному безумию, бледнеете и выцветаете на глазах. Людям не дано видеть и слышать то, что происходит здесь. Кроме редких гениев — вроде наших родителей, — она склоняет голову набок, как матушка, терпеливо отвечающая ребенку на вопрос, умрет ли когда-нибудь и он. — С чего вы взяли, что этой ночью кто-то придет?
— Мне сказал Ван Гог, у него чутье на подобные вещи, — и прежде чем ввязаться в дискуссию о взбалмошном голландце и его влиянии на город, я извиняюсь и прошу разрешения удалиться под предлогом прогулки по любимому мосту.
— Только не уходите далеко! — кричит вдогонку синьора, когда я уже перешагиваю порог кабинета. —
Вдруг впрямь навестят, а вы пропустите да расстроитесь.
Очень похер, хочется ответить — но, наверное, итальянка благородных кровей не оценила бы. А пообщаться-то, кроме нее, не с кем: в городе преимущественно экзальтированные барышни восемнадцатого века, пышки Рубенса и отталкивающие личности вроде молодого человека с черепом или самосозданного Ван Гога. Да и будь ты хоть сто раз «Криком» кисти Эдварда Мунка, а согнать противную улыбку с рожи Джоконды — дело непосильное.
