«Высочайший случай» Акинфия Демидова
В один из морозных январских дней 1744 года до Невьянского завода — горной столицы ведомства Акинфия Демидова — добрался с Алтая посыльный, преодолев более двух тысяч верст сибирского бездорожья со скоростью, с какой не ездил ни один самый срочный правительственный курьер. У Демидова с горным Алтаем была своя великолепно налаженная связь. Посыльный передал грозному властелину письмо приказчика Колывано-Воскресенских заводов, в котором тот, кроме разных заводских дел, уведомлял, что после окончания контракта выехал в Петербург саксонский штейгер Филипп Трегер. Но уехал не просто так, а с обидой на хозяина завода. Перед самым отъездом, сообщал приказчик, хмельной штейгер говаривал знакомым, что известит в столице о кое-каких колыванских делах и что извет уже приготовил…
С этим письмом Акинфий Никитич просидел целый день один, никого к себе не допуская. Умный и опытный хищник сразу же почувствовал опасность. Он понял, что если этот проклятый саксонец, по его хозяйскому приказу выпоротый плетьми за промашку в деле, объявится в столице, то ему, Акинфию Демидову, несдобровать: есть грехи, за которые не пощадят даже самого могущественного горнопромышленника России.
И, несмотря на январскую стужу, на свои шестьдесят шесть лет, на недомогание, он приказал немедля готовить свой возок с дворянским гербом, отобрать лучших лошадей да загрузить две подводы подарками.
И не успел посыльный еще проспаться после долгой изнурительной езды, как Акинфий Никитич вместе с самыми верными приказчиками и телохранителями уже отправился в свой длинный и трудный путь. В дороге он гневался из-за любой, даже самой малой задержки, не жалел ни лошадей, которых меняли на его же, демидовских, постоялых дворах, раскиданных на всем пути от Невьянска до Петербурга, ни своих людей, которым не было ни часа покоя, ни самого себя; отказался ночевать под крышей, спал на ходу, прямо в возке, закутавшись в огромный тулуп.
Прибыв же в столицу, уже не торопился, не суетился, но и времени зря не терял. К своему новому милостивцу, барону Ивану Черкасову, личному кабинет-секретарю императрицы, Демидов явился с такими подарками, что даже привыкший к подношениям барон был польщен чрезвычайно. В ближайшие же дни уральский заводчик нанес визиты еще некоторым придворным, находившимся в особом фаворе у императрицы.
И, получив в феврале «высочайший случай», пал в ноги императрице Елизавете Петровне, преподнес ей двадцатисемифунтовый слиток золотистого серебра и на словах объявил, что выплавили это серебро впервые и совсем недавно на его Колывано-Воскресенских заводах «чрез искусство» его мастеров из вновь найденных руд. А поскольку серебряные руды — это уже государственный интерес, то просил для «подлинного освидетельствования» этих руд прислать к нему на Алтай «сведущего доверенного чиновника».
И еще просил Акинфий Демидов, чтобы быть ему отныне со всеми заводами, и с детьми его, и со всеми мастеровыми и работными людьми под ведением единственно всепресветлейшей державнейшей государыни императрицы, а больше бы никто в его заводские дела не вмешивался.
И на все свои просьбы получил Демидов милостивое высокомонаршее обещание…
Но это уже одна из заключительных страниц долгой и странной «серебряной истории», завершившейся вынужденным, но поистине царским подарком Акинфия Демидова. Мы имеем в виду не серебряный слиток в 27 фунтов, а богатейшие алтайские рудники и заводы, превратившие Россию в серебряную державу. И это не преувеличение. Историки позапрошлого столетия заговорили о наступлении серебряного века. В начале царствования Екатерины Второй генерал Ганс Веймарн, тщательно изучивший состояние Колывано-Воскресенских рудников и заводов, восторженно сообщал императрице, что «не только в Российской империи, но и во всей Европе в рассуждении изобилия и богатства оных руд» алтайские серебряные рудники «бессомненно из всех известных рудокопных мест богатейшими почтены быть…» Аккуратный немец пришел к этому выводу только после того, как дотошно, оперируя цифрами, проанализировал состояние самых крупных в мире серебряных копей. В огромнейшем отчете, преподнесенном императрице, Веймарн показал, что ни американские, ни норвежские, ни австрийские, ни саксонские серебряные рудники нимало не сравняются с великим богатством подземных сокровищ Алтая.
Веймарн оказался прав. Ежегодно колыванские караваны стали привозить с серебряных, рудников до тысячи пудов серебра и несколько десятков пудов золота. Ни одно месторождение в мире не давало в то время такого количества драгоценного металла.
Но это уже потом, когда началась, так сказать, официальная история алтайских серебряных рудников, состоящая больше из статистики, чем из событий и происшествий. А перед этим была другая, потаенная история поисков и открытия алтайского серебра. Ее страницы долгое время оставались непрочитанными. Почти никто не знал ничего достоверного об этом важном событии века… И все-таки оно было отражено в легендах о Невьянской башне, хотя и в полуфантастической форме. Но недаром говорят, что нет дыма без огня.
Сибирская одиссея
Фантастические слухи о неведомых землях на северо-востоке, куда лишь изредка добирались караваны и привозили оттуда меха, золото, серебро, драгоценные камни, доходили еще до древних греков и римлян. Позднее «за Камень» стали проникать дерзкие новгородцы. Но затем татарский щит загородил им и другим русским дорогу на восток.
Со времен же Ермака распахнулись для московитян ворота в сибирскую Азию. И по указу государя, и на свой страх и риск русские землепроходцы — казаки и охочие люди — всего за несколько десятилетий прошли «встречь солнца» тысячи и тысячи верст, дошли до края сибирской земли и умылись водой из Великого Океана. Русским открылись огромные просторы, изобильная и вольная страна, куда можно уйти от обид помещика, воеводы и церкви. И в Сибирь устремилась энергичная народная вольница — упрямые и строгие раскольники, отважные артели лихих людей, охотники за пушным зверем и просто авантюристы, мечтавшие о наживе. Но сибирская одиссея не была похожа на колонизацию Америки, ибо главным ее героем стал не конкистадор с оружием, а русский крестьянин с сохой. В новых просторных местах он рубил избы, расчищал под пашню дикую тайгу, сеял хлеб, разводил скот, сближался с местными народностями. Не обходилось и без стычек, но это было редко. Не кровью, а потом завоевал русский человек сибирские земли.
Вместе с петровской эпохой начался новый этап урало-сибирской одиссеи. Загадочные просторы уже манили иных первопроходцев — ученых, рудознатцев, мастеровых. Таинственная и непонятная Северная Азия рождала неистребимое любопытство и вызывала страстную жажду новых, доселе невиданных открытий.
Петр I все чаще и пристальнее, а в последние свои годы особенно настойчиво обращал внимание на восток и своей самодержавной волей начал эру великих сибирских открытий. Одна за другой снаряжались экспедиции, которые требовали не только учености, но и немалой физической выносливости, расчетливой дерзости, фанатичного упорства, бесстрашия духа. Это были рискованные путешествия в терра инкогнита, где подстерегали стужа и голод, болезни и лишения, путешествия, которые длились не недели и месяцы, а годы, иногда десятилетия и нередко кончались трагически.
Вместе с учеными экспедициями и вслед за ними, рука об руку все с тем же крестьянином, шел уже главным образом не охотник, а рудознатец, которого давно манили сказочные богатства уральских и сибирских недр. В петровское время о рудных местах знали или, по крайней мере, слышали многое. Ведь в наказных грамотах первым землепроходцам обязательно значилось: «про золотую руду, и про серебро, и про жемчуг, и каменье, и медь, и оловц, и свинец, и железо, и про всякие камни накрепко проведывать и расспрашивать».
По «скаскам»-отчетам этих землепроходцев и разных охочих людей можно судить о множестве сведений, а чаще всего просто слухов о самых разных сибирских рудах, в том числе и о серебре. Но серебро было словно заколдованным: рудознатцы, посланные на проверку, возвращались ни с чем, а если и находили серебряные руды, то они оказывались невыгодными.
А без серебра России было туго. Именно серебро стало главным денежным металлом Европы. Поэтому царям приходилось зарубежные талеры (или ефимки, как их называли русские) перечеканивать в свою монету. Серебра постоянно не хватало. В критических ситуациях шли на «порчу» монеты. Так, царь Алексей Михайлович приказал чеканить медные рубли, которые должны ходить «с серебряными заодно». Вскоре появилось огромное количество «воровских» рублей. С фальшивомонетчиками расправлялись жестоко: заливали им в глотку расплавленное олово, отрубали руки и ноги. Ничто не помогало — соблазн был велик. Торговля пришла в расстройство. Крестьяне «не почали в городы возить сена и дров и съестных припасов, и почала быть от тех денег на всякие товары дороговь великая»,— писал подьячий Григорий Котошихин.
Вспыхнуло народное восстание, известное в истории как «медный бунт» 1662 года.
«А были в том смятении люди торговые, и их дети, и рейтеры, и хлебники, и мясники, и пирожники, и деревенские, и гулящие, и боярские дети»,— свидетельствовал тот же Котошихин. С восставшими расправились прежестоко: семь тысяч казнили, пятнадцать— отправили в ссылку.
Не успели еще перевесить бунтовщиков, как по царскому повелению «для сыска серебряных руд» уже пробирались по диким местам на севере и востоке в одиночку и группами рудознатцы, стрельцы, охочие люди, иноземные мастера. Они искали серебро на Новой Земле, на Канином Носу, в Приполярном Урале, на Югорском Шаре, в Башкирии. Особенно внушительной была экспедиция во главе с московским подьячим Силиным, а затем думным дворянином Яковом Хитрово. За несколько лет отряды этой экспедиции, состоящие из сотен и сотен людей, исходили многие тысячи верст по Уралу и Зауралыо.,И все напрасно — серебро как сквозь землю провалилось…
Новые и новые группы рудознатцев уходили все дальше и дальше на восток. И уже в самом конце XVII века в диком Забайкалье, на реке Аргунь, набрели на древние копи. Когда-то, так давно, что рудные отвалы успели зарасти многовековыми деревьями, какой-то неизвестный народ добывал здесь руду и плавил серебро. В старых копях нашли деревянную лестницу и остатки древних горных инструментов. В самом начале следующего — XVIII столетия построили па Аргуни серебряный рудоплавильный завод, который назвали Нерчинским.
Но первые полсотни лет добыча серебра здесь была столь незначительна — всего несколько пудов в год, что едва окупала расходы. В двадцатые годы XVIII века завод дал даже 46 тысяч убытка, а с 1731 года серебро «за пресечением руд» вообще не плавили. Только позднее, уже при Екатерине II, стали получать ежегодно по нескольку сот пудов нерчинского серебра. Пока же Нерчинск не спасал положения. Недостаток серебра вынуждал правительство идти на прямое мошенничество. Так, в мае 1726 года по инициативе светлейшего князя Александра Меншикова стали чеканить монету из отвратительного сплава серебра с дешевыми металлами и мышьяком. Даже слитки этого сплава, пролежав некоторое время на Монетном дворе, начали разрушаться, выделяя черную жидкость. Василий Татищев, бывший тогда одним из руководителей московского монетного двора, запротестовал против «вымышленных» полудержавным властелином «вредительских денег», за что едва не угодил в ссылку. Население отказалось принимать «меншиковскую монету», и в феврале 1727 года появился указ, запрещавший чеканку этих денег.
Воцарилась Анна Иоанновна, и в России начал властвовать ее фаворит Бирон — «большой охотник до роскоши и великолепия». И сама Анна вернулась из нищей Курляндии с ненасытной жаждой всевозможных развлечений. При ней русский двор стал первым в Европе по ‘ блеску и роскоши. За границу уплывали миллионы рублей, и именно серебряных — других в Европе не брали — на чрезмерно дорогие капризы Бирона, императрицы и придворного окружения. При Анне двор тратил в пять-шесть раз больше денег, чем при Петре I. Доходы же отнюдь не возросли. «При неслыханной роскоши двора,— писал один из европейских посланников,— в казне нет ни гроша, а потому никому, ничего не платят».
Елизавете Петровне досталась гигантская империя с десятками миллионов подданных, обширными плодородными землями, многочисленными заводами и фабриками и… совершенно пустой казной. А Елизавета тоже любила и умела повеселиться. Ей больше нравился, блеск власти, чем сама власть. Заняв русский престол после длительного ожидания, она превратила свою жизнь в бесконечный праздник — в маскарады, балы, загородные прогулки. Она пе знала предела в мотовстве и, по выражению В. Ключевского, жила «в золоченой нищете», ибо в первые годы ее царствования в казне часто не бывало ни гроша.
Восстановленный Елизаветой Сенат постоянно занимался тем, что пытался собрать в казну всю серебряную монету. Многочисленные указы настойчиво требовали от всех, кто имел серебряные деньги, сдать их в обмен на медные. За утайку серебра и золота, которые считались отныне принадлежностью государственной казны, полагалось наказание. За тайную сплавку монет в слитки Сенат грозил самыми жестокими карами. Того же, кто занимался тайной добычей драгоценных металлов, ожидала не просто смерть, а мучительная казнь.
По-прежнему настойчиво взывали именные и сенатские указы ко всем подданным: ищите, ищите, ищите золото и серебро. И по-прежнему, словно заколдованные, российские недра, распахнув двери к железу и меди, упрямо скрывали свои золотые и серебряные кладовые…
Медь или серебро?
Еще Современников приводила в удивление демидовская устремленность в Сибирь, Зачем понадобилось Акинфию Демидову строить медные заводы на далеком Алтае, на тогдашнем конце света, в местах диких, необжитых и опасных, отдаленных от уральской демидовской резиденции двухтысячеверстным бездорожьем? Ведь совсем близко, здесь же, на Каменном Поясе, сколько угодно медных руд.
Но, может быть, все-таки демидовским рудознатцам не удалось найти хороших месторождений меди на Урале и потому Акинфий Демидов вынужден был заняться медным делом на Алтае?
Полистаем документы.
Еще в январе 1705 года, утвердившись на берегах Нейвы, Никита Демидов подал в рудный приказ за явку, в которой сообщал о найденной в Кунгурском уезде медной руде, просил разрешения строить медеплавильный завод и уже в мае получил это разрешение. Но, закрепив за собой рудные места, он вовсе не спешил ими воспользоваться, несмотря на строгие указы, требовавшие немедленно начать медное производство: нужда в меди тогда была велика.
И только почти через четверть века — в 1729 году уже не Никита, а Акинфий построил в Кунгурском уезде Суксунский медеплавильный завод, а еще через несколько лет — Бымовский.
Несмотря на указ Берг-коллегии от 20 декабря 1720 года о строительстве на реке Вые медного завода, Демидовы с большой неохотой взялись за медное дело. Пустив в 1722 году Выйский завод, Демидовы вскоре свернули медную плавку, сославшись на то, что медная руда их — «оболгала», то есть запасы ее оказались не столь велики, как они предполагали. А после пожара 1729 года медное производство на Вые уже не возобновляли — поставили там домны. Однако, как мы теперь знаем, медное месторождение под Нижним Тагилом являлось одним из крупнейших в мире и разрабатывалось потом почти два столетия, дало сотни и сотни тысяч пудов руды, из которой выплавили огромное количество великолепной меди.
Правда, нежелание Демидовых в то время активно заниматься медью можно понять: в то время цены на медь, установленные правительством, были очень низки, а потому медное дело оказывалось не только малоприбыльным, но иногда и убыточным. Но тогда тем более непонятно страстное стремление Акипфия Демидова плавить медь на далеком Алтае, ибо перевозка ее оттуда обходилась весьма дорого. Самый простой расчет наглядно показывал всю невыгодность алтайской медной авантюры Акинфия Демидова.
Значит, не медь, а что-то другое интересовало Демидовых на Колывани? Знали ли они заранее об алтайском серебре или наткнулись на него только в ходе медных разработок? Да, знали. Причем знал не только Акинфий, но и его отец, Никита. Вспомним известное письмо, посланное Петром I из Персидского похода в августе 1722 года Никите Демидову:
«Демидыч! Я заехал зело в горячую сторону, велит ли бог видеться? Для чего посылаю тебе мою персону: лей больше пушкарских снарядов и отыскивай по обещанию серебряную руду».
Это письмо свидетельствует прежде всего об особых отношениях между царем Петром и Никитой Демидовым. «Персоной» — миниатюрным портретом царя, оправленным в золото и украшенным бриллиантами, Петр лично жаловал только за самые выдающиеся заслуги перед государством. Но здесь нас интересуют прежде всего последние слова: Демидов обещал царю найти серебряную руду. Подобными обещаниями, да еще самому Петру, первый Демидов никогда не бросался и если что-то обещал, то выполнял. Выполнял все, кроме обещания… найти серебро. Его Никита так и не нашел до самой своей смерти. Значит, на этот раз обещал просто так? Нет, не просто так. Никита и Акинфий давно знали, что в Сибири есть и серебро, и золото. Еще в 1715 году Демидыч в честь рождения царского сына подарил Петру древние золотые и серебряные изделия, найденные его рудознатцами в сибирских курганах. Знали Демидовы и еще кое-что.
Дело рудоискателя Степана Костылева
Оно хранится в Центральном государственном архиве древних актов в Москве, в фонде Берг-коллегии, в одном из толстенных фолиантов, одетых в кожаный переплет, и повествует о приключениях, а чаще о злоключениях сибирского рудоискателя Степана Костылева, содержит и кое-что об интересующем нас серебре.
Рудоискательство тех времен — это еще не наука, а, скорее, чародейство, требующее чутья, наблюдательности, особенных знаний, чтобы по едва заметным признакам окраске горных пород, по запаху ветря в жаркий день, по травам и цветам, по ночным блуждающим огонькам от земных испарений и еще по чему-то неуловимому — определить присутствие руд. Здесь нужен особый дар да еще стойкий азарт, фатальная надежда на удачу. Без такого азарта и без такой надежды нет истинного рудоискателя, который может неделями, месяцами, а иногда и годами бродить безо всякого фарта в безлюдных местах и не потеряет желания к дальнейшим поискам.
Одним из таких рудоискателей и был сибирский крестьянин Степан Костылев. Заразился он однажды рудной охотой и с тех пор не знал покоя. И отправился Костылев со своим товарищем Федором Комаровым в Томский острог к коменданту Василию Козлову с челобитной и просил отпустить их руды искать. Но комендант, как позднее рассказывал Костылев, «челобитную их бросил наземь, нас не отпустил и грозил бить кнутом». Нарушил комендант царский указ: уж очень ему не хотелось лишних хлопот с этими рудами.
Но не отступились рудоискатели— охота пуща неволи. В 1718 году упрямый Степан Костылев с товарищами, «отлучась от домов своих», без комендантского разрешения ушли в горы к верховьям Иртыша и вернулись не с пустыми руками, а с кусками медной руды. Объявили о своей находке все тому же Василию Козлову. Комендант рудные куски забрал, но . на том дело и кончилось. А настырный рудоискатель, «не видя от оного (коменданта) никакого произведения», в 1720 году вновь отправился в горы, в междуречье Алея и Чарыша, на этот раз вместе с казачьим сыном Михаилом Волковым. И снова заявился в Томск с рудными образцами. Но к коменданту на этот раз не пошел, а закричал на площади: «Слово и дело государево!» Костылева и Волкова отправили в губернский Тобольск, а оттуда в Москву — в Преображенский приказ, а после допроса — в Берг-коллегию, где образцы руд испытали и нашли в них «признак медный». Рудоискателей отправили снова в Тобольск, а затем по указу губернатора вместе с рудоплавильным мастером Каменского завода Федором Инютиным послали на реку Алей для показания тех мест. Инютин вернулся из поездки с рудными образцами, которые при проверке оказались… пустой породой.
Но вскоре в Уктус, в горную канцелярию к капитану Василию Татищеву, недавно назначенному горным начальником Уральских заводов, поступил донос от Волкова, в котором тот сообщал, что Инютина на Алтае подкупили местные жители, промышлявшие серебряными самородками и не желавшие в местах своего промысла казенных разработок, а потому Инютин, по луча 400 рублей, тех руд не осматривал и нарочно представил в тобольскую канцелярию дресву, то есть пустую породу.
Татищев, находившийся тогда в Кунгуре, немедленно затребовал к себе Волкова и Инютина, и последний «с пристрастием был расспрашиван», но в обмане своем не винился. В Кунгуре горный начальник закончить розыск не успел, так как в конце декабря 1720 года переехал на Уктусский завод, куда приказал доставить и Инютина. Но по дороге тот бежал и, как дознались уже через много лет, скрылся на Невьянском заводе.
Демидовым, конечно, было не впервой скрывать у себя беглых, но Инютина в виде исключения могли бы выдать местным властям, если он не был им очень нужен. Ведь именно от Инютина Демидовы узнали, что в верховьях Иртыша имеются не только медные руды, но и серебро и золото. Вот эти-то инютинские сведения наверняка и имел в виду Никита, Демидов, когда обещал царю Петру найти серебряную руду.
Но Демидовы прекрасно понимали, что, пока Василий, Татищев на Урале, пока он ведает горными делами, до алтайского серебра им не добраться. Ибо, если один конец серебряной нити в их, демидовских, руках, то другой — крепко держит горный начальник и по своей воле не выпустит. Демидовы уже убедились, что ни дерзкая война, объявленная Татищеву, ни сменившие ее лесть и попытки подкупа не смогли ни сломить, ни приручить гордого капитана. Татищев стал опасен Демидовым, так как все решительнее ставил под свой контроль их горные дела, уже немало вскрыл демидовских беззаконий и не намерен был спускать им впредь. А потому решили Демидовы любыми средствами убрать Татищева с Урала.
И вот в начале 1722 года при личной встрече с царем Никита Демидов обвинил горного начальника в разных обидах и разорении его заводов. Все эти обвинения, как выяснил потом своим розыском генерал Геннин, оказались ложными. На основании следственных материалов Высший суд вынес решение: за то, что Демидов «не бил челом о своей обиде на Татищева у надлежащего суда, но презирая указы дерзнул его величество в неправом деле словесным прошением утруждать, вместо наказания взять штраф 30 000 рублев».
И все-таки Демидовы частично добились своего: Татищев был отстранен от горных дел на Урале.
При этой же встрече с царем Демидов и обещал ему найти серебряную руду — ведь он теперь знал, где ее искать.
О демидовском нетерпении прибрать к своим рукам алтайские месторождения говорит и такой факт. Едва в начале 1722 года Татищев отбыл с Урала в Петербург, как в Уктусский завод, где размещалась горная канцелярия и временная резиденция горного начальника и куда демидовские люди обычно опасались появляться, заехал приказчик Невьянского завода Гаврила Семенов и встретился там с приехавшим из Сибири Степаном Костылевым. А при встрече расспрашивал: подлинно ли рудознатец про алейские руды знает? Причем, как вспоминал позднее сам Костылев, Семенов про те руды уже раньше от кого-то проведал и при разговоре многозначительно намекнул, что тех руд ему, Костылеву, одному не поднять.
В конце 1722 года Татищев, хотя уже и в качестве подследственного, вновь вернулся на Урал, и Демидовы опять на время затаились, словно позабыли об алтайских рудах. Но едва в ноябре 1723 года Василий Никитич покинул построенный им Екатеринбург, как сразу же, буквально через несколько дней после его отъезда, к новому горному командиру генералу Геннину явился все тот же Гаврила Семенов и просил дать ему указ, разрешающий искать руды в Сибири.
Между тем Костылев вновь повторил свою заявку на медные руды, (как выяснил потом Татищев, не только на медные, но серебряные и золотые!) по реке Алей и другим местам Алтая. Отныне эти месторождения должны были принадлежать казне и любая повторная заявка от другого рудоискателя и заводчика уже не имела силы. Геннин пересылает костнлевские рудные образцы в Берг-коллегию и запрашивает о дальнейших мерах. Но Петербург молчит.
Привыкший иметь дело непосредственно с царем Петром, к которому генерал обращался с любыми, порой даже пустяковыми вопросами, находя всегда внимание и поддержку, Геннин оскорблен теперь необычным для него равнодушием к своим донесениям. Он сам едет в столицу, чтобы потребовать решения нужнейших горных дел.
Но в Петербурге совсем не до забот уральского горного начальника. После смерти Петра все стало неустойчиво, все колеблется, все меняется, никто ни в чем не уверен и не знает, какому святому молиться. Каждый озабочен теперь только своей судьбой. Двор погряз в интригах. На одних ни с того ни с сего валятся чины и поместья, другие по непонятным причинам теряют не только чины, но и головы. А потому все выжидают, все пассивны и не желают решать никаких дел.
И претензии Геннина к членам Берг-коллегии, оставшимся без своего президента Якова Брюса, который, не выдержав скандальной придворной атмосферы, ушел в отставку, остаются без всякого внимания.
Зато Акинфий Демидов, тоже прибывший в столицу, в мутной придворной воде ловко ловит свою серебряную рыбку. В то время, когда важнейшие государственные дела остаются без всякого движения, когда самые высокопоставленные лица бессильны продолжать свои начинания, именно в это время и Берг-коллегия, и только что созданный Верховный Тайный Совет, и сама императрица Екатерина постоянно занимаются челобитными и прошениями заводчика Акинфия Демидова и с невероятной быстротой появляются один за другим царские именные и другие правительственные указы, которые удовлетворяют почти все желания уральского магната.
В тогдашнем хаосе и правительственной неразберихе Демидов добивается таких льгот и привилегий, какие едва ли получил бы в прежнее время. Ведь его претензии на месторождения, на которые уже подана заявка Костылевым и которые по закону принадлежат казне, кажутся совершенно безнадежными. Но члены Берг-коллегии странно молчат именно тогда, когда нужно подать голос для защиты государственных интересов, а опасные для Демидова заявки Костылева… таинственно исчезают.
Через сорок лет Веймарн, составлявший справку о Колывано-Воскресенских заводах и рудниках и перерывший все архивы, придет к заключению, что «все дела, служащие ко уведомлению о содержании в тамошних рудах серебра, равно как и дела, которые о раннем приискании и нахождении томскими и ишимскими обывателями в подаче имелись, особливым хитрым пронырством из архивов той коллегии, как и бывшего Обер-бергамта в пользу Демидовых… похищены».
Акинфий Демидов появился в Петербурге в самом начале 1726 года и вовсе не спешил в Берг-коллегию с официальным прошением; 10 января он преподносит образцы руд князю Меншикову и самой императрице. Что еще он предпринимает в последующие дни, нам неизвестно, но наконец 19 января Демидов предстает перед членами Берг-коллегии и подает написанную по всей форме бумагу, в которой просит разрешить ему копать медную руду и заводить за воды в диких местах Сибирской губернии. И вслед за этим 4 февраля он подает в Берг-коллегию еще одно прошение, в котором уже Просит: «И ежели же где приищутся впредь медные, серебряные, золотые руды, чтоб нам копать их было не отводным же числом и заводы заводить не против привилегии, а другим в тех местах для копки руд и построению заводов мест не отдавать и не отводить.»
Коллежские чиновники уже знают мнение покровителя уральского горнозаводчика светлейшего князя Меншикова, самого всесильного тогда человека России, а потому Акинфий Демидов почти спокоен за судьбу своего дела. Только два человека могут помешать ему — непреклонный Татищев и самолюбивый Геннин. Но Татищева нет в России — он в Швеции, а потому неопасен. А чтобы обезоружить генерала, Демидов делает ловкий ход: он предлагает Геннину вступить с ним в компанию по освоению алтайских руд. Предложение чрезвычайно выгодное, и горный начальник соглашается. Забегая вперед, заметим, что хотя Берг-коллегия и разрешила Геннину вступить в эту компанию с Демидовым, но это коммерческое содружество по неизвестным нам причинам практически так и не состоялось, что явно не огорчило заводчика.
16 февраля 1726 года появился указ Берг-коллегии, дававший А. Н. Демидову право копать медную руду и «сильною рукою» строить заводы на новых диких местах в Томской провинции. Причем это право он получил на очень выгодных условиях. Что касается разработки Демидовым серебряных и золотых руд, если такие сыщутся, то решение этого вопроса откладывалось до того времени, когда в Берг-коллегию будут представлены образцы руд с содержанием драгоценных металлов.
А еще через два дня, 18 февраля, Верховный Тайный Совет высказался за присвоение Акинфию Демидову и его братьям дворянского звания. В жалованной грамоте, подписанной Екатериной Первой 24 марта 1726 года, указывалось, что, кроме прав и вольностей, которыми пользуются все дворяне, Демидовым даются особые привилегии Для того, чтобы они имели «наивящее тщание и попечение в произведении… заводов, також в приискании медных и серебряных руд».
На Алтае
Пока в столице еще скрипят перья над указами для Акинфия Демидова, пока тяжело и медленно ворочается государственная машина, решая разные вопросы о строительстве новых заводов, из Невьянска на Алтай уже бредут пешком, едут на телегах, плывут на стругах уральские рудознатцы, горные и плавильные мастера, работные люди… В июне 1726 года, когда еще ни один из столичных указов не достиг ни горной канцелярии в Екатеринбурге, ни сибирского губернатора, уральские мастеровые уже добрались до места, где прошлым летом демидовский рудоведец подьячий Дмитрий Семенов, по прозвищу Козьи-Ножки, наладил с помощниками одну из древних плавильных печей и отправил на Невьянский завод первые пуды черновой меди. Теперь же на речку Локтевку прибыл невьянский обоз со всем необходимым для небольшого заводика на две плавильные печи. Построили их под началом невьянского мастера Степана Изотова. И не успели еще замерзнуть воды Иртыша, как поплыл по нему караван барок с алтайской черной медью, которую будут доводить до кондиции, то есть отделять медь от других металлов и примесей, на Невьянском заводе.
А на следующий год многолюдно стало на отрогах Колыванских гор. По воле Акинфия Демидова пришли сюда плотники, каменщики, мастеровые разных профессий. Горный начальник Геннин прислал в помощь своих специалистов: бергшворена Никифора Клеопина да саксонского штейгера Георги. Для большого, теперь уже настоящего завода выбрали в шести верстах от локтевских печей на речке Белой у Синей сопки, неподалеку от редчайшего по красоте горного Колыванского озера, новое, более удачное место.
И вот уже возводится крепость с четырьмя бастионами, почти точь-в-точь как в Екатеринбурге, ибо возводил эту крепость по своему чертежу один из учеников Василия Татищева Никифор Клеопин.
Через два года вырастет крепость, плотина перегородит речку Белую, заскрипят водяные колеса, приводя в движение мехи плавильной, молоты, толчеи, пилы, задымят обжигательная и гармахерская, заработают и другие цехи…
Так в центре гигантской Азии, в одном из малодоступных ее углов, среди девственной природы, где лишь иногда кочуют дикие орды джунгаров, родился знаменитый Колывано-Воскресенский завод, с которым не могли равняться и соперничать лучшие горные предприятия Европы.
А еще через несколько лет появятся новые рудники и заводы, крепости и слободы, тысячи новых поселенцев начнут обживать пустынные края. На огромной территории — 400 верст с севера на юг и 200 с лишним с запада на восток — возникнет еще одно горное царство: со своими подданными, со своими солдатами, вооруженными ружьями и пушками, со своими дипломатами, которые будут самостоятельно вести переговоры с соседними кочевниками, и со своим горным царем Акинфием Демидовым.
Парадоксы Акинфия Демидова
Промышленное чудо совершили те, кто ловко держал в руках топор, искусно укладывал в заводские стены кирпичи, проходил рудные штреки, стоял у плавильного горна, каким-то шестым чувством угадывая таинственный процесс превращения руды в звонкий металл.
Но не стоит игнорировать здесь роль и заслуги первых Демидовых. П. П. Бажов последние годы жизни много раздумывал о фундаторах уральских и сибирских заводов, вынашивая эпопею о Демидовых. «Пора оценить деяния,— писал он А. Суркову,— именно деяния!— в том числе и колонизационные, с государственной точки зрения и показать первых Демидовых как сподвижников Петра. Причем надо еще подумать, найдутся ли среди этих сподвижников Петра такие, кто бы мог встать в плечо с Никитой и Акинфием Демидовыми».
Эти исторические фигуры давно притягивают внимание историков, писателей, краеведов. Многие годы неоднозначность демидовских характеров интересует и автора этих строк. Осмотрены многие архивы, пополняются новыми документами папки, но облик Акинфия Демидова по-прежнему остается не до конца понятен, странен, загадочен. Большинство оставшихся о нем документов всего лишь искусственный фасад, который скрывает истинные страсти и дела Акинфия Демидова. Попробуйте, например, представить его образ по его же письмам Александру Меншикову, и перед вами предстанет слабый и жалкий человек, который постоянно жалуется на свое бессилие, на свои неудачи, человек, который смиренно и терпеливо сносит обиды от сильных мира сего. Из других же документов он является нам наделенным какой-то таинственной властью над людьми и событиями. .
Еще Д. Н. Мамин-Сибиряк упоминал о «странном характере А. Демидова, полном всевозможных противоречий, где перемешаны неистощимая энергия, железная воля, самодурство, жестокость». Чаще всего обычно подчеркивают две последние черты характера Акинфия. Забывать о них, конечно, нельзя. Однако Акинфий Демидов был не только жестоким деспотом, но и талантливым организатором горного дела, оставившим на нашей земле заметный след — двадцать пять заводов! И каких заводов — самых совершенных, дававших лучший в мире металл. Такое само собой не сотворяется.
Акинфий Демидов и сам был превосходным специалистом — великолепным оружейником, одним из лучших мастеров пушечных дел, металлургом, знавшим до тонкостей секреты этой профессии, виртуозным кузнецом… Даже скупой на похвалу Геннин, считавший себя первым в России металлургом, говаривал про Акинфия Демидова, что «такого в заводском деле искусного человека едва сыскать можно».
Даже сегодня поражает грандиозность замыслов и свершений этого горного деятеля. Объяснять столь бурные деяния Акинфия Демидова одной только страстью к наживе — значит не объяснить ничего. И не потому, что такой страсти у него не было. Просто нажива не являлась для него единственным стимулом деятельности. Акинфий Никитич по своей натуре еще и одержимый творец. И как настоящий творец, он дерзок и смел в своих замыслах и их осуществлении.
Его неукротимую энергию стесняют законы и инструкции, власть воевод и горных начальников, и он постоянно стремится освободиться от всяких юридических и фактических пут, избежать любого контроля над своей деятельностью. Он постоянно нарушает неудобные для него законы и регламенты, иногда открыто и дерзко, но чаще тайно и скрытно. Он живет как бы двойной жизнью, о его истинных намерениях и делах современники многого не знали.
Многочисленные демидовские отчеты и ведомости, которые владелец горной империи рассылает в разные инстанции, совсем не раскрывают реального положения на его заводах, а, наоборот, затемняют и извращают его. Часто эти документы говорят не о том, что было, а о том, чего не было. Поэтому историкам приходится туго: до сих пор не могут они выяснить, сколько же все-таки металла выплавлялось на демидовских заводах, какова его себестоимость, сколько и каких мастеровых и работных людей держал Акинфий Демидов на своих заводах.
Акинфий Демидов, конечно, трезвый предприниматель. Но это только одна грань его противоречивой фигуры. Вместе с расчетливостью практического дельца в нем прекрасно уживается и азарт авантюриста. Он постоянно полон самых дерзких замыслов, осуществляя которые можно сломать голову. Ему нравится рисковать. Он словно нарочно создает ситуации, когда весы судьбы колеблются, когда все сложно и неопределенно. С азартным наслаждением ходит он по краю пропасти и, дойдя до критического момента, ставит на карту все. Он никогда не закрывает глаза в минуту опасности, но напрягает до предела свою зоркость, мгновенно оценивает сложную обстановку, точно взвешивает все обстоятельства, все рассчитывает, принимает решение и… выходит победителем.
Годами безвыездно сидит горный властелин на своем Невьянском за воде, как бы изолированный от всего мира, сокрытый от нескромных взоров своих соперников и врагов. Но из своего невьянского господского дома, похожего на древнерусские хоромы, он видит все, что ему нужно. У него всюду свои люди: в Екатеринбурге около горного начальника, в резиденции сибирского губернатора, в апартаментах Берг-коллегии, в особняке очередного временщика, в императорском дворце… И потому он в курсе всех событий. Он не вмешивается ни в какие политические распри, не примыкает ни к одной из политических группировок — политика не его сфера деятельности. Но для решения своих горных дел он почти всегда угадывает момент, когда нужно появиться в столице, и знает, на кого там можно опереться. Он умеет ладить с сильными мира сего, ибо знает их слабости.
Демидовское горное царство держалось на насилии и жестокости. Но не только. Властвуя над десятками тысяч людей, Акинфий Демидов употреблял самый разнообразный арсенал средств. Даже в письмах приказчикам он никогда не бывает однообразен. Одному устраивает грубый и оскорбительный разнос, другому льстит и не жалеет похвал, третьего ободряет и поддерживает.
Сам не обиженный талантами, Акинфий Демидов не боится талантливых людей. Наоборот, он выискивает и собирает их любыми способами: выпрашивает у губернаторов и горных начальников, переманивает у своих конкурентов, выписывает из Европы или просто-напросто крадет. Он обращается к князю Меншикову с обширным письмом, в котором излагает одну-единственную, казалось бы, мелкую для такого солидного адресата просьбу: посодействовать, чтобы с Екатеринбургского завода отдали нужного ему мастера. В результате таких усилий Демидову удалось собрать на своих заводах лучших специалистов того времени.
Бажов считал, что «Демидовы ставили металлургию без иноземной помощи». Документы показывают, что иностранных специалистов и Никита, и Акинфий использовали довольно часто. Но. вот что примечательно. Заводит Акинфий Никитич у себя косную фабрику и выписывает из Саксонии лучших мастеров. Проходит время, и уральские мастера делают косы уже лучше своих иноземных учителей. Или другой пример. Сначала на Невьянском заводе строят домну, «по английской пропорции», а через несколько лет сооружают свою, русскую — намного мощнее и совершеннее любой английской. Акинфий Демидов и сам бывал в Европе, знакомился с тамошними заводами и рудниками, широко использовал иностранный опыт, но никогда не останавливался на нем, а шел дальше и выходил вперед.
Битва за серебро
Два десятилетия, осваивая алтайские недра и создавая на окраине Сибири новый горный район, Акинфий Демидов ведет сложную и опасную игру. Он прекрасно знает, что утайка серебра является не частным, а государственным преступлением, за которое по царскому указу полагается «без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать». Он знает и то, что об алтайском серебре, кроме него, знают и другие и что в любой момент его тайный промысел может раскрыться.
И он не забывает об этом. Мы, наверное, так никогда и не узнаем многие подробности этой длительной
тайной битвы, которую Акинфий Демидов вел за серебро. Только отдельные эпизоды, скорее, даже детали этих эпизодов стали известны нам из документов.
Уже в октябре 1726 года пробирный мастер Берг-коллегии Иван Шлаттер, делая анализ рудных образцов, представленных Демидовым, обнаружил в некоторых из них, кроме меди, серебро и свинец. Но результаты шлаттеровской пробы почему-то не вызвали реакции у членов Берг-коллегии. А ведь они, зная об острейшем дефиците драгоценных металлов, обязаны были устроить самую тщательную проверку месторождений, из которых взяты рудные образцы.
С самого начала знал о серебре в колыванских рудах и горный начальник уральских заводов Виллим Геннин. Позднее он запишет в своей горной истории: «Найдено… Акинфием Демидовым старинных плавильных пять печей, при которых и сок (то есть шлак) имеетца и руд при тех печах есть немало, а по признакам оные видом таковы, якобы серебряная руда».
Это геннинское «якобы» по меньшей мере странно в устах горного начальника. Ведь его прямая обязанность немедленно проверить эти серебряные «признаки». Но, обольщенный надеждой на выгодное деловое содружество с невьянским властелином, он будет молчать. Неосуществленные Эти надежды Демидов компенсирует крупными взятками, о которых станет известно В Петербурге. Но невьянский приказчик Степан Егоров, через которого осуществлялись сделки с горным начальником, тайно привезенный для допроса в столицу, вскоре будет отпущен еще до окончания следствия.
В 1732 году на Колывань были впервые посланы правительством «для обозрения заводского действия» горный советник Винцент Райзер и капитан Вильгельм Фермор. Пробыв на Колывано-Воскресенском заводе несколько месяцев, они в сентябре того же года вернулись в Петербург и составили любопытный отчет.
Ревизоры подсчитали, что с 1729 по 1731 год на заводе выплавили черновой меди, то есть полуфабриката, 7868 пудов, из которых 2552 пуда отправлено на Невьянский завод, а остальная медь очищалась на месте. (После отъезда ревизоров Акинфий Демидов приказал, чтобы с Колывано-Воскресенских заводов «черную медь всю привозить к нам», на Невьянский завод.) Эта странная, казалось бы, очень невыгодная перевозка медного полуфабриката на Урал в то время, как на Колывани имелись свои плавильные печи, вызвала у ревизоров некоторое недоумение. Удивились они и не менее странному обману приказчиков и самого Акинфия Демидова, которые вдвое завысили цифры о процентном содержании меди в руде и настолько же занизили стоимость производства металла. «Пуд чистой меди,— записали в отчете ревизоры,— обходится, как показано в счетах, в 2 р. 57 коп., но это едва ли правда, так как счетные книги ведутся непорядочно; по другому счету вышло и того менее: по 1 р. 58 к. до 1 р. 60 к.» И Райзеру, и Фермору доподлинно известно, что заводчикам, пуд чистой меди никогда не обходился дешевле четырех рублей, а в своих ведомостях они, как правило, занижали содержание меди в руде и намного за вышали расходы на производство, преувеличивая себестоимость до 6—8 рублей за пуд.
Демидов же поступает совсем наоборот, пытаясь доказать, что производство меди обходится ему дешевле, чем на самом деле, а потому транспортировка полуфабриката на Урал вовсе не приносит ему убытка. Ведь убыточное производство у самого Демидова выглядело бы по меньшей мере странно. Зачем понадобился Акинфию Никитичу этот необычный обман? Да все затем, чтобы отвлечь внимание от серебра, которое и приносило ему главный доход.
Но о колыванском серебре, вернее, о рудах, содержащих в себе серебро, ревизоры все-таки узнали. В большом отчете говорится об этом очень Скупо, как бы между прочим. Так, подробно описывая один из рудников, ревизоры отмечают, что «в глубине… медь лучше и медное содержание переходит в серебряное». В отчете упоминается также «жила медного глянца, которая надежду и к свинцу и серебру подает».
В самом отчете ревизоры приводят только факты и цифры — никаких-выводов. И тем не менее внимательный анализ отчета мог бы вызвать подозрения. Но не вызвал и не привел ни к каким последствия». Правда, в конце 1732 года Акинфия Демидова по указу императрицы вызвали в Петербург, но совсем по другому поводу.
Зато следующий, 1733 год начался для Демидова с несчастий. Весеннее половодье оказалось столь обильным и бурным, что принесло уральцам немало бед. На Ревдинском заводе размыло плотину, водой унесло дома вместе с мастеровыми, пострадали заводские строения. Около Уткинского завода подмыло берег, вода порушила пристань, унесла заготовленный для домны уголь, дрова, материалы для строения судов. В это же время случился большой пожар, на Колывано-Воскресенском заводе.
Против горного магната восстала не только стихия. Той же весной поступило на Акинфия Демидова сразу несколько доносов. Профессиональный фискал из Екатеринбурга Григорий Капустин, обязанный по своей должности «тайно проведывать, что ко вреду государственному интересу быть может», направил на имя императрицы свой извет, в котором сообщал, что «Акинфий Демидов со своих Невьянских заводов оказался в неплатеже десятины и торговых пошлин». Был в том извете еще один важный пункт: «найдена на тех заводах серебряная руда, которая по пробе иноземца Вейса в Москве является годною, а ныне тое руду без указа плавить невелено».
Другие доносчики обвиняли горнопромышленника в утайке металла и незаконной продаже оружия иноземным кочевникам.
Акинфия Демидова задерживают в Петербурге, запрещают ему выезжать из столицы куда бы то ни было, и начинается следствие. Для проверки изветов срочно и тайно посылают ревизоров: на тульские заводы — асессора Васильева, на невьянские — гвардейского капитана Савву Кожухова. Ревизоры должны мчаться на почтовых подводах «денно и нощно», как требовала секретная инструкция, и, внезапно нагрянув на заводы, провести там строгое и тщательное расследование.
Казалось, хищник попал в капкан: обвинения слишком серьезны, а доказать их не так уж сложно. Но Акинфий Демидов вовсе не собирается пассивно ждать возмездия. В тот же самый день, когда капитан Кожухов выехал из Петербурга на Урал, из столицы поскакал еще один курьер — демидовский. Как ни спешил правительственный слуга, посланец Акинфия Никитича оказался в Невьянске на несколько дней раньше. Демидовские приказчики успели подготовиться к встрече незваного гостя: от ревизорских глаз спрятали все, что хотели спрятать, в том числе, как дознались позднее, укрыли в подземелья весь заводской архив, оставив для проверки только текущие дела. Никаких следов ни серебряной руды, ни плавки серебра Кожухов не нашел. Единственное, что ему удалось установить через допросы мастеровых и наблюдения за доменной плавкой, что чугуна Невьянский завод дает намного больше, чем указывается в отчетных ведомостях.
Не с этой ли ревизией Кожухова связана легенда о затоплении подземелий, в которых шла тайная плавка серебра?
Следствие над Акинфием Демидовым тянулось полтора года и закончилось именным указом императрицы Анны Иоанновны, по которому горный магнат был полностью оправдан, а его доносчикам велено «учинить такое наказание, какому подлежали бы те, на кого они доносили».
Как вывернулся Акинфий Никитич из столь опасного положения, он никому не рассказывал. По столице ходили слухи о крупной взятке, которую он дал барону Шафирову, руководившему следствием. Да всесильный фаворит императрицы Бирон получил от уральского заводчика «ссуду» в 50 тысяч серебряных ефимок.
Схватки с Татищевым
Пока Демидова держали под следствием в столице, горную власть на Урале снова возглавил Василий Никитич Татищев. На этот раз он приехал сюда, наделенный огромными полномочиями и правами. Инструкция новому горному начальнику, подписанная самой императрицей, требовала расширить горное дело не только на Урале, ко также в Томске и Кузнецком уезде, «и стараться, чтоб тамо сильные заводы построить и доходы казны нашей умножать. Тако же Демидову и прочим в размножении их заводов, колико без ущерба размножению казенных заводов учинено быть может, с прилежностью им воспомочь; ежели же усмотрите, что заводы Демидова медные для пользы нашей надобно взять на Нас, то оные у него взять».
Татищев знал, не имея, правда, прямых доказательств, что Демидов промышляет на Алтае не только медь. Едва приехав в Екатеринбург, горный начальник получил этому новое подтверждение. Уже в ноябре 1734 года он сообщил императрице о рудознатце Костылеве, который «подал другое доношение о золотых и серебряных рудах, объявляя якобы о том, (что) на пред сего подавал доношение к генерал-порутчику (Геннину). Токмо такого доношения и записки здесь (в Екатеринбурге) не явилось». Татищев приказал перерыть весь горный архив, но вынужден был снова писать в Петербург, что о наличии на Алтае золота и серебра все «нужнейшие доказательства распропали».
Нисколько не сомневаясь в том, что на Колывани идет тайная разработка и плавка золотых и серебряных руд, горный начальник отдал распоряжение о взятии демидовских заводов в казну и послал из Екатеринбурга на Алтай экспедицию для их приемки. Горный деятель Н. С. Ярцев, отец которого находился в составе этой экспедиции, писал в своей «Горной истории»:
«По прибытии на место, из добытой экспедицией медной руды… получился ротштейн… и по малым пробам те руды и самый ротштейн оказывали в себе серебро». Но руководитель экспедиции майор Угрюмов объяснил позднее это тем, что якобы «пробирщик клал в пробы серебро или серебряные копейки».
Но прежде, чем майор Угрюмов дал столь странное объяснение присутствия серебра в алтайских рудах, произошли следующие события.
Акинфий Демидов вернулся из Петербурга на Урал, когда экспедиция, посланная Татищевым, находилась еще на пути к Колывани. И не успели члены экспедиции вернуться в Екатеринбург, как появился новый указ императрицы: «Колыванские заводы отдать обратно Акиифию Демидову и впредь Татищеву вовсе не ведать заводами его нигде». А еще через несколько месяцев Василия Татищева вообще убрали с Урала…
Вот тогда-то майор Угрюмов и высказал свое мнение о серебре, обнаруженном в колыванских рудах.
Приходится просто удивляться такому везению Акинфия Демидова. Он не только вышел живым и невредимым из опаснейших положений, но и одержал полную победу над своими врагами. Больше того, он добился новых льгот и привилегий, которые дали ему возможность быть полновластным хозяином на своих за водах.
Он сам предложил платить десятину и пошлину не с каждого пуда металла, а с домны и молота сразу за год вперед. Казне это выгодно. Демидову тоже: теперь ревизоры, не будут ездить к нему на заводы, считать пуды металла и видеть то, что им не нужно видеть. И после расчета с государством Акинфий Демидов — только он единственный в России — имеет право беспошлинной торговли даже с иноземцами. Теперь на таможнях не будут заглядывать в его обозы и проверять, что и куда везут демидовские приказчики.
Правда, остались еще ревизоры для сыска беглых крестьян и рекрутов, но и этим доглядчикам умел хитрый заводчик иной раз загородить дорогу в свое горное царство. Когда Сенат поручил Военной коллегии послать на демидовские заводы штаб-офицера с командой для ловли беглых рекрутов, то фельдмаршал Миних вдруг высказал опасение, что «через такую чрезвычайную посылку не могут ли мастеровые и работные люди от страха разбежаться». После миниховского сомнения Демидова освободили от очередной ревизии.
Так горное ведомство Акинфия Демидова превратилось как бы в суверенное государство, во внутренние дела которого почти никто не вмешивался. Слухи о демидовском серебре примолкли.
Так было, как мы знаем, до января 1744 года, когда письмо колыванского приказчика заставило старого горнозаводчика, бросив все другие дела, спешно выехать в Петербург
Вояж бригадира Беэра
Столичный спектакль о первоприобретенном серебре разыгрывался блестяще. Сценаристом и режиссером этого спектакля был сам Акинфий Демидов, а ведущим актером — барон Черкасов.
Получив в феврале 1744 года милостивое высокомонаршее обещание, Акинфий Никитич прекрасно понимал, что пока еще сыгран только первый акт и для того, чтобы иметь благополучный конец, очень важно не пустить на сцену актеров, которые могли бы испортить игру…
Сохранилось письмо Демидова, в котором он сообщал барону о своей встрече с императрицей и, несмотря на, казалось бы, полный успех, просил Черкасова «подать его желанию руку помощи». И всесильный кабинет-секретарь императрицы взял все дело о колыванском серебре в свои руки. В демидовских интересах барон совершенно игнорирует Берг-коллегию, которая и должна была заниматься подобными делами. Высшую горную власть даже не извещают о столь значительном событии, как открытие месторождения серебра, с ней не советуются, не спрашивают ее мнения ни в выборе сведущего чиновника для освидетельствования колыванских руд, ни в составлении для него инструкции.
17 мая 1744 года императрица подписала подготовленный Демидовым и бароном Черкасовым указ, в котором повелела «послать бригадира Беэра и с ним… поручика Ивана Улиха, который пробирное дело знает» на Колыванские заводы, чтобы удостовериться, «есть ли тех серебряных руд квантитет, чтобы завод завесть».
И только теперь, когда все уже решено, когда уже никто не осмелится оспорить волю императрицы, барон посылает в Берг-коллегию бумагу, информирующую высший горный орган о случившемся. В конце бумаги имеется приписка: «Для Берг-коллегии чрез сие объявляется для известия». Никакого участия в серебряном деле Берг-коллегии не предлагают.
Горная власть была нейтрализована, но оставался еще саксонец Филипп Трегер. Ведь он вместе с доносом привез с собой образцы не только медной, но и серебряной руды, и даже серебряные самородки. Больше того, он прихватил с собой и руду, которая содержала золото. Трегеровский донос может исказить историю открытия колыванского серебра. Ведь Акинфий Демидов определенно заявил, что до самого последнего времени он выплавлял только медь и лишь совсем недавно иноземец Яган Юнгенс «изыскал часть серебра».
Подал ли все-таки Трегер кому-нибудь свой извет? В Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде, где собраны все документы о колыванском серебре, начиная с 1744 года, трегеровского доноса не оказалось. Очевидно, Демидов сумел как-то обезопасить себя от саксонского мастера. Но какие-то сведения, хотя и не самые опасные для Акинфия Никитича, все-таки дошли до императрицы. 2 июля 1744 года появился еще один указ, подписанный Елизаветою Петровной, и по нему Филипп Трегер включался в экспедицию Беэра, который теперь должен был освидетельствовать не только серебряную, но и золотую руду. Кроме того, Беэра обязали секретно осмотреть на Урале казенные и частные заводы, так как «о состоянии их и с таким ли порядком производятся, как Наш Интерес требует, Мы неизвестны и от Берг-коллегии того (известия) получить не можем». И поскольку слухи о сокровищах уральских и сибирских недр разрослись, видимо, до баснословных размеров, то императрица поручила Беэру «разведать… о таких минералах, чего на свете не произошло».
Однако, несмотря на подозрения, которые появились у императрицы после приезда в столицу Трегера, для Демидова все складывалось наилучшим образом; 24 июля 1744 года появился указ императрицы Елизаветы:
«Известно Нам учинилось, что действительному статскому советнику Акинфию Демидову не только в том месте, где он по своим заводам ведом, но и в прочих правительствах чинят обиды и недельными прицепками волокиту и разорение, паче же в его делах помешательство и остановку приключают. А понеже он, Демидов, кроме настоящей трудами своими государственной и народной пользы, особливо и собственные многие Нам верные службы показали, того ради повелеваем Нашему Сенату как в Берг-коллегию, так и в прочие места дать Наши указы с наикрепчайшим подтверждением: ежели где до него, Акинфия Демидова, будут касаться какие дела или от кого будет на него челобитье, о том наперед доносить Нам, понеже за его верные службы в собственной протекции и защищении содержать имеем…»
Горный магнат оказался, таким образом, в совершенно исключительном положении: ведь никто из горнозаводчиков не мог похвастаться столь высоким покровительством. И никто теперь не осмелится встать Демидову поперек дороги.
Не опасался Акинфий Никитич и последствий алтайского вояжа Беэра. Ведь Демидов сам предложил его в доверенные чиновники для освидетельствования алтайских руд. Вот уже много лет управляющий тульскими оружейными заводами бригадир Андрей Беэр и могущественный горнозаводчик связаны явными и тайными делами. Демидов вполне мог положиться на бригадира, который относился к числу самых близких ему людей. Недаром подпись Беэра стояла под демидовским завещанием о наследстве. Беэр явно в чем-то за висел от уральского горнозаводчика. Об этом свидетельствуют его льстивые письма Демидову.
Беэр возвращался из Колывани уже летом 1745 года. По пути в столицу он еще раз побывал на Невьянском заводе, где, выполняя секретную инструкцию императрицы, оставил Ивана Улиха. Оставил с секретным заданием, но заранее дал знать об этом заводовладельцу, находящемуся тогда в Туле. После беэровского сообщения Акинфий Демидов, несмотря на «изнеможение», выехал на Урал, доплыл на стругах до Камы, но, так и не добравшись до Невьянского завода, умер в пути 5 августа 1745 года.
Свое секретное задание Улих выполнил без присутствия и надзора горного хозяина. Когда Беэр, вернувшись в Петербург, узнал о смерти Демидова» появился документ, составленный, видимо, под диктовку бригадира.
«Ежели соизволено будет от Кабинета Ея Императорского Величества послать к обретающемуся в Екатеринбурге или на Невьянских заводах, оставленному бригадиром Беэром для очищения выплавленной на Колыванском заводе черной меди, из 246 п., и вынутия из нея серебра, гиттенфервальтеру Улиху указ с нарочным курьером, то написать в том указе следующее: ежели он, Улих, медь черную перечистил и серебро из нея отделил, то прислать бы оное серебро с тем курьером в Петербург при письменном извещении, а Улиху самому оставаться на месте. Ежели же, паче чаяния, Улих из Екатеринбурга выехал и тот курьер повстречается с ним в дороге, то Улих все-таки должен отдать серебро курьеру, а сам должен следовать в Москву я там ждать прибытия туда бригадира Беэра, а в С.-Петербург не ездить.»
Столь сильное желание Беэра не допустить Улиха до Петербурга можно объяснить тем, что Улих, плавивший на Невьянском заводе серебро, мог вольно или невольно рассказать в столице о том, что так тщательно скрывал при своей жизни Акинфий Демидов и что теперь старался утаить Беэр.
Пожалуй, именно свидетельства Улиха могли бы пролить свет на некоторые тайны Невьянской башни. Ведь если он плавил серебро на Невьянском заводе, то наверняка мог пользоваться теми же плавильными печами, что и Акинфий Демидов.
Демидовское серебро
Архивные документы убедительно показали, что при Акинфии Демидове на Невьянском заводе велась тайная плавка серебра. Технология отделения меди от других металлов, в том числе и от серебра, довольно сложна. В XVIII веке она имела 7—8 стадий. Начальные плавки колыванского полуфабриката могли проводиться открыто— на медеплавильной фабрике. Но окончательное отделение серебра от меди наверняка совершалось тайно. Где? Вполне возможно, что в невьянских подземельях.
В дореволюционном справочнике Ф. П. Доброхотова «Урал северный, средний, южный» имеется следующее сообщение. В 1890 году на Невьянском заводе случился большой пожар. Когда стали разгребать пожарище, то под руинами одного из цехов обнаружили подземную мастерскую с подплавильными печами… Но о достоверности такого сообщения , трудно судить.
Приведем еще один интересный факт. В 1951 году в Государственный Эрмитаж поступила серебряная кружка. В ее современной атрибуции сказано: «Серебро, литье, ковка, чеканка, гравировка, 22,5×21 X1 4,7… Тулово украшено тремя чеканными картушами с орнаментом рокайль, а в медальонах — аллегорические изображения, что очень характерно для XVIII века». На борту кружки вырезано: «Кружка Никифора Семеновича Шишкова». Но вот что самое интересное: на том же борту кружки забита более старинная надпись: «СИБИР 1742». Но ведь «СИБИР» — это заводской знак Демидовых. Именно такой же знак стоит на медных изделиях демидовских заводов. Например, на перегонном кубе М. В. Ломоносова, который хранится в Государственном историческом музее в Москве, стоит то же клеймо: «СИБИР 1748 МФК» Три последние буквы, как расшифровала в свое время Е. Н. Дмитриева, означают «Мастер Федот Киселев». На серебряной же кружке клейма мастера нет, а по тогдашним законам всякий мастер, которому разрешено работать с драгоценными металлами, обязан был под страхом жестокого наказания ставить свое клеймо.
Не значит ли это, что Акинфий Демидов завел у себя потайную ювелирную мастерскую? На эту мысль наводит и следующий документ; обнаруженный в Центральном государственном архиве древних актов. 26 августа 1741 года Акинфий Демидов писал в Нижнетагильскую заводскую контору: «Да при сем послал я з домовым нашим… серебра восемдесят золотников с половиной, которое приказал я ему протянуть в самую тонкую проволоку, так же как и медную, и протянувши, чтоб он прислал ко мне со оным же домовым…»
Не для ювелирных ли изделий понадобилась Демидову самая тонкая проволока из серебра?
Известно, что Невьянский завод стал местом, где впервые на Урале зародились литье из чугуна и меди, изготовление лакированных железных подносов и другие художественные ремесла. Вполне возможно, что там же создавались и изделия из драгоценных металлов…
Вместо эпилога
Наступление на тайны Невьянской башни продолжается. И сегодня это наступление уже ведут не только одиночки-энтузиасты, а ученые самых разных профессий. Разгадывание тайн истории (да и не только истории) увлекательное и полезное дело. Ибо, как говорил Альберт Эйнштейн, «самая прекрасная и глубокая эмоция, какую мы испытываем, — это ощущение тайны. В ней источник всякого подлинного знания. Кому эта эмоция чужда, кто утратил способность удивляться и замигать в священном трепете, того можно считать мертвецом.»
